Глава пятая Объятие друга
Глава пятая
Объятие друга
Буковина, благодатный край. Чьей только территорией за свою многовековую историю она ни была — и турки ее захватывали, и австрийцы оккупировали. Еще в X веке входила она в состав Древнерусского государства, в 1812 году восточная часть Буковины отошла к России, но спустя столетие ее земли заняли румынские бояре. Перед самым началом Великой Отечественной северная часть Буковины вошла в состав Украинской ССР.
Но хотя и недолго просуществовала здесь Советская власть, судя по удивительному радушию местных жителей, оставила она незабываемое впечатление.
И вот снова брат воссоединился с братом — ведь это исконная украинская земля, и люди эти — украинцы, потомки Даниила Галицкого, основателя Львова и правителя Галиции и Буковины, под водительством которого галичане и буковинцы сражались с иноземными завоевателями за свою свободу и независимость.
Украина, Украина во всем — от языка до домашней утвари. Только вот одежда как-то напоминает о многолетнем присутствии здесь австрийцев, венгров, румын…
Т-34-85 ведет огонь из засады
Город Черновицы (нынешние Черновцы) — центр Буковины — смесь одежд и лиц, племен, наречий, состояний. Важно движется по улицам холеный негоциант в отличном костюме и… кепке — очевидно, для демократичности; резво вертя головой то вправо, то влево, идет молдаванка, только что приехавшая из села; поспешает куда-то трубочист с метелкой за плечами, за ним бредут попы, ксендзы и даже неизвестно откуда взявшийся старый раввин в котелке и ватном пальто до пят. Шагают и молодые люди с красными повязками на рукавах — служба охраны порядка. Улыбаются советскому солдату, берут неумело под козырек.
— Здоровеньки булы, — отвечает он. — Як вона служба, хлопцы?
— А вы кто будете? — недоумевают ребята.
— Та я ж свій, хиба ж не бачите, с Полтавщины я… — И завязывается дружеская беседа, и идут уже вместе — боевой патруль по улицам освобожденного города.
Части и соединения 1-й гвардейской танковой армии, выведенной во второй эшелон для подготовки к летнему наступлению, расположились в городах и селах Приднестровья и Прута. Отсюда рукой подать до Румынии, Чехословакии, Польши…
Наступил июнь 1944 года. Мы узнали о высадке союзников на французский берег. Это наконец был открыт второй фронт, которого мы давно перестали ждать.
Мы ждали его целых три года. Ждали, когда нам было смертельно трудно, когда ленинградцы пухли от голода, а немецкий сапог ступил на предгорья Кавказа, когда, истекая кровью, сдерживали обезумевшего и опьяненного своими временными победами врага под Сталинградом…
Ждали и надеялись, что союзники нам помогут, верили в это — и бились с врагом целых три года один на один.
Бились так, что нанесли врагу сокрушительное поражение, почти полностью освободили от него свою территорию. И вот тогда только узнали, что открылся второй фронт.
Это случилось 6 июня 1944 года, за четыре дня до начала летней наступательной кампании Советских Вооруженных Сил, когда всем было окончательно ясно, что Красная Армия способна одна довершить разгром фашистской Германии, когда советские войска приблизились к границам целого ряда государств Восточной Европы, и речь шла уже не только о военных действиях! Вот как об этом пишет английский военный историк генерал Дж. Фуллер:
«Действительно, война перестала быть стратегической проблемой. Борьба перешла в чисто политическую сферу и велась уже не между вооруженными силами, а между двумя политическими системами: на одной стороне была система западных союзных держав, а на другой — Россия. Речь шла о том, какая из этих двух систем будет господствовать в Восточной и Центральной Европе»[36].
Фуллер преуменьшает трудности по окончательному разгрому вермахта, которые еще существовали. Вспомним, что впереди еще были Висла и Одер, Померания и Берлин. Но в одном он прав — именно политические заботы о будущем Европы и мира во многом подтолкнули союзников на открытие второго фронта.
Да, именно так. Чем больше я читаю появившихся после войны книг, в которых впервые публикуются документы военных лет, тем больше я убеждаюсь, как были правы те из нас, кто это подозревал еще в июньские дни 1944 года.
Оказывается, еще летом сорок третьего военный министр США Г. Стимсон обращал внимание президента: «В свете послевоенных проблем, перед которыми мы встаем, наша позиция представляется крайне опасной. Не следует думать, что хоть одна из наших операций, являющихся булавочными уколами, может обмануть Сталина и заставить его поверить, что мы верны своим обязательствам».
Рузвельт отвечал Стимсону, что тот «выразил выводы», к которым пришел он сам.
Дорога войны
Оказывается, еще осенью сорок третьего американский посол в Англии Ваймант доносил в Штаты, что Черчилль и Иден полагают: «Интерес СССР к открытию второго фронта не столь велик, как раньше». А американский генерал Дин на совещании у президента Ф. Рузвельта, что проходило 24 ноября на линкоре «Айова», заявлял: «Советы ныне рассматривают второй фронт как своего рода страховку, а не как непосредственную необходимость».
Оказывается, осенью сорок третьего Франклин Рузвельт высказывал опасения по поводу того политического влияния, которое могут оказать советские войска, войдя в страны Восточной Европы и в саму Германию, и говорил следующее: «США должны взять Северо-Западную Германию… Мы должны дойти до Берлина. Тогда пусть Советы берут территорию к востоку от него. Но Берлин должны взять Соединенные Штаты».
И вот союзные войска высадились в Нормандии, начали осуществление своей операции «Оверлорд». Борьба Красной Армии с главными силами вермахта обеспечила союзникам возможность длительной и всесторонней подготовки этой операции. Как известно, ей предшествовала долгая и кропотливая работа союзнической разведки по дезинформации противника.
Перемалывая основные силы вермахта, советские войска реально обеспечивали безопасность Британских островов от серьезных атак с моря и с воздуха.
И пока велась предшествующая высадке долгая тайная война союзных и германской разведок, Красная Армия громила на полях сражений лучшие немецкие дивизии, обращая в прах основные силы рейха.
Немецкое командование, пытаясь разгадать советские планы на лето 1944 года, ошибочно предположило южное направление в качестве направления главного удара и сконцентрировало здесь наибольшее число своих танковых сил.
Советское командование умело использовало этот просчет врага. В начале июня ему был нанесен удар на северо-западе Ленинградским и Карельским фронтами. А 23 июня последовал второй, еще более мощный удар. Перешли в наступление 1-й Прибалтийский и Белорусские фронты, обрушив на противника такой дробящий и стремительный молот, что группа его армий «Центр» фактически просто перестала существовать.
Белорусская наступательная операция Красной Армии, известная в истории Великой Отечественной войны под названием «Багратион» (так она именовалась в тогдашних закодированных документах), была поистине грандиозной. Хотя немецкое командование и предполагало иное направление удара советских войск, тем не менее здесь были сосредоточены 63 дивизии и три бригады фашистских войск, создана глубоко эшелонированная оборона. Противник отдавал себе отчет в том, что через Белоруссию для советских войск лежит путь в Польшу и Восточную Пруссию.
Именно поэтому советское командование придало проведению Белорусской операции столь серьезное значение и руководствовалось одним из главных положений советской военной доктрины: достижение оперативно-стратегических целей операции и всей кампании в целом возможно в результате полного разгрома и уничтожения вражеских войск. Положение, которым оно, впрочем, руководствовалось во все годы Великой Отечественной.
Колонна танков и самоходных орудий проходит через лес
Топографическая привязка позиции и установка в основное направление БМ-13
Вот почему странными кажутся рассуждения некоторых западных военных историков. Посудите сами:
«В противовес своим западным союзникам, которые стремились добиться безоговорочной капитуляции, русские, будучи реалистами, намеревались выиграть не только войну, но и мир. Вот почему с того времени их действия стали расходиться с действиями их союзников, а положение, в котором находились немцы, в сочетании с русской тактикой давало русским все шансы достигнуть политической цели — захвата Lebensraum в Восточной Европе. Посмотрим, в чем заключалась разница в тактике.
Западноевропейские державы усвоили выдвинутую Наполеоном теорию нанесения удара по главным силам противника и продолжения сражения до уничтожения этих сил. Теория русских состояла в том, чтобы наносить удары до тех пор, пока не иссякнет собственный наступательный порыв или же сопротивление противника не окрепнет настолько, что сделает продолжение наступления невыгодным. Тогда наступление немедленно прекращалось и начиналось на каком-либо другом фронте. Следовательно, тактическая цель русских заключалась в том, чтобы истощить противника, а не уничтожить его, если только уничтожение не сулило обойтись дешево».
Это Дж. Фуллер, его «Вторая мировая война 1939–1945 гг.», страница 402-я.
Вы заметили, какой неожиданный вывод делает генерал Фуллер? Оказывается, наша тактика была осторожненькая — истощить противника, а не уничтожить. А вот наши западные союзники — они дело другое, они по-наполеоновски, бескомпромиссно дрались «до уничтожения» вражеских сил. Вот как…
Обратимся, однако, к фактам. За пять лет на всех западных театрах военных действий немцы потеряли убитыми, ранеными и пленными 3600 тысяч солдат и офицеров, в то время как за три года войны с Советским Союзом лишились свыше 6 миллионов.
В Белорусской операции, в частности, 17 дивизий и 3 бригады противника подверглись полному уничтожению, 50 дивизий потеряли половину своего личного состава.
Впрочем, не будем подражать предвзятости генерала Фуллера, будем предельно объективны. Когда война близилась к концу, союзники провели (в районе Рура) крупную операцию на уничтожение, пленили большое число живой силы противника.
Правда, англичанам и американцам немецкие солдаты и офицеры, обманутые геббельсовской пропагандой о «мести» русских, сдавались почти без боя. Но это уже «несущественная» деталь, которую можно забыть…
Годы, годы… Они бегут, и бег их скверно действует на память. И вместе с деталями из памяти некоторых улетучиваются порой принципиальные события. Но военным историкам нельзя забывать ни про Сталинград, ни про Корсунь-Шевченковский, ни про Белоруссию, ни про последовавшие затем Яссы и Кишинев, Вислу и Одер, ни про Берлин, наконец. Что это были за сражения? Разве на истощение, а не на полный разгром противника?
И что самое странное: наш бывший союзник в попытке преуменьшить роль советских войск в разгроме фашистской Германии становится, как говорится, больше католиком, чем сам римский папа, оказывается ретивее самих заправил вермахта. Посудите сами:
«В районе Бобруйска, который следовало удерживать как „основу вновь создаваемого на Березине фронта“, завершилось окружение главных сил 9-й армии… 29 июня главные силы 9-й армии были окружены в районе Бобруйска, 4-я армия пробивалась по лесистой местности к Березине, остатки 3-й танковой армии были опрокинуты…»
Это уже К. Типпельскирх, его «История Второй мировой войны», страница 445-я.
Это тоже о Белорусской наступательной операции советских войск. Получается, увы, что противник объективнее союзника. Союзнику, пусть даже бывшему, мало пристало подобное. Ибо это кощунство перед памятью собственных воинов, павших в общем бою с фашизмом.
Батарея БМ-13 выдвигается на позиции
Нет, советская тактика наступления ничего общего не имела с осторожной и выжидательной позицией, которую занимали западные державы в борьбе с гитлеровской Германией. Напротив, это была тактика решительной и бескомпромиссной борьбы на полное уничтожение врага — матерого фашистского зверя…
Войска 1-го Украинского фронта готовились наступать на львовско-сандомирском направлении. Перед нами оборонялись войска противника, объединенные в группу «Северная Украина», — 4-я и 1-я немецкие танковые и 1-я армия хортистской Венгрии — всего 40 дивизий и две пехотные бригады.
Противник сумел создать глубоко эшелонированную, хорошо оборудованную в инженерном отношении оборону, использовал пересеченную местность, лесные массивы, реки и озера. Города и крупные населенные пункты были превращены в опорные пункты и узлы сопротивления.
Но и 1-й Украинский фронт был подготовлен для ведения острой борьбы — его значительно усилили, он стал в тот момент самым мощным объединением в Советских Вооруженных Силах. Это определялось важнейшими задачами, которые перед ним ставились, — довершить освобождение Украины и протянуть вместе с другими фронтами руку помощи братскому польскому народу — освободить восточную часть Польши.
Новый командующий фронтом — Маршал Советского Союза И. С. Конев — создал две ударные группировки: первая (две общевойсковые, одна танковая армии, конно-механизированная группа) наносила удар в рава-русском направлении; вторая (три общевойсковые, две танковые армии, конно-механизированная группа) наступала на Львов.
1-я гвардейская танковая армия сосредоточилась северо-западнее города Дубно.
Помните, у Гоголя: «Я тебя породил, я тебя и убью», — произносит Тарас Бульба? Это тут происходило, у города Дубно. Это здесь, за стенами средневековой крепости, пряталась красавица панночка, из-за прекрасных глаз которой погиб младший сын Тараса — Андрий…
Другие времена, другие события на этой земле. Но политрук, рассказывая бойцам на привале, что это за город такой — Дубно, все равно произносит слова из «Тараса Бульбы»: «Да разве найдется на свете такая сила, которая пересилила бы русскую силу!» И они звучат вполне современно, будто сочиненные сейчас, перед боями, которым суждено стать новой блестящей страницей в истории побед Красной Армии, наследницы славы русского оружия.
Дубно давно утратил свою средневековую экзотику — нет тут никакой старой крепости, ни глубокого рва, наполненного водой. Но, видно, история борьбы предков за свою национальную независимость всегда будет волновать сердца потомков.
Потому, наверное, встретилась мне в только что освобожденном Дубно целая группа деятелей украинской культуры и науки, которые очень заинтересованно ходили по улицам этого города и вслух толковали о Тарасе Бульбе. А один человек в этой довольно живописной группе внешностью своей сам напоминал незабвенного запорожца. Это был не менее легендарный человек, только наш современник — один из организаторов партизанского движения на Украине С. А. Ковпак.
— Что тут делаешь, полковник? — строго окликает он меня. — Вам тут не байки про Бульбу надо слухать, а вперед идти.
— А вы, Сидор Артемьевич, — пытаюсь я парировать, — чуть только Украину освободили, по освобожденным районам стали с экскурсантами разъезжать?
Ковпак понял, рассмеялся:
— Та ни! То я так бачу, земляки и землячки, опять же — красавицы. Дай, думаю, дознаюсь, хто воны таки и шо им Тарас Бульба! Поняв, чи ни? Во-во. Так шо вперед, товарищ полковник.
— Слушаюсь, товарищ генерал! — Я козырнул.
— О це діло! — довольно улыбнулся Ковпак…
Лето было в разгаре. Тихие вечера незаметно переходили в тихие украинские ночи. Птичьи ночные шорохи лишь изредка нарушал заливистый собачий лай. Всем казалось, что война где-то далеко-далеко, за тридевять земель.
Но она была рядом. Львовско-Сандомирская операция на рава-русском направлении началась действиями разведывательных отрядов, которые в ночь на 13 июля обнаружили отход войск противника с переднего края обороны. Утром того же дня перешли в наступление передовые батальоны 3-й и 13-й армий после короткого артиллерийского налета. Вслед за ними пришел черед наступать обеим группировкам нашего фронта.
Главную полосу вражеской обороны общевойсковые армии прорвали сравнительно легко. Вторую не удалось. Оказывается, противник намеревался ввести наши войска в заблуждение и отвел свои войска с первой полосы обороны на вторую, укрепил тем самым эту вторую полосу.
Учитывая плотные боевые порядки противника, 3-я общевойсковая гвардейская армия не смогла сразу прорвать этой второй вражеской оборонительной полосы. Но это удалось 13-й армии. В полосу действий этой армии была перегруппирована 1-я гвардейская танковая, устремившаяся на Сокаль и Западный Буг.
Не могу сказать без восхищения о мудрости и выдержке, проявленных здесь командующим 1-м Украинским фронтом И. С. Коневым.
Было плохо, прорыв вражеской обороны не удавался. Но Конев не горячился, не спешил бросить в сражение танковую армию. Он терпеливо выжидал, когда ввод танковой армии будет своевремен и принесет серьезные оперативные результаты, а не мелкий тактический успех. Конев сберег танковую армию для выполнения своей основной задачи, и именно это, на мой взгляд, предопределило успех операции в целом.
Война учила действовать решительно, молниеносно. Убеждала, что быстрота — залог успеха в современном бою. Танкисты сознавали, что затяжные бои за опорные пункты и узлы сопротивления противника только помогают ему затормозить стремительность наступления наших танков, помогают ему выиграть время для организации новой обороны. Нет, основа действий танковых войск — маневр, обход, охват вражеских узлов сопротивления.
ИСУ-152 в наступлении
Введенные в прорыв передовые отряды нашей танковой армии, а затем и главные силы стремительно рванулись на запад. Обходя крупные населенные пункты — узлы сопротивления врага, по лесным дорогам и тропам, сквозь огонь и дым мчались на запад, к Бугу, танковые соединения, оставляя позади раздавленную вражескую технику.
В небе вспыхивают короткие воздушные бои — гитлеровская авиация наносит непрерывные бомбовые удары по боевым порядкам танковой армии. Над нами на бреющем полете идут на запад наши штурмовики, нанося свои удары по вражеским войскам, расчищая путь советским танкам.
А танки настойчиво пробиваются к Западному Бугу. Уже к вечеру 17 июля 44-я гвардейская танковая бригада И. И. Гусаковского выходит к этой реке.
Момент исторический. Отсюда начинал попытку осуществления своих бредовых замыслов против нашей страны бесноватый фюрер. И вот советские танки здесь, на Буге, и пришла пора решать уже судьбу самой Германии.
Фашистская держава намеревалась покорить нас. Но в этот же день, когда мы вышли к Бугу, «покорители» прошагали по нашей столице Москве. Прошагали под конвоем, как пленники. 60 тысяч гитлеровских солдат и офицеров во главе с 19 генералами. Иное время — иные песни. Эти отпели свое. Влачась в колоннах через всю Москву, вспоминали ли они бравурные марши, под которые кинулись на нашу страну вот отсюда, от Буга? Горьки, наверное, были их воспоминания…
За Бугом видны польские села, разбросанные там и сям хуторки, деревянные, потемневшие от старости костелы, узкие полоски хлебов, крохотные огороды… Вот она, Польша, истерзанная, поруганная, все еще попираемая фашистским сапогом.
Наши войска на широком фронте подходят к реке, но с ходу форсировать ее не удается. Враг организовал здесь прочную оборону, у него немалые силы — пехотная и две танковые дивизии. Но на тот берег устремляются наши мотопехотинцы — в ход идет все, что под рукой: бревна, захваченные лодки противника, самодельные плоты. Затем прибывают специальные подразделения — под огнем врага наводят понтонный мост. Захватываются и расширяются плацдармы.
Замаскированный «Зверобой»
За рекой танковая армия обретает оперативный простор.
Навстречу советским танкам устремляются жители, выбираясь из лесных чащоб, из погребов и ям, где прятались от озверевших оккупантов. Женщины, старухи, детвора бегут к танкистам, восклицая на польский манер: «Товариш! Товариш!»
А борьба на полях сражения все острее. Оперативная оборона противника разорвана на огромном пространстве. Правая группировка 1-го Украинского фронта захватила город Рава-Русская, совместно с 3-й гвардейской танковой армией окружает бродскую группировку врага, приступает к ее ликвидации. Это несколько задерживает 3-ю танковую армию, и комфронтом поворачивает 1-ю гвардейскую танковую на Цешанув, Ярослав, Перемышль, возлагая на нее задачу форсировать реку Сан.
Стальная лавина неудержимо катится на запад, настигая и громя отходящего противника.
Враг не в силах остановить этот поток, эту карающую десницу.
А вдоль дорог стоят польские крестьяне, глаза их влажны от слез, а губы шепчут: «Сто лят… Сто лят».
Танковые полки 20-й и 21-й гвардейских механизированных бригад подошли к реке Сан севернее города Ярослава, мотопехота форсировала реку, захватила плацдарм на другом берегу. Вслед за ними вышли к реке основные силы 1-й гвардейской танковой и правофланговые соединения 13-й армии. Над львовской группировкой врага нависла угроза окружения, и, чтобы избежать печальной судьбы ранее попавших в котлы других его группировок, он начал отступать на запад.
Это случилось 22 июля. Врагу не помогло и то обстоятельство, что за два дня до этого Генеральный штаб его сухопутных войск возглавил генерал-полковник Гейнц Гудериан.
Именно в этот день, 20 июля 1944 года, было совершено безуспешное покушение на Гитлера заговорщиков, представлявших определенные промышленные и военные круги.
Ныне идеологи НАТО, чтобы реабилитировать германскую военщину в глазах общественного мнения и тем самым оправдать привлечение ее к делам и замыслам НАТО, создали миф о якобы имевших место антифашистских демократических устремлениях германских милитаристов.
Танки ждут новых приказов
Посмотрим, однако, каков на сей счет взгляд советской историографии:
«Заговор против Гитлера, достигший кульминационного пункта в покушении 20 июля 1944 года, был сугубо верхушечным. Социальный фон заговора состоял в том, что отдельные представители промышленных и военных кругов, напуганные ростом военных неудач гитлеровского режима, решили, что до вступления Советской Армии в Германию и полной катастрофы надо убрать Гитлера и заключить мир с западными державами. Крупные промышленники не хотели терять свои богатства, идя вместе с Гитлером в пучину катастрофы. В их интересах оказалось „своевременно“ отмежеваться от нацистского аппарата, которому ничего не оставалось другого, как продолжать войну вместе с фюрером. Когда проигрыш войны становился все более очевидным, некоторые из промышленных магнатов стали думать о необходимости сократить ее сроки.
Такого же мнения придерживалась и небольшая законспирированная группа военных во главе с полковником Штауффенбергом. Плохо подготовленное, не имевшее поддержки в армии, покушение не удалось…»
Советский историк обращает внимание на реакцию вооруженных сил, высшего генералитета по поводу событий 20 июля. Реакция эта была еще тогда сформулирована германским радио: «Фюрер, уступив просьбе вермахта, назначил из фельдмаршалов и генералов суд чести для изгнания негодяев из армии». А Гитлер заявил: «Пощады не будет никому!.. Вешать, и без всякой жалости».
В состав «суда чести» вошел, в частности, генерал Гудериан, именно 20 июля назначенный на пост начальника Генштаба.
Продвижение пехоты под прикрытием танка
«Какой ценой?» — задается вопросом советский историк и приводит следующий документ — воспоминания активного участника заговора, одного из немногих случайно уцелевших, Шлабрендорфа. Тот свидетельствует следующее: перед самыми событиями 20 июля «мы были у Гудериана и предупредили его, чтобы он нас не выдавал. Однако, когда вечером 20 июля Гитлер назначил Гудериана начальником Генерального штаба ОКХ, нам всем стало ясно, чем тот заплатил за продвижение по службе».
И вот вывод, к которому неизбежно должен прийти объективный историк Второй мировой войны:
«Гудериан, которого так прославляют ныне апологеты германского империализма, этот, по их утверждению, „честный солдат“, „выдающийся теоретик“, „быстроходный Гейнц“ и т. д. и т. п., был осведомителем, предателем, а затем членом фашистского суда. И не случайно, что первый приказ Гудериана после вступления в новую должность гласил: „Каждый офицер Генерального штаба должен быть еще и национал-социалистским руководителем. И не только из-за знания тактики и стратегии, но и в силу своего отношения к политическим вопросам и активного участия в политическом воспитании молодых командиров в соответствии с принципами фюрера…“»[37]
После всего сказанного, пожалуй, уже не потребует дополнительной аргументации мысль, что нет и не может быть военного вне политики. Что когда пытаются выражением «честный солдат» прикрыть от справедливого осуждения потомков и истории действия, совместные с Гитлером и нацизмом, то это пустая фраза и просто ложь, рассчитанная на наивных простаков. Простаков, которых можно поймать на удочку типа той, что заброшена в предисловии к последней, послевоенной книге Гудериана: «Мы надеемся, что в книге „Танки — вперед!“ молодые танкисты найдут полезные для них сведения и тем самым книга будет способствовать быстрейшему возрождению немецких бронетанковых сил»[38].
То есть возрождению вермахта? Комментарии по этому поводу, как говорится, излишни.
А. Х. Бабаджанян вскоре после присвоения ему звания Героя Советского Союза
…27 июля 1944 года под ударами советских войск пал город Ярослав, в этот же день были освобождены Перемышль, Львов. Армия генерала А. А. Гречко взяла Станислав.
С падением Ярослава и Перемышля, по существу, был открыт путь к Висле.
Выйти к Висле было необходимо немедленно — нужно было упредить противника, помешать ему организовать оборону по западному берегу этой реки.
В этих целях по решению Ставки главные силы 1-го Украинского фронта маршал Конев поворачивает с юга на север. Марш-маневр совершается под проливными дождями, при бездорожье. Но уже 29 июля разведывательные и передовые подразделения 1-й гвардейской танковой и 13-й армий овладевают населенными пунктами Маханув, Баранув и выходят к великой польской реке.
Незадолго до подхода к Висле я угодил в госпиталь: заболела нога — последствие Курской дуги. Из госпиталя вырвался как раз к 29 июля. В районе Баранува разыскал штаб армии. Он оказался в лесу, где еще дымились деревья, раненные в проходившем здесь жестоком бою. Меж ними снуют танки и автомашины. Слышатся пулеметные очереди, ухают зенитки.
Честно говоря, за всю войну так и не смог я привыкнуть воевать в лесу — ничего не видно: где свои, где чужие — не поймешь, непонятно, откуда и пули ждать. Как в мешке.
Каково же было мое удивление, когда я увидел, как командарм М. Е. Катуков и член Военного совета Н. К. Попель будто ни в чем не бывало сидят себе в палатке, беседуют, словно их вовсе и не брезент защищает от падающих осколков, а толстые стены блиндажа.
— А, Армо! — приветствовал меня М. Е. Катуков. — Вернулся?
— Как нога? — осведомился Н. К. Попель.
— Все в порядке.
— В порядке? — недоверчиво переспросил Катуков.
А Попель сказал:
— Что-то он больно бледен.
— Бледен, потому что все время в тени находился. Целых двадцать дней. А так здоров. Разрешите сейчас же выехать в бригаду?
— Добро, — сказал Катуков. — В бригаду так в бригаду. Момент нынче не такой, чтоб тебя долго отговаривать. Только поосторожнее — в лесу шляются остатки разбитых групп противника.
— И мотоциклиста с коляской возьми, — не унимался Н. К. Попель. — Ногу-то щадить пока что надо.
Ужасно соскучился по бригаде, по своим. Среди своих на войне чувствуешь себя немножко дома. Тороплю мотоциклиста: «Быстрее! Быстрее!» — а он в ответ:
— Куда так спешите, товарищ полковник, ровно на свадьбу!
— Эх, друг, я уж и забыл, какие бывают свадьбы… А ты сам видел когда-нибудь, какие на Кавказе свадьбы? Дудуки играют, барашков режут…
— Шашлык — это здорово, товарищ полковник! — подтверждает мой мотоциклист, смачно цокает языком и жмет вовсю на газ.
— Сильнее жми! — кричу я ему, перекрывая стрекот мотора. — Вот кончится война, второй раз женюсь на собственной жене, свадьбу закачу на весь мир. И тебя приглашу. Только, жми, пожалуйста.
— Жму, товарищ полковник.
— Так жми, как будто тебя шашлык ожидает из молодого барашка и добрый бурдюк арташата…
Мы мчались во весь опор, но зря. На переправе пробка. По всему берегу, едва прикрытые кустарником, столпились танки, самоходки, автомашины.
И один-единственный паром, сколоченный из кругляка. Туда и обратно — не меньше получаса. Нашел старшего по переправе. Пришлось сказать этому майору, что выполняю приказ командарма, и через полчаса был на другом берегу, где уже находились подразделения нашей бригады. Все, кроме танкового полка.
Рассказываю это потому, что хочу отметить как недочет, недопустимый в методике действий танковых войск. В войну, к сожалению, танковые части не могли подчас полностью использовать свои подвижные возможности из-за того, что им не были приданы понтонные подразделения. И любая водная преграда, если ее нельзя было преодолеть вброд, порой становилась тормозом стремительного движения танков. Сиди и жди, пока тебя перебросят средствами армии или фронта.
Используя подручные средства, смастерив плоты из чего попало, моторизованные батальоны бригад и разведчасти корпусов форсировали Вислу и вышли на рубеж Коношивница, Богоря, завязали бои с противником.
Когда были подброшены понтонные средства, началась массовая переправа танков, артиллерии, а также соединений 13-й армии генерал-лейтенанта Н. П. Пухова.
Войска обеих армий захватили огромный плацдарм, его надо было расширять и укреплять. Паромные переправы не могли нас удовлетворить. Необходим был понтонный мост через реку, чтоб обеспечить непрерывную переброску войск и снабжения.
Противник чуял здесь свою обреченность и потому сопротивлялся остервенело. Под непрекращающимися налетами его авиации наши понтонно-мостовые подразделения наводили мост. Бесстрашие и самоотверженность солдат и офицеров инженерных войск вызывали восхищение. Переправа не прекращалась ни на минуту.
Утром 1 августа в этот район подошла 3-я гвардейская танковая армия П. С. Рыбалко.
К августу войска 1-го Белорусского фронта вышли в район Седльце.
Бои были тяжелыми, кровопролитными. Враг предпринимал ряд последовательных контрударов. И вот в это время началось восстание в Варшаве. Немцы бросили против почти безоружных варшавян танки, артиллерию, авиацию. Фашистские головорезы выполнили приказ своего фюрера — затопили Варшаву кровью.
После войны варшавяне при братской помощи советского народа возродили свою столицу, бережно, по чертежам, восстановив ее былой облик и еще больше украсив Варшаву.
И снова вперед на врага!
В сорок четвертом мы, естественно, не могли еще знать, что после войны в Польше, как и в других странах Восточной Европы, власть возьмет в руки народная демократия, которую возглавят коммунистические и рабочие партии, в Польше — Польская рабочая партия и что она поведет свой народ по пути строительства социализма. Что быстро залечит Польша свои раны, нанесенные войной, так быстро возродит свою столицу. Мы были полны самых теплых чувств к братскому народу, который так радушно встречал нас. Никогда не забуду, как подбирали поляки на поле боя наших раненых солдат, как выхаживали их, спасали от потери крови, от неминуемой смерти…
В возродившейся, как Феникс, красавице Варшаве я бывал после войны не раз. Этот город дал свое имя Варшавскому Договору, миролюбивому, но боевому союзу социалистических стран, готовых встать на защиту своих социалистических завоеваний, если им будут угрожать силы агрессивного военного блока НАТО или любые другие силы, которым не дают покоя лавры нацистских вояк.
То, что Варшавский Договор, союз братских армий, — сила достаточно грозная, чтобы противостоять любой агрессивной силе, достаточно ясно продемонстрировали совместные боевые учения братских армий, имевшие место в последние годы.
Наши войска, захватив плацдарм на западном берегу Вислы, в районе Сандомира, продолжали накапливать здесь силы. Противник тоже сосредоточивал резервы с целью отбросить назад советские части — он понимал всю опасность складывающейся ситуации. В район Сандомира он перебросил 17 дивизий, 6 бригад штурмовых орудий и отдельные батальоны танков «королевский тигр». Гитлеровцы стремились встречными ударами на Баранув отрезать советские войска на плацдарме от главных сил и уничтожить их.
В подразделениях группы армий «Северная Украина» зачитывался «знаменитый» приказ фюрера: «Мы не можем позволить русским наступать дальше. Потеря Кельне означала бы утрату важнейшего опорного пункта на подступах к Восточной Германии… Приказываю: группе армий „Северная Украина“ ликвидировать русские плацдармы в районах Баранува и Магнушева. А. Гитлер»[39].
Ну-ну, приказывай… Только выполнят ли твой приказ?.. Нынче ведь не те времена, когда немецко-фашистские войска наступали по Европе, словно прогулку совершали по бульварам…
Вслед за контрударом, который противник осуществил 2 августа, утром 11 августа 3-я и 16-я немецкие танковые дивизии при мощной поддержке авиации нанесли удар в направлении на Сташув. По всему фронту захваченного плацдарма развернулись жестокие сражения.
Кое-где врагу удалось даже продвинуться километров на десять. Но танковый его таран наткнулся на сильную нашу противотанковую оборону и увяз в ней. Всюду на полях сражений горели вражеские танки.
Бои на Сандомирском плацдарме продолжались. 13 августа последовал очередной контрудар противника. Здесь он бросил в бой и новую секретную машину — «королевский тигр», тяжелый танк. Но советский танкист младший лейтенант А. П. Оськин подбил три «королевских тигра» — их отправили в Москву. В один из таких нелегких дней, когда наши с В. М. Гореловым бригады под непрерывной бомбежкой с воздуха, непрекращающейся артиллерийской бомбардировкой отбивали ожесточенные атаки гитлеровцев, к нам на НП прибыл из штаба фронта один танковый начальник, которого танкисты прозвали Фан Фаныч. Прозвище это так приклеилось к этому человеку, что по прошествии нескольких десятков лет только оно и сохранилось в памяти тех, кто его знал.
На свою беду, будучи «штабным» в самом нарицательном значении этого слова, Фан Фаныч был маленький, щупленький, с круглой, совершенно лысой головой, он не говорил, а выстреливал слова со скоростью, превышавшей самые скорострельные пулеметы. При этом любил говорить назидательным тоном, пересыпая речь параграфами инструкций и наставлений, расхаживая перед подчиненными, заложив руку за борт кителя.
Так случилось, что, когда «виллис» Фан Фаныча подъезжал к нашему НП, здесь стояла совершенно мертвая тишина. За несколько минут до этого был адский грохот, длившийся без передышки много дней кряду, — противник обстреливал и бомбил наши позиции с утра и до темна… А тут вдруг совершенно неожиданно и непонятно по какой причине — абсолютная тишина, ни тебе даже хлопка от винтовочного выстрела. И надо же, чтоб именно в этот момент показалась машина Фан Фаныча…
— Вот не было печали, — пробурчал Горелов.
— А тут еще так тихо, как будто и войны нет. Сейчас станет допытываться, почему мы отошли почти на десять километров, — ответил я.
— Господи, если ты есть, — шутливо взмолился Горелов, — сделай, чтоб у нас стало так, как было все время!
Бог, видимо, решил, что это самый удобный момент поколебать наши атеистические убеждения. Не успел Фан Фаныч приблизиться к нам и произнести: «А, голубчики! Кругом война, а у вас тишина, а вы в вышестоящие штабы докладываете обстановку мифических атак, а у вас тишина…», как эта тишина взорвалась таким шумом и грохотом, какого и раньше не было.
Все мы нырнули в траншею, Фан Фаныч распластался на дне.
Горелов толкнул меня в бок, подмигнул и, стараясь перекрыть грохот разрывов, закричал:
— Армо, что делать: траншея ненадежная, неглубокая, а у нас тут проверяющий, как быть?
Фан Фаныч, не поднимая головы, дрожащим голосом спросил:
— Неужели же нет для НП траншеи поглубже?
— Не успели отрыть, — сожалеюще ответил Горелов.
— Но… но ведь только что было так тихо, значит, этот обстрел… ненадолго?
Но обстрел продолжался. Фан Фаныч лежал, стараясь как можно плотнее прижаться к земле. А Горелов не унимался:
— Вот, это все он — господь бог. Заставь его самого богу молиться, он себе лоб расшибет: попросил его доказать вам, что у нас тут совсем не рай, — вот он и старается.
Обстрел прекратился только через полчаса. Когда рассеялся дым, мы увидели горящий «виллис» Фан Фаныча.
— Отправьте меня на чем-нибудь, — взмолился Фан Фаныч, — у меня неотложные дела.
— Побудьте до вечера, что так спешить! И у нас, сами видите, свободных машин нет, — неумолимо тянул Горелов.
Машину, конечно, мы ему дали. Но, прощаясь, Горелов снова не удержался:
— Так вы доложите, какая у нас тут райская благодать?
Фан Фаныч, ничего не ответив, тронул машину.
— Вот так, — сказал Горелов, когда машина уехала. — Не зря о нем все говорят…
— Мало чего говорят, — возразил я. — Извини, Володя, это как-то по-бабьи…
— По-бабьи, говоришь? — обиделся Горелов, махнул рукой и ушел.
Мыс Владимиром Михайловичем Гореловым дружили крепко, и обида быстро забылась. После войны, прочитав в книге Н. К. Попеля[40], что М. Е. Катуков в те же примерно времена назвал Фан Фаныча «тихим кляузником», я горько пожалел, что тогда обидел В. М. Горелова, а его уж нет в живых, чтобы хоть и с опозданием, но извиниться перед ним. Рыцарски честный и смелый, Володя не прощал трусости, в каком бы мундире она ни таилась.
Бои на Сандомирском плацдарме нарастали с новой силой. Вечером В. М. Горелов по указанию штаба армии передал мне танки своей бригады, а личный состав вывел в тыл армии.
После этого по указанию командарма я пригласил на свой НП командиров соседних бригад и отдельных полков — И. И. Гусаковского, Н. В. Моргунова, И. В. Костюкова, С. И. Кочура, И. Е. Щедрина и других, чтобы договориться о взаимодействии. Было установлено, что 44-я и 45-я гвардейские танковые и 27-я мотострелковая бригады 11-го гвардейского танкового корпуса, выйдя в район Кихар, поворачивают свой фронт на юг, закрывая окруженному противнику возможность вырваться из кольца блокады. 20-я и 21-я гвардейские механизированные бригады 8-го гвардейского мехкорпуса, выйдя севернее Кихар, поворачивают свой фронт на север, образуя внешний фронт окружения, то есть заслон для врага, который попытается вызволить свою окруженную сандомирскую группировку.
На рассвете, после десятиминутного артиллерийского налета, все пять наших бригад решительно атаковали противника и к середине дня продвинулись на 20–25 километров, окружив совместно с другими войсками вражеский 42-й армейский корпус в районе Сандомира. Бригады 11-го гвардейского танкового корпуса замкнули внутреннее кольцо окружения, бригады 8-го гвардейского мехкорпуса и 6-й мотоциклетный полк заняли оборону фронтом на север. Но оборона была очаговая — не хватало резервов, мало оставалось техники, артиллерия была поставлена на прямую наводку, танки влились в боевые порядки мотопехоты.
Противник стремился всеми силами спасти свои окруженные войска. Пересеченная местность помогала отражать его остервенелые атаки, но все равно было очень трудно. Ряды обороняющихся с каждым часом редели. На передних линиях обороны находился весь командно-политический состав, многие офицеры заменяли бойцов в боевых расчетах. Лозунг был один — «Ни шагу назад!».
Противник не жалеет тысячи своих солдат. Большие потери несем и мы. Гибнут лучшие из лучших. Уже недосчитываемся многих ветеранов — участников сражений под Курском, на Правобережной Украине, у Карпат. Медпункты переполнены. Недостает медперсонала, медикаментов. Не хватает провианта и воды. Посылаемые штабом армии и корпуса для связи с нами танковые и мотострелковые подразделения не могут пробиться. Обстановка накаляется до предела.
Вечером 18 августа получил радиограмму командарма М. Е. Катукова, обязывающую меня возглавить группу бригад и организовать оборонительные бои до подхода наших войск. Вызвал комбригов и командиров отдельных полков. Прибыли все, за исключением С. И. Кочура, убитого под Кихарами. Обсудили, как лучше организовать оборону. Приняли решение о немедленном вывозе раненых в места, где их возможно укрыть от артобстрела.
На помощь пришли наши доблестные соколы. Эскадрилья за эскадрильей штурмовали они в течение всего дня боевые порядки атакующего противника. Буквально до земли пикировали советские самолеты, нанося удар за ударом, мешая ему, срывая его попытки прорывать наш заслон и освободить свои окруженные войска.
Утром 19 августа с группой офицеров и солдат проверяем готовность наших опорных пунктов к отражению новых атак противника и неожиданно натыкаемся на несколько танков противника.
Деваться некуда. Танки заметили нас, открыли огонь из пушек. Один снаряд разорвался в центре нашей группы.
Взрывной волной меня подбросило в воздух и кинуло наземь. Сначала показалось — нет руки. Шевельнул — цела! Хотел позвать на помощь — сам себя не слышу, а изо рта хлынула кровь. Оказывается, ранен осколком в горло.
Кое-как поднялся на ноги. Гляжу — рядом, опрокинувшись навзничь, лежит комбриг-21, подполковник И. В. Костюков, громко стонет. Вместе с капитаном В. С. Бобровым тащим Костюкова в овраг — у него перебита нога.
Появилась молоденькая медсестра — знаком велю в первую очередь заняться Костюковым.
Вслед за ней фельдшер — старший лейтенант. Увидел, сколько раненых, кинулся прочь. Куда это он — сдрейфил? Но фельдшер через минуту возвращается на «виллисе». Грузим раненых, «виллис» на полном ходу пытается проскочить болотце, но застревает. Раненых приходится снова выгружать — прячем их в овраг.
Вокруг меня столпились офицеры, те, кто остался в живых. Ждут указаний. Пытаюсь говорить — ничего не выходит, голоса нет, только сочится из раны кровь. Пытаюсь командовать жестами. Не понимают. Хватаю лист бумаги, пишу: «Всем по своим местам, в подразделения. Без моей команды ни шагу назад». Добавляю жестом: сам буду здесь. Поняли.
Танки противника горят — наши артиллеристы славно сработали.
Приносят радиограмму от командарма: «Наступать на юго-запад, навстречу нашим наступающим войскам». Знаю: там наступает наша 13-я общевойсковая армия. Пишу на бумаге: «Собрать два мотобатальона, несколько артбатарей».
Главные силы бригад оставил в обороне, чтоб не подвергать опасности 11-й танковый корпус. Два мотобатальона развернулись цепью и двинулись на юго-запад.
Мой командирский танк сопровождает пехоту. Уложил в него и раненого Костюкова, сам занял место орудийного наводчика, только что тоже тяжело раненного.
Зову в танк капитана Боброва. «Вас и так там уже пятеро! — кричит он в ответ. — Я с мотобатом, разрешите!» Действительно, шестому в танк не влезть, да еще в нем раненые…
Ведет танк его командир, старший лейтенант А. И. Алексеев. Мы идем в боевых порядках пехоты наших батальонов. Мне кажется, что пехота движется медленнее, чем могла бы, ведь по ней противник не ведет огня. Велю прибавить обороты, надеюсь, что пехота за нами пойдет быстрее.
Старшина Полторак жмет на педали, танк вырывается вперед, огибает высотку.
Прямо на нас — вражеское орудие. Полторак давит его гусеницами. Но рядом, оказывается, еще и другие орудия врага. Они открывают по нам беглый огонь. Каждое попадание прямо качает танк.
Успеваю выстрелить из своей пушки в упор — немецкое орудие замолкает. Но остальные, увы, еще целы и бьют. Танк вздрагивает еще и еще. Внутри дым.
— Танк горит! — докладывает старший лейтенант Алексеев. Командую оставить машину.
Из танка выпрыгивает Алексеев и, сраженный, падает замертво. За ним выскакивает заряжающий и тоже падает — ранен в ногу. Из верхнего люка выбираюсь наружу, ползу по борту танка к люку водителя. Старшина Полторак вытаскивает раненого Костюкова.
Машина наша в огне, вспыхивают топливные баки, нас обволакивает дымом, и в этом наше спасение. Подползает заряжающий, раненный в ногу, его не видно в дыму, узнаю его по голосу.
Полторак взваливает на себя Костюкова, и мы ползем в сторону наших. Но те, видимо, посчитав нас погибшими, никого за нами не посылают, а сами стремительно движутся навстречу подходящим главным силам.
Мы одни в поле. Жаркий августовский полдень. Кругом горят хлеба.
Ползем, закусив губы, подавив стон, — ранены все, кроме Полторака, а он тащит на себе тяжелого Костюкова.
Неподалеку на высотке возникают два немецких бронетранспортера. Замечают нас. Но тут рядом с ними рвется один, потом другой снаряды. Видно, испугавшись, они поворачивают — и наутек.
Однако ползти дальше уже нет мочи. Спустились в большую воронку.
Шепчу Полтораку:
— Оставь нас. Приведи людей.
— А вас как же оставить, товарищ полковник!
— Иди! Не заставляй повторять — видишь… — показываю, что через перевязку на горле сочится кровь.
И все-таки мне легче, чем Костюкову. Он уже и стонать не может, только губы кусает, чтоб не закричать: еще бы — перебита нога…
— Потерпи, дружище… — хриплю я, чтоб поддержать его.
С трудом расцепив сжатые от боли челюсти, он еле слышно произносит:
— Одно прошу: не оставляйте здесь, если надо будет — застрелите…
Больше он ничего не просит, молчит.
Трус человек или нет — особенно видно, когда он ранен. За годы войны я много видел людей и храбрых и трусливых. Последние обычно склонны преувеличивать свою боль, свое страдание — жалуются, зовут на помощь, просят, требуют, чтоб их скорее отправили в госпиталь.
Страх за свою жизнь на войне испытывают все. Но люди смелые и храбрые — люди большого сердца — ощущают страх после того, как опасность миновала. Иное дело — малодушные. Эти дрожат уже в ожидании опасности.
Полторак вернулся быстро с двумя офицерами. Костюкова уложили на плащ-палатку и потащили. По дороге офицеры сообщили, что наши батальоны сумели соединиться с частями 13-й общевойсковой армии.
С ужасом узнаю — будто сердце чувствовало! — что замначштаба бригады по разведке капитан Бобров — мой Бобров! — трагически погиб в этом бою.
И. В. Костюкова и заряжающего тут же увезли в госпиталь. Вслед за ними в госпиталь отправили и меня — за Вислу, в населенный пункт Демба.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.