Глава 2. ОТ ПОПУЛЯРНОГО ЛИДЕРА ДО ИГРОКА С СУДЬБОЙ

Глава 2. ОТ ПОПУЛЯРНОГО ЛИДЕРА ДО ИГРОКА С СУДЬБОЙ

Осенью 1933 года по предложению секретаря Гитлера Рудольфа Гесса, знавшего меня как журналиста, я вошел в окружение Гитлера. В то время меня потрясла одна вещь. Он говорил о своем приходе к власти как о чем-то давно решенном, хотя многим тогда это казалось невозможным, а мне, безусловно, удивительным. У самого же Гитлера конечное вознесение к власти не вызывало никаких сомнений. Например, он много лет разрабатывал подробнейшие планы строительства в Берлине, Мюнхене, Нюрнберге и других городах. Впоследствии эти планы успешно претворялись в жизнь. Строительство автобанов и искоренение безработицы стали последовательной политикой более чем на десять лет. Проекты, о которых он говорил, были делом мира и прогресса, а не войны и завоеваний. В те дни, когда он еще разъезжал из города в город, из одного населенного пункта в другой, как странствующий проповедник, он уже видел себя во главе правительства и осуществляющим свои планы.

Ему, несомненно, удалось в огромной мере передать веру в себя и свою миссию миллионам, слушавшим его речи на митингах. Во время экономического коллапса и национальной безнадежности эти новые идеи вдохновляли массы. Как газетчик, я присутствовал на очень многих подобных публичных мероприятиях. Когда я сейчас вспоминаю, что именно в мыслях Гитлера оказывало наиболее сильное влияние на слушателей, мне кажется, большую часть аплодисментов вызывали следующие идеи.

Гитлер говорил народу, что национальное возрождение возможно только социальными мерами, а социалистические цели могут быть достигнуты только на основе национализма. Национальной идеей, которую он проповедовал, было создание бесклассового общества, образование народных сообществ по признаку расовой принадлежности, уничтожение такого зла, как партийная система, и решение еврейской проблемы. Основополагающий принцип этого национального сообщества выражал лозунг «Общественное благо превыше блага отдельного человека». Во внешней политике его целью был пересмотр Версальского договора.

Социалистическая концепция, разработанная Гитлером, начиналась с вопроса: с помощью какого принципа может быть лучше всего достигнута социальная справедливость и гармония экономических интересов с учетом естественных различий между людьми? Ответ Гитлера был следующим: наиболее справедливое и успешное решение даст принцип социалистической эффективности, основанный на равных для всех условиях экономического соревнования. Следовательно, он требовал равных возможностей для всех, упразднения каких-либо классовых привилегий и привилегий по рождению, лишения состоятельных слоев общества преимущественного права на образование, ликвидации нетрудовых доходов, «подавления ростков материальной заинтересованности» и уничтожения золота, так как золото – «непродуктивный экономический фактор». В его экономической мысли труд, который, в свою очередь, порождает труд, заменяет золото; на смену капиталистическому интересу он выдвинул экономическую производительность труда человека. Гитлер также представил решение еврейского вопроса на основе гуманности. Речь не шла об уничтожении еврейской нации. Хотя он требовал сдерживания их «излишнего» влияния на правительство и экономику, евреям по-прежнему позволялось жить своей жизнью. Достаточно лишь упомянуть об отделении еврейской культуры при министерстве культуры рейха, юридически гарантировавшем евреям культурную жизнь. Я могу также вспомнить директивы рейхсминистру экономики, выпущенные в 1934 году и представленные широкой публике министром пропаганды Геббельсом. Эти директивы запрещали какое-либо вмешательство в экономическую деятельность евреев, пока те соблюдают законы государства.

Многие немцы, голосовавшие в те дни за Гитлера, одобряли не все его идеи и пункты программы. Одни отвергали его антисемитизм; другие считали неразумными его экономические затеи, но соглашались с другими пунктами национальной и социальной политики. Ввиду ситуации в Германии народ принял его программу в целом. Большинство тяготело к национальному сообществу и социалистическому «народному государству», предложенному Гитлером. Гитлер в то время заявлял, что его социалистическое народное государство озабочено внутренним развитием немецкой «народности», под которой он понимал расовую сущность немецкого народа; его не интересует империалистический экспансионизм. Он объявил о стремлении национал-социалистов к миру и ясно дал понять, что пересмотр Версальского договора должен быть достигнут с помощью переговоров.

30 января 1933 года президент фон Гинденбург назначил Гитлера канцлером Германии. Он оказался на новом перекрестке своего жизненного пути. Задолго до этого судьба подала ему недвусмысленный знак – 9 ноября 1923 года в Мюнхене была жестоко подавлена его попытка захватить власть. Гитлер урок усвоил и тотчас же решил впредь применять только легальные методы. После девяти лет борьбы эти методы привели его к цели. В 1933 году Гитлер вступил в новую фазу: он впервые вышел на мировую арену, обладая ответственным положением. Как только национал-социализм пришел к власти, немецкий народ провозгласил заинтересованность жить в согласии со всем миром, чтобы использовать и развивать позитивные, мирные элементы новой идеологии, предложенные ему Гитлером.

В то время я был твердо убежден, что национал-социалистическая Германия сможет жить в согласии с остальным миром. И так бы и было, если бы Гитлер с самого начала придерживался умеренности, сдерживал радикализм и если бы его пропаганда против неарийцев была объективна и выражала интересы других наций. Бесполезные провокационные демонстрации в Нюрнберге и других местах, призыв к терпимости к антисемитским эксцессам, а также тон и содержание «мировой пропаганды» Геббельса, выраженной в его демагогических выступлениях в берлинском Дворце спорта, не способствовали симпатиям иностранных государств к национал-социалистической Германии. Подобное поведение неизбежно предостерегало другие нации даже против положительных сторон национал-социализма. Бестактные оскорбления решительно настраивали весь мир против Германии сразу после 1933 года.

С того самого момента, как Гитлер переехал в здание канцелярии на Вильгельмштрассе и впервые вышел на международную арену, он столкнулся с необходимостью принять внутреннее решение. Я не знаю, понимал ли он это. Вероятно, в глубине души он уже его принял и решил следовать ему, а там будь что будет. Сегодня, когда события пришли к роковой развязке, мы твердо знаем, что в эти первые годы для того, чтобы установить дружеские отношения с миром, Гитлеру следовало повести национал-социалистическую Германию по другому пути. Но в то время я полагал, что в этом ему помешал революционный энтузиазм его последователей. Сегодня я понимаю, что ритм его собственной демонической натуры вел его к крайностям. Он в ярости поднялся против радикальных элементов, как в случае с Ремом[4], только из-за того, что те не склонились перед его волей и поэтому представляли для него опасность.

Когда Гитлер стал канцлером, в его манерах и привычках многое изменилось. Президентский дворец в то время перестраивался, поэтому в доме канцлера временно жил Гинденбург. Гитлер же переехал в квартиру на четвертом этаже здания канцелярии. Стоит отметить, что в эти первые месяцы Гитлер появлялся в своем кабинете ровно в десять часов утра. Позже, когда он стал ложиться спать между тремя и пятью часами утра, все изменилось. Во второй части этой книги я еще расскажу о его личных привычках.

В 1933 году Гитлер всю свою энергию употребил на борьбу с другими партиями и укрепление своей власти. Закон, предоставивший кабинету законодательную власть, и уничтожение остальных партий завершили этот этап. Поджог Рейхстага, который Гитлер использовал как предлог для политических арестов и демонстрации силы, был для него сюрпризом, вопреки тому, что полагали во многих кругах. Он считал его подарком судьбы и мгновенно воспользовался ситуацией, в чем был большим мастером. Весть о поджоге Рейхстага дошла до него поздно вечером. В сопровождении Геббельса он отправился в берлинский офис «Фелькишер беобахтер» и приказал остановить печать. Была выброшена передовица, а он сам составил редакционную статью, в которой требовал быстрых и решительных мер.

Захватив всю полноту власти, Гитлер тотчас же начал выполнять свои обещания в части экономических и социальных реформ. Народ был глубоко заинтересован в этих преобразованиях, тем более что, радикально разделавшись с внутренними оппонентами, Гитлер начал проводить политику служения воле народа. Он неоднократно выражал свою неприязнь к актам мести со стороны СА; в приказе, отданном Рему, он запретил излишества. Бывшим членам оппозиционных партий он открыл двери в национал-социалистическую партию и новое правительство при условии, что они выразят свою лояльность «народному сообществу». Почти всех лидеров этих партий он оставил на свободе.

До позднего лета 1933 года Гитлер подчинялся пожилому президенту, и Гинденбург оказывал на него ограничивающее влияние. Я полагаю, что старый фельдмаршал фон Гинденбург был единственным человеком в карьере Гитлера, с мнением которого он считался. Гинденбург имел на уме что-то определенное, когда обязал Гитлера, прежде чем назначить его канцлером, оставить на посту министра иностранных дел фон Нейрата. Когда Гинденбург навсегда закрыл глаза 2 августа 1934 года, он оставил фон Нейрата как политическое завещание. Действительное завещание, опубликованное фон Папеном после смерти Гинденбурга, с тех пор неоднократно называлось подделкой. Лично я полагаю, что этот слух лишен основания. Никто в окружении Гитлера не произнес ни слова по этому поводу. Я вспоминаю, как сразу же после смерти Гинденбурга пошли разговоры о неких мерах предосторожности, которые следовало принять, чтобы сохранить все посмертные бумаги президента. Но Гинденбург уже доверил свое скрепленное печатью завещание фон Папену. Если учесть отношения фон Папена с Гинденбургом, кажется невероятным, чтобы тот сочинил поддельное завещание или позволил Гитлеру опубликовать подделку.

Сам Гитлер описывал свои отношения с Гинденбургом вначале как холодные и неуверенные, а потом определенно сердечные. В ранние месяцы Гинденбург пользовался почти каждым совещанием, чтобы донести до него собственные желания или жалобы людей, считавших, что партия несправедливо обошлась с ними, и просил его вмешаться. Если Гитлер не мог доказать Гинденбургу необоснованность этих жалоб, он всегда исполнял желания президента. Вскоре в ходе их общения отношение Гинденбурга к Гитлеру настолько изменилось, что он стал рьяно защищать «своего канцлера» от враждебных членов консервативной партии, Гугенберга и Ольденбурга-Янушау. Гитлер с большим почтением относился к пожилому фельдмаршалу Первой мировой войны. Он неоднократно заявлял, что «очень любит «старого господина», который всегда называет его «мой дорогой канцлер».

В те восемнадцать месяцев, когда Гинденбург с Гитлером вместе вершили судьбы рейха, произошли два важнейших политических события. Они повлекли за собой последующие важные события в жизни Германии и создали напряженную обстановку во всем мире. Речь идет о выходе Германии из Лиги Наций и деле Рема.

Из выступлений Гитлера в то время следовало, что Гинденбург приветствовал выход Германии из Лиги, считая, что рейх должен быть свободен от ее решений. Именно в таком свете Гитлер представил этот шаг. Когда немецкие делегаты Лиги и немецкие журналисты, работавшие в Женеве, выразили сомнение в разумности такого решения, Гитлер жестоко оскорбил их, обвинив в том, что они подкуплены атмосферой Женевы. Несомненно, он уже тогда думал о перевооружении Германии, но это ни в коем случае не значит, что он планировал войну.

Учитывая воинственность Гитлера, объектом перевооружения можно было считать только немецкую армию. Именно здесь Гитлер резко расходился с Ремом, мечтавшим о вхождении в армию штурмовых отрядов СА, и в этом была причина кровавой расправы с Ремом. Рем чувствовал, что его и верных ему штурмовиков обошли, у них отняли завоевания революции. Но Гитлер в то время видел, что нападки на армию опасны для военного будущего Германии. Что в действительности планировал Рем, я так никогда и не выяснил. Гитлер заявлял, будто у него есть доказательства того, что Рем со своими ближайшими подчиненными готовили путч против армии и что вместе с Грегором Штрассером и Штрейхером они вели переговоры с иностранными государствами о совместном выступлении против Гитлера. Наблюдая весь ход чистки в курортном местечке Бад-Висзее на берегу озера Тегернзее и Мюнхене, я не верю, что обвинения Гитлера справедливы, во всяком случае не до такой степени, как он утверждал. Сегодня я скорее придерживаюсь мнения, что 30 июня 1934 года чудовищная сторона натуры Гитлера впервые вырвалась наружу и проявилась в полной мере. Ради будущего нации и чтобы, как выражался Гитлер, «сделать армию несокрушимой» и не компрометировать ее тайных планов, Гитлеру потребовались кровавые жертвы. В то время народ был удовлетворен; в его глазах грубое вмешательство Гитлера означало отказ от насилия и беззакония и безусловный конец революции.

Чтобы узаконить свои действия, Гитлер провозгласил себя «верховным судьей нации». У меня до сих пор стоит перед глазами картина, как утром 30 июня он входит в дом в Бад-Висзее, чтобы арестовать Рема. Огромными шагами он расхаживал перед лидером штурмовиков, вне себя от ярости, как какое-то высшее существо, само олицетворение правосудия. Несколько дней спустя Гинденбург вызвал его в свое поместье Нойдек для доклада по делу Рема и горячо одобрил быстрое подавление этого «бунта против армии», как назвал его старый президент. Позже – и это проливает некоторый свет на психологическое отношение Гитлера к политическим ситуациям – Гитлер неоднократно заявлял, что он твердо убежден, что Франция не оккупировала Рейнланд в первые месяцы после выхода Германии из Лиги Наций только потому, что французское правительство было хорошо информировано и рассчитывало, что путч Рема «уничтожит режим Гитлера».

После смерти Гинденбурга вопросом первостатейной важности стал для Гитлера Саарский плебисцит. Мирный и для Германии удачный результат плебисцита снова успокоил политическую атмосферу. Затем было заключено соглашение с Польшей о ненападении в течение десяти лет, яркое доказательство стремления Гитлера к миру. В это время его энергия была направлена на решение таких проблем, как безработица, оживление промышленности, улучшение условий труда и повышение общего благосостояния. До сих пор у него не было большого опыта в решении экономических проблем. Но по мере того как он погружался в них на практике и достиг ощутимых результатов, столь же ощутимо возросла и его уверенность в себе. Титул «фюрер», лидер, теперь казался ему полностью соответствующим уникальности его миссии. Сначала он принял официальный титул «фюрер и канцлер». Знаменательно, что по его же наущению титул «канцлер» постепенно выходил из официального употребления, и он представлялся публике только как «фюрер». В это же время был введен принцип беспрекословного подчинения Гитлеру членов партии, и все они должны были принести клятву в верности лично ему.

1935 и 1936 годы сыграли важнейшую роль в превращении Гитлера из домашнего реформатора и социалистического лидера в международного головореза и игрока с судьбами наций, каким он стал позже. В эти годы он успешно провел свой режим через первые, неуверенные этапы, вывел страну из Лиги Наций, укрепил абсолютистское правление и принялся искать новые земли для завоевания жизненного пространства. Эти успехи разогрели его авантюрный темперамент, и он прорвался сквозь внутренние заслоны на чувствительное поле международных отношений. В эти годы он в тесном сотрудничестве с «уполномоченным рейха по вопросам перевооружения» Риббентропом активно занялся перевооружением, которое позже было успешно произведено.

Точно неизвестно, были ли у Гитлера уже хорошо определившиеся политические планы, выходящие за рамки одного лишь перевооружения. Во всяком случае, если они и были, он их тщательно скрывал даже от своих ближайших соратников. Я узнал о перевооружении Рейнланда в марте 1936 года, на следующее утро после его начала, и это явилось для меня большим сюрпризом. Весь этот день Гитлер напряженно ждал реакции Парижа и Лондона. Он ждал двадцать четыре часа, сорок восемь часов. Когда никакой реакции не последовало, он вздохнул с облегчением. Позже он хвастал, что этот шаг доказал его мужество. Гитлер начал игру с высокой ставки и победил. Политическое будущее виделось ему в розовом свете.

С тех пор поведение Гитлера начало меняться. Он с гораздо меньшей готовностью принимал посетителей с политическими вопросами, если сам срочно не вызывал их. Гитлер даже умудрился возвести барьер между собой и своими соратниками. До его прихода к власти они имели возможность высказать несогласие с ним по политическим вопросам. Теперь же он строго настаивал на уважении к себе, как главе государства, и нарочно создавал такие ситуации, когда люди, которые видели его чаще всего и поэтому имели возможность влиять на него, не могли обсуждать политические темы. Гитлер не терпел возражений его идеям и всего, что бросало тень на его непогрешимость. Он пресекал любые попытки повлиять на его высшую волю. Он предпочитал говорить, а не слушать; быть молотом, а не наковальней.

С этого времени Гитлер стал уделять меньше внимания партии. Его личное участие в делах партии ограничивалось появлениями на больших публичных митингах в Мюнхене, Нюрнберге и других городах и речами, которые он регулярно произносил перед своей «старой гвардией». Когда руководители партии упрекали его за это, он ссылался на занятость государственными делами. Этот аргумент казался достаточно веским, но здесь было нечто большее. Гитлер перестал посвящать партию в политические и военные вопросы и уж тем более не давал руководителям партии возможности выразить свое мнение. Решения по партийным вопросам он доносил до руководства партии через Гесса, а позже через Бормана. Начиная с выхода из Лиги Наций и до самого горького конца войны все руководство партии – кроме тех, кто занимал высокие посты в правительстве, – узнавало обо всех значительных и судьбоносных событиях через радио и прессу, как любой обычный немец.

Так называемые совещания, которые Гитлер проводил с руководством партии два или три раза в год, все без исключения были для проформы. На таких встречах Гитлер хвастал своими триумфами, а в последние годы после серьезных военных поражений вселял в своих последователей мужество, представляя ситуацию в оптимистичном свете и намекая на будущие сенсационные успехи. Руководителям партии предоставлялось слово лишь для официального приветствия и выражения благодарности фюреру. Речи Гитлера на подобных совещаниях длились по нескольку часов. В них он, как правило, упрекал партийных руководителей, на которых поступали жалобы, за публичное поведение или частную жизнь. Вдохновленные победами или окрыленные надеждами после военных поражений, участники совещаний возвращались к своей работе. Так Гитлер влиял на них, но они не могли оказать на него никакого влияния.

Фактически Гитлер рассматривал партию только как средство достижения цели, а целью были высшие националистические задачи, которые он стремился осуществить. Он использовал партию, когда нуждался в ней, и пренебрегал ею, когда в ней не было необходимости, когда она становилась для него обузой. Сначала он нередко поговаривал об учреждении партийного сената как совещательного органа, но вскоре отказался от этой затеи. Возможно, уже в эти ранние годы видение Гитлера выходило за узкие пределы партийной программы; вероятно, он уже стремился к отдаленным целям. Какими бы они ни были, он держал их в тайне от партии и немецкого народа. Люди приветствовали мирную победу, которая позволила Германии начать работать над укреплением обороны страны; они были убеждены, что Гитлер имел в виду антиимпериалистические доктрины, которые провозглашал. Народ одобрял заключение англо-германского морского договора и искренне аплодировал французским спортсменам на Олимпийских играх в Берлине в 1936 году.

В июле 1936 года, когда Гитлер присутствовал на ежегодном музыкальном фестивале в Байрейте, из Испанского Марокко прибыли представители генерала Франко с письмом, в котором Франко просил о вооруженной помощи. Гитлер позвонил Герингу и тотчас же распорядился послать на помощь Франко отряды добровольцев. Эта просьба дала ему возможность испытать новое оружие. А в 1937 году на военных парадах начали показывать оружие, до сих пор тщательно скрываемое. Отношения с фашистской Италией, напряженные после восстания 1934 года в Австрии и угроз Муссолини послать войска через перевал Бреннер, в 1937 году стали меняться к лучшему.

Годы проходили быстро. Германия работала. В 1933 году Гитлер сказал: «Дайте мне четыре года». С тех пор он дал миллионам работу и хлеб, поднял уровень жизни в Германии. Почему народу было не верить ему? Люди, конечно, понимали, что Гитлер энергично перевооружает Германию. Они видели, что преобладающей причиной ликвидации безработицы являются военные заказы. Народ, конечно, понимал, что растущая внутренняя сила рейха чревата опасностями извне, но верил, что перевооружение ведется ради обороны. Более того, его личное благосостояние зависело от дальнейшего развития промышленности. И только небольшая группа специалистов была озабочена экономической и финансовой политикой Германии.

Гитлеровская теория диктаторской национальной экономики была основана на идее, что занятость порождает новую занятость. Развивающаяся экономика создает для себя новые рынки, потому что ее потребности возрастают, и наемные рабочие потребляют больше. Это, в свою очередь, стимулирует рост производства, дальнейшую занятость и дальнейшее потребление, пока производство достигнет максимума. Чтобы система государственных дотаций работала правильно, построенные заводы должны быть рентабельными, окупающими вложенные в них затраты государства. Гитлер создал занятость, заставил экономику работать, и она начала работать на полную мощность. Все ветви промышленности вошли в ритм гудящих моторов. Но оборонные заводы поглощали многие миллиарды, которые, несмотря на процветание и высокие налоги, не возвращались в государственную казну. До некоторой степени производство оружия может быть экономически оправданным в том смысле, что оно гарантирует стране безопасность и возможность мирного развития. Но если в стране военное производство занимает главенствующее положение по отношению к другим отраслям промышленности и если в мирное время в результате военных расходов правительственный долг возрастает настолько, что нарушается нормальный отток денег в казну в течение длительного времени, это уже серьезный повод для беспокойства. В предвоенные годы сложно было судить, действительно ли эти страхи обоснованны, или стремительно развивающаяся экономика Германии законным образом сдержит рост долга. Сегодня мы знаем, что Гитлер купил экономическое процветание ценой миллиардов правительственного долга – долга такого ошеломляющего, что перегруженная структура кредитов создала бы для него огромные трудности в будущие годы мира.

Не эта ли ситуация позже заставила Гитлера развязать войну? Сегодня многие, судя по логике последних событий, ответили бы на этот вопрос утвердительно. Я не могу зайти так далеко. Экономическое мышление было изначально чуждо Гитлеру. Он был политической фигурой, а не экономистом. В то время он ставил перед собой первоочередную задачу: «сбросить оковы Версальского договора». Ради этого он хотел создать первоклассную армию. Вся сила его воли была направлена именно на эту цель, и он считал ее достойной любых финансовых жертв. Гитлер слишком сильно презирал проблемы денег, чтобы бояться экономических последствий.

Я твердо убежден, что в то время он не планировал империалистическую войну против какой-либо другой нации. Им двигали внутренние силы, а не четкие планы. Внешнюю политику он вел без программы, подчиняясь, в сущности, патологическому ритму своей агрессивной натуры. Каждый рывок начинался наобум, успех увеличивал ритм и ярость этих рывков. В конце, когда он напал на Польшу, он поставил все на одну-единственную карту.

В начале 1938 года Гитлер внезапно произвел сенсационные изменения в руководстве армии и ведении внешней политики. Все это производилось под покровом тайны. Я видел, что произошло. Военный министр фон Бломберг, о котором Гитлер был очень высокого мнения, женился во второй раз. Гитлер был свидетелем на свадьбе. По личным причинам Бломберг вскоре столкнулся с альтернативой: развестись или уйти в отставку[5]. Бломберг отказался разводиться, и отставка стала неизбежной. Гитлер, чувствуя очень затруднительное положение по отношению к армии, решил уладить дело Бломберга скрытно, представив отставку Бломберга как часть крупной реорганизации. На смену многочисленным старым окружным командирам и генералам должны были прийти более молодые офицеры. Военное министерство было упразднено и заменено OKВ, Верховным главнокомандованием вермахта, возглавляемым Кейтелем, одним из немногих людей, умевших ладить с Гитлером.

К удивлению своих помощников, Гитлер вдруг объявил, что собирается включить в реорганизацию смену министров иностранных дел, чтобы как можно тщательнее скрыть дело Бломберга. Он как бы невзначай заметил, что таким образом убьет двух зайцев. Соперник министра иностранных дел фон Нейрата Риббентроп давно был одним из ближайших сподвижников Гитлера и разрабатывал вместе с ним все вопросы, касающиеся перевооружения. Именно Риббентроп заключил морской пакт с Англией. Он был отозван с поста посла в Лондоне и назначен министром иностранных дел. Нейрата назначили председателем Тайного кабинета. Позже я, к своему удивлению, узнал, что этот Тайный кабинет никогда не был учрежден. О его существовании свидетельствовала только табличка на двери комнаты в новой канцелярии; я сомневаюсь, что Нейрат когда-либо заходил в эту комнату.

Позже стало ясно, что за три с половиной года Гитлер полностью сбросил со счетов политическое завещание Гинденбурга.

Среди своего окружения сам Гитлер всегда утверждал, что эта бурная реорганизация в армии и министерстве иностранных дел имеет целью лишь пустить всем пыль в глаза и скрыть истинную причину отставки Бломберга. Сегодня не может быть никаких сомнений в том, что дело Бломберга стало одной из тех замечательных возможностей, которой Гитлер не преминул воспользоваться для достижения своих тайных целей. Вероятно, он чувствовал, что не за горами то время, когда ему придется направлять внешнюю политику к «высшей миссии нации». Отставка Бломберга была для него знаком судьбы. Он воспользовался ею для создания оберкоманды вермахта, сделав ее безличным военным инструментом, необходимым для беспрекословного выполнения его приказов. В это же время он объявил себя Верховным главнокомандующим вооруженными силами и приблизил к себе человека, который без малейших колебаний стал проводить внешнюю политику хозяина.

В конце февраля 1938 года позиции Гитлера укрепились настолько, чтобы принять решение относительно Австрии. С 1934 года австрийские национал-социалисты сидели по тюрьмам или жили в изгнании в рейхе. Австрия была родиной Гитлера, и он чувствовал по отношению к ней некоторые обязательства. Он хотел после долгого вынужденного бездействия, наконец, как он однажды выразился, заставить Шушнига «говорить по-немецки». Я не знаю точно, приглашал ли он Шушнига в Берхтесгаден перед тем, как задумал ввести войска в Австрию. Если и приглашал, то целью этого, безусловно, было произвести впечатление на Шушнига военной мощью Германии и убедить его изменить политический курс на тот, который совпадал бы с курсом рейха. По-моему, если бы Гитлер с самого начала замышлял вторжение в Австрию, подобный визит был бы излишним. Приказ войскам войти в Австрию был отдан только – судя по рассказам Гитлера – после того, как Шушниг не сдержал своих обещаний. Я впервые узнал о серьезном намерении Гитлера вторгнуться в Австрию, когда уже сидел в машине, и только тогда мне сказали, куда направляется наша автомобильная колонна.

Все прошедшие годы я наблюдал восторженное отношение народа к Гитлеру. Но демонстрации, когда он въезжал в Линц и Вену, были, пожалуй, самыми искренними из тех, что я видел. Если бы до вторжения в Австрию Гитлер не был убежден в своей высшей миссии спасителя нации, после столь бурного приема ему бы пришлось в этом убедиться.

Первые двадцать четыре часа после вторжения в Австрию Гитлер еще не думал об аншлюсе[6]. Боясь интервенции других сил, он хотел, чтобы австрийский президент Миклаш назначил национал-социалистическое правительство. На следующий день в полдень в «Вейнзингер-отеле» в Линце Гитлер прочел подготовленный мною отчет о реакции зарубежной прессы. Все зарубежные газеты представляли присоединение Австрии как уже свершившийся факт, и их беспокойство по этому поводу подало ему идею. Он спросил: почему бы на самом деле не произвести аннексию, в которой его уже обвинили? После нескольких часов колебаний он окончательно принял решение в пользу аншлюса, созвал специалистов-администраторов и приказал им подробно разработать процедуру вхождения Австрии в рейх. Это почти невероятно, но подобный исторический инцидент не единственный в карьере Гитлера. Иногда слух, пронесшийся в лживой прессе, наталкивал его на мысль сделать то, чего он делать не собирался. Поскольку я так часто передавал ему сводки новостей, у меня была полная возможность наблюдать психологическую сторону подобных случаев. Сообщение в газетах о его намерениях нередко подавало ему идею. Как ни странно, но это факт.

Когда Гитлер по радио сообщил немецкому народу о «величайшем достижении моей жизни: вхождении моей родины в рейх», он уже был опьянен успехом. Это чувство не покидало его несколько лет и служило важной мотивацией будущих действий.

Сразу же после аншлюса, в апреле 1938 года, Гитлер провел в рейхе всеобщие выборы. Это были последние выборы. Одобрение или неодобрение «возвращения Австрии в рейх» расценивалось как приятие или неприятие режима. Таким образом, Гитлер искусно воспользовался ситуацией, чтобы связать немецкий национализм и немецкое чувство патриотизма с собственной персоной. Эмоциональное одобрение народом решения исторического вопроса, который оставался нерешенным в течение нескольких столетий, не давало ему права требовать согласия народа на его дальнейшие жестокие политические игры и их ужасные последствия. Всенародная радость по поводу аншлюса казалась ему мандатом на претворение в жизнь его планов. Год спустя он выступил против других наций. Это было предательством веры немецкого народа; даже если предположить, что сам он искренне верил в национальную необходимость своих действий, он все равно виноват в предательстве.

События вокруг судетского кризиса поздним летом и осенью 1938 года теперь можно рассматривать как последнее усилие оппозиционных сил переговорами сдержать стремительное продвижение Гитлера и направить его необузданные силы в мирное русло.

В июле 1938 года Гитлер присутствовал на крупном спортивном фестивале в Бреслау (главном городе земли Нижняя Саксония). Неописуемая сцена, когда, проходя мимо трибуны, немецкие жители Судет буквально кричали Гитлеру, чтобы он их освободил, произвела на него неизгладимое впечатление. Он почувствовал, что народ поддерживает его планы вооруженного вторжения в Прагу.

Еще до того, как в критический момент вмешался Муссолини, до того, как Чемберлен и Даладье приехали в Мюнхен, фон Нейрат, Геринг и другие пытались хоть как-то повлиять на Гитлера. Его поддержал только Риббентроп. Риббентроп, уже будучи министром иностранных дел, во время вторжения в Австрию оставался в Лондоне. Было ясно, что он хочет воспользоваться судетским кризисом, чтобы заручиться благосклонностью фюрера. Немецкий народ неизменно был на стороне тех, кто пытался сохранить мир и сгладить ситуацию. Людей беспокоили частые визиты Чемберлена в Берхтесгаден, Годесберг и Мюнхен. В Мюнхене Даладье снискал спонтанные овации.

Гитлер праздновал триумф освободителя судетских немцев. Пока он был доволен. За час до отлета в Лондон Чемберлен неожиданно нанес визит Гитлеру в его личные апартаменты на втором этаже дома на Принц-регентенплац и попросил того подписать заявление о том, что Англия и Германия будут поддерживать мир. Гитлер подписал, но очень неохотно. Несколько минут спустя, когда Чемберлен ушел, он гневно обвинил британского премьер-министра в том, что тот приходил только с целью провести и обмануть его.

С тех пор как Риббентроп вернулся из Лондона, Гитлер проявлял активную неприязнь к Англии, резко контрастирующую с его прежним отношением. Я вспоминаю разговор, в котором Гитлер саркастически отозвался о преувеличенной ненависти Риббентропа к Англии. Но односторонние оценки Риббентропа вскоре возымели эффект. По мере того как Гитлер осознавал неприязненное отношение Англии к нему, он все больше поддавался англофобии Риббентропа. Все это время Гитлер стоял за чисто конструктивную, мирную политику, сглаживающую национальные противоречия. Но вместо того, чтобы воспользоваться находящимися в его распоряжении ресурсами для проведения этой политики, вместо того, чтобы оценить мир, подаренный ему премьер-министром Британской империи, Гитлер поддался опьянению успехами. Он поддался безумному порыву к политике силы; этот порыв становился сильнее политико-моральных сил его эго.

В начале ноября 1938 года в рейхе произошло событие, вызвавшее в обществе отрицательный резонанс, которое подавляющее большинство немцев сочло отвратительным и постыдным. В отместку за убийство советника посольства в Париже фон Рата в ночь с 9 на 10 ноября были подожжены синагоги и разгромлены еврейские магазины. Предполагалось, что это были спонтанные демонстрации протеста; но, как я узнал на следующий день, они были проведены по заранее намеченному плану. Подстрекательство к ним приписывают Геббельсу. На самом же деле всем руководил сам Гитлер – это была его личная спонтанная реакция на убийство. Он приказал Геббельсу провести эту акцию, а Геббельс передал приказ в СА, где вовсе не пришли в восторг от такого указания свыше. Омерзительный приказ, вызвавший серьезные сомнения в самой партии, был передан Геббельсу в ночь на 9 ноября в квартире Гитлера в Мюнхене. Мне стало известно из абсолютно достоверного источника, что Гитлер пришел в неописуемую ярость, когда офицеры, которым он доверял исполнение приказов, проявили признаки неповиновения. В этом безобразном случае, как и во многих других, народ не считал виноватым лично Гитлера. На самом же деле Гитлер был единственным вдохновителем этой оргии разрушения; именно он подстрекал безумное насилие, с которым она была выполнена, хотя вину с ним должны разделить и непосредственные исполнители этой акции.

Этот инцидент типичен для двуличной натуры Гитлера. До сих пор он позиционировал себя как человека, пекущегося только о благе нации; теперь же наружу выплеснулись тщательно скрываемые доселе разрушительные инстинкты. Этот человек, столько раз в речах обращавшийся к Провидению за помощью в достижении высших национальных целей, действовал как достойный ученик дьявола. Иного названия его поступку не придумаешь. Гитлер лично был инициатором антисемитизма. Он беспрестанно намекал на национальную необходимость антисемитской программы или яростно убеждал тех, кому эта идея не нравилась. Хотя эксперты по вопросам прессы отговаривали его, он закрыл сотни газет, в том числе, в конце концов, и «Франкфуртер цайтунг»[7], но, хотя я часто умолял его обуздать «Штюрмер», которую считал позором немецкой культуры, эта газета продолжала выходить по его личному приказу, хотя сам он вряд ли читал ее.

Поздней осенью и зимой 1938/39 года Гитлер посвятил себя строительству Западной стены, оригинального сооружения, разработанного им до мельчайших деталей. В то время я не знал, планировал ли он уже после международного решения судетского вопроса и гарантии территориальной неприкосновенности Чехословакии дальнейшие действия против Праги. Но в публичных и частных выступлениях Гитлера проскальзывали идеи, не имевшие ничего общего с его более ранними национальными и расовыми целями. Он начал оперировать терминами стратегии и геополитики. Образ Чехословакии, как пики, вонзенной в сердце Германии, и идея «применения силы ради порядка в Европе» стали все чаще появляться в его мыслях и аргументах. Гитлер отступал от своих прежних антиимпериалистических взглядов, но его все же сдерживали внутренние силы его двуличной натуры.

Уничтожение Чехословакии было роковым шагом, толкнувшим Гитлера на тропу войны. Заручившись молчаливым согласием президента Гаха, Гитлер придал военной оккупации видимость законности, чтобы предотвратить вмешательство стран-гарантов. Но сегодня ясно, что в душе Гитлер уже принял решение; его стремление к власти достигло своего апогея. Гитлер преодолел все запреты; он перешел Рубикон. Когда он вошел в Градчаны, замок в Праге, откуда когда-то правили немецкие императоры, он был всецело охвачен порывом еще более энергично двигаться от цели к цели, приведшим его к той точке, когда он уже не мог остановиться перед полным поражением[8].

События, стремительно следовавшие в те годы одно за другим, немало волновали все окружение Гитлера. Они ожидали гораздо более умеренного и спокойного развития. После каждой акции, после Австрии, после Судетской области, после Праги и Мемеля Гитлер клялся всем святым, что отныне настают пять лет спокойствия. Каждый раз создавалось впечатление, что он действительно намерен сделать это, но этот шаг дается ему слишком нелегко. Не успевало пройти и нескольких недель или месяцев, как им снова овладевала политическая неврастения, и он преподносил все новые сюрпризы. Он совершил опрометчивый и роковой шаг: в публичных речах в рейхстаге денонсировал англо-германский морской договор и германо-польский пакт о ненападении.

В решающий 1939 год Гитлер напоминал конденсатор высокого напряжения, который медленно заряжается до тех пор, пока не дойдет до той стадии, когда между контактами внезапно проскакивает искра. Он был похож на игрока в рулетку, который не может отойти от стола, потому что нашел систему, которая поможет ему сорвать банк. Когда переговоры с Польшей зашли в тупик, а Англия заявила о своем намерении гарантировать безопасность Польши, разум должен был бы остановить Гитлера. Все ожидали, что он пойдет на какой-нибудь компромисс. В Германии вряд ли кто-нибудь считал возможным, что Гитлер, пользующийся доверием народа, неоднократно доказавший свою политическую находчивость, вдруг перестанет контролировать ситуацию. Никто не верил, что дело дойдет до войны, так как сотрудничество с Англией с самого начала политической карьеры было одним из главных пунктов его программы. Победы, которые он одерживал с помощью дерзости и везения, все приписывали его мудрости как государственного деятеля. Даже сейчас, когда мы начинаем понимать характер Гитлера, кажется невероятной его политическая слепота, приведшая к войне с Англией и Францией. Любой простой немец в то время сказал бы, что конфликт с Британской империей неизбежно приведет ко Второй мировой войне, которая будет означать конец Германии. Это одна из великих загадок истории, обнаруживающая аномальную расщепленность разума Гитлера. Поставленный перед необходимостью принять решение, касающееся собственной судьбы, судьбы нации и всей Европы, любой человек на его месте призвал бы на помощь логику и трезво оценил ситуацию. Но, рискуя жизнью немецкой нации, Гитлер не собирался просить ничьих советов; в одиночку и деспотично он предпринял решительный шаг и поставил немецкий народ перед свершившимся фактом.

Мне не так много известно о подробностях дипломатических переговоров в Берлине и Варшаве перед началом войны. Я был лишь сторонним наблюдателем. В мае Гитлер в течение недели инспектировал подземные укрепления Западной стены. В июле после визита в Мемель он отправился на фестиваль в Байрейт. Здесь я устроил ему встречу с британским владельцем газеты лордом Кемсли.

Кемсли приехал в Германию по моему приглашению обсудить договор о широком обмене информацией между немецкими и британскими газетами. Согласно этому договору, мне надлежало перепечатывать статьи из английских газет во всей немецкой прессе, а Кемсли брал на себя те же обязательства по отношению к своим газетам. Идея проекта заключалась в том, чтобы ослабить существующую напряженность. Мне казалось, это углубит понимание между двумя нациями, и Кемсли идея пришлась по душе. Он с женой приехал в Германию, где мы быстро обсудили будущее сотрудничество. Гитлера я проинформировал об этом проекте незадолго до встречи с лордом Кемсли. Разговор с Кемсли происходил в моем присутствии в доме Вагнера, где Гитлер обычно останавливался, приезжая в Байрейт. В ходе разговора, продолжавшегося примерно час, Кемсли воспользовался возможностью и высказал надежду на поддержание мира в Европе. Меня поразило подчеркнутое самообладание Гитлера. Когда Кемсли возразил фюреру по какому-то вопросу, Гитлер с монотонной настойчивостью ответил, что все зависит от Англии. Тогда я счел это поведение тактическим шагом, чтобы повлиять на переговоры с британцами. Я думал, что встреча станет энергичным шагом к сохранению мира, поведение Гитлера меня разочаровало. Думаю, Кемсли испытывал те же чувства. События нескольких последующих недель объяснили мне причину необыкновенной сдержанности Гитлера. Сейчас я уверен, что Гитлер без всякого умысла отказался от сотрудничества. Согласно договору с лордом Кемсли, я написал первую статью для его газеты. Гитлер попросил дать ему прочесть ее прежде, чем она выйдет, и внес многочисленные изменения, придавшие статье «более твердую линию». Отослав статью лорду Кемсли, я ждал ответной статьи для немецкой прессы, но разразилась война, и нашему сотрудничеству пришел конец.

В то время я не знал о планах Гитлера относительно Польши. Гитлер намеревался нанести удар, если Польша не выполнит его требований и не прекратит преследования немцев, живущих на ее территории. Однако вовлекать в схватку Англию он не хотел. 28 августа должен был состояться решительный разговор между Гитлером и британским послом Хендерсоном.

В тот день, наблюдая, как машина Хендерсона проехала через огромные ворота в новую канцелярию, я четко осознал серьезность момента. Я придерживался твердого мнения, что нападение на Польшу будет искрой в пороховой бочке, которая зажжет мировой пожар; я видел, что на человечество надвигаются ужасы второй, еще более страшной войны, когда еще не совсем залечились раны первой. Я живо представил себе массивный круглый стол у короткой стены огромной комнаты новой канцелярии, где сейчас встретятся Гитлер и посол Англии. Гитлер, по обыкновению, будет смотреть в сад, где нередко прогуливался Бисмарк, погруженный в мысли о будущем рейха. Железный канцлер всегда был примером для Гитлера. Если Гитлер сейчас получит вдохновение свыше, думал я, пусть это будет на благо нашей нации и всего человечества.

Примерно через час с четвертью машина Хендерсона покинула канцелярию. Я пошел узнать, чем окончились переговоры. Люди перешептывались о провале. Очевидно, Англия повторила, что будет выполнять свои обязательства по отношению к Польше.

У всех сложилось впечатление: Риббентроп убедил Гитлера, что Англия не собирается воевать, а лишь блефует, чтобы расстроить планы Гитлера относительно захвата Польши. В ходе беседы с послом Гитлер упомянул о возможности компромисса путем создания коридора в Данциг по польской территории. Однако это предложение не было передано британскому послу в письменном виде, поэтому, как позже объяснил Хендерсон, Англия не ответила. Перед Гитлером встала дилемма. Очевидно, он не мог решиться поменять курс. Поэтому, несмотря на продолжающиеся переговоры, 1 сентября он отдал войскам приказ о переходе польской границы.

Удача улыбнулась ему. На сей раз он снова рискнул – и проскочил. Сорок восемь часов спустя Англия объявила войну. Кость была брошена – против него. Отныне судьба неумолимо вела его через горы и равнины в пропасть.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.