Система наказаний

Система наказаний

Система наказаний предусматривала шесть основных видов: 1) выговор, 2) домашний арест, 3) битье палками, 4) высылка, 5) ссылка на отдаленные острова, 6) смертная казнь.

Выговор (сикари) выносился публично. Для этого провинившегося вызывали в присутственное место (в провинции — в княжескую управу, в столице — Городской магистрат), где соответствующий чиновник отчитывал его за проступок. Виновник должен был являться не один, а с сопровождающим. Обычно это был его гарант или куратор. Так, житель коммунального барака приходил вместе с управляющим (оя), а приказчик лавки — со своим хозяином. Получивший нагоняй возвращался домой, писал покаянное письмо и подавал его в контору. То же самое делал его сопровождающий. Устные выговоры иногда сопровождались денежными штрафами. За самые легкие проступки вроде пьяной ссоры отчитывали не сотрудники магистрата, а назначенные ими квартальные старосты.

Эту форму наказания отменили в 1882 году, но она не ушла из японской жизни совсем. В японских фирмах руководители примерно так же наказывают сегодня подчиненных. Эти сцены обычны в повседневной жизни, они регулярно воспроизводятся в телесериалах. Начальник вызывает допустившего оплошность подчиненного и начинает на него кричать, краснея лицом и жутко гримасничая. Внешние признаки гнева, в том числе и гримасы, очень важны: это мощный фактор морального воздействия. Подразумевается, что подчиненный должен после долго переживать, раскаиваться и больше не допускать. Закончив кричать и выгнав провинившегося из своего кабинета, начальник причесывается, возвращает галстук на место и бормочет себе под нос: “Так, что у нас там дальше на сегодня?”

Следующая форма наказания — домашний арест с полной изоляцией провинившегося от внешнего мира. Его запирали в комнате, а двери и окна плотно закрывали, чтобы через них не мог проникнуть ни звук, ни взгляд. Так наказывали и простолюдинов, и самураев. Обычный срок домашнего ареста — 20, 30, 50 или 100 дней.

Битье бамбуковыми палками — единственная мера, которую применяли и в наказание, и как способ дознания. Высылка (цуйхо) и ссылка (энто) по тяжести наказания сильно различались. В первом случае преступника вынуждали сменить место жительства, но его имущество и семью не трогали. Во втором — ссылали на дальние острова с конфискацией всего имущества; тем самым семья осужденного лишалась средств к существованию. Местом ссылки служили группы островов, разбросанные вокруг Японского архипелага. Территория страны делилась на две части: большую по площади и менее плотно заселенную восточную — и меньшую, густонаселенную западную. Если преступление совершалось в провинциях, расположенных восточнее современных префектур Гифу, Сига и Миэ, арестованного судили в Эдо и ссылали на острова группы Идзу, а если западнее, то судили в Осаке и ссылали на острова Оки, Амакуса, Ики[28]. К каторжным работам в местах ссылки не принуждали. Главным фактором воздействия считалась изоляция, к которой прибавлялась полуголодная жизнь: с провиантом на островах было плохо. По этой причине после 1796 года самые маленькие острова исключили из списка мест ссылки, а родственникам и друзьям осужденных не только разрешили, но и рекомендовали отправлять им продуктовые и промтоварные посылки. Разрешалось даже высылать деньги. Появились весьма состоятельные ссыльные, которые умудрялись даже отправлять на большую землю дорогостоящие подарки к знаменательным датам (как, например, бывший настоятель храма Рёсин по прозвищу Жадный монах, отбывавший срок на Хатидзё — втором по величине острове группы Идзу).

Основной контингент токугавских ссыльных составляли осужденные за азартные игры и половые преступления. На том же острове Хатидзё в 1823–1851 годах содержалось 347 поселенцев: 137 были осуждены за азартные игры, 66 — за половые преступления, 25 — за хулиганство, 23 — за поджог… [Танно Акира, 2010]. Как уже говорилось, изначально ссылка на острова была бессрочной и считалась пожизненным наказанием, однако в связи с семейными юбилеями Токугава объявлялись амнистии для тех, кто отбыл более десяти лет. Амнистии не подлежали осужденные за половые преступления — нарушившие обет воздержания буддийские монахи и совратители несовершеннолетних. Побеги с островов случались крайне редко, и большинство ссыльных оканчивало там жизнь, расширяя территории островных кладбищ.

Казнь простолюдина. Источник: НА

Ознакомившись с системой наказаний в токугавской Японии, европейцы сочли, что “японские законы кровожадны; они почти не знают разных степеней вины” [Зибольд и др., 1999]. Это не совсем верно. Во всяком случае высшая мера наказания имела шесть вариантов, и вид казни полностью зависел от тяжести преступления. Варианты были такими.

• Простое отсечение головы (гэсюнин). В этом случае имущество не конфисковывалось. Тело казненного передавали родственникам.

• Отсечение головы с сопутствующими действиями (сидзай). Конфискация имущества необязательна, но возможна; тело родственникам не возвращалось, ритуал и похороны не проводились. Это был самый распространенный вид казни.

• Сжигание на костре (кадзай).

• Отсечение головы с ее публичной демонстрацией и конфискацией имущества (гокумон). Перед казнью преступника весь день возили по городу, после голову выставляли на три дня и две ночи перед воротами тюрьмы. Тело казненного разрубали на части и в соломенных мешках вывозили на окраину, где закапывали. Место захоронения держалось в тайне. Выставленные напоказ головы, кстати, тщательно охраняли, поскольку родственники и идейные последователи казненных нередко воровали то единственное, что от них оставалось.

Гокумон. Голова казненного. Источник: НА

• Казнь на кресте (харицукэ). Осужденных привязывали к крестам разной формы и, дав помучиться, убивали ударом копья.

• Отрезание головы бамбуковой пилой (нокогирибики) с демонстрацией горожанам сначала живого преступника, а после его головы. Этот вид казни был сохранен в законе 1742 года в качестве меры устрашения, но реально в эпоху Токугава не применялся: желающих отпилить голову осужденному не находилось. Во времена междоусобных войн к такой смерти приговаривали за убийство или покушение на убийство вышестоящего. Преступника связывали, делали на шее надрез пилой и оставляли ее рядом.

Отпиливание головы. Источник: SY

Все желающие, в первую очередь родственники жертвы, имели возможность легально отомстить.

Пятого октября 1573 года в окрестностях замка Гифу именно так был казнен за попытку покушения на Ода Нобунага ниндзя Сугитани Дзэндзюбо. Осужденного закопали по шею в землю и положили рядом окровавленную пилу. Время шло, а палачи-добровольцы все не появлялись. Тогда по приказу Нобунага к приговоренному стали приводить случайных людей и заставлять их делать по одному-два надреза. Говорят, казнь длилась шесть дней, и Нобунага был очень доволен. А в 1574 году Токугава Иэясу приказал казнить таким же лютым способом за сговор с противником своего вассала Ога Ясиро. Во времена Токугава нокогирибики также считалась самой суровой казнью. Даже за убийство родителей казнили менее жестоко (на кресте), а за убийство младшего члена семьи и вовсе ссылали на острова. Но, как уже говорилось, после 1603 года головы больше никому не отпиливали.

Пожалуй, самый известный сегодня разбойник средневековой Японии — Исикава Гоэмон (1558–1594). Известность он получил не столько благодаря обстоятельствам своей жизни, сколько благодаря смерти. По рассказам, он отличался большим ростом и физической силой. О его реальной жизни почти ничего неизвестно, поскольку никто из современников не предполагал, что Гоэмон станет фольклорным героем, и записей о нем не делал. Но героем он стал довольно быстро, уже в XVIII веке, когда театр кабуки поставил пьесу о его подвигах. В XX веке о нем сняли фильм, где он изображен романтическим разбойником. Сделавшись персонажем компьютерных игр, Исикава Гоэмон окончательно утратил черты реального человека, превратившись в незамутненный символ отваги и романтики.

По имеющимся скупым сведениям, настоящий Гоэмон в 16 лет сбежал из дома, убив троих человек и прихватив кое-что из ценностей. Спустя двадцать лет он попытался убить самого Тоётоми Хидэёси (1537–1598) прямо в его замке Фусими, который тщательно охранялся. Однако был схвачен, подвергнут пыткам и со средневековой изобретательностью казнен: его сварили в кипящем масле. Правда, специально для него ничего не придумывали: этот вид казни тогда существовал. Его смерть — едва ли не единственный достоверный эпизод всей его жизни, да и тот известен благодаря дневникам европейских миссионеров. После того как обстоятельства смерти “японского Робин Гуда” стали широко известны, в японском языке появилось выражение “ванна Гоэмона” (гоэмонбуро).

В 1754 году уголовный кодекс снова отредактировали в сторону смягчения. Но и того, что осталось, по европейским меркам вполне хватало. Воришек после первой поимки били бамбуковыми палками, после второй — клеймили татуировкой, а за третье воровство казнили. Татуировали только простолюдинов: каждому наказанию соответствовал определенный контур из полосок и (или) крестов, и вариантов было очень много. Сёгунат настаивал на том, что всякое нарушение общественного порядка, тем более преступление, есть камень в огород действующей власти, подрывающий ее влияние и авторитет. А свой авторитет воинское сословие берегло.

Наибольший ущерб этому авторитету нанес, пожалуй, Нэдзуми Кодзо (настоящее имя Дзирокити, 1797–1832), хотя он, в отличие от Гоэмона, никогда никого не убивал. В 10-летнем возрасте Дзирокити отдали на обучение в дом ремесленника, где он пробыл шесть лет. Затем он вернулся в семью и начал работать, изготовляя строительный инструмент. Однако скоро увлекся азартными играми и бросил скучное ремесло. Душа его требовала риска и приключений, и Кодзо нанялся тушить пожары. Так он научился преодолевать преграды, взбираться на крыши и проникать в дома, а заодно познакомился с внутренней планировкой зданий и укладом горожан. Эти знания в сочетании с мастерством инструментальщика и азартной натурой определили его судьбу: Нэдзуми Кодзо стал незаурядным вором-домушником.

Впервые его задержали 3 августа 1825 года, только на тридцать третьем по счету “деле”. Он прикинулся новичком, которого бес попутал. Кодзо клеймили и выслали из столицы. Он сделал для себя выводы и изменил стиль жизни. Отныне официально он — профессиональный игрок. Опасаясь доносов, часто менял жен, любовниц и адреса. И “работал” только в усадьбах самурайской знати. Логика простая: у бедняков особенно не поживишься, а состоятельные купцы сметливы и внимательны и ревностно охраняют свое имущество. Столичные же резиденции удельных князей и усадьбы хатамото не только богаты, но и просторны. В подражание замку Эдо женская половина в них отделена от мужской, и если ориентироваться на женские покои, то дело может выгореть. Действовал Нэдзуми Кодзо дерзко и с выдумкой. В столичную резиденцию хозяина княжества Хидзэн (префектура Сага) Мацудайра Сэйдзан наведался дважды. Во время второго визита оставил в доме записку: “Привет от Нэдзуми Кодзо”.

Его схватили 8 мая 1832 года в усадьбе князя Мацудайра Тадасигэ (княжество Обата), в самом центре столицы. И по чистой случайности — кашлянул не вовремя из-за хронической астмы. На допросах Кодзо признался в 150 кражах на общую сумму 12 тысяч рё. Сумма по тем временам астрономическая. Большинство потерпевших отказалось признать ущерб, чтобы не терять лица, и следствию пришлось полагаться на показания задержанного. В обвинительное заключение включили 122 эпизода и только четверть названной суммы, но и ее хватило бы на 300 смертных приговоров. А если исходить из числа краж, то на сорок казней сразу. Воинская элита сполна отплатила домушнику за унижение. Девятнадцатого августа 1832 года Кодзо провезли по городу, а затем отрубили голову и выставили ее на три дня на всеобщее обозрение. Тело казненного разрубили на части и втайне похоронили. Современники вспоминали, что во время провоза взглянуть на знаменитого преступника пришло множество очень непростых горожан, празднично одетых и красиво причесанных.

Как и в случае с Гоэмоном, молва и театр кабуки быстро превратили Нэдзуми Кодзо в благородного разбойника, раздававшего украденное бедным. Японские историки одно время вообще сомневались в реальности обоих фольклорных героев. Однако исторические разыскания подтвердили — Нэдзуми Кодзо действительно существовал, но краденое он проедал, пропивал и проигрывал в азартные игры. Жизнь оказалась прозаичнее фольклора. Но один благородный жест Кодзо все же сделал: незадолго до ареста передал любовницам и четырем официальным женам письма, в которых отказывался от них и объявлял себя одиноким. Тем самым он спас женщин от казни, которая грозила им как родственницам опасного преступника.

Азартные игры погубили не одного Нэдзуми Кодзо. В течение трех столетий сёгунат боролся с этим злом всеми доступными средствами. В XVI веке первые европейские миссионеры описывали официальное отношение к азартным играм как к большому злу и бесчестию, “потому как те, кто играет, ставят то, что им не принадлежит, а потому могут превратиться в воров” [Ксавье, 1549]. При Токугава Иэясу игрокам рубили головы, которые после выставляли напоказ. Но эти суровые меры положения не изменили. Тогда начальник Городского магистрата Итакура Кацусигэ (1545–1624) изменил тактику и включил в кодекс новую статью: отныне если проигравший заявлял о своем проигрыше властям, ему возвращали деньги, а его удачливого оппонента препровождали на сто дней в тюрьму. Тоже не помогло: заявителей стали третировать. После этого бакуфу предусмотрело также их публичную реабилитацию, но и это не помогло — азарт оказался сильнее. Позднее, при пятом сёгуне Цунаёси, власти вернулись к смертной казни, на этот раз на кресте. С тем же результатом. Восьмой сёгун Ёсимунэ ввел огромные штрафы для игроков, а держателей притонов велел ссылать на отдаленные острова. Такое же наказание определили для шулеров. Как уже говорилось, они составляли основной контингент ссыльных.

Играли чаще всего в кости, и долгие часы за этим занятием проводили не только рабочие-поденщики с грошами в кармане, но и зажиточные горожане. В борьбе с адреналиновой зависимостью власти не преуспели. Зато некоторым гражданам на этой почве улыбнулась удача. Так, весной 1811 года обедневший столичный хатамото Хаями Дзиндзабуро с годовым доходом 200 коку риса начал продавать новое гомеопатическое чудо-средство, причем совсем недорого — 50 мон за упаковку. Оно якобы приносило удачу во всем, в том числе в игре. За три месяца неприметный хатамото, прежде расчищавший при выездах сёгуна путь для его кортежа, заработал сумму, равную 2 миллионам нынешних долларов США. И стал настолько приметным, что на него обратили внимание в бакуфу и посоветовали прекратить продажу порошков счастья, которые множили число игроков. Дзиндзабуро послушался совета и прекратил.

Мошенники разного рода встречались, конечно, и в Эдо, но по сравнению с Осакой в столице их было все-таки меньше, особенно в первой половине эпохи: сказывалась военноадминистративная специфика Эдо. Хорошо развитая торговля, услуги и производство, которыми славилась Осака, в сочетании с малочисленным самурайским контингентом создавали жуликам более благоприятные условия. Здесь доминировали экономические преступления. Их тщательнее планировали и изящнее исполняли.

Умэно Китибэй держал красильную мастерскую в Осаке. Денег ему не хватало, а он их любил — без денег жизнь казалась ему скучной. Поэтому в свободное время Китибэй промышлял грабежом, для чего придумал новый способ отъема денег, до него никем не освоенный: брал бумажный колпак, щедро сыпал в него перец и подкарауливал одинокого прохожего в безлюдном месте. Подойдя сзади, надевал колпак ему на голову, и пока жертва чихала и откашливалась, наш герой оперативно лишал ее наличности, которую хранили обычно в кошельке на поясе или во внутреннем кармане накидки. Бегал Китибэй хорошо, поэтому поймать его ни разу не удалось. Еще он любил обманывать менял. Брал серебряные монеты и шел в меняльную лавку, которых в Осаке было множество. По плавающему курсу менял серебряные моммэ на золотые рё, а потом, как бы засомневавшись, просил лавочника дать ему еще раз взглянуть на серебро — проверить, не ошибся ли в номинале. И ловко заменял настоящие монеты поддельными. Руки у него были такие же быстрые, как ноги, поэтому и здесь ему сопутствовал успех. Осакцы говорили, что в городе не было меняльной лавки, которая не пострадала бы от его криминального таланта. Как водится, сгубила Китибэя жадность. Девятнадцатого мая 1689 года, “работая” с очередным менялой, он заметил приказчика, вышедшего из той же лавки с огромной суммой 100 золотых рё (около 100 тысяч долларов США). Не устояв перед соблазном, Китибэй обманом завлек торговца к себе домой и там убил. Переход от мошенничества к разбою не удался — преступника схватили. На допросах Китибэй все рассказал о своей второй профессии и закончил жизнь на кресте, к которому его прибили большими гвоздями.

В Эдо мошенники и жулики такого профиля появились позднее, в начале XVIII века. Работали с учетом столичной специфики: город по духу самурайский, поэтому предпочтение отдавалось силовым приемам. Этот факт хорошо отражала тогдашняя пословица “Душа Эдо — пожары и драки” (кадзи то кэнка ва эдо но хана).

Среди мошенников-драчунов большую известность получил Ониадзами Сэйкити. Еще в детском возрасте у него проявился криминальный талант. Из торгового сословия его исключили и навсегда выслали из столицы. Однако Сэйкити тянуло в большой город, и для возвращения он воспользовался актерским даром: то оденется самураем и ведет себя точно гордый воин, то прикинется простым горожанином, а то и в благочестивого монаха перевоплотится. И так естественно у него все получалось, что ни патрули, ни проверки не помогали. С фантазией у Сэйкити тоже было все в порядке. Правда, начинал он свои операции всегда одинаково — со скандала и драки рядом с намеченной жертвой. “Объект” целенаправленно вовлекали в потасовку и колотили. А затем избитого, еле передвигавшего ноги человека до нитки обирали сообщники Сэйкити. Драки в городе случались часто, поэтому никого не настораживали и неизменно собирали толпу зевак. Или же скандал затевался рядом с богатым домом, и тогда главной задачей было втянуть в драку домочадцев — а сообщники Сэйкити тем временем утаскивали через окна и двери все, что плохо лежит. Подраться эдосцы любили, поэтому обычно удача преступникам улыбалась. Мошенник использовал свой талант и для организации заказных поджогов, но поймать его не удавалось. Сэйкити до того замучил стражей порядка своей неуловимостью, что его объявили в розыск по всей стране — в то время такой “чести” мало кто удостаивался. В конце концов Сэйкити изловили, когда он с двумя сообщниками давал “гастроли” в провинции Исэ (префектура Аити), и переправили в Эдо. Там его казнили 27 июня 1805 года.

С тех пор криминальная обстановка в Японии сильно изменилась, да и полиция освоила совершенно новые занятия. Поздней ноябрьской ночью 2009 года в районном отделении полиции раздался звонок. Не назвавший себя мужчина сообщил, что в соседнем парке шумит молодежь и мешает ему спать. Через пять минут машина с двумя полицейскими прибыла в парк, но там никого не было: на месте остались лишь окурки и банки с недопитым кофе. В доме напротив один из жильцов выглянул в окно, убедился в приезде полиции и задернул штору. Полицейские уехали. В ту ночь за двенадцатичасовое дежурство они получили 45 телефонных звонков, в том числе восемь примерно такого же содержания. Выехали во всех случаях.

В 2009 году в японскую полицию поступил 1 миллион 40 тысяч такого рода вызовов — на 150 тысяч больше, чем пять лет назад. Один гражданин пожаловался полицейским, что в его многоэтажном доме соседка тайком держит домашних животных, хотя жилищный устав это запрещает. А число обращений по поводу серьезных правонарушений за тот же период сократилось с 740 до 570 тысяч — их стало почти вдвое меньше, чем жалоб по поводу шума. Специалисты проанализировали ситуацию и пришли к выводу: главная причина явления — в традиционной для Японии ритуальности межличностных контактов. Обращаться напрямую к незнакомому человеку в Японии не принято, с претензией или просьбой — тем более. Стимулирующую роль сыграл также принятый в 2005 году закон о защите личной информации. Он запрещает организациям, в том числе полиции, разглашать имена клиентов и заявителей. Обращаться по любому поводу в органы власти стало проще и безопаснее.

За одиннадцать месяцев 2010 года японская полиция получила 987285 “холостых” звонков (на 18872 больше, чем в 2009 году). Этот показатель с 2004 года неуклонно растет, и в 2010 году они составили почти треть всех звонков в полицию. Звучали просьбы починить стиральную машину, помочь сменить место на придомовой парковке, собрать сведения о девушке, с которой молодой человек познакомился в интернете, и так далее. По этому поводу можно веселиться или огорчаться, но от этого никуда не денешься — чудаки всех мастей и оттенков всегда были, есть и будут в любом обществе. В Японии к их неизбежности прибавляются две тесно связанные между собой национальные особенности: конфуцианский патернализм и вытекающая из него абсолютная убежденность потребителя в сервисном характере государственной службы. Отсюда усугубляющееся “младенческое” поведение населения.

Впрочем, есть и объективные причины. Япония — страна долгожителей, и среди них немало одиноких людей, больных и страдающих потерей памяти. Бывает, им требуется срочная медицинская помощь. Из больницы надо возвращаться домой, а обратная транспортировка пациентов страховкой не предусмотрена. И денег на обратную дорогу с собой нет, и проводить некому. Из этих затруднительных ситуаций больницы выбираются сами, давая денег взаймы или доставляя пожилых пациентов машинами “скорой помощи” за свой счет. Но иногда машин не хватает, и тогда они вызывают, конечно, полицию. Полицейские и рады бы отказаться, но опасаются — не дай бог, с пожилым пациентом по дороге что-нибудь приключится… Заявка зарегистрирована, значит, ответственность на них. И приходится черно-белым полицейским машинам работать в качестве такси — не очень часто, примерно один раз в полтора-два месяца на один столичный райотдел, но в последние годы все чаще. Центральные СМИ обозначили проблему и призвали Министерство труда и благосостояния что-то делать.

Что касается “нормальной” преступности, то она в Японии неуклонно снижается: в 2010 году число зарегистрированных правонарушений составило менее 1,6 миллиона случаев на всю страну. Это показатель 1987 года. По сравнению с 2009 годом цифра уменьшилась на 6,9 %. Спад продолжается восьмой год подряд. Число убийств сократилось на 2,5 % и составило 1067 случаев — это самый низкий результат за всю послевоенную историю [Ёмиури, 6, 11, 15 января 2011 года].

Однако такое благополучие имеет и обратную сторону. Шестого января 2010 года в Токийское полицейское управление позвонили коллеги из Гонконга: “Мы обнаружили партию часов и драгоценностей в почтовых отправлениях из Японии. Располагаете ли вы информацией о краже в ювелирном магазине ‘Тэнсёдо’?” Токийская полиция информацией располагала, но злоумышленники и судьба краденого оставались для нее загадкой. Трое “гастролеров” из Гонконга действовали просто: пробили дыру в стене ювелирного магазина “Тэнсёдо” в престижном квартале Гиндза и унесли драгоценности стоимостью 2,5 миллиона долларов США. На родине их задержали, и они сознались, что в декабре 2009 года прибыли в Токио по туристическим визам. Купив в хозяйственном магазине гидравлический домкрат и еще кое-какие инструменты, 2 января они вошли в ювелирный салон через стену, воспользовавшись новогодним безлюдьем в центре Токио. Драгоценности отделялись от внешнего мира пятью сантиметрами бетона. Два дня спустя они, не мудрствуя, отправили награбленное по почте в Гонконг и вернулись из “турпоездки” на родину. В отличие от Японии, в Гонконге грабят часто и с выдумкой, поэтому там полиция начеку, и преступникам с каждым годом приходится все труднее. Гангстеры начали искать выход — и нашли его в богатой и спокойной Японии. По данным японской полиции, в 2004–2009 годах выходцы из Китая и Гонконга совершили 117 крупных ограблений магазинов (в среднем один раз в два месяца). Из них раскрыто было только одно. Ограбление салона “Тэнсёдо” стало вторым [Ёмиури, 01.02.2010].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.