II

II

Художники и писатели обычно начинают испытывать тревогу значительно раньше, чем все остальные. Они видят нечто такое, что другим еще недоступно, они осознают и предчувствуют то, чего другие еще осознать и предчувствовать не в состоянии. Кафка описывает, насколько ничтожным бывает маленький человек в огромном механизме. В своей новелле «В исправительной колонии» Кафка обращает внимание на наиболее употребительные выражения о жестокости. Книги, фильмы и другие произведения мастеров искусства обогащают память, привносят в настоящее вдохновение. Мне помогали Франц Кафка и Эрих Мария Ремарк. А также Имре Кертес, который в своих художественных произведениях биографического жанра изображает насилие, которое делает человека чувствительным к боли ближнего. Таким образом, увиденное художником подобно рентгеновскому аппарату, который просвечивает внутренние этические конструкции, заставляя задуматься, как бы мы поступили в тех бесчеловечных условиях, когда в игру вступает предательство другого человека. Как мы воспримем известие, что несправедливый политический режим заклеймил человека «буквой закона» и что это и есть для него смерть. Объявим ли, как французский философ, экзистенциалист и писатель ЖанПоль Сартр, что в Советском Союзе не может быть лагерей, ибо концепция лагеря стоит в философском противоречии с концепцией социализма?![12] Я снова и снова мысленно обращаюсь к тому времени, когда еще не было моей мамы, когда Эстония еще только стремилась к свободе и суверенитету, – но уже через пару десятков лет наши традиции и вся сложившаяся цивилизация превратились в текст приговора в советском Уголовном кодексе.

Представитель тирании делает все для того, чтоб истребить любые свидетельства о том, что раньше жизнь была лучше. Потому и нижеследующий рассказ – это скорее документ человеческой памяти, который вырос из тоски по свободе и идеалам, рождающим революции и художественные произведения, откуда люди черпают жизненную силу и которые оставляют свой след в их подсознании. И даже тогда, когда, казалось бы, все исчезает в безмолвии, они остаются и при первой же возможности, подобно сновидению, напоминают о себе оставшимся в живых наследникам. Чтобы, опираясь на память, не потерять в хаосе истории преемственность.

Перед нами совершенно новая возможность трактовки истории. Уже не предопределенные истины, а их последствия; уже не события, которые помнят, а оставленный ими след. Как выразился Франсуа Досс (Fran?ois Dosse), события важны не только как отдельные факты, и прошлое важно не только потому, что оно было. Важно то, как появилось и передавалось это прошлое. В этом процессе стоит спросить себя, чего достойна правда без верности памяти и верность памяти без правды. Эти два измерения могут быть соединены в тексте.[13]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.