Глава 2 Военные приоритеты мирной экономики

Глава 2

Военные приоритеты мирной экономики

Послевоенная эпоха связанна со сменой стереотипов, сложившихся в обществе за все предыдущие годы советской власти. Реформа ценностей по-своему была актуальна и для высших структур управления страной. Своеобразие исторического времени как раз заключалось в несоответствии перемен на разных социально-политических уровнях. В экономической жизни это было несоответствие между ожиданиями масс и задачами правящей партии.

Во второй половине 40-х годов СССР приобрел статус великой державы, способной отстаивать свои интересы во внешней политике. Победа над фашизмом и связанное с ней повышение международного престижа страны создали благоприятные предпосылки для трансляции идей социализма во всем мире. Преимущество социалистической системы по замыслу И. В. Сталина было необходимо доказать быстрым преодолением разрухи, восстановлением экономического потенциала и государственных механизмов. В то же время, во второй половине 40-х годов в полном объеме была осознана вся значимость милитаризации страны, как фактора внешней политики. Пропорции гражданской и военной отраслей экономики отразили стратегические и идеологические задачи, которые стояли перед лидерами партии и государства.

Советское производство послевоенных лет, унаследовавшее многие параметры военной экономики, отличалось не только стабильной организацией и управлением, но и направленностью на решение общегосударственных задач, что было в достаточной мере отражено в работах советских историков.[137] В послевоенный период наблюдались значительные тенденции к централизации экономического управления. Во многом благодаря им, не зависимо от колоссальных материальных и людских потерь, разрухи и голода у СССР сохранялись перспективы экономического противостояния с развитыми капиталистическими странами. За годы войны руководство страны приобрело опыт решения предельно сложных хозяйственных задач в кратчайшие сроки, при ограниченных ресурсах и возможностях.

Не смотря на окончание военных действий и наступление мирного времени, главным содержанием экономического развития страны оставалось военное строительство. Это обуславливалось потребностями международной политики, принявшей формы «холодной войны», амбициями статуса «сверхдержавы». Советское правительство постоянно готовилось к войне за выживание. После Великой Отечественной войны атмосфера напряженности в отношении возможного вооруженного конфликта со странами Запада не только не уменьшилась, а наоборот приобрела еще более устойчивый характер. Об этом свидетельствуют материалы выборов Верховного Совета СССР 1946 года. В своих избирательных выступлениях практически все высшие руководители партии и правительства неизменно подчеркивали угрозу полномасштабного военного конфликта. Преобладание среди высшей элиты подобного мироощущения неизбежно сказывалось на формировании подходов развития экономики, делая неизбежным ее ярко выраженную милитаристскую направленность.[138]

Наиболее четко формат экономического развития советского государства сформулировал И. Сталин в своей программной речи на встрече с избирателями Сталинского округа Москвы 9 февраля 1946 г. Он выделил четыре основополагающие позиции, такие как металл — для производства вооружений и оборудования для предприятий, топливо — для поддержания работы заводов, фабрик и транспорта, хлопок — для производства обмундирования, хлеб — для снабжения армии.[139] Нетрудно заметить, что перед нами модель экономики, нацеленная, прежде всего, на обеспечение функционирования вооруженных сил и военно-промышленного комплекса. Для руководства страны одним из уроков победы стали меры по дальнейшему укреплению оборонной мощи за счет других отраслей народного хозяйства, которые в первую очередь влияли на рост благосостояния и уровень жизни населения. Очевидно, что все это программировало определенный ход экономического развития советского общества.

За вторую половину 40-х годов в СССР произошло практически полное техническое обновление вооруженных сил. Крупномасштабное перевооружение коснулось всех родов войск. Например, в авиационной промышленности после войны создано более 20 типов самолетов, 30 новых моторов и реактивных двигателей. В результате удельный вес реактивных самолетов в производстве авиационной техники увеличился с 1 % в 1946 году до 65 % в 1950.[140] Возрастали объемы производства промышленности боеприпасов. Так, потребности во взрывателях и дистационных трубках в мирные годы определялась в 35–40 млн. шт. в месяц, тогда как в военное время их производство не превышало 13 млн. шк. ежемесячно.[141] Для обеспечения аппетитов вооруженных сил постоянно происходило перераспределение ресурсов в пользу оборонного комплекса. В этом смысле характерно заключение Госплана СССР, сделанное к бюджету на 1948 год: «Повышение объемов поставок военной техники в 1948 году потребует переключения части производственных мощностей, в первую очередь рабочей силы, с производства гражданской продукции на производство военной продукции».[142]

В послевоенные годы структура отечественного ВПК складывалась вокруг трех специальных комитетов, образованных решением высшего руководства страны для работы в новейших сферах военного производства. Спецкомитет № 1 занимался атомной проблемой, его возглавлял Берия. Спецкомитет № 2 — созданием реактивной техники (Маленков). Спецкомитет № 3 — разработкой радиолокационных систем (Сабуров). Эти специальные комитеты представляли собой своего рода суперминистерства, которым не отказывали ни в чем.[143] В своих воспоминаниях Президент Академии наук СССР А. П. Александров подчеркивал: «Теперь можно открыто и прямо сказать, что значительная доля трудностей, пережитых нашим народом в первые послевоенные годы, была связана с необходимостью мобилизовать огромные людские и материальные ресурсы с тем, чтобы все возможное для успешного завершения в самые сжатые сроки научных исследований и технических проектов для производства ядерного оружия».[144]

Милитаризация и наращивание военного производства происходили на руинах в прямом смысле этого слова. О масштабе катастрофы свидетельствует тот факт, что на территории РСФСР было уничтожено почти 500 городов и рабочих поселков. 11 млн. человек остались без крова. В освобожденных районах действовало не более 13 % промышленных предприятий. Как известно, в городах, пострадавших от войны значительно сократилось количество населения. Так, например, в Сталинграде к моменту изгнания врага осталось 12,2 % жителей, а в Воронеже — 19,8 %.[145] Сложность экономической ситуации оправдывала экстренные, а порой и авторитарные, меры власти по восстановлению хозяйства. Разумеется, Сталин не мог упустить из виду столь удобный политический аргумент. Во второй половине 40-х годов апелляция к прошедшей войне и возможной будущей военной угрозе становиться неотъемлемой частью большинства его выступлений. Например, в выступлении перед избирателями г. Москвы 9 февраля 1946 года, Сталин намекнул на всевозможные «случайности» подобного рода, от которых необходимо застраховаться быстрым промышленным ростом. Причем речь шла о сферах производства, связанных с выпуском военной, а не гражданской продукции. Предполагалось ежегодно выпускать до 60 млн. тонн стали, 50 млн. тонн чугуна, 500 млн. тонн угля, 60 млн. тонн нефти,[146] то есть сырья и источников энергии для тяжелой и военной промышленности.

Таким образом, относительно послевоенного периода, скорее всего, правомерно говорить не столько о конверсии, сколько о производственной переориентации в рамках военно-промышленного комплекса. Руководство страны не смущало, что этот процесс противоречил насущным экономическим задачам и сдерживал рост уровня жизни населения. Как и в ряде других случаев, экономика оказалась подчинена внешнеполитическим и идеологическим программам. Не взирая на катастрофическое положение в стране, Сталин стремился извлечь и развить из победы максимальные геополитические выгоды.

Главным инструментом в осуществлении этих планов — военно-промышленный комплекс. Именно поэтому восстановление экономики происходило не через высвобождение финансовых средств из ВПК, а за счет материальных потерь населения. Средства массовой информации активно внедряли в коллективное сознание представление о необходимости общественными усилиями и жертвами компенсировать расходы страны на войну. Так оправдывалась жесткая налоговая политика, ограбление людей посредством государственных займов, убытки граждан от денежной реформы.

Общие расходы на войну и связанные с этим потери национального дохода были определены еще в конце 40-х годов. Они исчислялись ЦСУ СССР в размере 1890 млрд. рублей. Кроме того, потери доходов населения, государственных и кооперативных предприятий в период перехода от войны к миру и расходы на содержание армии оценивались 501 млрд. рублей. Долгое время сказывались потери национального дохода в результате демографических изменений, порожденных войной. Они исчисляются суммой 1664 млрд. рублей. Таким образом, с учетом прямых и косвенных потерь, общий экономический ущерб СССР в 1941–1947 гг. составил 4734 млрд. рублей в ценах 1940 г. или 893 миллиарда американских долларов (по официальному обменному курсу Госбанка СССР в 1940 г.).[147]

Специфика экономической политики власти первых послевоенных лет была обусловлена особенностями ведения хозяйства и финансов в годы войны. По своему использованию национальный доход, как известно, делится на две основных категории: «потребление» и «накопление». По данным ЦСУ СССР, за три первых года войны доля потребления в национальном доходе увеличивается с 80 % до 99 %. Соответственно, доля накопления сокращается с 20 % до 1 %.[148] В условиях сокращения объема национального дохода и той его части, которая направлялась на накопление, процесс создания военной продукции, происходил преимущественно за счет сокращения размеров потребления необходимого общественного продукта. Таким образом, основной пострадавшей стороной оказалось население. В 1941–1945 годах у власти не было оснований опасаться народного недовольства, вызванного низким уровнем жизни. Большинство воспринимало происходящее, как экономическую необходимость. Своего апогея перераспределение финансов в пользу армии достигло к 1943 году. Тогда военные расходы СССР составили около 150 млрд. руб. или 36 % национального дохода. С учетом строительства и реконструкции военных заводов общая сумма всех затрат ровнялась 220 млрд. руб. или 52,5 % от величины национального дохода того времени.[149]

Основными источниками финансирования военных расходов за годы войны были накопления государственных предприятий и организаций и их амортизационные отчисления, размещение займов среди населения и их добровольные взносы, налоги и эмиссия. Важным источником покрытия военных затрат являлось повышение цен на товары широкого потребления государственной розничной торговли. Например, в 1943 году оно составило не менее 30 млрд. руб.[150] Уже тогда в правительстве поднимались вопросы о методах проведения послевоенной денежной реформы, способной стабилизировать финансовую обстановку.

После победы к решительным экономическим действиям подталкивали массовые настроения и ожидания. Реформа должна была совпасть с отменой карточной системы. По официальной версии из-за летней засухи 1946 г. оба мероприятия перенесли на 1947 г. Населению о готовящемся преобразовании сообщила газета «Правда»: «В связи с засухой в ряде областей СССР и сокращением государственных запасов продовольствия Президиум Верховного Совета СССР постановил удовлетворить ходатайство Совета Министров СССР о перенесении отмены карточной системы с 1946 г. на 1947 г.».[151] Скорее всего, выжидательная позиция власти объяснялась стремлением сохранить пайковую систему контроля за обществом в неблагоприятных экономических условиях первых послевоенных лет.

Большая часть населения страны материально и психологически была не готова к отмене карточек, а тем более к обмену денег. Постановление Совета Министров СССР и ЦК ВКП (б) от 14 декабря 1947 г. «О проведении денежной реформы и отмене карточек на продовольственные и промышленные товары» для многих стало неожиданным. В обществе сохранялась надежда на пайковое снабжение до преодоления дефицита. Благодаря централизованному распределению хлеба людям удалось пережить рост цен на продовольствие в 1946–1947 гг. Урожай 1947 г. пополнил рынки основными продуктами питания, однако связанное с этим понижение цен было непродолжительным. Как и всегда в таких случаях, скачки цен создавали атмосферу нестабильности. В конце 1947 г. и начале 1948 г. в продажу поступило больше хлеба и других продуктов питания, но этих товаров было недостаточно, чтобы удовлетворить потребности горожан, а тем более сельских жителей, поскольку на селе хлеб продавали по спискам по 200–500 г в руки. Ожидания лучшей жизни и отмены карточек причудливым образом сочетались с боязнью потерять паек, как последнюю надежду на выживание.

Руководство страны стремилось максимизировать государственную выгоду от проводимой реформы, поэтому пострадавшей стороной оказалось население. Подобный вывод можно сделать уже на основе анализа текста и подтекста постановления от 14 декабря 1947 г., в котором исторически обосновывалась экономическая и политическая необходимость данной меры. Должно было настораживать уже то, что постановление подчеркивало будто «в СССР ликвидация последствий войны и денежная реформа проводятся не за счет народа», сулило большие материальные выгоды городскому и сельскому населению.[152] Для убедительности перечислялись заслуги советского руководства: «Количество занятых рабочих и служащих у нас не сокращается. У нас нет и не будет безработицы. Размеры заработанной платы рабочих и служащих не только не снижаются, а наоборот, увеличиваются, ибо в несколько раз снижаются коммерческие цены, а на хлеб и крупу снижаются и пайковые цены, что означает повышение реальной заработной платы рабочих и служащих. Все же при проведении денежной реформы требуются известные жертвы. Большую часть жертв государство берет на себя. Но надо, чтобы часть жертв, приняло на себя и население, тем более что это будет последняя жертва».[153] Как показало дальнейшее экономическое развитие, народу предстояло испытать еще немало трудностей.

Суть реформы заключалась в следующем: с 16 по 22 декабря вся денежная наличность, находившаяся у населения, государственных, кооперативных и общественных предприятий, организаций и учреждений, а также колхозов, обменивалась, за исключением разменной монеты, на новые деньги 1947 г. по соотношению 10:1. Всего было обменяно старых денег 37,2 млрд. рублей. Из них через городские выплатные пункты 14,6 млрд. руб., через сельские — 13,2 млрд. руб. и 9 млрд. руб. — через выручку торговых учреждений и организаций.

Денежная реформа повысила роль государства в экономической жизни страны, поскольку в результате произошло уменьшение роли доходов не только городского, но и сельского населения. В соответствии с этим выросло значение заработной платы и других доходов, получаемых населением от государства. В этом вопросе существовал и психологический аспект. Монопольное владение правом распределять доходы населения, позволило власти сформировать представления о значимости и незаменимости системы.

Современные исследования показали, что реформа значительно снизила уровень народного потребления. В течение года товары придерживались, а после обмена денег их выбросили на рынок, но уже по новым ценам. Сработал эффект показного «изобилия» за счет снижения покупательной способности населения. Еще за месяц до 14 декабря 1947 г. были разбронированы товары из государственных резервов на сумму 1,7 млрд. рублей. Они предназначались для торговли после отмены карточек в городах (1,1 млрд. руб.) и в сельской местности (0,6 млрд. руб.).[154] Тот факт, что «рекламная» городская торговля почти вдвое превышала сельскую, далеко не случаен. Политические настроения городских жителей значительно больше интересовали власть. Недовольство деревенских жителей экономической политикой государства как правило игнорировалось.

Свидетельством определенного недоверия людей к финансовой политике государства служит тот факт, что после реформы крупные денежные накопления населения, особенно в сельской местности, находились преимущественно на руках. Особенно болезненно обмен наличных денег сказывался на материальном положении низкооплачиваемых категорий трудящихся. В то же время, денежная реформа принесла известные выгоды вкладчикам сберегательных касс. Вклады размером до 3 тыс. руб. включительно оставались без изменения, то есть переоценивались рубль за рубль, а свыше 3 тыс. руб. до 10 тыс. переоценивались: за 3 руб. старых денег — 2 руб. новых.[155] Если размер вклада превышал 10 тыс. руб., то действовало соотношение 2:1. Переоценка вкладов населения принесла дополнительный доход казне в 3,6 млрд. руб.[156]

После денежной реформы был осуществлен переход к открытой торговле, сопровождавшейся установлением единых государственных розничных цен. Пайковые цены были повышены в среднем в 3 раза и, таким образом, приблизились к коммерческим. Вопреки ожиданиям населения высокие розничные цены на промтовары в городах и сельской местности были сохранены. Таким образом, реформа была направлена на решение государственных, а не социальных задач. Не случайно поэтому, психологический подтекст при ее проведении должен был превалировать над экономической стороной вопроса. Наиболее ярко эта тенденция проявилась в переписке министра финансов СССР А. Г. Зверева с И. В. Сталиным. В докладе на имя председателя Совета Министров Зверев рекомендовал выпуск новых денег вплотную приблизить к моменту отмены карточек. Это, по его мнению, должно было укрепить престиж новых купюр. В этой же записке министр финансов прямо отметил, что «широкие слои трудящихся» понесут потери, связанные с обменом.[157] Власти опасались, что реформа будет сопровождаться не только недовольством населения, но и всевозможными нарушениями. Поэтому за ее ходом пристально следила Союзная прокуратура.

Высвобожденные в результате денежной реформы финансовые средства позволили на качественно новом уровне решать государственные экономические задачи. Весьма характерно, что фактически изъятые у населения деньги в большинстве случаев направлялись не на реализацию социальных программ и нужды людей, пострадавших о войны, а на остановку экономического спада в стратегически важных отраслях промышленности. К концу войны во всех базовых сферах производства, кроме ВПК, имело место абсолютное падение производственно-экономических показателей. В 1945 г. чугуна выплавлялось 59 %, стали и проката производилось 66 % и 65 %, нефти было добыто 62 % по сравнению с 1940 г. Тракторов, комбайнов, паровозов, автомобилей изготовлялось в 2–5 раз меньше, чем в последний год мирной жизни..[158] Сложившуюся ситуацию можно объяснить не только колоссальным материальным ущербом и военными затратами 1941–1945 годах, но и нарушением экономических связей, затруднявшим управление хозяйством.

Во второй половине 40-х годов в ряде «внутренних» регионов страны продолжали функционировать предприятия, прибывшие из прифронтовых районов в годы войны. Часто их новое месторасположение определялось не экономической целесообразностью, а военной необходимостью. Еще 7 августа 1941 года вышло постановление ГКО № 421 «О порядке размещения эвакуированных предприятий». По известным причинам предпочтение тогда отдавалось скорейшему размещению заводов по изготовлению патронов, а так же танковой и авиационной промышленности. После окончания боевых действий руководство не спешило отдавать распоряжения о демонтаже и перевозке предприятий на прежние места. Это можно объяснить не только экономическими трудностями, но и стратегическими планами власти. Военно-промышленный комплекс становился ключевой сферой советской экономики. Не случайно после войны выпуск патронов и артиллерийских снарядов не только не сократился, но и возрос. К активным действиям не побуждали даже массовые протесты рабочих эвакуированных заводов, требовавших возращения в свои регионы. Фактически в мирное время люди оказались прикрепленными к промышленным объектам. Напрашивается вывод о политике огосударствления не только средств производства, но и самих производительных сил.

Как и в 30-е годы тяжелая промышленность оставалась приоритетным направлением послевоенного советского хозяйства, поэтому ее развитие нередко проводилось в ущерб другим секторам экономики. Лишь крайне низкий уровень народного потребления продукции обусловил принятие экстраординарных мер по восстановлению легкой промышленности. В этом необходимо отметить особую заслугу председателя Госплана СССР Н. А. Вознесенского, стремившегося создать в высших эшелонах власти соответствующие настроения. По оценке министра финансов А. Г. Зверева, Вознесенский «был очень сильным руководителем Госплана, мыслил масштабно и смело, глядел далеко вперед».[159] Возможно, именно это и предопределило его дальнейшую трагическую судьбу.

Уже 23 декабря 1946 года Совет Министров принял постановление «О мерах по ускорению подъема легкой государственной промышленности, производящей предметы потребления». В нем отмечалось, что существующие темпы роста предприятий Министерства текстильной и легкой промышленности «совершенно недостаточны и не обеспечивают выполнение закона о пятилетнем плане восстановления и развития народного хозяйства».[160] Самое интересное, что постановление обвиняло местные органы власти в отношении к легкой промышленности, как «второстепенной» отрасли. Необходимо отметить, что такое положение дел логично вытекало из всей стратегии государственной экономической политики. Скорее всего, к незначительной смене курса в декабре 1946 г. правительство подтолкнули социальные ожидания. Основная идея документа сводилась к предложению «произвести серьезный поворот внимания и ресурсов Министерств, ведомств, Совета Министров Союзных республик, и местных органов власти на дело ускорения роста производства товаров широкого потребления для населения».[161]

В соответствии с постановлением, Совет Министров установил новый, отличавшийся в сторону повышения, план производства важнейших товаров, прежде всего тканей. Вместо 4,7 млн. м. хлопчатобумажных тканей, установленных ранее на 1950 год, закон о пятилетнем плане предписывал произвести 4,8 млн. м. Производство шерстяных тканей должно было увеличиться на 5,6 %. По сути, постановление зафиксировало серьезные сбои в реализации плана четвертой пятилетки. Неслучайно ответственность за его выполнение теперь возлагалась на местные партийные органы, обязавшиеся добиться необходимых показателей. Закономерно, что для подъема легкой промышленности применялись лишь административно-командные методы. Собственно экономического стимулирования труда не предполагалось. Стремясь выполнить распоряжение правительства, руководство предприятий осваивало неиспользованные ранее производственные площади, увеличивало количество действовавших смен, применяло опыт довоенных социалистических соревнований.

Несмотря на затраченные усилия, довоенный уровень развития текстильной промышленности был достигнут только в 1949 г. Примечательно, что в производстве шерстяной и шелковой тканей уровень 1940 г. удалось достичь к 1948 г., то есть на год раньше. Шерстяная ткань использовалась для пошива солдатских шинелей, а шелк для производства парашютов. Как и в других случаях, отрасли связанные с ВПК развивались более быстрыми темпами. Ситуация в текстильной промышленности существенно осложнялась тем, что за годы войны было выведено из строя 61,7 тыс. станков. За 1946–1948 гг. страна произвела лишь 8727 единиц ткацких станков, что составило 14,1 % к потерям за годы войны.[162] Кроме этого, к концу четвертой пятилетки замены требовала значительная часть износившихся машин, что не могло быть восполнено техникой, вывозимой из Германии. По данным Российского государственного архива экономики, в период с 1945 по 1947 гг. из Германии прибыло 17 тыс. вагонов демонтированного оборудования.[163] По известным причинам в официальной советской статистике не принято было упоминать о значении репараций в восстановлении и развитии народного хозяйства СССР в первые послевоенные годы.

Как известно, репарационные платежи поступали от Германии и Японии. В первую очередь это — комплектное оборудование более 5,5 тыс. демонтированных и вывезенных в СССР в 1945–1950 гг. германских (на территории Восточной Германии, Польши, Австрии и Венгрии) и японских (на территории Манчжурии и Северной Кореи) предприятий. Среди них преобладали металлургические, машиностроительные, судостроительные, авиационные, химические, артиллерийские, приборостроительные, радиотехнические, деревообрабатывающие, рыбоконсервные заводы. Руководство страны отдавало предпочтение ввозу в страну средств производства военной техники. Это в полной мере соответствовало уровню милитаризации сознания государственных лидеров. Отчасти поэтому в первые послевоенные годы среди населения сохранялся повышенный спрос на товары народного потребления.

Совокупные трудности развития как эвакуированных, так и «давних» текстильных предприятий определялись в конечном итоге главным — недостатком получения капитальных вложений. Это было одно из центральных противоречий времени — противоречие между провозглашенными высокими целями добиться обилия основных потребительских товаров и материальным воплощением этой цели. Однако существовали объективные основания подобной государственной политики.

В послевоенный период основная доля национального бюджета по-прежнему уходила на реализацию военных программ, на противостояние с ведущими в техническом плане державами Запада. Известный историк Н. Н. Яковлев приводит пример, насколько обеспокоен был министр здравоохранения Е. И. Смирнов тяжелым положением в снабжении больниц лекарствами. Сталин, узнавший об этом, спокойно отметил: «Смирнову, по должности знавшему о разработке ядерного оружия, не подобало не понимать, куда идут средства».[164] Таким образом, существовала обратная сторона официальной конверсии. Затраты страны на военно-промышленный комплекс не только оставались огромными, но и постоянно наращивались.

Сразу же после войны в районе закрытого города Красноярск-26, по указанию Л. П. Берия, началось сооружение подземного горно-химического комбината для производства оружейного плутония. О размахе стройки, ее необычайной дороговизне, говорит тот факт, что из таежных сопок «вынули грунта больше, чем при прокладке московского метро».[165] В начале июля 1948 года был введен в действие первый советский ураново-графитный реактор на комбинате № 817 (Челябинск-40), строительство которого осуществлялось ударными темпами. Для того чтобы представить масштабы строительных работ, достаточно отметить, что при закладке фундаментов производственных помещений было вынуто 190 тыс. куб. метров грунта (в основном скальные породы), уложено 82 тыс. куб. метров бетона, 6 тыс. куб. метров кирпича. На объекте было смонтировано 5 тыс. тонн металлоконструкций, 230 км трубопроводов.

У советского руководства было достаточно оснований для подобного распределения материальных средств. По рассекреченным сейчас документам хорошо известно, что сразу же после окончания Второй мировой войны американское военное командование и объединенный комитет начальников штабов стран НАТО разрабатывал варианты плана военной агрессии против СССР. Боевые действия предполагалось вести с применением ядерного оружия и больших масс войск. Это планы под названием «Тоталиту» (1945 г.), «Троуджэн» (1948 г.), «Троян», «Дропшот» и «Оффтекл» (1949 г.). В результате ряда успешных операций советской внешней разведки Сталин был осведомлен о планах стран НАТО, что и определило пропорции в финансировании военных проектов СССР. Неслучайно, исследователи создания ядерной промышленности, как правило, более лояльно настроены по отношению к Сталину и его окружению, нежели исследователи аграрного развития страны.[166]

О значимости ядерного проекта свидетельствует масштаб политических и научных деятелей, ответственных за его реализацию. Большинство членов комитета имели опыт создания промышленности в годы Великой Отечественной войны. Поэтому при организации работ использовались методы управления военного времени, была создана атмосфера абсолютной секретности. Непосредственное участие в руководстве созданием ядерного оружия первых лиц государства стало еще одной причиной колоссальных размеров затрат. На самом высоком политическом уровне была осознана необходимость дать свободу творчества ученым в области физики и естественных наук. В целях экономии времени научный руководитель Уранового проекта И. Курчатов использовал практику проведения исследований одновременно несколькими организациями. В конечном итоге удалось достигнуть более высоких результатов в кратчайшие сроки. В своих воспоминаниях С. Берия отметил, что все ученые, задействованные в проекте, получили огромные материальные вознаграждения, автомобили, для них были построены дома.[167] В работе с людьми умело сочетались самые разнообразные методы — от поощрения, до прямого давления.

Значительно отставание от США в научно-практической разработке заставило пойти на рискованный шаг. Было принято решение совершенствовать технологию в условиях уже действующих предприятий. Фактически ядерное оружие было получено на экспериментальном промышленном уровне. Значительные задержки в развитии новой отрасли могли возникнуть в связи с отсутствием в СССР разведанных запасов урановой руды. Проблема была решена за счет использования шахт ближайших стран-союзниц по социалистическому лагерю. Лишь в 50-е годы оказалось возможным полностью перейти на отечественную руду.

Западные специалисты считали, что в условиях послевоенной разрухи СССР сможет создать свою атомную промышленность и наладить незначительное производство ядерного оружия не раньше, чем через 7-10 лет. Однако первая советская ядерная бомба прошла успешные испытания через 4 года после принятия решения о создании атомной промышленности. Исследователи объясняют это тем, что Урановый проект приобрел статус общенациональной программы в истории СССР.[168] Во многом такое положение вещей может быть объяснено личным отношением Сталина к ядерной проблеме. Осознав в первые годы войны реальную угрозу стране, а, значит, и своей власти, Председатель Совета Министров СССР делал все возможное для обеспечения государственной безопасности.

Для Советского Союза во второй половине 40-х годов существовало два пути разрядки международной напряженности. Это создание военно-промышленного (ядерного) паритета с капиталистическими странами, либо коррекция государственной идеологии. Поскольку второй путь был принципиально неприемлем для руководителей, воспитанных на идеалах революции и гражданской войны, послевоенное историческое развитие характеризовалось крайне жесткой социально-экономической политикой. Только такой курс мог обеспечить необходимые темпы роста ВПК. Гражданское строительство превратилось во второстепенную задачу.

В этих условиях для преодоления разрухи были оправданы самые разнообразные меры, вплоть до использования труда немецких военнопленных. Длительность их пребывания в стране как раз и объясняется экономической ситуацией, прежде всего нехваткой рабочей силы. Конечно, труд бывших солдат и офицеров Вермахта не мог даже приблизительно компенсировать потери в годы войны, однако не учитывать столь значительное число людей этой категории в восстановительном процессе на народно-хозяйственных объектах нельзя. По данным В. Б. Конасова, общий вклад военнопленных в возрождение промышленности за 1943–1949 гг. исчислялся 50 млрд. руб. Из них 38 млрд. приходилось на долю немцев.[169] Солдаты и офицеры Вермахта привнесли в отечественное производство в ряде отраслей новые навыки, методы и технологии, употреблявшиеся в Германии 30-40-х годов. Производственный опыт передовой в техническом отношении страны Европы оказался полезен в период восстановления экономики.

В значительной мере идея использования труда немецких военнопленных принадлежала И. В. Сталину, который еще в 23 февраля 1942 года в приказе № 55 отметил следующее: «Было бы смешно отождествлять клику Гитлера с германским народом, с германским государством. Опыт истории говорит, что гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское — остается».[170] Система лагерей для военнопленных начала создаваться еще в годы войны, но окончательно сложилась к 1946 году. Труд немецких солдат и офицеров в первую очередь использовался на погрузочно-разгрузочных работах, лесозаготовках, торфодобыче и возведении железных дорог. Наиболее квалифицированные специалисты привлекались к восстановлению и реконструкции промышленных объектов. Не оплачиваемый, либо низко оплачиваемый труд — одна из особенностей тоталитарных экономических систем. Он был характерен не только для немецких военнопленных и заключенных советских лагерей. Например, труд промышленных рабочих и колхозников стимулировался разнообразными идеологическими акциями, социалистическими соревнованиями и т. д.

Пропаганда сопровождала все значительные экономические события в жизни страны. В марте 1946 г. ЦК ВКП (б) принял постановление «Об агитационно-пропагандистской работе партийных организаций в связи с принятием закона о пятилетнем плане восстановления и развития народного хозяйства СССР на 1946–1950 гг.». Только в Москве 300 тыс. агитаторов разъясняли задачи трудящихся. Широкую пропаганду вела печать и радио. С калининским призывом «Новая пятилетка — наше родное, общенародное дело» выступила газета «Труд».[171] Часто в агитационной работе использовалась военная тема и символика. Интересно, что, например, на плакатах художника В. Иванова рабочие были представлены в солдатской форме.

Подведение итогов хозяйственного и финансового развития так же превращалось в мощную пропагандистскую акцию. Например, перевод рубля на золотое обеспечение в 1950 г. преподносился как результат выполнения страной четвертого пятилетнего плана, хотя по сути, как отмечают современные исследователи, это была попытка покончить с финансовой зависимостью от Запада. Приняв свои внутренние правила, советская финансовая система отделилась от мировой.[172] Реформа основывалась на постановлении Совмина СССР от 28 февраля 1950 г. «О переводе курса рубля на золотую базу и о повышении курса рубля в отношении иностранных валют». С 1 марта 1950 г. было прекращено определение курса рубля по отношению к иностранным валютам на базе доллара и установлено золотое его содержание. Одновременно устанавливалась покупная цена Госбанка СССР на золото в 4 руб. 45 коп. за 1 г драгоценного металла. Соответственно, курс рубля в отношении иностранных валют, исходя из золотого содержания рубля в 0,222 г, устанавливался в 4 руб. за 1 американский доллар вместо существовавших 5 руб. 30 коп. Подобный расчет действовал и в отношении к валютам других стран.[173] Реформа укрепила не только политические позиции руководства внутри страны, но и международное положение СССР, что собственно и являлось ее целью.

Отсутствие значительных политических изменений во второй половине 40-х годов вовсе не означало консервацию системы, поскольку основные перемены в это время происходили на социально-психологическом уровне. Большинство из них было связанно с формированием комплекса надежд и ожиданий после победоносного завершения войны. Неповторимое своеобразие, особый колорит общественных настроений послевоенных лет во многом определяли характер отношений между народом и государственной властью. Психологическая атмосфера послевоенного общества не могла не оказывать влияния на экономическое развитие страны. Коллективная жизнь, напряженный труд, взаимовыручка и взаимодействие, сохранившиеся с военных лет, стали характерными чертами советского социума на рубеже 40-50-х гг. Понимание общности трудностей и судеб, связи выполняемой работы с конечным продуктом и обостренное чувство долга требовали подчинения личных интересов и настроений — общим, что порой приводило к работе на пределе сил. Стремление к ускоренным темпам социалистического строительства было сильно не только в высшем партийно-государственном руководстве, но и в широких слоях общества.

Дух свободы и оптимистические ожидания, сохранившиеся после победы, в короткие сроки были подорваны условиями повсеместной нищеты и разрухи, сохранившейся карточной системой, введенной в начале войны. Потребление на душу населения за годы войны снизилось на 35–40 %. Сахар и кондитерские изделия по сравнению с 1940 г. в бюджете питания составляли лишь 22,4 %, мясо и мясопродукты — 59,5 %. Потребление колхозников снизилось в 1943 г. в сравнении с 1939 г. по мясу и салу на 66 %, по хлебопродуктам на 35 %.[174]

К концу войны в Сибири на 6 месяцев приходилось на 1 крестьянскую семью 49 гр. сахара, 13,2 гр. чая и 2,3 кг. печного хлеба в месяц, 1 яйцо на 15 человек в день и 91 грамм мяса и сала на семью.[175] В этих тяжелейших условиях настроения, суждения и поведение людей не могли быть одномерными. Далеко не все, как утверждал генерал А. В. Горбатов «безропотно верили Сталину».[176] Известны многочисленные высказывания недовольства тяжелыми условиями. Именно этим советское общество конца 40-х годов принципиально отличалось от общества середины 30-х годов. Самое интересное, что антиправительственные настроения теперь сдерживались не только страхом за свою судьбу, но и верой в правильность выбранного курса развития. Война не только на словах объединила народ и правящую партию. Не случайно высказывания недовольства характеризовались как болтовня, нездоровые настроения, лживые, провокационные и антисоветские слухи, враждебные антисоветские настроения. Такая точка зрения была свойственна и партийной элите и простому народу. И все же власти не могли не учитывать массовых ожиданий, что оказывало известное влияние на экономическую политику государства. Зимой 1945 по городским нормам хлебом снабжалось 52,8 млн. человек, тогда как к осени 1946 г. их количество увеличилось до 58,8 млн.[177] Здесь важно отметить, что в основном учитывались настроения горожан, сельские жители оставались материально самой не защищенной категорией населения.

Психологическую атмосферу ожидания голода правительство успешно использовало для решения политических и экономических задач: укрепления вертикали власти и стимулирования развития базовых отраслей промышленности, не связанных с народным потреблением. Осенью 1946 года, когда в стране начал нарастать голод, нормы распределения хлеба среди рабочих зависели не от степени их профессионализма и квалификации, а от отрасли производства и характера выполняемого труда. Так, в легкой и текстильной промышленности суточная норма хлеба на одного рабочего не превышала 600 граммов, служащие оборонных предприятий получали до 700 граммов, тогда как наивысшая норма — до 1200 граммов — выдавалась труженикам предприятий министерства угольной промышленности, рабочим горячих и вредных цехов, подземных шахт и трубопрокатных заводов Минчермета.[178]

Подобная неравномерность распределения хлеба в голодные послевоенные годы позволяла направить поток демобилизовавшихся из армии в 1945–1946 гг. в необходимые правительству сферы производства. Из докладной записки Л. Погребного В. Молотову от 20 марта 1946 г. следует, что с момента издания закона о демобилизации старших возрастов личного состава Действующей Армии от 23 июня 1945 г. и Указа о демобилизации второй очереди личного состава Красной Армии от 25 сентября 1945 г. в города и сельские местности прибыло 5. 314,7 тыс. человек демобилизованных (1. 771,5 тыс. — в города и 3. 543,2 тыс. — в сельские местности).[179] По словам Погребного, многие возвратившиеся из Красной Армии длительное время «от 3-х до 4-х месяцев не поступают на работу, мотивируя необходимостью устройства своих квартирных и домашних дел…».[180] Основными причинами, объясняющими это явление, были условия труда и его оплата. После окончания войны не все мирились с бытовой неустроенностью. Порой проявлялось открытое недовольство администрацией предприятий, люди требовали установить 8-ми часовой рабочий день. Крайне низкий уровень заработной платы привел к тому, что на январь 1946 года только 71,1 % демобилизованных приступил к труду,[181] несмотря на решения правительства, обязывающие местные органы обеспечивать работой в первую очередь демобилизованных и инвалидов.

В 40-е годы поставки союзников лишь отчасти могли облегчить материальное положение населения, поскольку в военное время в них преобладали средства производства. По данным Первого отдела Госплана СССР, импорт и «ленд-лиз» обеспечили в валовом внутреннем продукте СССР в 1941–1945 гг. не менее 55 % потребления грузовых и легковых автомобилей, 20,6 % тракторов, 23,1 % металлорежущих станков, 42,1 % паровозов, 40,8 % алюминия, 19,3 % цинка, 25,3 % никеля, 37 % ртути, 99,3 % олова, 56,9 % кобальта, 67,1 % молибдена, 24,3 % нержавеющей стали, 18,1 % авиационного бензина, 100 % натурального каучука, 22,3 % этилового спирта, 38,2 % глицерина и т. д.[182] Всего по «ленд-лизу» наша страна получила в 1941–1945 гг. из США готовой продукции и материалов на общую сумму $ 10,6 миллиардов. При пересчете этой суммы по официальному курсу 1940 г. (1 доллар за 5,3 рубля), получается 56,1 млрд. руб., что, например, эквивалентно 18,9 % национального дохода СССР в 1944 г. в ценах 1940 г.

По официальным данным, опубликованным председателем Госплана Н. Вознесенским, поставки союзников никогда не превышали 4 % по отношению к отечественному производству.[183] Эту точку зрения не оспаривали и в США. В конце мая 1945 г., во время визита в Москву, Г. Гопкинс не только из дипломатической вежливости подчеркнул: «Мы никогда не считали, что наша помощь по ленд-лизу является главным фактором в советской победе над Гитлером».[184] Ситуация изменилась с началом «холодной войной». В вопросе о сотрудничестве с союзниками с этого времени (и вплоть до конца 80-х гг.) преобладала идеологическая, а не, собственно, объективная экономическая сторона.

Советские историки не стремились поднимать вопрос о материальном положении рабочих в послевоенное время. Лишь в 90-е годы появились публикации, освещающие уровень заработной платы, условия труда и быта работников предприятий и служащих. Имеющиеся данные говорят о крайне тяжелом положении городского населения. При этом послевоенная разруха и карточная система далеко не основные причины создавшейся ситуации. По мнению В. Попова, государству было выгодно такое состояние общества, в котором основные производители материальных благ были поставлены на грань выживания. Согласно его данным чуть меньше половины (43 %) рабочих и служащих имели такой фактический заработок в месяц, из которого половина и более всей суммы должна была пойти на оплату питания по самому необходимому для человека минимуму. Кроме этого власти регулярно практиковали задержку заработной платы. Так, за июль 1946 года полностью получили зарплату лишь 24 млн. рабочих и служащих страны, из 30,6 млн. рабочих и служащих, числящихся в 1946 году во всех отраслях народного хозяйства.[185] Подобная экономическая политика имела свои объяснения.

Как показали последние исследования, за годы войны накопилось несоответствие между натуральной и ценностной формами выражения стоимости внутреннего валового продукта и национального дохода. Это привело к тому, что план развития народного хозяйства СССР в 1945 г. составлялся с серьезными диспропорциями. Так, баланс средств производства формировался с дефицитом в 24 млрд. руб., а баланс предметов потребления — с дефицитом 20 млрд. руб.[186] При определении размеров национального дохода в 1945 г. Госплан СССР допустил ошибку. Сначала была названа цифра 518 млрд. руб., затем — 476 млрд. руб. Фактически национальный доход СССР в 1945 г. составил 441,4 млрд. рублей. Поскольку это было на 48,2 млрд. руб. меньше, чем в 1944 г., возникла острая необходимость сократить расходы союзного бюджета. Таким образом, последний год войны и начало первого года мирной жизни для экономики СССР ознаменовались глубокий кризисом, который, на самом деле, являлся продолжением общего экономического спада, обусловленного гигантскими экономическими потерями и военными затратами 1941–1945 гг. Сознавая это, руководство страны переложило основное бремя трудностей на плечи населения.

После войны заработная плата рабочих заводов снизилась в связи с сокращением трудовой недели и прекращением сверхурочных работ. Среднемесячная зарплата рабочих на заводах и предприятиях г. Москвы, составлявшая в мае 1945 г. 680 руб., снизилась до 480 руб. На отдельных предприятиях сокращение оплаты труда было еще больше, примерно в 1,5–2 раза. Заработки уборщиц, вахтеров, истопников и других не менялись с 1937 г. и были на уровне 200 руб. в месяц. Минимальная заработная плата, не облагавшаяся налогами, составляла 150 руб. Значительную часть зарплаты отнимали налоги и государственные займы. Так, из заработка в 200 руб. изымалось 67 руб.[187] На некоторых крупных заводах тяжелой промышленности средний размер зарплаты составлял за отдельные месяцы 65 % от начисленного заработка, а 35 % удерживалось по Госзайму. Крупных размеров достигали удержания из заработной платы за сделанный брак. Иногда рабочие в течение нескольких месяцев оставались должниками завода.