Глава 4 Жизнь в городе-памятнике

Глава 4 Жизнь в городе-памятнике

Вздрагивает огонек лампадки,

В полутемной детской тихо, жутко,

В кружевной и розовой кроватке

Притаилась робкая малютка.

Что там? Будто кашель домового?

Там живет он, маленький и лысый…

Горе! Из-под шкапа платяного

Медленно выходит злая крыса.

«Мама! Мама!», но у мамы гости,

…………………………………………….

В кухне хохот няни Василисы.

И горят от радости и злости

Словно угол емки, глазки крысы.

Н.С. Гумилев

Одушевление города

Медный всадник — далеко не единственный памятник, одушевляемый городской молвой. В стихотворении В. Нарбута «Аничков мост» содержится пророчество и о грядущей скачке Клодтовых коней:

Не тот ли снова властно сдержит

Несокрушимый этот вал,

Кто сам стремится, длань простерши,

Кто даже бурю усмирял?

И не пред ним ли, цепенея,

Опять взлетевши на дыбы,

Застынут, как пред оком змея,

Крутые конские горбы?

Среди сотрудников Зоологического музея в 1960-е годы ходил любопытный слух — что чучела в музее, случается, двигаются сами собой. Говорили об этом с усмешкой, далеко слух не шел. Но сам по себе слушок был, об этом я знаю от сотрудников музея.

Рассказывают и о странных самостоятельных движениях статуй в Летнем саду. Вроде бы никакой опасности… Так, поменяла статуя руку или оперлась на другую ногу. Иногда в тумане бывают заметны эти движения, особенно поздним вечером. Все это опять же на уровне даже не городской легенды, а так — невнятного слуха, ни к чему не обязывающей болтовни. Но мне доводилось общаться с дамой, которая при первых же сумерках спешила из Летнего сада. На всякий случай.

Есть устойчивое поверье, что памятник Петру I напротив Михайловского замка в летние ночи начинает шевелиться: немного меняет позу, озирается вокруг. Слух? Или правда в сумерках белых ночей «что-то такое происходит»?

Наверное, одушевлять предметы, вещи, здания — всеобщее свойство человеческой натуры. Наверное, делалось это всеми и всегда… Вопрос, конечно, в какой степени. И Владимир Высоцкий в своей песне про дом, который «еще Наполеон застал», наделяет этот дом качествами живого существа. Строго говоря, то же самое делает владелец машины или компьютера, который дает им человеческие имена или клички и порой разговаривает с ними. Хотя бы на уровне нетерпеливого окрика «быстрей давай!», когда компьютер «зависает» или просто включается медленнее, чем хотелось бы.

Единственное, что необычно в Петербурге, — это масштаб явления. И еще то, что оживающие объекты наделяются свойствами бесов. Если это и только игра — то очень уж определенного свойства.

Царственные призраки

Хорошо документировано появление призрака-двойника Анны Иоанновны в 1740 году в Зимнем дворце; тогда Зимний дворец русских царей стоял на Фонтанке близ Аничкова моста.

По воспоминаниям офицера дворцовой стражи, «Караул стоял в комнате подле тронной залы. Часовой был у открытых дверей. Императрица уже удалилась во внутренние покои. Все стихло. Было уже за полночь…» Первым заметил странное часовой, стоявший возле дверей залы: там внезапно появилась Анна Иоанновна в белом одеянии. Она стала ходить по тронной зале туда-сюда, задумчиво склонив голову.

Недоумение сменилось тревогой, а тревога — все большим страхом. Офицер направил вестового к Бирону. Разбуженный среди ночи Бирон, злой как черт, заглянул в двери зала и стал кричать:

— Это какая-то интрига, обман, какой-нибудь заговор!

Спешно разбудили саму императрицу. Бирон уговорил ее «выйти, чтобы в глазах караула изобличить какую-то самозванку, какую-то женщину, пользующуюся сходством с ней, дабы морочить людей, вероятно, с дурными намерениями».

Когда Анна Иоанновна пришла, все увидели в тронной зале «две Анны Иоанновны, из которой настоящую, живую, можно было отличить от другой только по наряду». Императрица направилась к своему двойнику и спросила:

— Кто ты, зачем пришла?!

Не отвечая ни слова, призрак стал пятиться к трону. Бирон заорал, пытаясь командовать солдатами:

— Это дерзкая обманщица! Вот императрица! Она приказывает вам, стреляйте в эту женщину! (Хотя Анна Иоанновна ничего подобного не приказывала.)

Солдаты, весьма нерешительно, стали поднимать ружья… Трудно сказать, как могли бы разворачиваться события дальше, но тут призрак внезапно исчез.

Анна Иоанновна повернулась к Бирону и тихо сказала:

— Это смерть моя.

Она поклонилась солдатам и вышла. Императрица Анна Иоанновна действительно умерла через несколько дней.

Это касается вообще всех случаев, когда люди видели призраки самих себя. Появление таких призраков — явление вообще более распространенное, чем можно было бы ожидать. Свое привидение видел сэр Уильям Нейпир в 1860 году и вскоре умер. Видели свои привидения такие известные люди, как Гёте и Шелли, и тоже незадолго до смерти, так что такие привидения самих себя не случайно имеют мрачную репутацию вестников смерти.

Не буду вступать в спор, что же именно видели Гёте и Шелли — но в том-то и дело, что Анна Иоанновна была совсем не одна. Это не просто быличка, тут что-то иное. Ведь видели призрак буквально десятки человек, и маловероятно, чтобы все они разом и совсем одинаково бредили.

Беседу Великого князя Павла Петровича с Петром I я уже упоминал.

С Петром I встречался и его внук, Петр III. Если верить легенде, Петр предсказал потомку всякие ужасы, включая смерть от руки любовников его жены.

Опять же ни за что не поручусь, но ведь и в этих встречах Петр выступает как вестник несчастий, которые должны обрушиться на царствующую династию, носитель всевозможных ужасов. И стоит ли удивляться, что оба императора болели после встречи с дедом и прадедом и оба были убиты заговорщиками? Там, где речь заходит о Петре, ничего другого не следует и ожидать.

Именно в Петербурге и именно призраками царей судьба императорской династии и России предсказана на триста лет вперед, а продолжительность жизни и важные события в судьбе отдельных царей — с точностью чуть ли не до года. Самое простое — это отмахнуться от таких предсказаний, да вот беда — они «почему-то» сбываются.

Уже упоминалось, что Николай I неоднократно появлялся на Дворцовой площади. Происходит это всегда зимой, в метель. Первые встречи, насколько мне удалось установить, приходятся на 1870-е годы, и с тех пор происходят раз в несколько лет. Бывают годы «урожайные» на появление императора (в 1945 году он появлялся минимум три раза). Иногда не появляется подолгу (ни разу не видели в 1960-е годы).

Один мой знакомый выходил через служебный выход из Эрмитажа — на Дворцовую площадь. Стоял ноябрь 1979 года, метель, шел крупный снег. В нескольких метрах от здания ученому встретился человек в шинели странного покроя, с очень знакомым лицом. Мой знакомый никак не мог припомнить, кто это, но был уверен — это лицо он где-то уже видел. Почему-то у него появилось вдруг желание вытянуться по стойке «смирно», что он и сделал. Человек в шинели усмехнулся, приложил ладонь к своей фуражке…

Пройдя несколько шагов, ученый понял, кто это, резко повернулся… Императора Николая уже не было. Это очень типичное описание встречи: человек всегда бывает один, не сразу соображает, кого встретил, а иногда вообще не уверен, видел ли кого-нибудь.

Павла I нередко видят в Инженерном замке, особенно в полнолуние. По поводу этих встреч есть три версии. Одна, согласно которой император поднимается по парадной лестнице. Если с ним поздороваться, он вежливо кланяется и проходит дальше.

По второй версии, в 12 часов ночи в окне появляется тень императора со свечой в руке. Уже в XIX веке, когда уважения к призракам было побольше, говаривали — за тенью императора стоят курсанты Инженерной школы. Ведь с 1823 году в Михайловском замке разместилась Инженерная школа, и с тех пор сам замок стал называться Инженерным. А курсанты — люди веселые, что тут греха таить. Вполне могли и пошалить эти курсанты.

По третьей версии императора не столько видно, сколько слышно: звучат шаги, шорох одежды, виден неясный силуэт в треуголке. Заметив присутствие призрака, нужно громко сказать:

— Здравствуйте, Ваше императорское величество.

И тогда призрак исчезает.

Несколько раз сообщалось и о появлении призрака Павла I в Павловском замке в Павловске. Признаки появления Императора такие же, как и в Инженерном замке.

Николай II несколько раз появился в Эрмитаже. Тень императора проходила по галереям вечером, когда посетители из музея уже ушли. А сотрудники соответственно еще присутствуют. И могут видеть, как ступает император по паркету — бесшумно, как и подобает привидению. Ходил слух, что призрак появился после того, как утвердили план перезахоронения останков. Как будто призрак исчез после того, как останки и правда перезахоронили.

Екатерину II и даже почему-то цесаревича Алексея видели гуляющими по набережной Мойки и вдоль Петропавловской крепости — в сторону Кронверкской.

Интересно, что в Москве нет никакой традиции встречаться с царями и с их приближенными. Нет рассказов о таких встречах. Среди русских царей есть такие монстры, как Иван IV, в сравнении с которым даже Петр кажется порой невинным младенцем. Петр, по крайней мере, не жарил публично своих подданных на сковородах и не скармливал медведям надоевших любовниц. Казалось бы, Александровская слобода — ну самое место для целой вереницы жутчайших призраков — от призраков замученных до призраков самого царя. Но есть только одна история про встречу с такими призраками. В этой истории в двери одного геологического учреждения ночью раздается стук. Вахтер выглядывает в смотровое окошко и видит: «Стоит такой… Кафтан синий… В бурых пятнах… Бородища рыжая!!! Всклокоченная!!! В руках топор, а с топора-то капает…»

Но это видение Малюты Скуратова — единственное, и к тому же я лично знаю человека, который эту историю придумал.

Под Кремлем на многие километры тянутся подземные ходы, и в этих мрачных лабиринтах находят порой и замурованные скелеты. Где-то там, очень может быть, таится спрятанная библиотека Ивана Грозного. Спорить не буду — существует ли библиотека, главное — есть эта система подземных ходов. А вот историй о явлении чего-то потустороннего в этих подземельях — не было и нет!

Петербург в сравнении с Москвой проигрывает: ни таких подземелий в нем нет, ни места, сравнимого по своей репутации с Александровской слободой. Но в Петербурге трудно назвать российского императора, призрак которого не видели бы хоть когда-то. Как будто никому не являлись императоры Александр II и Александр III. Почему именно эти два исключения — не ведаю.

Привидения рангом поменьше

Интересно, что никто никогда не видел призраков членов некоторых семей — например, князей Голицыных или графов Орловых. При том, что Голицыны сыграли в русской истории роль, сравнимую с ролью Романовых, а самые знаменитые из Орловых, Григорий и Алексей, казалось бы, очень «подходящие» «кандидаты» в привидения. Но нет их, что тут поделаешь!

Из наиболее знаменитых приближенных царей, появляющихся в Петербурге, можно назвать царевича Алексея и Гавриила Романовича Державина.

Царевич Алексей появляется иногда в Петропавловской крепости: на камнях равелина вдруг проявляется тень юноши, идущего с низко опущенной головой. Волосы длинные. Регулярности в появлении призрака нет никакой.

Гавриил Державин появляется в своем бывшем доме. В этом доме долгое время находился театр. Его сотрудники рассказывали о появлениях призрака, похожих на признаки появления Павла I в Инженерном замке. Иногда на столах перемещались предметы, и было ощущение, что кто-то сознательно их переносит.

В Петербурге вообще ходило и ходит очень много историй, которые и проверить трудно и которые в то же время вызывают невольное доверие: очень уж серьезные люди и очень уж просто рассказывают их.

Родственница Дельвига, Екатерина Гавриловна Левашева, рассказывала, что у ее мужа с Дельвигом был уговор: тот, кто первый умрет, должен явиться другому, чтобы показать: загробная жизнь существует. Спустя семь лет Дельвиг умер, а еще через год после своей смерти, в 12 часов ночи вошел в кабинет Левашева, сел в кресло, и так же не сказав ни слова, удалился.

Таких историй из XIX века и эпохи Серебряного века можно привести довольно много.

Худородные привидения

По сравнению с царями и императорами петербургские литераторы и ученые видятся чем-то совершенно незначительным — так себе, верхушка третьего сословия. Но и в их числе очень много персонажей… ну, будем считать, что городского фольклора. Иногда такими «персонажами» становятся личности уж вовсе незначительные, непонятно за какие заслуги возведенные в ранг привидений. Скажем, в 1970-е рассказывали о призраках совсем незначительных чиновников, которые выходили из стен в здании Сената (там располагался городской архив). По одним сведениям, призрак имел неприятные очертания расплывающейся белой колонны или кокона и медленно плыл из стены в стену.

По другим рассказам, это был прозрачно-серый, но превосходно различимый призрак чиновника в вицмундире и с гусиным пером за ухом. Призрак заглядывал в комнату, с четверть минуты стоял и смотрел… и исчезал. Видели его по два и по три человека одновременно.

В 1978 году один юноша-студент ждал свою девушку. Он стоял у перил Университетской набережной, напротив корпуса филологического и восточного факультетов. Было часов 8 вечера, начало мая, пасмурный день, сумерки. Какой-то пожилой человек попросил у парня прикурить. Юноша протянул ему коробок спичек, и все припоминал — где он видел это лицо?! Пожилой человек прикурил, вежливо кивнул и удалился… Только тогда парень сообразил: ведь портрет этого человека висит в университете! Это же Дмитрий Менделеев!

Галлюцинация? Возможно. Но такие же галлюцинации в разное время случились и еще с двумя студентами и сотрудниками университета. Вращаясь преимущественно в среде ученых, я несколько раз получал сообщения о встречах с давно умершими людьми, включая такого твердокаменного материалиста, как Павлов. Иван Петрович вел себя агрессивно и даже замахнулся ланцетом на любимую болонку одной сотрудницы университета.

Если вам так удобнее — считайте, что это все странности нервных людей, а «на самом деле» никто и никого не видел. Пусть глотают касторку и валерьянку, все пройдет.

Но в том-то и дело, что такие истории ходят из поколения в поколение и рассказывают их, как правило, в семейно-дружеском кругу, доверенным лицам. Никакого шума, помпы, никакого привлечения внимания. Некоторые люди даже стеснялись, что они «что-то видели». Иных людей это серьезно мучило, потому что сам факт встречи с привидением разрушал их картину мира, заставлял ставить под сомнение привычный, официальный и в эти годы практически поголовный «материализм». По крайней мере, в среде ученых сомневаться в основах материалистического видения мира было неприлично, да и небезопасно. Опасность исходила вовсе не от властей, а от самих коллег-ученых. Прослыть в их среде вруном или чудаком означало поставить под сомнение профессиональную карьеру.

Но истории такого рода время от времени рассказывались! В 1992 году, как водится, в пурге и в метели, одну мою петербургскую знакомую чуть не задавил налетевший сзади, из-под арки Главного штаба, странный экипаж — как бы покрытый клепаными металлическими плитами грузовик с торчащим из-за плит стволом. Кто-то высовывался из люка, и женщина на мгновение встретилась с безумно горящими глазами стоявшего в броневике. Этот, с безумными глазами, что-то кричал, совал в пространство руку, но звук уносило метелью. Уже придя домой, моя знакомая сообразила, что только что мимо нее пронесся Троцкий. Со мной девушка поделилась только по одной причине: знала, что я не подниму ее на смех и не стану трепать языком.

Это идет речь о сообщениях про «исторические» призраки. Что же касается призраков людей, занимавших при жизни более скромное положение, то они встречаются значительно чаще.

В XVIII веке рассказывали о встречах с призраками замученных Бироном людей. Призраки встречались на месте палат Бирона. Скажем, женщина с окровавленными плечами с криком перебегала Невский проспект перед идущими экипажами.

Из жизни современного Петербурга расскажу только один такой случай.

В 1987 году несколько обормотов, договорившись со знакомыми милиционерами из охраны, пошли пьянствовать во дворец Меншикова. Среди всего прочего, они решили покататься на навощенных полах: разгонялись в одних носках и ехали по полу огромных залов. По словам одного из участников событий, прямо из стены зала к ним вышел «такой маленький, с грубой рожей, с волосьями на голове…»

— В парике?

— Ну… В парике…

И этот маленький, с грубой рожей, длинной тростью разогнал хулиганов (включая и милицию).

— Это Меншиков был?

— Нет, лицо незнакомое…

Кто был этот решительный и эксцентричный сторож, взявшийся своими силами напугать безобразников, — не решаюсь судить однозначно. Но история была, и здоровенные синяки на головах протрезвевших идиотов видел собственными глазами.

В любом городе мира привидение — скорее исключение из правила, и исключение редкое. А в Петербурге иногда кажется, что любой видный житель города автоматически становится призраком и в объяснении нуждаются скорее обратные случаи: ну почему этот человек призраком так и не стал?!

Что бы все это значило?

Конечно же, я очень хорошо знаю, не хуже читателей — никаких привидений не бывает. Неужели читатель мог подумать, что я пытаюсь всерьез рассказывать ему про призраки Анны Иоанновны, Петра или Менделеева?! Ну что вы! Как вы могли так подумать!

В привидения, как известно, верит только сиволапое мужичье. Вот, например, в роду герцогов Норфолкских есть такое поверье: если роду или всей Британии грозит несчастье, предки современных Норфолков появляются и сообщают об опасности. Последний раз они появлялись в 1938 году и буквально умоляли не подписывать Мюнхенское соглашение, пугая ужасными последствиями. Как известно, Мюнхенское соглашение было подписано, Британия и Франция развязали руки Гитлеру для захвата Судетской области Чехословакии, Гитлер уверился в своей безнаказанности, и мировая война стала практически неотвратимой…

Почему тогда не послушались призраков, я не могу сказать. Может быть, Норфолки просто не пользовались нужным влиянием, а убедить других людей в серьезности предупреждения не удалось. Может быть, потомки отмахнулись от предков — мол, старые дураки, много они понимают. Или постеснялись вообще говорить с посторонними людьми о всякой мистической чуши… не знаю.

Но, конечно же, мой читатель — это не вонючее мужичье в лаптях и в армяке! Несомненно, мой читатель — интеллигентный человек, не то что эти герцоги Норфолкские. Я обращался, конечно же, к читателю просвещенному. К тому, кто и сам точно знает, что в мире может быть, а чего быть ни в коем случае не может.

Ясное дело — у всех, кто видел Анну Иоанновну, попросту начались галлюцинации (включая и солдат, стоявших на посту). Все, кто видел Николая I или Павла, — мерзкие лжецы и пройдохи, которым хочется любой ценой угодить на первые страницы газет.

Но тут я позволю себе утверждение: в самой планировке и в самой истории Петербурга есть черты, которые делают его идеальным «городом привидений». Городом, в котором людям просто не могут не мерещиться те, кто жил раньше в этом городе… Независимо от того, бывают привидения или нет.

В представлении жителя Москвы, других городов России Петербург и по сей день — воплощение европейской застройки. Он — «русская Европа», и в нем все, «как в Европе». Но это — глубокая ошибка.

Европейские города росли исторически, постепенно — в точности как и русские. Мало того что они в основном меньше, теснее Петербурга. В них (тоже в точности как в Москве или в Рязани) есть кривые тесные улочки, тупички, и уж, конечно, есть кварталы разновременной застройки. Многие европейцы (например, Проспер Мериме) считали Рим особенно красивым потому, что в нем могут рядом стоять здания, сооружение которых разделяют века и даже тысячелетия. Возможно, это и красиво, но на петербуржцев обычно не производит впечатления: очень уж далеко от привычного. У Петербурга другая эстетика.

Рассказывать себе и другим про Петербург как типично европейский город, было легко лет двадцать назад: тогда в СССР правили хорошие люди, коммунисты. Они хотели, чтобы все жили так же хорошо, как в Советском Союзе, и потому готовились к войне за мировое господство. Ни на что больше денег им, естественно, не хватало, и большинство жителей Петербурга, Москвы, а уж тем более провинции могли только мечтать о том, чтобы поехать за границу.

Сейчас, когда злые «демократы» продали нас всех американцам, многие россияне смогли выехать из страны, посмотреть мир. Выдумывать, как обстоит дело в Европе, стало несравненно труднее, и очень интересна реакция россиян уже не на воображаемые, на реальные европейские города. Москвичи и жители провинциальных городов России с удивлением обнаруживают, что во многих отношениях их города — и есть Европа. А они-то думали…

Питерцы же как раз «не узнают» европейского родства: и знаменитые европейские города «оказались» очень уж маленькими и тесными, и планировка непривычная. Улицы узкие, кривые, здания разновременные… Это что, Европа?! Это какая-то Москва, а не Европа! Вот мы — это и правда Европа…

Петербург строился быстро; по историческим меркам — мгновенно. Строился так, как если бы на его месте ничего не было. И потому возник город, во-первых, очень одностильной, одновременной постройки. Практически нигде нет такой выдержанности огромных архитектурных ансамблей. Во-вторых, Петербург — на редкость «регулярный» город. Город, в котором идея власти человека над неосмысленной природой выражена с колоссальной силой.

Выразить ее пытались и в других местах, но у европейцев не хватало места, пустого пространства, чтобы построить целый город по геометрическому плану. Если же перестраивать уже существующий город, такого эффекта не получалось. В XVII веке во Франции несколько городов возвели «регулярно» — Нанси, Легхорн, Шарльвилль. Сделать это помогли грандиозные пожары, уничтожившие большую часть городской застройки. Города эти, прямо скажем, не первые во Франции ни по численности населения, ни по значению; скорее так, провинциальные городки. Но и этим городкам далеко до Петербурга по регулярности.

Сравниться в этом плане с Петербургом может разве что Версаль — причем не город, а сам дворцово-парковый комплекс. С Версалем и связаны некоторые эффекты, очень похожие на эффекты жизни в Петербурге и совершенно отсутствующие в менее регулярных городах. Но весь версальский дворцово-парковый комплекс — порядка 6000 гектаров; с ним вполне сравнимы по размерам комплексы в Павловске, Царском Селе или в Петродворце. А петербургская городская агломерация занимает площадь больше 1400 квадратных километров. Приближение к огромному и сверхрегулярному Петербургу заметно уже на подъездах — на поезде, на автомобиле. Появляются такие ровные, по ниточке проведенные каналы, километрами тянутся такие же ровные лесополосы, что сразу же становится ясно — Петербург близко. Эту регулярность организации земли петербуржец узнает из окна вагона задолго до того, как покажется сам Петербург.

Из этой одновременности и регулярности сразу же вытекают два результата. Один из них — это театральность.

Театральность

Ю.М. Лотман первым предположил, что быстрота возведения ансамбля Санкт-Петербурга превратила его в своего рода «сцену» и что «театральность» петербургской культуры — очень важный ее элемент. Действительно, Санкт-Петербург и задумали, и возвели как некий «взгляд» на Россию — и с периферии самой России, и из Европы.

Естественно, на Петербург можно смотреть и из Европы (то есть он — Россия в Европе), и из России — тогда он Европа в России. Для петербургского периода нашей истории вообще характерна неопределенность позиции: откуда смотреть. Ведь и славянофилы, и западники — чистейшей воды теоретики, смотрящие на свой предмет «со стороны». «Западник» Белинский совершенно не знал реальной Европы и, по сути дела, совершенно ею не интересовался. «Запад» был для него отвлеченным понятием, той «умственной точкой», из которой Белинский смотрел на Россию.

Точно так же и славянофилы — Самарин, до семи лет не говоривший по-русски; братья Киреевские, учившиеся в Германии, не знали реальной крестьянской России. В лучшем случае они хотели ее знать, искренне исповедовали воссоединение народа, распавшегося почти что на разные нации. Но «славянство» оставалось для них отвлеченной идеей. Опять же — некой точкой, из которой можно посмотреть и на Европу, и на допетровскую Русь, и на современную им Российскую империю.

Это, конечно, не чисто петербургское явление — но не будь Петербурга, и общественная жизнь России XVIII–XIX веков была бы иной. Ведь Петербург — и как столица, и как город, сверхзначимый для всей российской культуры этого времени, задавал тон, определял духовную жизнь империи в эти два века. А славянофилы и западники во многом — порождения петербургской культуры.

Петербург не имеет точки зрения о самом себе — в том числе из-за эксцентрического положения в пространстве. Петербург — это огромная сцена, на которой играют — и для Европы, и для России. Через эту игру постигают и самих себя.

Одновременная однотипная застройка Петербурга создает ощущение огромной декорации. За кулисами идет своя жизнь, важная в основном для того, чтобы «работала» главная «сцена». Эти кулисы: районы, где живут мещане, купцы, мелкие чиновники; позднее — и рабочие кварталы. Впрочем, кулисы — это и черные ходы, кухни, дворницкие, комнаты прислуги, служебные помещения рестораций. Территориально они находятся в той же части города, что и «сцена» — но существуют только для того, чтобы поддерживать «сцену».

В Петербурге как бы постоянно присутствует зритель: тот, кто наблюдает за его жизнью. А если так — то и сама жизнь в Петербурге становится как бы игрой, исполнением роли. С точки зрения «сцены» важно только то, что происходит на ней. Кулис как бы не существует, и само напоминание о них звучит неприлично. То-то петербургское общество так ополчилось на Крестовского с его «Петербургскими тайнами». То-то оно было так шокировано и поражено описанием трущоб у Достоевского.

Если же смотреть из-за кулис — сразу становится видна условность, даже ходульность персонажей, их «удаленность от жизни», чужеродность и так далее. То-то и Гоголю, и Белинскому (при всех различиях между ними), выглянувшим из-за кулис, Петербург казался таким невыразимо фальшивым и нелепо-напыщенным.

Так формируется еще одно пограничье Петербурга — между кулисами и «сценой».

Чувство зрителя — того, кого не надо замечать, но кто присутствует и все видит, оценивает — пронизывает все официальные церемонии. Никто в Петербурге «сцены» никогда не забывал и не забывает: на нас смотрит Европа! Нас видит Россия!

Очень интересное наблюдение сделал маркиз де Кюстин — и я очень прошу читателя об одолжении: выслушать его мнение независимо от того, как он относится к де Кюстину. Если Вам угодно — пусть маркиз будет последняя сволочь, русофоб и злобный, отвратительный тип. На здоровье. Но давайте послушаем, пока не отравляя самих себя ни его, ни своей доморощенной злобой.

Итак: «Заметно, что император не может ни на мгновение забыть ни кто он, ни постоянно привлекаемого им внимания. Он непрерывно позирует. Из этого вытекает, что он никогда не бывает естественным, даже когда он искренен. Лицо его имеет три выражения, из которых ни одно не являет просто доброты. Наиболее привычно ему выражение суровости. Другое — более редкое… выражение торжественности, третье — вежливость… Можно говорить о масках, которые он одевает и снимает по своему желанию. Я сказал бы, что император всегда при исполнении своей роли и что он исполняет ее как великий артист… Отсутствие свободы отражается на всем вплоть до лица самодержца: он имеет много масок, но не имеет лица. Вы ищете человека? Перед вами всегда император»[148].

Разумеется, «сцена» может быть не только политической или придворной. «Сцена» возникает везде, где есть официальный Петербург — чиновничий, научный, музыкальный, религиозный… главное, чтобы официальный.

Но если в Петербурге все, начиная с императора, все время играют (пусть даже играют самих себя), — это ведь касается каждого поколения. Актеры меняются по мере того, как идут годы, но получается — эта сцена как бы наполняется все новыми и новыми актерами. Культурная память Петербурга полна воспоминаниями о тех, кто играл здесь же до нынешних актеров. Вот по этим самым камням проходил Пушкин. Вот на это самое место парапета Невы опирался его зад (судя по его же собственным рисункам). В этой самой аудитории и чуть ли не с той же кафедры выступал Менделеев… И так далее.

Стоит ли удивляться — люди порой видят тех, чьими призраками буквально наполнен воздух Петербурга? Призраками — в данном случае уже в переносном смысле. Здесь призраки — это те, о ком знают люди и кого легко могут представить на практически не изменившихся улицах и площадях.

Ведь актеры-то — людишки временные, а вот сцена остается неизменной.

Вечное присутствие эпохи

«Мгновенно» возникшая, однотипная, петербургская архитектура создает еще один удивительный эффект — эффект вечного присутствия петербургского периода русской истории.

В любом другом городе житель или приезжий поставлен перед самой городской историей, воплощенной в камне. В Москве вы проходите мимо церковки XV века, видите дом сталинского модерна 1920-х годов, упираетесь в псевдоклассицизм дворянской усадьбы начала XIX века, стоящей рядом с пятиэтажкой 1950-х годов… Таковы Волхонка, Моховая, Неглинная… большинство улиц и улочек в старой части города. В Москве динамика городской среды очевидна; она видна как раз потому, что все градостроительные периоды и культурно-исторические эпохи причудливо перемешаны. Все периоды представлены, но каждый из них представлен небольшим числом объектов. Он не погружает в себя, не заставляет думать о себе, не подчиняет себе настоящее.

Не таков Петербург. В центре города мы попадаем в огромный ансамбль почти двухсотлетней давности. В тот самый Петербург, который возник в конце XVIII — начале XIX веков. Любой современный житель города или приезжий поставлен перед этим — каким угодно, но только не современным городом.

(Вот еще один контраст Петербурга — между современностью и этим историческим ансамблем.)

В Петербурге вообще очень хорошо видно — какой она была, Российская империя. Не сусально-пряничная «матушка-Русь», не идиллическая «Россия, которую мы потеряли» — а реальная, и далеко не бесконфликтная Россия XIX века. С царем и народовольцами, купцами и монахами, поражающими Европу учеными и грязными юродивыми, вычесывающими на паперти вшей. Этот «дух России» через городской ансамбль очень хорошо передается всякому, имеющему хоть подобие души и мозгов.

Тем самым современный человек поставлен и перед теми, кто населял город века и поколения назад. То, что очень легко представить себе; то, что просто напрашивается всей городской обстановкой, люди запросто могут вообразить. Даже не сознательно смоделировать, а просто увидеть в экстремальной обстановке (туман, метель, ночь в старинном замке) то, о чем думается. И присутствие чего подсознательно ощущается.

Грубо говоря: петербуржцы видели, видят и будут видеть героев петербургского периода русской истории. Это происходило, происходит и будет происходить независимо от того, существуют ли привидения.

Вот и все.

Продолжают ли «действовать» эти особенности города: его «театральность», вечное присутствие прошлого? Несомненно! Современные люди — актеры на тех же подмостках. Сама сцена усложняется с каждым поколением, потому что новые актеры просто добавляются к старым. Человеку каждого нового поколения все труднее «попасть в привидения», потому что нужно сделать все больше, чтобы попасть в актуальную память потомков.

Но у ныне живущих поколений и возможностей стать городским привидением гораздо больше, нежели раньше, — ведь сегодня образованных людей в десятки раз больше, чем было в начале XX века, и в сотни раз больше, чем было в начале XIX.

В народном творчестве Петербург всю свою историю «наполняется» персонажами, хоть каким-то образом с ней связанными, и весь XX век шло пополнение «списка» этих персонажей. Я бы осмелился утверждать, что Петербург на рубеже третьего тысячелетия остается самым «привиденческим» городом России и быстро «отрывается» от других по числу связанных с ним историй. Ведь основные черты урочища никуда не исчезли, и Петербург продолжает порождать новые смыслы… в данном случае — новые призраки.

Даже мой куцый опыт позволяет утверждать — Петербург и в 1970–1990 годы оставался городом призраков и городом удивительных историй.

И сегодня, как и всю прежнюю историю Петербурга, в нем очень силен интерес к явлениям, над которыми никак не властен человек. Сильный, порой болезненный интерес к потустороннему заставляет домысливать и достраивать урочище, наполнять его новыми смыслами. И в то же время позволяет осознавать свою преемственность от живших ранее.

То есть урочище в данный момент продолжает и всегда будет «продуцировать» новые мифы и создавать новые привидения. В петербургском городском урочище неизбежно возникает городской фольклор вполне определенного типа, заданного особенностями этого урочища. Уверен, что «городом призраков» Петербург останется и в третьем тысячелетии. Каждая эпоха найдет свои способы использовать потенциал урочища и выдвинет героев и «героев», которых поместит в ее пространство.

Почему именно Петербург?

Давайте сделаем одно ненаучное, невероятное, неприличное предположение… Давайте предположим, что после смерти человека от него могут отделяться какие-то «энергоинформационные сущности». Не будем даже спорить о том, что это за сущности, какова их природа и так далее. Сделаем вполне спекулятивное, заведомо недоказуемое (и неопровержимое) предположение: они существуют.

Ведь и в этом случае Санкт-Петербург обречен стать самым богатым на привидения городом! Ведь Санкт-Петербург отвечает двум важнейшим требованиям к тому, чтобы такие «энергоинформационные сущности» появлялись в нем и задерживались надолго.

Одно из самых загадочных особенностей призраков — почему в роли призраков оказываются чаще всего представители верхов общества или связанные с ними люди?! Лично я вижу этому только две причины.

Первая состоит в том, что большинство населения всю историю и Европы, и России обитало в жилищах, не подходящих для появления привидений. Опыт, систематизация явления показывают: привидения чаще всего появляются в каменных домах и почему-то особенно сложенных из песчаника.

Деревянные жилища почему-то меньше способствуют появлению привидений. К тому же они, увы, совсем недолговечны.

Сооружения из песчаника, сложенные из камня с большим содержанием кварца, словно притягивают привидения. Англия — классическая страна призраков именно по этой причине. В ней очень много старинных зданий из такого камня. Одно из таких зданий расположено в городе Хайде, в английском графстве Чешир. Там стали ремонтировать одну из стен в старом доме, сложенном из песчаника, и в доме стала появляться женщина в платье викторианской эпохи. С окончанием ремонта привидение исчезло. Но когда владелец стал латать дыры в той же самой стене, он увидел, как по комнате движется та же самая женщина.

Вторая причина, которую я могу назвать, — это уровень развития личности человека. Разумеется, души людей не становятся другими из-за того, что эти люди образованны, умны или занимают в обществе престижное положение.

Но люди бывают умнее или глупее, одних обуревают сильные страсти, другие всю жизнь холодны, как брюхо лягушки. Душу можно развивать, упражнять, учить! Грубо говоря — душа у человека из «верхов» общества точно такова же, как и у человека из низов. Но чем более развита душа, чем она «крупнее», тем больше вероятность, что и после смерти человека «что-то» останется там, где он жил.

Я совершенно не настаиваю на этих двух объяснениях. Очень может быть, что все это — только неуклюжие самодельные догадки, и не более того, а истина лежит в каких-то совершенно иных причинах, которые я «благополучно» пропустил. Но мне не удалось установить никаких других причин, по которым высшие слои общества несравненно чаще порождают привидения, чем низы.

А если принять предположение — то становится понятным, почему в Петербурге призраков больше! Здесь всегда жило много не самых глупых и не самых бездуховных людей России. В том числе и не только из высших сфер. Когда умирал А.С. Пушкин — у его дома стояла толпа в несколько сотен человек, и большинство из них были дворники, прислуга, лакеи, разнорабочие, извозчики. В Петербурге и простонародье было грамотно и любило читать.

В Петербурге очень много мест, где люди с тонкой нервной организацией чувствуют себя несколько неуютно. С равным успехом можно сказать, что они просто психи и что они чувствуют присутствие каких-то иных сущностей. Но это все — объяснения факта. А сам факт вот таков — люди с тонкой нервной организацией в Петербурге чувствуют себя неуютно чаще, чем в других городах.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.