Аневризма[16]

Аневризма[16]

По-прежнему идет дождь. Ночью поднимается ветер, который переходит в бурю. Утром на небе ни облачка. Похолодало. На лужах появилась первая изморозь.

Густель подвозит меня до аэродрома. Ровно в семь мы на месте, стоим на шоссе и смотрим в небо. Целый час проходит в напрасном ожидании. Вдруг с севера на голубом горизонте появляется крошечная точка. Мы следим за ней не отрываясь. Через пять минут Густель констатирует: «Он!»

И правда, самолет: «Арадо-66». Машина описывает над аэродромом обязательную петлю, затем элегантно приземляется и катится по полосе. К нам подходит пилот, мы приветствуем друг друга крепким рукопожатием. Летчик обсуждает с метеорологом прогноз погоды. Затем я взбираюсь на сиденье позади своего воздушного кучера и пристегиваюсь. Густель, испытывая смешанные чувства, стоит у самолета, на этот раз я не могу взять его с собой. Он протягивает мне мою сумку, инструменты, мы подмигиваем друг другу.

Это открытый самолетик, оживляющий в моей памяти картины Первой мировой войны. Мотор оглушительно ревет, и тут выясняется, что я со своими ста девяносто шестью сантиметрами великоват для «Арадо-66». Голова торчит прямо наружу. Ледяной поток воздуха безудержно хлещет по лицу. Чтобы не обморозиться, приходится втягивать голову в плечи. Однако, несмотря на холодный, пронизывающий ветер, этого полета я никогда не забуду. Машина летит над Старой Руссой на высоте ста пятидесяти метров. Далеко под нами лежит изуродованный бомбами и гранатами город с его разрушенными церквями и монастырями. Ярко сверкают многочисленные русла рек с разбросанными там и сям мостами.

Сначала мы держим курс на Холм. Слева по борту вдали видна широкая река, это Пола. Позади – дельта Ловати и исчезающая в тумане зеркальная гладь озера Ильмень. К югу простирается непроходимый лес со своими болотами, блестящими лужами и убегающими на север ручьями.

Достигнув Холма, знаменитого городка, расположенного в верховьях Ловати, мы берем курс налево в направлении Молвостиц и Демянска. Пилот то и дело окидывает взглядом небо. К счастью, русские истребители не беспокоят нас. Летчик идет на снижение и летит над совершенно размытой дорогой, по которой, преодолевая грязь и жижу, ползут бесконечные колонны. Постоянно попадаются увязшие в трясине грузовики, за которыми выстраиваются нескончаемые очереди машин. Мы пролетаем над ними на стометровой высоте и кружим над небольшим аэродромом, расположенным под Молвостицами.

Пилот идет на посадку, машина приземляется и бежит по полю до полной остановки. Мы спускаемся на землю, как вдруг из кустов навстречу нам выбегают люди. Уже издали они взволнованно кричат: «Убирайтесь немедленно! Сгиньте, если не хотите, чтобы вас прикончил истребитель. Они каждые пять минут налетают».

Дело в том, что русские неожиданно ввели в бой в этом районе семь авиационных дивизий и временно завладели воздушным пространством. Я быстро прощаюсь с пилотом, который старается как можно скорее вывести самолет в укрытие.

Машина привозит меня в Молвостицы прямо к полевому лазарету одной из наших элитных дивизий. Хирургическое отделение располагается в большом деревянном доме. Я быстро сообщаю о себе главному корпусному врачу, находящемуся поблизости.

Пока он подробно рассказывает о санитарном положении, вдали начинает греметь артиллерия. Русские снова нападают. Немудрено, что мы несем тяжелые потери. Где же размещать раненых? Все дивизионные медпункты и полевые госпитали давным-давно переполнены. Транспортировка раненых, даже в самых тяжелых случаях, не терпящих промедления, совершенно невозможна. Достаточно вспомнить, чем закончилось наше воздушное путешествие. После недолгого совещания с главным врачом и хирургами я в сопровождении младшего врача совершаю обход, чтобы получить общее представление о сложившейся обстановке.

Руководствуясь крайней необходимостью, главврач распорядился организовать дополнительный пункт помощи под руководством отоларинголога. Тот плохо знает переломы, что и неудивительно. В конце концов, искусство вправления костей и лечение переломов – это не дело ЛОРа. Я объясняю ему основные принципы нашей техники и консультирую его по каждому конкретному случаю, оказана была помощь или еще нет. Когда я уже собираюсь уходить, он просит меня срочно осмотреть еще одного раненого.

По его словам, место входа пули находится под ключицей. Там образовалась огромная опухоль.

– Я решил, что это инфицированная гематома под большой грудной мышцей, и сделал пункцию.

– Ну и что дальше?

– В шприц брызнула ярко-красная артериальная кровь!

– Что-что? Артериальная кровь? Покажите мне раненого.

Он ведет меня к больному.

Никогда не забуду своего первого впечатления от этого смертельно бледного, обескровленного юного солдата. Он полулежит на своем убогом матраце. На узком лице застыла мучительная боль, но он не жалуется. Еще тяжелее, ведь безмолвная жалоба хуже обвинения. Лоб наморщен, брови плотно сдвинуты, губы сжаты. Он больше не может пошевелить правой рукой, она онемела и вся отекла.

– Давайте осторожно снимем повязку, доктор, я осмотрю рану.

Нам помогает санитар. Наконец, повязка удалена. Затем я молча смотрю на огромную опухоль, охватившую всю правую верхнюю часть груди. Центр опухоли находится под большой грудной мышцей, которая чрезвычайно выпучилась вперед. Поглядев внимательнее, можно заметить, как вся область поднимается и опускается с каждым ударом пульса. На другой стороне груди ничего не наблюдается, напротив, бросается в глаза чрезмерная худоба. Правое плечо заметно спустилось вниз под тяжестью руки. Пульс на правом запястье не прощупывается. Видимо, где-то наверху прострелен главный сосуд руки. С левой рукой все в порядке. Здесь на запястье артерии пульсируют энергично и равномерно.

В середине огромной опухоли, на несколько сантиметров ниже центра правой ключицы, находится рана размером с монету, в том месте, где вошел осколок гранаты. Из нее постоянно сочится ярко-красная кровь. В отверстии ясно видны кровяные сгустки, кровяные тромбы частично даже выпадают из раны.

В диагнозе не может быть ни малейших сомнений. Осколок, пролетев под ключицей, пробил правую мощную подключичную артерию, arteria subclavia. Раненый не умер от потери крови, но образовалась огромная аневризма – заполненная кровью, пульсирующая полость между грудиной и большой грудной мышцей.

С помощью стетоскопа я тщательно прослушиваю опухоль и улавливаю сильный прерывистый шум в глубине – это шумит кровь, которая в месте повреждения стекает в образовавшуюся пазуху и бурлит там. Пульсирующая опухоль несомненно сдавливает нервный канал правой руки и сжимает вены. То небольшое количество крови, которое еще поступает в правую руку, не может равномерно оттекать, а наоборот, застаивается. Отсюда и сильные боли в руке, и отекание, и неимоверная тяжесть.

Аневризма подключичной артерии – диагноз, от которого все хирурги испуганно вздрагивают.

Молодые врачи едва ли когда-нибудь сталкивались с таким опасным ранением. Во всяком случае, они знают о нем по рассказам военных хирургов Первой мировой, по их статьям в журналах.

Должен признаться, что и я пришел в ужас. Впервые в жизни мне довелось столкнуться с подобным случаем.

Снова осматриваю раненого. Теперь мне кажется, что лицо у него скривилось не только от невыносимой боли, но и от страха. Ужасные изменения, которые произошли с его телом, сильная пульсация, непрекращающийся шум внутри, лишающий человека сна, – все это ввергает его в мучительное состояние предчувствия смерти.

Раз из раны сочится ярко-красная кровь и выпадают кровяные сгустки, значит, медлить больше нельзя. В любой момент может произойти разрыв аневризмы и привести к смерти от потери крови за одну минуту.

– Осколок прошел навылет, – говорит коллега, – рана находится под лопаткой. Она слегка воспалена.

При таком движении осколка можно предположить, что правая верхняя часть легкого тоже частично повреждена, но нет никаких признаков, подтверждающих эти подозрения. Раненый не сплевывает кровь.

Несмотря на тяжелое состояние больного, все побуждает к срочной операции. Но нужно ли вообще оперировать или следует переждать? Каждому врачу, в конце концов, приходится принимать решение наедине с собой.

– Господин доктор, позовите, пожалуйста, капитана Нильсона, нашего хирурга. Мне нужно поговорить с ним об этом раненом. Я буду ждать здесь.

Пока он бежит в главный корпус, я присаживаюсь на кровать паренька. Мы одни. Он смотрит на меня с недоверием. Наверное, догадывается, что с ним происходит, интуитивно чувствует, что речь идет о решении, от которого зависит жизнь или смерть. Обо мне он ничего не знает, абсолютно ничего. Мы случайно встретились впервые в его жизни, с которой ему так не хочется расставаться. Постепенно я чувствую, что он проникается ко мне доверием. Как это каждый раз происходит – совершенно непостижимо. Вдруг он просто говорит:

– Господин доктор, помогите мне… пожалуйста…

Меня это чрезвычайно растрогало, хотя и без того все мои мысли только о нем. Его умоляющий взгляд и слова словно предупреждают мое решение. Нет, этого не должно быть. Ради своей собственной совести и ради него я должен принять ясное, не подверженное чувствам, беспощадное решение. Я снова смотрю в его обезображенное мучениями лицо. Наши глаза на секунду встречаются, затем я спокойно отвечаю:

– Дружище, мы постараемся помочь тебе, но без операции это вряд ли получится. Смирись с этой мыслью. Если у тебя есть на это мужество, тогда скажи мне. Мне нужно еще раз все обдумать и проверить.

Он слегка кивает и шепотом произносит лишь одно-единственное слово: «Когда?…»

– Скоро… может быть, уже этой ночью, самое позднее, завтра утром. Согласен?

На его лице появляется улыбка, выражающая уверенность и надежду. Его черты до невыносимой боли впечатались мне в сердце. Я быстро отворачиваюсь, он не должен почувствовать моих глубоких сомнений.

В этот самый момент к двери быстрыми шагами подходит Нильсон в сопровождении заведующего. Светловолосый, всегда оптимистично настроенный, подтянутый врач родом с побережья Северного моря очень располагает к себе. Мы прекрасно понимаем друг друга, работать с ним одно удовольствие, на него можно положиться.

– Прострелена подключичная артерия, образовалась аневризма. Десять дней назад. Посмотрите сами.

Он тоже вздрагивает от жуткого диагноза.

– Вот здесь – послушайте!

Я протягиваю ему слуховую трубку, которую до сих пор не выпускал из рук. Он прослушивает опухоль, слышит сильный толчкообразный шум и между тем искоса поглядывает на меня. Без сомнения, он тоже колеблется. Человеку угрожает смертельная опасность.

– Да, – слетает с его уст, – видимо, это случай для вас, профессор. Ясное дело. Что вы намерены предпринять? Собираетесь оперировать?

Я не знаю, что ответить, и молчу.

– Пусть раненого перенесут сначала в комнату перед операционной, конечно, с большой осторожностью.

Мы медленно идем к двери и выходим в коридор.

– Кому-то необходимо дежурить возле него. В крайнем случае он сможет прижать артерию большим пальцем. Общее состояние далеко не лучшее. Пожалуйста, пусть найдут доноров и как можно скорее сделают переливание крови, только очень осторожно. Несколько доноров должно быть в запасе. Все остальное обсудим потом. Мне нужно еще раз подробно ознакомиться с этим случаем и перепроверить показания к операции. После этого я приду к вам в клуб.

Я отправляюсь к себе в небольшую комнатку в главном корпусе госпиталя и там долго неподвижно сижу на кровати, чтобы успокоиться, затем подхожу к окну и смотрю в темноту. Ночь начинается уже совсем рано. За окном моросит мелкий дождик. Видны мокрые деревья, листья и влажные крыши немногочисленных домов. Над узкой речушкой, протекающей перед зданием госпиталя, стелется туман. Издалека доносятся непрекращающиеся раскаты артиллерийских орудий. На их фоне можно легко различить удары снарядов, разрывающихся неподалеку от нас. Снова и снова строчат пулеметы, отбивая свое смертельное стаккато. Русские, не переставая, нападают на участке фронта, проходящем через Валдайскую возвышенность.

Снова настал этот жуткий час перед принятием решения. Должен ли ты пытаться оперировать эту раннюю аневризму или нет? – опять задаю я себе вопрос и взвешиваю все за и против. Конечно, операция привлекает, но с этим искушением нужно бороться. Диагноз понятен, как добраться до артерии, тоже ясно, но раненый потерял уже много крови, и, кроме того, кровь постоянно сочится из раны. Дополнительная потеря крови чрезвычайно опасна, может привести к внезапному коллапсу кровообращения и стать началом катастрофы. Мы все это знаем. С другой стороны, аневризма, без сомнений, вот-вот прорвется, и напрасно тешить себя надеждами на то, что кровотечение остановится само по себе, а пазуха исчезнет. Если из-за нашего промедления дело дойдет до прободения, то раненый за минуту умрет от потери крови.

Я продолжаю смотреть в темноту. Нет, ты должен решиться, должен попытаться добраться до поврежденного места артерии и зашить отверстие в сосуде. По крайней мере, ты должен попытаться добраться до верхней точки подключичной артерии и в крайнем случае перевязать ее.

Я выпрямляюсь с решительным видом: я буду оперировать. Медленно иду по темному коридору и распахиваю двери клуба. Все изумленно смотрят на меня, разговоры стихают.

– Господа! Я буду оперировать раненого. Завтра утром, ровно в семь часов, если ночью не случится ничего непредвиденного.

Затем я обращаюсь к Нильсону:

– Нам нужна операционная группа, группа переливания крови и опытный анестезиолог. Кроме того, может понадобиться респиратор. У нас есть респиратор?

– Нет, – отвечает Нильсон.

– Тогда нужно соорудить самим что-нибудь наподобие водяного клапана. Господин аптекарь, я прошу вас помочь. А теперь давайте поговорим о чем-нибудь другом.

От возбуждения я проговариваю все это стоя. И только теперь присаживаюсь к коллегам за длинный стол. Мы начинаем болтать просто так, ни о чем, как фронтовые приятели.

Пролетает беспокойная ночь. Пулеметная пальба на линии фронта усиливается. Никто не может уснуть. В госпитале шумно: подвозят новых раненых. Ранним утром, еще до восхода солнца, в соседнем помещении слышится возня и шорох: санитары готовят операционную. Начинается день.

27 сентября 1941 года. Около семи утра мы встречаемся с врачами. Ночью пациенту сделали переливание крови, которое он хорошо перенес. Другие доноры наготове. Мы отправляемся в операционную к нашему больному. Еще раз тщательно его осматриваем. Из раны под ключицей кровь сочится намного сильнее, чем вчера вечером, – непрерывно стекает тоненькой струйкой по коже. Кровяной сгусток продвинулся вперед. Это вызывает тревогу. На этот раз я особенно внимательно проверяю подключичные впадины с обеих сторон. Различие едва заметно. По глубине они почти одинаковы. Очень важное открытие, так как с правой стороны вверху я должен обезопасить большую плечевую артерию.

– Нильсон! Я собираюсь действовать в соответствии с классическим методом. Разрез над правой ключицей и ее распиливание. Затем мы находим подключичную артерию прямо в пространстве между лестничными мышцами,*[17] зажимаем ее и только потом приступаем непосредственно к аневризме и повреждению. Если получится, наложу на сосуд шов.

Он кивает. Рядом с таким человеком поневоле успокаиваешься.

Наш пациент уже получил дозу морфия. Он засыпает. Очень осторожно один из наших ассистентов начинает вводить его в общий наркоз. Мы затихаем и стараемся не двигаться и не кашлять, избегаем любого возбуждения, которое может привести к опасным последствиям. Наконец спящего раненого вкатывают в операционную, укладывают в полусидячем положении и крепко пристегивают ремнями. Шейно-плечевую область справа моют, обеззараживают йодом. На левое плечо накладывают манжету для измерения кровяного давления. На столик анестезиолога на всякий случай ставят импровизированный респиратор. Мы все накрываем тканью, непокрытой остается только зона операции. Водружается прожектор, яркий свет падает на белые простыни и ослепляет нас. Затем Нильсон заклеивает рану, чтобы не мешало кровотечение. Он ассистирует мне в качестве первого помощника, я стою справа от пациента, а он напротив меня, слева от него – второй ассистент. Вокруг нас располагаются группа переливания крови, анестезиолог и несколько помощников. Нашлись и зрители. Все готово.

– Пожалуйста, скальпель.

Скальпель оказывается в моей руке. С этого мгновения я совершенно спокоен.

Точно за скулой я вонзаю в тело скальпель и делаю длинный, глубокий разрез прямо над правой ключицей по всей ее длине до самой кости. Нильсон быстро зажимает мелкие сосуды, в то время как второй ассистент вставляет в рану крючки и раздвигает края ткани. Видна чистая кость ключицы. Кажется, ткань не очень изменилась, то есть не сильно пропиталась кровью. Это успокаивает. С помощью скребка с ключицы быстро удаляется надкостница, под центром протягивается проволочная пила, и ключица моментально распиливается наискось. Оба конца обматываются марлей и раздвигаются в стороны. Плечо заметно опускается. Все это проходит очень гладко и без значительных потерь крови.

– Пожалуйста, проверьте кровяное давление и пульс!

Анестезиолог называет хорошие цифры. Все идет наилучшим образом. Я разрезаю небольшую мышцу, которая проходит под ключицей. После этого правое плечо еще больше опускается. Мы отвоевываем место. В верхнем углу раны я нащупываю главную мышцу, чтобы найти большую подключичную артерию, сосуд толщиною с палец, расположенный прямо перед первым ребром. Под кончиками пальцев отчетливо чувствуется пульсация. Сомнений нет, это arteria subclavia. Если получится вытащить и перевязать ее, значит, все удалось. Медлить нельзя. Своими элегантными изогнутыми ножницами я осторожно проникаю вглубь по направлению к сосуду.

И тут совершенно неожиданно прямо мне в лицо, в глаза, с огромной силой ударяет струя ярко-красной крови. Я ничего не вижу. Ужасная ситуация. До меня мгновенно доходит, что я попал в отросток пазухи аневризмы, который тянется вверх под ключицей прямо перед артерией. Несмотря на кровь, я с усилием открываю глаза, хватаю со стола салфетки и изо всей мочи давлю на кровоточащее место, чтобы зажать не только отверстие, но и сдавить основание подключичной артерии. Нильсон инстинктивно помогает мне. На какой-то момент я передаю это ему, решительно в последний раз хватаю скальпель и, несмотря ни на что, разрезаю грудную мышцу, проникаю в пазуху и правой рукой выгребаю из огромной полости массы черных, омертвевших кровяных сгустков. Заглядываю внутрь аневризмы и вижу простреленную артерию, из которой все еще течет ярко-красная кровь. Артерия сразу же зажимается выше и ниже отверстия. Кажется, опасность миновала.

Все это произошло в считанные секунды. И, тем не менее, было уже слишком поздно.

Пульс не прощупывается. В момент мощного кровотечения, когда произошел разрыв аневризмы, из-за неожиданного падения давления сердце резко остановилось. Оно не работает. Дыхание тоже прекратилось. Мы с ужасом обнаруживаем это.

Сдаться? Нет, мы продолжаем бороться. Откидываем стол, ускоряем процесс переливания крови. С помощью подачи кислорода делаем искусственное дыхание. Но напрасно мы массируем сердце, пытаясь заставить его вновь заработать. Прямо в полость сердца я ввожу раствор адреналина – последняя надежда. Нет, все напрасно, все напрасно – это конец.

От печали, тоски, от ужаса у нас пропадает дар речи. Мы безмолвно обступаем операционный стол. Mors in tabula.[18] Мы испробовали все и все потеряли.

Едва сдерживая ожесточенную ярость, я прошу еще раз раздвинуть края раны и показываю коллегам наполовину простреленную артерию. Как легко можно было наложить шов. Никто не произносит ни слова.

В ту самую минуту ко мне приходит решение искать новый, более надежный путь для спасения подключичной артерии и вместе с ней жизни. Непременно должна быть какая-то возможность, и я ее найду. Классический метод полностью подвел нас.

Очнувшись, мы снимаем свои халаты. Приносят кофе, и постепенно к нам возвращается естественное чувство сопротивления злому року и несчастьям.

Тот, кого разбивают подобные удары судьбы, никогда не сумеет быть хирургом.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.