ПРИЛОЖЕНИЕ 1 СВИДЕТЕЛЬСТВО СОВРЕМЕННИКА О ВАНДАЛИЗМЕ КРЕСТОНОСЦЕВ В КОНСТАНТИНОПОЛЕ

ПРИЛОЖЕНИЕ 1

СВИДЕТЕЛЬСТВО СОВРЕМЕННИКА О ВАНДАЛИЗМЕ КРЕСТОНОСЦЕВ В КОНСТАНТИНОПОЛЕ

...И прежде всего латиняне показали то златолюбие, которое составляет отличительное свойство их народа, занявшись грабежом, дотоле невиданным в нашем славном городе. Так, разрыв захоронения императоров, погребенных в Героуме, сооруженном близ великолепного храма Учеников Иисуса Христа, они ограбили их все в ночное время и, попирая законы нравственности, расхитили все многочисленные украшения из золота, жемчуга и драгоценных каменьев, считавшиеся неприкосновенными.

Когда они обнаружили тело императора Юстиниана неповрежденным по истечении такого количества лет, то были немало изумлены; но это не спасло от их хищения драгоценностей, которые украшали погребенное тело. Поэтому справедливо говорили, что западные пришельцы не щадили ни живых, ни мертвых и что, начиная с Церкви и ее служителей, всех без различия заставили почувствовать зло своего нечестия. Вскоре они похитили из главного храма завесу, оценивавшуюся в несколько тысяч серебряных мин, украшенную богатым золотым шитьем. Но так как эти сокровища не могли насытить безмерной алчности сих варваров, то они бросились на медные статуи и предали их огню. Бронзовая Юнона, находившаяся на площади Константина, была разбита на куски и отослана на монетный двор для переплавки в монету; голову этой статуи с трудом довезли до места четыре пары волов. После Юноны опрокинули с пьедестала группу Париса и Венеры, изображавшую пастуха, подававшего богине яблоко раздора.

Кто без изумления мог смотреть на медную четырехгранную пирамиду, вышиной достигавшую самых высоких колонн? На ней изваяны были различные птицы, оглашающие весною воздух сладкими песнями, труды земледельцев, пастухи со свирелями, блеющие овцы и бегущие ягнята. Там море разливало волны свои и виднелись многочисленные рыбы, одни – свободно плывущие, другие – разрывающие сети. Нагие амуры боролись друг с другом, перебрасывались яблоками и предавались резвой веселости. Наверху сего памятника, оканчивавшегося острием, находилась фигура женщины, поворачивающаяся от ветра, подобно флюгеру, в разные стороны. И это произведение искусства, изумлявшее своей красотой, также было отдано ими в переплавку вместе с колоссальным всадником, стоявшим на площади Тавра и представлявшим героя в полном вооружении. Эта статуя, стоявшая на пьедестале в виде трапеции, по мнению некоторых, изображала Иисуса Навина, поскольку всадник простирал руку к заходящему солнцу, словно повелевал ему остановиться; большинство же полагало, что то был Беллерофонт, герой, рожденный и воспитанный в Пелопоннесе и сидящий на Пегасе, потому что конь был без узды, как обычно изображают Пегаса. Этот конь свободно попирал копытом землю и как на бегу, так и на лету не желал покоряться всаднику. Широко известное древнее предание утверждало, что под левой передней ногой коня скрывался человеческий лик, представляющий то ли венецианца, то ли болгарина или другого западного врага. Много трудились, чтобы эту ногу так укрепить и сделать столь твердой, чтобы скрытого под нею узнать было невозможно. Когда конь и всадник были разломаны на части и отправлены в плавильню, действительно нашлось изображение, спрятанное под ногою коня; это была фигура, задрапированная мантией, похожей на шерстяную; но латиняне, не заботясь о предсказаниях, ей приписываемых, и ее бросили в огонь. Множество других статуй, достойных удивления, находившихся на ипподроме, подверглись равной участи – были разрушены самими варварами, которые, не умея ценить прекрасного, превращали в деньги все эти произведения искусства, уничтожив памятники бесценные ради получения ничтожных денег. Они уничтожили Геркулеса, опиравшегося на короб, покрытый шкурой льва; голова этого зверя, хотя и бронзовая, была страшной, как настоящая и, казалось, вот-вот зарычит; она вызывала ужас у праздной толпы. Сам же герой сидел, не имея ни колчана, ни лука, ни палицы; он протягивал правые ногу и руку во всю их длину, левая же нога была согнута; опершись левым локтем на колено, он, с видом глубокой печали, склонял голову на ладонь. Казалось, он оплакивал свою судьбу и с негодованием помышлял о трудах, на кои осужден был Эрисфеем из ревности, а не по необходимости. Грудь и плечи его были широкие, волосы курчавые, бедра крепкие, руки жилистые, а рост точно такой, какой Лизимах по догадке мог дать истинному Геркулесу. Эта бронзовая статуя была его первым и последним произведением; Геркулес был так огромен, что шнурок, обмотанный вокруг его большого пальца, мог служить поясом взрослому человеку, а окружность его бедра равнялась человеческому росту. И такого-то Геркулеса не пощадили эти люди, отделившие храбрость от добродетелей с нею неразлучных, храбрость, которую они присвоили исключительно себе и которую ценили выше всего! Они похитили также статую вьючного осла, который представлен кричащим и погоняемым пастухом. Император Август приказал поставить его в Акциуме или греческом Никополе в память о том, как накануне битвы с Антонием, он встретил человека, ведущего осла, и, допросив его, получил нужные сведения. Равно не пощадили они статуи свиньи и волчицы, вскормивших своим молоком Ромула и Рема, и переплавили этот древний и драгоценный памятник народа римского в несколько медных монет. Точно так же уничтожили они изображение человека, сражавшегося со львом; нильского гиппопотама, чье туловище оканчивалось хвостом, покрытым чешуей; слона, шевелившего хоботом; сфинксов, верхняя часть которых изображала женщину редкой красоты, а нижняя походила на лютого зверя; сфинксы эти были тем более достойны удивления, что они казались в одно и то же время идущими и способными с легкостью летать, споря в скорости с птицами. Равным образом были истреблены: конь без узды, который поднимал уши и ржал; укрощенный вол, медленно бредущий; Сцилла, это древнее чудовище, до пояса – женщина, с длинной шеей, толстыми грудями и зверским видом; нижняя часть ее раздваивалась для производства тех животных, которые бросились на корабли Улисса и пожрали многих его спутников.

На ипподроме находился также медный орел, замечательный памятник волшебного искусства Аполлония Тианского. Когда этот художник прибыл в Византию, его просили прекратить нападения змей, беспокоивших ее жителей. Прибегнув к тайному искусству, коему он был научен демоном и людьми, посвященными в их таинства, он поставил на одной из колонн орла, на которого нельзя было смотреть не восхищаясь, и который, подобно сиренам, пением своим пленявших слушателей, легко останавливал прохожих, с удивлением его рассматривавших. Он простирал крылья, как бы желая улететь, но извивы змеи, которую держал он в когтях своих, препятствовали его усилиям. Змея протягивала голову как бы для того, чтобы достать крылья птицы; но усилия этой ядовитой гадины оставались бесплодными – пронзенная когтями орла, она теряла ярость свою, так что казалась скорее спящей, нежели борющейся, ибо она испускала последнее дыхание и яд ее умирал вместе с ней. Между тем орел с величавой осанкою, словно испуская победный клич, стремился поднять змею и увлечь ее в небо. Глядя на это, можно было сказать, что примером своей участи змея должна была изгнать прочих змей из Византии и побуждала их скрываться в норах. Но этому изваянию заставляло удивляться не только мною описанное: глазам зоркого зрителя сверх того ясно виделись двенадцать часов дня, обозначенные двенадцатью линиями на крыльях орла; впрочем, видно это было только в том случае, если тучи не закрывали солнца.

Что скажу о Елене, ее руках, что белее снега, ее прекрасных ножках и алебастровой шее? О Елене, которая подвигла всю Грецию против Трои, была виновницей разрушения этого города, которая от берегов троянских перенеслась к нильским и, наконец, оттуда вернулась в Лакедемон? Могла ли она укротить этих неумолимых людей, смягчить их железные сердца? Нет, она не имела этой силы. Но ее красота пленяла взоры каждого зрителя; великолепный наряд, хотя и бронзовый, располагал к неге, и во всем, до самого ее тюника, в покрывале, в повязке и красиво убранных волосах, казалось, дышало сладострастие. Тюник ее был соткан из нитей, тоньше нитей Арахны; ее покрывало было из превосходной ткани; повязка, украшавшая чело ее, блестела золотом и дорогими каменьями; распущенные волосы, колеблемые ветром, связаны были сзади и доходили до самых ног. Полуотверстые уста, подобно распустившейся розе, казалось, готовы были произнести сладкие слова, и милая улыбка, как бы встречавшая зрителя, не могла не наполнить его нежнейшим чувством. Но невозможно описать словами и передать потомству прелесть ее взора, искусно нарисованной дуги ее бровей и прелести, украшавшей все ее черты... Но я вижу, неизбежный рок осудил тебя на жертву племени, тебя, которой одно изображение возжигало пламя любви в смотревших на твои прелести. Может быть, эти потомки Энея осудили тебя на сожжение, чтобы отмстить за Илион, пожранный пламенем, которое зажгла твоя любовь? Нет, алчность к злату их обуявшая и побудившая везде истреблять превосходнейшие произведения искусства, не позволяет мне ни мыслить, ни писать о том. Вот все, что можно сказать о них: они оставляют жен своих, уступая их другим за несколько оболов; они беспрестанно занимаются грабежом и отважными играми, вооружаются друг против друга и дерутся между собой не с благоразумным и спокойным мужеством, а с неистовой лютостью и ожесточением; подвергают опасностям все, что имеют, для одной лишь победы, не исключая и юных жен, доставивших им удовольствие быть отцами, и даже собственную жизнь свою, сокровище столь драгоценное для всех других людей, которые для ее сохранения готовы на все решиться...

...На одной из колонн стояла статуя женщины необыкновенной красоты, представленная в самом цвете юности, заплетенные косы ее падали на плечи по обеим сторонам головы и были связаны сзади; она стояла невысоко, так что можно было дотянуться до нее рукою. В правой кисти руки, хотя рука ее ни на что не опиралась, она держала всадника за ногу его коня, и так легко, словно кубок вина. Всадник мужественной осанки, покрытый бронею, словно бы дышал войной. Конь поднял уши, как бы внимая звукам трубы, голова его была вздернута кверху; свирепый взгляд и пылкость, сверкавшие в очах его, показывали нетерпеливое устремление к бегу; ноги, закинутые в воздух, свидетельствовали о том же.

Подле этого изваяния, близ восточной границы ристалища, стояли статуи возниц, бывших примерами и образцами в искусстве ловко управлять колесницей. Казалось, движением рук своих они остерегали не отпускать вождей, приближаясь к финишу, но удерживать коней при повороте и живо действовать бичом, чтобы, как можно ближе держась границы, сбить неловкого соперника и этим лишить его преимущества, даже если бы у него были лучшие кони. Прибавлю только еще одну подробность, поскольку я не брался описывать всего. Особенно доставлял своим видом удовольствие и заслуживал удивления памятник, стоявший на каменном пьедестале и представлявший бронзового зверя, которого можно было бы принять за быка, если бы хвост его не был коротким и если бы, подобно египетскому Апису, он не имел длинного подгрудка и цельных копыт. В своих челюстях он сжимал, и как бы хотел удавить, другое животное, кожа которого вся покрыта была чешуею, столь иглистой, что хотя и медная, она могла бы уколоть того, кто бы к ней прикоснулся. Это животное почитали «василиском», а то, которое он ухватил зубами, «аспидом»; но большинство полагало, что первый зверь – бык с берегов Нила, а второй – крокодил. Я не берусь сказать, какое из этих двух мнений более достоверное; скажу только, что животные эти представляли дивную борьбу; они наносили друг другу жестокие удары то одерживая верх, то ослабевая, и каждое из них в одно и то же время казалось и победителем, и побежденным. Зверь, называемый многими василиском, весь вздулся от головы до ног, и яд, разлившийся по всему его телу, придавал ему зеленоватый цвет, вроде лягушечьего, словно цвет мертвенности. Он опирался на колени, взор его был томный; казалось, он потерял свою силу и мощность. Можно было бы даже подумать, что он уже умер, если бы не держался еще прямо и твердо на ногах. Другое животное, которое первый зверь держал в своей пасти, махало хвостом и широко раскрывало зев под усилиями зубов, кои сжимали и давили его. Казалось, оно всячески силилось вырваться из зубов и пасти его пожиравших; но безуспешно, ибо тело его находилось между челюстями, и зубы его врага пронзили его насквозь от спины и передних ног, до части тела, ближайшей к хвосту.

Так умирали они один от другого: борьба была взаимная, мщение обоюдное, победа равная и смерть общая. Заметим при этом случае, что не в одних лишь изображениях, и не только между лютыми зверями видим мы существа свирепые и гибельные, взаимно себя таким образом умерщвляющие; но весьма часто видим также, как народы, пришедшие воевать с нами, гибли во взаимной вражде, терзая друг друга, и погибли по воле Иисуса Христа, который рассеивает народы, жаждущие войны, не терпит кровопролития и дает праведному попрать и аспида, и василиска, и льва, и дракона.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.