Выбор Карфагена

Выбор Карфагена

Они приняли решение сопротивляться, и не потому, что уже не оставалось никакой надежды, но потому, что предпочли, чтобы родина была низвергнута руками врагов, а не их собственными.

Луций Анней Флор. Эпитомы

Рим, получив прекрасный повод для войны, не замедлил им воспользоваться. Однако римская волчица не спешила набрасываться на жертву, она предпочитала лишить Карфаген всякой возможности сопротивляться.

Карфагеняне понимали, что после потери всего войска в конфликте с Масиниссой их шансы на победу ничтожны. Самое главное, что они утратили всякую веру в собственные силы, страх и смятение царили в когда-то великом и могущественном городе. Мысли пунийцев работали в одном направлении: любой ценой избежать войны с Римом. Увы! Ганнибал не оставил после себя достойного преемника.

В страхе карфагеняне приговорили к смерти тех, кто пытался защитить их владения от нумидийцев, а именно, согласно Аппиану, «Гасдрубала, бывшего полководцем в этой войне против Масиниссы, и Карталона, равно и всех других, которые принимали участие в этом деле, возлагая на них войну».

Неуклюжая попытка оправдаться путем предательства соотечественников не удовлетворила римлян. «.Когда кто-то из сенаторов спросил послов, как случилось, что они приговорили виновных к смерти не в начале войны, а после поражения и явились к ним в качестве послов не прежде, но только теперь, те затруднились дать подходящий ответ, сенат же, давно решивший воевать и изобретавший для этого предлоги, ответил следующим образом: карфагеняне недостаточно оправдались перед римлянами» (Аппиан).

Несговорчивость римлян привела Африку в состояние панического страха. Еще не объявлена война и ни один римский легионер не ступил на африканскую землю, а второй по величине город пунийцев, Утика, передал себя «в распоряжение римлян». То был жестокий удар для Карфагена; чтобы оценить его, достаточно вспомнить, как во 2-ю Пуническую войну Сципион долго и безуспешно пытался взять Утику. Город, «имевший удобные гавани для причала судов, достаточно большие к тому же для высадки войск, отстоявший от Карфагена на 60 стадиев и хорошо расположенный для войны с карфагенянами», являлся воротами самого Карфагена. И теперь ворота оказались распахнутыми для врага.

Сдача Утики стала для римлян сигналом к активным действиям. Военачальниками сенат назначил обоих консулов – Мания Манилия и Луция Марция Цензорина; и это подчеркивает, что Рим придавал большое значение войне с ослабевшим и готовым к полной капитуляции противником. Однако простая капитуляция на этот раз римлян не устраивала: Аппиан сообщает, что консулам «тайно было указано не прекращать войны, прежде чем они не разрушат Карфагена». То была 3-я Пуническая война.

Летом 149 года до н. э. римские легионы высадились в гаванях Утики. Аппиан перечисляет силы римлян, брошенные на уничтожение ненавистного города: «Плыли же они на следующих кораблях: на 50 пентерах, на 100 гемиолиях и на многих других без военного оборудования, легких и круглых торговых судах. На них плыло войско в 80 тысяч пеших и до 4 тысяч всадников, все отборные воины, ибо, ввиду столь замечательного похода и явной надежды на победу, всякий и из граждан, и из союзников стремился на эту войну, и многие записывались в ряды войска даже в качестве добровольцев».

Что интересно, римляне использовали гемиолии – классические разбойничьи суда; и сама война ими воспринималась как разбойничий набег за легкой добычей.

«Карфагенянам и объявление войны, и начало военных действий было сообщено одновременно одним вестником» (Аппиан). Упавшие духом карфагеняне отправили к римскому войску послов с приказом принимать все условия. Первое требование римлян – отправить заложниками на Сицилию 300 детей знатнейших карфагенян в течение 30 дней. Пунийские послы пытались выяснить, какие еще будут требования к покорному городу, на что римляне расплывчато ответили: «Все остальное, что нужно для окончания войны, они скажут в Утике».

И карфагеняне покорно и досрочно исполнили первое требование. Аппиан подробно изображает эту печальную картину: маленьких заложников «оплакивали родители и домашние, особенно матери, которые с безумными воплями обнимали детей, хватаясь за корабли, везущие их, и полководцев, их сопровождавших, бросались к якорям, разрывали снасти, руками обвивали моряков и препятствовали плаванию. Были среди женщин и такие, которые плыли за кораблем далеко в море, проливая слезы и смотря на детей. Находившиеся же на берегу рвали на себе волосы и били себя в грудь, как при жестокой печали; им ведь казалось, что дача заложников – это лишь красивое выражение, на деле же это – сдача города, когда эти дети отдаются без какого-либо определенного соглашения. И многие из них среди воплей и это пророчили городу, говоря, что выдача детей нисколько ему не поможет…»

Разумные голоса потонули во всеобщем желании спастись любой ценой, и карфагеняне продолжали делать непростительные глупости. Они по-прежнему не могли понять, что, если огромное войско римлян оказалось у стен Карфагена, поздно надеяться на мирное соглашение.

И пунийские послы покорно ожидают от римлян новых требований. Консул Луций Цензорин не замедлил их высказать:

– Конечно, за быстроту доставки заложников и за выбор их мы вас хвалим; но какая нужда в оружии тем, которые честно хотят жить мирно? Итак, все оружие, сколько бы его у вас ни было – и государственное и частное, которое каждый из вас имеет, и дротики, и катапульты, – передайте нам.

И это требование исполнили безропотно. Римлянам передали более 200 тысяч комплектов оружия, множество стрел и дротиков, до 2 тысяч катапульт для метания стрел и камней. Даже Аппиан удивляется глупости пунийцев: «Это было замечательное и в то же время странное зрелище – когда на огромном количестве повозок враги сами везли своим врагам оружие; за ними следовали послы, и все члены совета старейшин и знатнейшие лица; они надеялись, что консулы почувствуют к ним уважение или сожаление». Флор рассказывает еще об одной утрате карфагенян: римляне на виду у всего города сожгли флот, «добровольно сданный. в надежде на мир».

Окутанные плотной пеленой страха и отчаяния, карфагеняне совершали ужасные ошибки. А ведь город мог успешно противостоять римлянам, если хотя бы учесть количество добровольно выданного оружия; и римляне удивились, «как велики были силы города», когда принимали его. Вполне хватало и защитников: по словам Страбона, население Карфагена в последнюю войну составляло 700 тысяч человек. Последующие годы были потрачены римлянами на борьбу с безоружным городом, и это свидетельствовало о том, что у Карфагена были силы сражаться с врагом, и если не победить, то прийти к достойному соглашению. Но всепоглощающий страх поставил Карфаген на колени. Когда пунийцы услышали самое главное требование римлян, то, наконец, поняли, какую большую ошибку совершили, когда начали исполнять условия врагов, не попросив огласить весь их список. Последнее требование долго не решались высказать карфагенским послам даже консулы. Аппиан пишет: «И вот Цензорин (так как он был более красноречив, чем его сотоварищ по власти), встав и помолчав долгое время с жестким выражением лица, наконец, сказал следующее:

– Что касается повиновения, о карфагеняне, и готовности до сего времени и в отношении заложников, и в отношении оружия, мы вас хвалим, но нужно в тяжелых обстоятельствах говорить кратко. Выслушайте с твердостью остальные приказы сената, уйдите для нашего спокойствия из Карфагена, поселитесь в каком хотите месте вашей страны в 80 стадиях от моря, так как этот город решено срыть до основания.

Когда он это еще говорил, они с криком стали поднимать руки к небу и призывали богов как свидетелей совершенного над ними обмана; много горьких поношений высказывалось против римлян или потому, что они уже были готовы умереть, или, обезумев, или сознательно раздражая римлян, чтобы вызвать их на оскорбление послов. Они бросались на землю, бились о нее и руками и головами; некоторые разрывали одежды и истязали собственное тело, как охваченные безумием. Когда же, наконец, у них прекратился острый приступ отчаяния, наступило долгое и полное печали молчание, и они лежали как мертвые».

Полибий, друг Сципиона Младшего, которому и предстояло уничтожить Карфаген, пытается оправдать римлян. Он подчеркивает: поскольку карфагеняне сами отдали римлянам право решать судьбу их города, а римляне, «пользуясь своим правом так, как было им угодно, отдавали приказания и предъявляли требования, установленные сенатом, то деяния их вовсе нельзя приравнивать ни к нечестию, ни к вероломству, ни к насилию».

Хотя Полибий и не нашел со стороны римлян никаких нарушений закона и права, он все же недоволен тем, как решилась судьба Карфагена: «Невзирая на то, что за карфагенянами не было какой-либо непростительной вины, римляне приняли относительно их непоправимо жестокие меры, при всей готовности карфагенян исполнить всякое требование… Поведение их с карфагенянами исполнено было обмана и хитрости, когда они одно за другим предлагали ряд условий и тут же замалчивали другие, пока, наконец, не отняли у противника всякой надежды на помощь союзников. Это скорее лукавый образ действий единовластителя, а не доблестное поведение римлян, которое, собственно говоря, близко подходило к нечестию и вероломству».

Римляне, эти очень строгие поборники закона, могли оправдать любое свое действие. Вот только один из принципов римского правосудия: «Да будет выслушана и другая сторона!» – не всегда соблюдался. «Другой стороной» оказывались враждебные римлянам народы, и они были стерты с лица земли вместе со своими историками и их книгами. И все же в одном преступлении римлян можно в данном случае обвинить: лишить потомков финикийских переселенцев моря и торговли – это то же самое, что приговорить их к смерти. Римляне превысили суровость наказания для покладистых карфагенян.

Полибий, защитник римлян, передает весь ужас последнего требования консулов: «Карфагеняне совсем еще не знали, что их ожидает, но, догадываясь по выразительным движениям послов, тут же предавались всевозможным излияниям скорби и отчаяния».

Когда же послы изложили карфагенянам результаты визита в римский лагерь, начало твориться невообразимое: «Вдруг все они разом вскрикнули и как бы оцепенели. Но когда сообщение послов разошлось в народе, оцепенение кончилось: одни кидались на послов, как бы на виновников постигшего их несчастья, другие на оставшихся в городе италийцев, чтобы на них излить свою ярость, третьи бежали к городским воротам».

Еще драматичнее эти события описаны у Аппиана: «И тут начались несказанные и безумные стенания; так, говорят, менады в вакхическом исступлении произносят дикие, нечеловеческие речи. Одни стали мучить и терзать, как виновников этого коварства, тех старейшин, которые внесли предложение дать заложников; другие так поступали с теми, кто советовал выдать оружие; иные бросали камнями в послов, как вестников бедствий; иные разбежались по городу. Тех италийцев, которые еще были среди них, так как это бедствие надвинулось неожиданно и без всякого объявления, они подвергали различным мучениям, приговаривая, что они отплачивают им за заложников, за выдачу оружия и за обман».

«Эта жестокость вызвала такой гнев, что карфагеняне предпочли самое худшее, – дополняет картину Луций Анней Флор. – Раздался всенародный клич:

– К оружию!

Они приняли решение сопротивляться, и не потому, что уже не оставалось никакой надежды, но потому, что предпочли, чтобы родина была низвергнута руками врагов, а не их собственными».

В тот же день карфагенский совет постановил: воевать. Были немедленно приняты и действенные меры – на свободу отпустили рабов, чтобы использовать их в качестве защитников города; командовать армией за пределами Карфагена назначили приговоренного к смерти Гасдрубала; в свое время он бежал от соотечественников и бродил по Ливии во главе 20-тысячного войска, которое ему удалось собрать.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.