Глава I Почему феодальные права сделались ненавистны народу Франции гораздо более, чем в других странах

Глава I

Почему феодальные права сделались ненавистны народу Франции гораздо более, чем в других странах

Одно обстоятельство поражает нас прежде всего: Революция, целью которой было повсеместное уничтожение остатков средневековых институтов, разразилась не в тех странах, где институты сохранились гораздо лучше и где народы в большей степени ощущали на себе их давление и строгость, но, напротив, в тех странах, где тяготы эти ощущались слабее. Таким образом, бремя феодализма казалось совершенно непереносимым именно там, где в действительности оно было наименее тяжелым.

В конце XVIII века почти по всей Германии4 крепостничество еще не было полностью уничтожено, и в большинстве случаев народ оставался прикрепленным к земле. Почти все солдаты армий Фридриха II и Марии-Терезии были настоящими крепостными.

В большинстве немецких государств в 1788 году крестьянин не мог оставить господское поместье, а если он его и покидал, то подлежал повсеместному преследованию и возвращению обратно силой. Крестьянин здесь подчинен суду господина, следящего за его частной жизнью, наказывающего за невоздержанность и леность. Крестьянин был не вправе ни возвыситься в своем положении, ни изменить рода занятий, ни жениться без согласия господина. Лучшие молодые годы отдавались дворовой службе. Барщина существует во всей своей полноте и в некоторых районах отнимает до трех дней в неделю. Крестьяне ремонтировали и поддерживали порядок в господских сооружениях, доставляли на рынок продукцию хозяйства, возили своего хозяина и исполняли его поручения. Тем не менее крепостной может стать собственником, но его право собственности всегда будет очень несовершенным. Он будет обязан обрабатывать свой надел определенным образом и под надзором сеньора; он не может ни продать, ни заложить надел по своему усмотрению. Его то заставляют продавать получаемые со своей земли продукты, то, напротив, запрещают их продавать, но крестьянин был обязан заниматься обработкой своего клочка земли, он даже не мог передать свою землю по наследству детям — обычно часть ее удерживалась сеньором.

Я обнаружил упомянутые уложения не в древних законах — я сталкивался с ними повсюду, вплоть до кодекса, подготовленного Фридрихом Великим и опубликованным его преемником в самый момент начала французской революции5.

Во Франции уже давно не существовало ничего подобного: крестьянин здесь приходил к сеньору, уходил от него, продавал, покупал, заключал сделки, работал по своему усмотрению. Последние остатки крепостного права здесь обнаруживались лишь в одной или в двух восточных провинциях, перешедших Франции вследствие завоевания. Во всех прочих провинциях крепостничество исчезло, более того — отмена его восходит к столь давним временам, что самая дата отмены давно позабыта. Научные изыскания, проведенные в наши дни, доказывают, что с XIII века оно уже более не встречается в Нормандии.

Но в условиях жизни французского народа был и другой переворот: крестьянин не просто перестал быть крепостным, он стал собственником земли. Факт этот, еще и сегодня недостаточно изученный, как мы увидим в дальнейшем, возымеет столь серьезные последствия, что я позволю себе остановиться на его рассмотрении подробнее.

Долгое время считалось, что начало разделу земельной собственности положила Революция. Однако различного рода свидетельства доказывают противоположное.

По меньшей мере за двадцать лет до революции мы обнаруживаем разного рода сельскохозяйственные общества, уже сожалевшие о чрезмерной раздробленности земли. «Раздел наследства, — говорит Тюрго примерно в это же время, — происходил таким образом, что надел достаточный, чтобы прокормить одну семью, делится между пятью, или шестью детьми. Вследствие этого дети и их семьи теперь уже не могут прокормиться одною землею». Несколькими годами позже Неккер скажет, что во Франции существовало великое множество мелких земельных собственников.

В одном донесении, направленном интенданту за несколько лет до Революции, я читаю следующие строки: «Передаваемое по наследству имущество делится поровну между наследниками, и сей факт не может не настораживать, ибо каждый хочет иметь свою долю от целого, в силу чего клочки земли беспрерывно делятся и дробятся до бесконечности». Не правда ли, можно подумать, что сии строки написаны в наши дни?

С неимоверными трудностями я попытался воссоздать в некотором роде кадастр Старого порядка и преуспел в этом. В соответствии с законом 1790 г., устанавливавшим поземельную подать, каждый приход обязан был составить описи имений, расположенных на его территории. Описи эти большей частью исчезли. Тем не менее мне удалось раздобыть такие описи в некоторых деревнях и, сравнивая их с сегодняшними, я убедился, что в этих самых деревнях число собственников превышало наполовину, а часто и на две трети количество сегодняшних владельцев земли. Сей факт кажется особенно примечательным, если учесть, что общая численность населения во Франции возросла с того времени на четверть.

Уже в те времена, как и ныне, крестьянин отличался исключительной любовью к земле, в нем возгорались все страсти, связанные с владением землею. «Земля всегда продается выше своей стоимости, — отмечает замечательный современный обозреватель, — что связано со всеобщим стремлением стать собственниками. Во Франции все сбережения низших классов, что в иных странах обычно помещаются под проценты у частных лиц и в государственных фондах, предназначены для приобретения земли».

Артур Юнг во время своего первого визита в нашу страну был поражен именно большой раздробленностью земли среди крестьян. Он утверждал, что половина всех земель Франции отдана в крестьянскую собственность. «Я и не представлял себе подобного положения дел», — повторял он. И действительно, такое положение дел можно встретить только во Франции или в сопредельных с нею странах.

В Англии также существуют крестьяне-собственники, но численность их все уменьшается. В Германии во все времена и почти повсеместно можно было обнаружить свободных крестьян, имевших в полной собственности земельные наделы6. В самых древних германских обычаях отражаются особые и подчас довольно необычные законы, управлявшие собственностью крестьянина. Но такого рода собственность всегда считалась явлением исключительным, и количество мелких собственников было крайне невелико.

Германские земли, в которых в конце XVIII столетия крестьянин имел собственность и был почти таким же свободным, как и во Франции, расположены большей частью вдоль Рейна7. Именно в этих районах быстрее всего распространялись революционные настроения Франции, проявившиеся здесь с наибольшей силой. Напротив, в землях, долее прочих сопротивлявшихся проникновению революционного духа, ничего подобного не наблюдалось. Этот факт достоин внимания.

Таким образом, не следует разделять общее для многих заблуждение и полагать, что раздробление земельной собственности во Франции берет свое начало в Революции, — это явление гораздо более древнее. Революция и в самом деле распродала все земли духовенства и большей части дворянства. Но если вы обратитесь к протоколам торгов, что я имел терпение проделать несколько раз, то вы заметите, что земли в большинстве своем приобретались людьми, уже владевшими землею. Таким образом, если собственность и перешла в другие руки, то число собственников возросло в гораздо меньшей степени, чем это полагают многие. По высокопарному, но на сей раз довольно точному выражению г-на Неккера, во Франции еще и до Революции собственников было великое множество8.

Следствием Революции было не раздробление земли, но ее временное высвобождение. В действительности все мелкие собственники были страшно стеснены в пользовании своими землями и терпели множество повинностей, от которых не имели возможности освободиться.

Без сомнения, повинности эти были тяжелы, но непереносимыми в глазах крестьян их делало обстоятельство, которое, казалось бы, как раз и должно было смягчить их тяготы: только во Франции и нигде более в Европе крестьяне были свободны от управления своих господ. Иная, не менее значимая революция сделала их собственниками.

Хотя Старый порядок еще очень близок нам, поскольку ежедневно мы сталкиваемся с людьми, рожденными при его господстве, он кажется нам уже канувшим в пучину времен. Разделяющая нас с ним радикальная революция имеет весьма специфическое следствие: она как бы обволакивает туманом все то, что не умеет разрушить. Поэтому сегодня лишь очень немногие способны дать точный ответ на простой вопрос: каким образом управлялись деревни до 1789 года? И действительно, узнать это со всей определенностью можно, изучив не столько книги, сколько административные архивы того времени.

Мне часто доводилось слышать, будто бы дворянство, давно уже оставившее участие в управлении государством, до конца сохраняло свою власть в имениях и селах, будто бы сеньор имел власть над своими крестьянами. Это очень похоже на заблуждение.

В XVIII веке все дела прихода велись известным числом должностных лиц, которые не были непосредственными чиновниками сеньора и не им назначались. Частью они назначались интендантом провинции, частью же избирались самими крестьянами. Ведению именно этих властей принадлежит раскладка податей, починка церквей, открытие школ, созыв и проведение собрания прихода. Они заведовали имуществом общины и наблюдали за его использованием, от имени общины они вчиняли и поддерживали тяжбы. Сеньор не только не руководил более всеми мелкими делами, но и вообще не вмешивался в них. Как мы покажем в следующей главе, все должностные лица прихода находились под управлением и контролем центральных властей. Более того, мы не увидим уже, чтобы сеньор действовал в качестве представителя короля в своем приходе, выступая посредником между королем и прихожанами. Уже не он уполномочен проводить в жизнь прихода общегосударственные законы, созывать ополчение, собирать подати, объявлять веления государя, распределять королевские вспомоществования. Сеньор на самом деле является лишь простым обывателем, коего льготы и привилегии выделяют среди прочих; он отличается лишь своим положением, но не своей властью. Сеньор — не более чем первый обыватель, как заботливо и услужливо отмечают интенданты в письмах королевским наместникам.

Ту же картину вы увидите и за пределами прихода — в округе. Дворянство нигде уже не управляет ни как таковое, в целом, ни по одиночке, и это отличительная черта Франции. В других же странах отчасти сохранились еще особенности старого феодального общества, то есть владения землей и управление людьми в них неразделены. В Англии все высшее управление, равно как и администрация, были сосредоточены в руках крупных землевладельцев. Даже в тех частях Германии, где государям удалось почти полностью освободиться из-под опеки дворянства в общегосударственных делах, даже в Пруссии и Австрии государи оставили в руках землевладельцев власть над селами; и если они кое-где даже и контролировали помещика, то полностью подменять его не позволяли себе нигде.

По совести говоря, французские дворяне из всего общественного делопроизводства давно уже сохранили за собой лишь один момент судопроизводство. Наиболее знатные дворяне назначали еще судей, ведших дела от их имени, и время от времени издавали полицейские уложения, действовавшие в пределах их владений. Но королевская власть постепенно урезала и ограничивала сеньоральное судопроизводство и до такой степени его себе подчинила, что сеньоры, ведавшие судебными делами, рассматривали свое занятие не столько как власть, сколько как постоянный источник доходов.

То же самое происходило и с прочими отличительными правами дворянства: политическая часть их вовсе исчезла, осталось лишь ее денежное выражение, заметно усилившее свое значение.

Я намерен коснуться сейчас той части доходных привилегий, которая по преимуществу носила название феодальных прав, поскольку именно они особенно тесно затрагивали интересы народа. Сегодня уже трудно сказать, в чем состояли эти права в 1789 году, так как они были крайне многочисленны и удивительно разнообразны; многие из них к тому времени уже исчезли или изменили свой вид так, что смысл их, достаточно неясный и для современников, от нас совсем ускользает. Тем не менее, если обратиться к книгам знатоков ленного права XVIII века и внимательно изучить местные обычаи, то можно заметить, что все сохранившиеся еще права сводимы к немногим главным; существуют, конечно, и иные права, но они составляют единичные исключения.

Следы барщины почти повсюду стираются. Большинство дорожных пошлин отменены или очень умеренны. Тем не менее они еще встречаются в большинстве провинций. Во всех провинциях сеньоры взимают пошлины за ярмарки и рынки. Известно, что во всей Франции дворянство пользуется исключительным правом охоты. Как правило, сеньоры содержат голубятни и голубей. Почти повсеместно они заставляют крестьянина молоть зерно на господской мельнице и давить виноград на господском прессе. Повсюду распространено очень обременительное право пошлины, взимавшейся в пользу владельца с продажи наследства в его владениях. Наконец, с собственника в пользу сеньора взимаются оброк, земельные ренты, денежные и натуральные ренты, причем собственник не может от них откупиться. Во всем этом многообразии отчетливо проявляется одна общая черта: все перечисленные выше права так или иначе связаны с землей и ее продуктами и все они взимаются с того, кто ее обрабатывает.

Известно, что владеющее землей духовенство пользуется теми же привилегиями, поскольку хотя Церковь и отличалась от феодального дворянства происхождением и предназначением, в конечном итоге она оказалась теснейшим образом с ним переплетена, и, не будучи никогда включенной в эту чужеродную для нее субстанцию, тем не менее глубоко проникла в ее структуры и оставалась как бы сросшейся с ней.

Епископы, каноники, аббаты владели таким образом ленами и оброчными землями в силу своей принадлежности к Церкви9. Монастырю обычно принадлежала вотчинная власть над деревней, на территории которой он располагался10. Он имел крепостных на той единственной части территории Франции, где они еще оставались. Он пользовался барщиной, брал пошлины за рынки и ярмарки, имел свою печь, свою мельницу, свой пресс, своего быка, приносившие доход за обязательное пользование ими. Кроме того, во Франции, как и во всем христианском мире, Церковь брала десятину11.

Но я считаю необходимым отметить здесь, что совершенно те же самые феодальные права встречались по всей Европе и что в большинстве стран континента они были куда более тяжелыми, Упомяну только барщину. Во Франции она встречалась повсеместно и была сурова.

Более того, множество прав феодального происхождения, немало возмущавших наших предков, считавших их противоречащими не только справедливости, но и цивилизации, как-то — десятина, неотчуждаемые земельные ренты, постоянные повинности, сбор с продажи имений, — то есть все то, что в XVIII веке несколько высокопарно называлось порабощением земли, отчасти встречалось и у англичан; многое из этого сохранилось там и поныне. Но все права и повинности не мешают английскому земледелию быть самым совершенным и богатым в мире, и английские крестьяне едва замечают их существование.

Почему те же самые феодальные повинности воспламенили в душе французского народа столь сильную ненависть, что она пережила породившую ее причину и кажется неискоренимой? Причина данного явления состоит, с одной стороны, в том, что крестьянин стал собственником земли, а с другой — в том, что он полностью вышел из-под контроля своего сеньора. Без сомнения, есть и иные причины, но данные две я считаю основными.

Если бы крестьянин не был собственником земли, он не ощущал бы до такой степени остро многочисленные тяготы, накладываемые феодальной системой на земельную собственность. Какое дело арендатору до десятины? Он вычтет ее из арендной платы. Что значит поземельная рента для того, кто не владеет землею? Какое дело до препятствий в обработке земли тому, кто обрабатывает ее для других?

С другой стороны, если бы французский крестьянин находился под управлением своего сеньора, феодальные повинности не показались бы ему столь непереносимыми, ибо он видел бы в них только естественное следствие общего государственного устройства.

Когда дворянство обладает не только привилегиями, но и властью и когда в его руках сосредоточено все управление, его особые права могут быть одновременно более значимыми и менее заметными. Во времена феодализма на дворянство смотрели примерно так же, как сегодня смотрят на правительство: налагаемые дворянством тяготы терпели из-за гарантий безопасности и сохранности интересов. Дворяне обладали притесняющими всех привилегиями и обременительными для всех правами, но они обеспечивали общественный порядок, отправляли суд, способствовали исполнению закона, помогали слабому, вели общественные дела. По мере того, как дворянство отходит от всех этих дел, бремя его привилегий кажется более тяжелым, да и само его существование в конце концов представляется все менее оправданным.

Представьте себе французского крестьянина XVIII века или, лучше, крестьянина сегодняшнего, поскольку он остался таковым, каким и был ранее, изменились только условия его жизни, но не его настроения. Взгляните на него, каким описывают его найденные мною документы: страстно любящего землю и приобретающего ее на все свои сбережения и за любую цену. Чтобы купить землю, крестьянину нужно прежде всего заплатить налог, но не правительству, а своим соседям-собственникам, столь же чуждым управлению общественными делами, как и он сам, и почти такими же бесправными. Наконец он становится владельцем земли. Он вкладывает в нее вместе с семенами и свое сердце. Небольшой клочок земли, принадлежавший ему в бескрайнем мире, наполняет его чувством гордости и независимости. Меж тем являются соседи, отрывают его от поля и заставляют работать в другом месте и без вознаграждения. Он хочет защитить свои посевы от их скота — ему этого не позволяют. Те же соседи поджидают его и при переправе через реку, чтобы истребовать подорожную пошлину. Встречаются они с ним и на рынке, где берут деньги за право торговать его же собственным товаром. Когда же, вернувшись домой, крестьянин пытается по собственному усмотрению распорядиться остатками зерна, выросшего у него на глазах и взращенного собственными руками, то оказывается, что смолотить его можно только на мельнице, принадлежащей этим людям, а испечь хлеб возможно только в их печи. На выплату рент уходит значительная часть доходов маленького имения, причем ренты эти неотъемлемы и невыкупаемы.

Что бы ни делал наш крестьянин, повсюду он встречает на своем пути докучливых соседей, всегда готовых испортить его удовольствие, помешать работе, съесть припасы. И стоит покончить с одними, как тут же возникают другие, облаченные в черное, которые, в свою очередь, забирают лучшую часть урожая. Представьте себе теперь условия жизни, потребности, характер, настроения этого человека и попробуйте измерить, сколько ненависти и зависти накопилось в его сердце12.

Феодальные отношения представляли собой наиболее значительный гражданский институт, даже утратив свое значение в качестве института политического. В таком урезанном виде они вызывали еще больше ненависти, и мы не погрешим против истины, утверждая, что разрушение части средневековых институтов в сотни раз усилило ненависть к оставшимся.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.