6

6

Несмотря на Фигнера и рассвирепевших крестьян, в России после бегства наполеоновского войска осталось около 200 тысяч пленных (в том числе около 50 генералов). Пленных Великой Армии было так много, что они стали чем-то вроде сувенира.

Генерал Петр Коновницын писал жене из Вильно в декабре 1812 года: «Я тебе писал или нет, что у меня кучер Бонопарте умеет править с коня, я его для тебя берегу».

Судьбой пленных в России занималась Особая канцелярия министра полиции. Поначалу французов партиями по две-три тысячи отправляли в разные губернии в глубь России, однако они, оборванные и голодные, погибали по дороге. По этой причине правительство приостановило отправку военнопленных и начало распределять их в европейской части России: в Астраханскую, Вятскую, Пермскую, Оренбургскую и Саратовскую губернии.

Поначалу пленных вели под конвоем, во внутренних губерниях солдат сменила «внутренняя стража». При отправке пленных снабжали одеждой и обувью в соответствии со временем года и выдавали деньги «на прокорм»: три рубля генералам, по полтора – полковникам и подполковникам, рубль – майорам, полтинник – обер-офицерам, а нижним чинам по пятаку на день. (Для сравнения – годовое денежное содержание рядовых казаков составляло менее 7 рублей). Деньги выдавали на неделю вперед.

Фрейлина Мария Волкова, выехавшая из Москвы в Тамбов, писала оттуда подруге Варваре Ланской в сентябре 1812 года: «В числе других приятностей мы имеем удовольствие жить под одним небом с 3000 французских пленных, с которыми не знают, что делать: за ними некому смотреть. На днях их отправят далее, чему я очень рада. Все солдаты: поляки, немцы, итальянцы и испанцы. Больше всего поляков, они дерзки; многих побили за шалости. Офицеров человек 40 и один генерал. Последний – француз, равно и человек 10 офицеров. Нельзя шагу сделать на улице, чтобы не встретиться с этими бешеными. (…) Впрочем, самые многочисленные отряды пленных отправили в Нижний, там их умирает по сотне ежедневно; одетые кое-как, они не выносят нашего климата. Несмотря на все зло, которое они нам сделали, я не могу хладнокровно подумать, что этим несчастным не оказывают никакой помощи и они умирают на больших дорогах, как бессловесные животные».

Немало пленников перешли в русскую службу. Прежде всего это были поляки: уже 22 октября 1812 года было Высочайше предписано всех военнопленных поляков отделять от других пленных и отправлять в город Георгиевск для распределения по полкам, находившимся на Кавказской линии и в Грузии. Уже на месте поляки давали присягу «Верно и нелицемерно служить и во всем повиноваться не щадя живота своего до последней капли крови» императору Александру, которого присягнувший признавал «своим истинным государем». Были среди присягнувших не только поляки, но даже и французы. (Интересно, что в выслугу лет этим новым казакам была засчитана и вся их предыдущая служба, в том числе и императору Наполеону, так что некоторые уже в 1815 году начали выходить в отставку, оседая в поселениях казачьего войска как землепашцы или мастеровые).

А в ноябре 1812 года велено было собирать в Санкт-Петербурге всех пленных испанцев и португальцев. У них в этой войне вообще было особое положение: в прокламациях, распространяемых по пути следования Великой Армии, говорилось: «Испанские и португальские солдаты! Ваши законные государи и ваша любимая отчизна желают, чтобы вы оставили знамена презренного Наполеона. При любой возможности сдавайтесь русским войскам, которые примут вас, как братьев, и вскоре вернут вас к родным очагам, к вашим семьям».

Испанцев и португальцев к 1813 году было собрано больше трех с половиной тысяч. Из них сформировали «Гишпанский Императорский Александровский полк», который в Царском Селе 2 мая 1813 года, в пятую годовщину мадридского восстания, присягнул Конституции 1812 года и Кадисским кортесам (по иронии судьбы именно Кортесы – прообраз республики – считались в монархической России законной испанской властью). На кораблях через Англию испанцы отправлены были к себе на родину воевать с французами. Однако Фердинанд VII, сам недавно выехавший из французского плена, принял полк неласково: офицеры за службу у французов были приговорены к пожизненной ссылке, полк сократили до минимума. Только после заступничества российских властей полк был восстановлен, а его офицеры возвращены на службу со снятием обвинений. Эта воинская часть существовала в Испании до 1960 года и в армии была известна как «El Regimiento Moscovita» – Московитский полк.

Зимой 1812 года в Москве пленные расчищали улицы, закапывали трупы, а позднее стали устраиваться на разные поденные работы. В Ярославской, Костромской, Вологодской, Пермской, Вятской губерниях французов приписывали к казенным заводам. С 1814 года военнопленные могли жить более свободно, поступать в семьи дворян и мещан гувернерами, учителями, садовниками, поварами.

Гувернером Михаила Лермонтова был некто Жан Капе, по поводу которого Висковатов писал: «Эльзасец Капе был офицер наполеоновской гвардии». Капе не мог привыкнуть к климату зато в России у него был кусок хлеба. Вместе с Лермонтовым Капе переехал в Москву где скоро умер от чахотки. Он стал одним из многих, кому не суждено было вновь увидеть родину.

По разрозненным данным историков, из 200 тысяч плененных французов к апрелю 1815 года во Францию возвратились всего лишь 30 тысяч. Кто-то умер, не выдержав потрясений, многие же остались, приняв российское подданство. Только в Москве и Московской губернии на 1837 год числилось 3229 бывших военнопленных французов.

Но были и те, кого заносило даже в Сибирь. Французский унтер-офицер 14-го морского батальона Александр Венсан, получив кормовые деньги, ехал от селения к селению до самого Томска, куда прибыл в конце 1814 года. После этого по распоряжению правительства Венсан был отправлен с казаками до города Бийска, а затем препровожден в Смоленскую волость. В 1815 году в селе Смоленском было трое французов: Венсан, Луи Альбер (его потомки живут в селе до сих пор под получившейся из французского имени фамилией Илуй) и Петр Камбэ. Всем троим французам была выдана ссуда на приобретение жилья и обзаведение хозяйством. При этом, по русскому обычаю, французов обобрали: казна выдала им ссуду по 380 рублей 30 копеек, а французы, как установил в 1825 году суд, получили только по 350 рублей. Остальное, надо полагать, был «откат».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.