Старобельск

Старобельск

Третьим офицерским лагерем был Старобельский, располагавшийся в Харьковской, а ныне Луганской области, и тоже на территории бывшего монастыря. В нем содержалось, по данным польских специалистов, 3920 человек, в том числе. уточняет Ежевский, почти все офицеры из района обороны Львова, около 20 профессоров высших учебных заведений, около 400 врачей, около 600 летчиков, а также юристы, инженеры, учителя, общественные деятели, литераторы и журналисты: в этом лагере оказались все без исключения сотрудники НИИ по борьбе с газами, почти все — Института по вооружению Войска Польского, раввин Войска Польского Барух Штейнберг.

Из документов ГУВД следует, что охрану Старобельского лагеря нес 230-й полк 16-й конвойной бригады (командир полка — майор Шевцов Илья Яковлевич), дислоцированный в Ростове-на-Дону. Приказом конвойным войскам от 31.12.1940 отмечена бдительность, проявленная конвойными:

«При охране Старобельского лагеря красноармейцы 4-й роты 230 полка — т.т. Щегольков. Жилин. Ельников и Калиничецко, выполняя отлично устав караульной службы, предупредили и ликвидировали ряд попыток к побегу содержавшихся в лагере заключенных».[64]

Еще одна попытка к побегу («Сводка-обзор оперативного использования служебных собак в частях KB НКВД за 4-й квартал 1939 г.»):

«10.10.39 в 19.00 из Старобельского лагеря, охраняемого 230 полком 16 бригады, бежал один военнопленный. Часовой заметил бежавшего на расстоянии 300–350 метров от лагеря, который успел приблизиться к населенному пункту и скрыться в канаве между деревьями.

Находившийся в лагере вожатый служебной собаки тов. Величко своевременно и умело применил караульную собаку «Эльза», не допустив военнопленного скрыться в населенном пункте.

Бежавший был задержан и возвращен в лагерь».[65]

Кроме того, имеется записка опергруппы НКВД (Трофимов, Ефимов, Егоров) от 25.11.1939 на имя Берии, из которой явствует, что в лагере вскрыта подпольная антисоветская организация. Нелестно отзываются авторы записки о комиссаре лагеря Киршине, который «вместо того, чтобы организовать через политаппарат культурно-просветительные мероприятия, позволяющие вести и политическую обработку младших и запасных офицеров, (…) бездеятельностью дал возможность антисоветскому активу военнопленных офицеров взять инициативу в свои руки». Мало того: «Не успели мы начать изъятие намеченных к аресту участников организации, как комиссар Киршин, действуя по своему усмотрению, направился в бараки военнопленных и в разговорах с отдельными активистами подполья начал «разоблачать» их деятельность, доказывать нелегальный, антисоветский характер работы и т. п., выболтав тем самым нашу осведомленность о наличии организации и дав возможность участникам организации приготовиться». Наконец, «т. Киршин не пользуется авторитетом среди сотрудников лагеря и с первых дней скомпрометировал себя фактом сожительства с одной из медицинских сотрудниц лагеря».[66]

Вскоре, однако, всей этой бурной деятельности был положен конец.

По сравнению с Осташковским о событиях весны 1940 года в Старобельском лагере известно больше благодаря тому, что в числе его узников находился известный художник и литератор ротмистр граф Юзеф Чапский, впоследствии издавший свои «Старобельские воспоминания», а затем еще одну книгу об СССР «На бесчеловечной земле». Фрагменты воспоминаний Чапского были в свое время представлены Нюрнбергскому трибуналу в качестве документа защиты по делу о Катыни.

Начало разгрузки лагеря Чапский описывает так:

«Уже с февраля 1940 года начали ходить слухи, что нас разошлют из этого лагеря. Наши лагерные власти распространяли слухи, что Советский Союз отдает нас союзникам, что нас высылают во Францию, чтобы мы могли там воевать. Нам даже подбросили официальную советскую бумажонку с нашим маршрутом через Бендеры. Однажды нас разбудили ночью, спрашивая, кто из нас владеет румынским и греческим языками. Все это создало такое настроение надежды, что, когда в апреле нас начали вывозить то меньшими, то большими группами, многие из нас свято верили, что мы едем на свободу.

Никак нельзя было понять, по каким критериям формировались группы отправляемых из лагеря. Перемешивали возраст, призывные контингенты, звания, профессии, социальное происхождение, политические убеждения. Каждый новый этап обнаруживал ложность тех или иных домыслов. В о дном мы все были согласны: каждый из нас лихорадочно ждал часа, когда объявят новый список выезжающих».

25 апреля из лагеря отправился этап в количестве 63 человек. На остановке один из пленных, выглянув в щель, увидел железнодорожника, простукивавшего молотком колеса вагона. «Товарищ! — спросил пленный. — Это Харьков?» Рабочий ответил утвердительно и добавил: «Готовьтесь на выход. Здесь всех ваших выгружают и везут куда-то на машинах».

В свою очередь приведу свидетельство своего читателя — Анатолия Александровича Заики из Сумгаита.

«Помню этот лагерь в 1940–1941 годах, — пишет он. — В эти годы мой отчим Федоренко Николай Николаевич, родной брат маршала бронетанковых войск Федоренко Якова Николаевича был по партийной линии направлен в этот лагерь заместителем начальника по хозчасти. Он часто выезжал на грузовой машине по районам Донбасса и иногда брал меня с собой. Раза два-три я по этой причине бывал в лагере и всегда удивлялся порядку и спокойной культуре в лагере. Народу там было доста точно, но без толкучки, и люди выглядели вполне прилично. Я не помню разговоров о каких-нибудь ЧП. Так было до августа 1941 года. В это время в спокойном и малолюдном городе стали накапливаться беженцы из западных областей, и обстановка на фронтах резко ухудшилась. По-видимому, в это время повысилась нервозность и обеспокоенность занятостью замначальника, вызванной отправкой куда-то лагерных поляков. В конце сентября я был призван в армию, и мне поляки из лагеря сшили отличную шинель. Я бывал раза два на примерке. Лагерь выглядел почти безлюдным. В конце сентября я уехал служить на Черноморский флот и потерял всякую связь с родными, а вскоре узнал, что их эвакуировали. Федоренко Н. Н. был переведен в аналогичный лагерь под Москвой. Умер в 1943 году».

Первый этап из Старобельска отправился 5 апреля, последний — 12 мая. Два из них, 25 апреля и 12 мая общей численностью 79 человек, оказались в Грязовце.

Для тех, кто избежал казни, события развивались следующим образом (цитирую Чапского):

«Я покинул Старобельск одним из последних. Уже на станции начались неожиданности: нашу партию распихивали человек по 10 15 в узенькие отделения вагонзака. почти без окон, с тяжелыми решетками вместо дверей. Охрана вела себя крайне грубо. В уборную нас принципиально пускали два раза в сутки. Кормили селедками и водой. В вагонах стояла жара. Люди теряли сознание, и особенно характерным было равнодушие явно привыкших к этому конвоиров. Наш этап привезли в лагерь Павлищев Бор. Там мы встретили несколько сот наших товарищей из Козельска и Осташкова. Всего нас было около 400 человек. Через несколько недель всех нас вывезли дальше, в Грязовец под Вологдой, где мы оставались до августа 1941 года.

Мы получили право раз в месяц писать нашим семьям. Условия нашей жизни были лучше, чем в Старобельске, и вначале мы были убеждены, что то же самое произошло с нашими остальными товарищами, что их разослали по другим, похожим на наш, лагерям, разбросанным по всей России. Мы жили в старом здании бывшего монастыря, а старинная монастырская церковь была уже взорвана динамитом».

И в Грязовце, стало быть, монастырь (там и по сей день пересыльная тюрьма). Сколько же тюрем, политизоляторов, колоний, спецдомов для детей «врагов народа» помещалось в бывших монастырских зданиях и храмах, начиная со знаменитых Соловков! А. И. Солженицын замечает по этому поводу: «Как повелось еще с Гражданской войны, усиленно мобилизовывались для лагерной нужды монастырские здания, своим расположением идеально приспособленные для изоляции». В самом деле: располагаются монастыри, как правило, на отшибе, обнесены стеной, кельи — готовые камеры, есть коммуникации и хозяйственные постройки. Даже караульных вышек строить не надо: колокольни и надвратные церкви с успехом заменяют их. И все-таки, сдается мне, не одними только практическими выгодами объясняется пристрастие НКВД к церковным зданиям. Уверен — была у репрессивных органов и идеологическая цель: осквернить национальные святыни.

Состоялся у меня в свое время странный диалог с наместником Оптиной Пустыни архимандритом Евлогием. Я обратился к нему с просьбой благословить киносъемку. В ответ услышал: «А вы в горисполком обращались?» «Это не наш уровень», — как можно внушительнее сказал я и, надо полагать, произвел должное впечатление. Разрешение снимать было дано, а от интервью польскому телевидению наместник уклонился. Что же это за пастырь, который за собственным благословением велит обращаться к светской власти? Коль уж зашла речь, скажу еще два слова не по теме: та же Оптина ведь строилась она руками самих монахов, наемный труд в Пустыни не допускался, а восстанавливают теперь подрядчики, поденщики… А иерархи неустанно твердят о возрождении духовных традиций русского старчества.

До недавнего времени никакой новой информации по Старобельскому лагерю добыть не удавалось, дело это казалось почти безнадежным. Но вот в июне 1990 года пресс-группа харьковского УКГБ УССР сообщила: «В ходе поиска к настоящему времени выявлено еще одно место массового захоронения жертв сталинских репрессий, которое, по предварительным документальным и свидетельским данным, находится в квартале № 6 Лесопарковой зоны. Там захоронено более 1760 советских граждан, расстрелянных по приговорам судов и решениям внесудебных органов, а также незаконно казненные в 1940 г. военнослужащие — поляки, количество которых выясняется». (Харьковская газета «Красная знамя» от 3.6.1990.)

Насторожила меня сразу дата: будто сговорились харьковское и калининское УКГБ, будто выполняют одну команду.

На девятый день после первой публикации — вторая, интервью заместителя председателя КГБ Украины генерала Г. К. Ковтуна «Известиям» (номер от 12.6.1990). Оказывается, уголовное дело в связи с обнаружением могильника возбуждено еще осенью 1988 года. И вот, наконец, результат: «В 6-м квартале расстреляно более 1760 невинных соотечественников, там же свыше трехсот перебежчиков из довоенной Польши, немецкие военнопленные, умершие в 1943 году в инфекционном лагере, а также казненные по приговору трибунала полицаи и предатели». Не кажется ли вам, читатель, что похожий текст мы уже читали? Что будто под копирку написаны сообщения о захоронениях в Медном и 6-м харьковском квартале? Впрочем, некоторые отличия все же имеются: вместо советских воинов, умерших от ран, фигурируют немецкие: умершие от инфекционных болезней, а также перебежчики. Невнятно, кстати, сказано о судьбе последних: они, надо полагать, тоже расстреляны? А вот наличие в могильнике трупов изменников Родины в данном случае возражений не вызывает: в декабре 1943 в Харькове, в отличие от Калинина, как раз проходил крупный открытый процесс карателей, после которого они были принародно повешены и, по свидетельству американского журналиста Ричарда Лаутербаха, висели трое суток. Георгий Кириллович Ковтун, кроме того, поведал, что «в архивах КГБ страны не оказалось сведений о Старобельском лагере», зато имеются акты об уничтожении соответствующих документов, в связи с чем «опытные харьковские следователи» были направлены в Центральный архив Советской Армии и Центральный государственный архив СССР. Здесь их ждала удача: «сотрудникам КГБ удалось по крупицам собрать в архивах материалы, косвенно свидетельствующие…» И далее генерал Ковтун приводит данные, опубликованные Лебедевой еще в марте. В заключение начальник УКГБ по Харьковской области Николай Григорьевич Гибадулов заверяет читателей, что правда о трагедии в 6-м квартале будет раскрыта до конца и обязательно обнародована.

Ох, не нравится мне этот текст, и в особенности сообщение об отсутствии нужных документов в архивах КГБ…

И уже само собой разумелось, что днями в Харькове объявится корреспондент «Московских новостей» Геннадий Жаворонков, полагающий официальное советское признание своей личной заслугой. Впрочем, в материале («Московские новости» от 17.6.1990) сказано, что сообщение пресс-группы УКГБ появилось после поездки Жаворонкова, что еще интереснее. Какие же новые подробности о захоронениях в 6-м квартале он опубликовал?

«Шли сюда крытые грузовики, обитые изнутри цинковым железом. Туда шли, тяжело переваливаясь и рыча, перегруженные, а оттуда налегке, с ветерком летели в Харьков. И выли по ночам за забором собаки, словно пытаясь рассказать людям о чем-то страшном…»

Завидую я Геннадию Николаевичу, ей-богу. Умеет он красиво излагать сюжеты: тут тебе и собачий вой, и «с ветерком летели» — художник слова! Однако оставим в покое беллетристические экзерсисы Жаворонкова. Обратим внимание на явти противоречие: он пишет, что расстрелянных грузовиками возили в 6-й квартал. Позвольте, но разве не рассказал нам генерал Ковтун, что расстреливали там же? Нет, именно так: свидетель Иван Дворниченко[67] показывает: «Людей убивали в здании НКВД на улице Чернышевского». Среди прочих леденящих кровь деталей Жаворонков сообщает, что в 70-е годы, когда после ливневых дождей обнажились в 6-м квартале человеческие кости и черепа. УКГБ построило там (правильно, читатель!) дом отдыха и дачи, ныне переданные на баланс города.[68] Что касается заместителя начальника УКГБ Александра Нессена, с которым беседовал корреспондент «Московских новостей», то он лишь пожал плечами: дескать, ни документов, ни свидетелей. Это как же: у Ковтуна и Гибадулова есть и то и другое, а у Нессена нет? Несмотря на нехватку материалов. Нессен, однако, заявляет, что дело о массовых захоронениях передано в прокуратуру. В каком виде. что именно передано? Документы ЦГАСА и ЦГОА? Как вилами по воде писано — не за что уцепиться. А Жаворонков продолжает, заливается замогильным соловьем: «Бугрится в лесу почва, дыбится по весне и осени в иступленных судорогах. И немо кричат из глубины люди, взывая к нам о помощи». К Геннадию Николаевичу, надо полагать, взывая.

Как раз об эту пору случилось мне быть в Польше, и вот читаю в газете «Трибуна», что председатель КГБ УССР генерал Голушко и его заместитель Ковтун побывали в польском генконсульстве в Киеве и передали депутатам Сейма Циможевичу и Козачко список узников Старобельска из 4031 имени («Trybuna», 24.6.1990). В Варшаве же услышал я интригующую историю о том, как в архиве Харьковского УКГБ были обнаружены эти буквально чудом уцелевшие бумаги. Между тем мне доподлинно известно, что списки эти без малейших усилий получены харьковскими гебистами от сотрудников ЦГОА.

Прихожу, впрочем, к выводу (вернее, к ощущению), что при всех логических неувязках и недомолвках место захоронения поляков указано верно. Одно беспокоит: как-то не верится мне в отсутствие документов в архивах КГБ.

Но делать нечего, ограничимся уже известными нам архивными фондами.

Как явствует из карточки учета служебной деятельности 230-го конвойного полка, во второй половине мая 1940 года рота, охранявшая Старобельский лагерь, была снята, 20.5.1940 она вернулась в пункт постоянной дислокации — Ростов-на-Дону.

Далее. 3.7.1940 политконтролер (как я понимаю, цензор) особого отделения лагеря Клок, начальник 2-го отделения Сысоев и секретарь управления лагеря Курячий «произвели уничтожение входящей корреспонденции, адресованной в лагерь военнопленным, убывшим из лагеря», о чем и составили соответствующий акт. В акте имеется ссылка на указание Управления по делам о военнопленных № 25/5699. Всего Клок, Сысоев и Курячий сожгли 4308 почтовых отправлений — писем, открыток, телеграмм.[69]

Далее. В сентябре 1940 года особым отделением лагеря получено распоряжение уничтожить путем сожжения учетные дела на военнопленных, убывших из лагеря, за исключением убывших в Юхнов — их дела надлежало срочно отослать в Управление. Той же бумагой предписывалось: «Литерные дела с материалами на военнопленный состав, а также на население, окружающее лагерь, являются действующими и подлежат оставлению в особом отделении лагеря». Подписали документ П. К. Сопруненко и начальник 2-го отдела Управления старший лейтенант ГБ Маклярский.[70] Что и было исполнено: актом от 5.10.1940 помощник инспектора 2-го отдела Управления Письменный и врид начальника особого отделения Старобельского лагеря сержант ГБ Гайдидей оформили уничтожение 4031 учетного дела (вот она, цифра Голушко-Ковтуна, и здесь же приложен список), такого же количества личных карточек и других документов, утративших, по их мнению, оперативное значение.

* * *

О том, как проходила разгрузка трех лагерей, подробно повествует уже упомянутое политдонесение на имя Меркулова. Подписали его комиссар Управления по делам о военнопленных полковой комиссар Нехорошев и заместитель начальника политотдела старший политрук Воробьев.

Вот краткая информация по каждому из лагерей.

Старобельск:

«Побегов и попыток к побегам нет. Отрицательных настроений, кроме уже освещенных в донесении от 14 апреля с.г. за № 25/3301, не установлено».

Козельск:

«Большинство офицеров чувствует себя спокойно и довольно тем, что дождалось освобождения из «рабского плена».

Осташков:

«Настроение у большинства военнопленных приподнятое, и особенно у рядовых полицейских, которые уверены, что едут домой».

Нехорошев и Воробьев докладывают, кроме того, о большом числе заявлений от военнослужащих запаса (кадровые офицеры никаких челобитных не писали). Для примера воспроизводятся следующие тексты:

«Прошу не передавать меня каким-либо германским или нейтральным властям, а предоставить мне возможность остаться и работать в Советском Союзе. К этой просьбе у меня имеются следующие основания:

1. Я до сих пор был аполитичен, но в последнее время ближе познакомился и сильно притянут идеологией страны социализма. Я не сомневаюсь, что лично сумею с честью выполнить долг советского гражданина.

2. Я по специальности и образованию инженер текстильной промышленности и не сомневаюсь, что мои знания и опыт могут оказаться весьма полезными Стране Советов.

3. Я еврей и до сих пор был подвергнут национальному гнету, что позволяет мне вполне оценить политику национальной свободы Советского Союза.

Альтман Георгий Соломонович»

«При разгрузке лагеря прошу оставить меня в СССР. Не посылайте меня в какие-нибудь другие страны. Я врач, медицинский работник, живя в капиталистической стране, видел всю несправедливость строя, видел страшную жизнь бедных людей и поэтому всегда с симпатией относился к коммунистическому движению. Я мечтал жить в условиях свободного социалистического государства, в котором не существует национального гнета, который я, как еврей, всегда чувствовал.

Таненбаум Яков Вольфович»[71]

Характерно, что пленные-евреи не пишут прямо, почему они не хотят в Германию (святая простота! они боялись «оклеветать» союзника СССР!), однако находят-таки повод как бы ненароком указать свою национальность. Что и говорить, Советское правительство уважило просьбы этих людей: они навсегда остались в Стране Советов…

Но сколько евреев было в числе 42 492 человек, переданных нацистам за два предвоенных года?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.