Патриарх Никон и протопоп Аввакум Петров

Патриарх Никон и протопоп Аввакум Петров

Патриарх Никон, один из самых известных и могучих деятелей русской церкви, родился в мае 1605 г. в селе Вельеманове близ Нижнего Новгорода в семье крестьянина Мины и был наречен при крещении Никитою. Мать его вскоре умерла, и отец женился во второй раз. Злонравная мачеха превратила жизнь мальчика в настоящий ад морила его голодом, колотила почем зря и несколько раз даже пыталась извести его. Когда Никита подрос, отец отдал его учиться грамоте. Выучившись читать, тот захотел изведать всю мудрость божественного писания, которое, по тогдашнему строю понятий, было важнейшим предметом, привлекавшим любознательную натуру. Он удалился в монастырь Макария Желтоводского, нашел какого-то ученого старца и прилежно занялся чтением священных книг. Вскоре один за другим умерли его мачеха, отец и бабка. Оставшись единственным хозяином в доме, Никита женился, но его неудержимо влекли к себе церковь и богослужение. Будучи человеком грамотным и начитанным, он начал искать себе места и вскоре был посвящен в приходские священники одного села. Ему тогда было не более 20 лет от роду. От жены он имел троих детей, но все они умерли один за другим еще в малолетстве. Это обстоятельство сильно потрясло впечатлительного Никиту. Он принял смерть детей за небесное указание, повелевающее ему отрешиться от мира, и решил удалиться в монастырь. Жену он уговорил принять постриг в московском Алексеевском монастыре, дал за нею вклад, оставил ей денег на содержание, а сам ушел на Белое море и постригся в Анзерском ските под именем Никона. Произошло это в 1635 г.

Житие в ските было трудное. Братия, которой насчитывалось не более двенадцати человек, жила в отдельных избах, раскинутых по острову, и только по субботам вечером сходилась в церковь. Богослужение продолжалось целую ночь; сидя в церкви, монахи выслушивали весь псалтырь; с наступлением дня совершалась литургия, потом все расходились по своим избам. Над всеми был начальный старец по имени Елеазар.

Некоторое время Никон покорно подчинялся ему, но потом между ними начались ссоры и несогласия. Тогда Никон перебрался в Кожеозерскую пустынь, находившуюся на островах Кожеозера, и по бедности отдал в монастырь, — туда не принимали без вклада, — свои последние богослужебные книги. Никон не любил жить с братиею, а предпочитал свободное уединение. Он поселился на особом острове и занимался там рыбной ловлей. Спустя немного времени тамошние монахи избрали его своим игуменом.

На третий год после своего поставления, именно в 1646 г, Никон отправился по делам в Москву и здесь явился с поклоном к молодому царю Алексею Михайловичу, как вообще в то время являлись с поклонами к царям настоятели всех монастырей.

Алексею до такой степени понравился кожеозерский игумен, что он велел ему остаться в Москве, и, по царскому желанию, патриарх Иосиф посвятил его в сан архимандрита Новоспасского монастыря. Здесь находилась родовая усыпальница Романовых; набожный царь часто приезжал молиться за упокой своих предков и делал в монастырь щедрые вклады. Во время каждой из таких поездок Алексей подолгу беседовал с Никоном и чувствовал к нему все большее расположение. Известно, что Алексей Михайлович принадлежал к разряду таких сердечных людей, которые не могут жить без дружбы, и легко привязывался к людям. Он велел Никону каждую пятницу ездить к нему во дворец. Беседы с архимандритом западали ему в душу. Никон, пользуясь хорошим отношением государя, стал просить его за утесненных и за обиженных. Алексей Михайлович дал ему поручение принимать просьбы от всех тех, которые искали царского милосердия и управы на нечестных судей. Никон отнесся к этому поручению очень серьезно, с большим тщанием исследовал все жалобы и вскоре приобрел славу Доброго защитника и всеобщую любовь в Москве.

В 1648 г. скончался новгородский митрополит Афанасий. Царь, избирая ему преемника, всем другим предпочел своего любимца, и бывший тогда в Москве иерусалимский патриарх Паисий по царскому желанию рукоположил Новоспасского архимандрита в сан новгородского митрополита. Это место было вторым по значению в русской иерархии после патриаршества. Сделавшись новгородским владыкою, Никон впервые показал свой суровый властолюбивый нрав. Тогда же он сделал первые шаги к исправлению богослужения, поскольку в то время оно отправлялось на Руси нелепо: духовные, боясь пропустить что-нибудь из установленного ритуала, для скорости разом читали и пели в два-три голоса (этот порядок получил название «многоголосия»): дьячок читал, дьякон говорил ектению, а священник возгласы, так что слушающим ничего нельзя было понять. Многие, впрочем, к этому и не стремились. Пишут, что молящиеся в те годы зачастую держали себя в церкви как на базаре: стояли в шапках, громко разговаривали и сквернословили. Понимание богослужения как своего рода мистического общения человеческой души с Богом было чуждо не только большинству мирян, но и многим духовным. Новый митрополит велел прекратить эти обычаи и повел упорную борьбу с многоголосием, невзирая на то, что его распоряжения не понравилось ни духовным, ни мирянам. Для придания службе большего благочиния Никон заимствовал киевское пение. Каждую зиму он приезжал в Москву со своими певчими, от которых царь был в восторге. В 1650 г. во время новгородского бунта горожане показали сильную нелюбовь к своему митрополиту: когда он вышел уговаривать мятежников, его принялись бить и кидать в него камнями, так что едва не забили до смерти. Никон, однако, просил царя не гневаться на виновных.

В 1652 г., после смерти патриарха Иосифа, духовный собор в угоду царю избрал Никона на его место. Он упорно отказывался от этой чести до тех пор, пока сам царь в Успенском соборе на виду бояр и народа не поклонился Никону в ноги и не умолил его со слезами принять патриарший сан. Но и тогда он посчитал нужным обговорить свое согласие особым условием. «Будут ли меня почитать как архипастыря и отца верховного и дадут ли мне устроить церковь?» — спросил Никон.

Царь, а за ним власти духовные и бояре поклялись в этом. Только после этого Никон согласился принять сан. Просьба Никона не была пустой формальностью. Он занял патриарший престол, имея в голове сложившуюся систему взглядов на церковь и государство и с твердым намерением придать русскому православию новое, невиданное прежде значение. Вопреки явно обозначившейся с середины XVII в. тенденции к расширению прерогатив государственной власти за счет церковной (что должно было в конце концов привести к поглощению церкви государством), Никон являлся горячим проповедником симфонии властей. В его представлении светская и духовная сферы жизни должны были сохранять полную самостоятельность. Патриарх в религиозных и церковных вопросах, по его мнению, был таким же неограниченным властителем, как царь в мирских. В предисловии к Служебнику 1655 г. Никон писал, что Россия получила от Бога «два великих дара» — царя и патриарха, которыми все строится как в церкви, так и в государстве. Впрочем, и на светскую власть он смотрел через призму духовной, отводя ей только второе место. Архиерейство он сравнивал с солнцем, а царство — с месяцем и пояснял это тем, что церковная власть светит душам, а царская — телу. Царь, по его понятиям, был призван от Бога удержать царство от грядущего антихриста и для этого ему надлежало снискать Божию благодать. Никон, как патриарх, должен был стать учителем и наставником царя, ибо, по его мысли, государство не могло пребывать без высших, регулирующих его деятельность церковных идей.

Вследствие всех этих соображений Никон без малейшего смущения, как должное, принял огромную власть, которую Алексей Михайлович охотно предоставил ему в первые годы его патриаршества. Сила и влияние Никона в это время были огромны.

Отправляясь в 1654 г. на войну в Малороссию, Алексей Михайлович доверил патриарху свою семью, свою столицу и поручил ему наблюдение за правосудием и ходом дел в приказах. Во время двухлетнего отсутствия царя Никон, официально принявший титул великого государя, единолично управлял всеми государственными делами, причем знатнейшие бояре, ведавшие различными приказами, должны были ежедневно являться к нему с докладами. Нередко Никон заставлял бояр долго ждать приема на крыльце, даже если в это время был сильный холод, и затем, допустив к себе, требовал докладывать стоя, сделать ему земной поклон. Все боялись патриарха — ничего важного не предпринималось без его совета и благословения.

В церковных делах Никон явил себя таким же неограниченным властителем, как в государственных. В соответствии со своими представлениями о значении церкви в жизни общества, патриарх принимал строгие меры для укрепления дисциплины духовенства. Он всерьез хотел сделать из Москвы религиозную столицу, подлинный Третий Рим для всех православных народов. Но чтобы русская церковь отвечала своему назначению, она должна была стать просвещенной. Никон заботился о повышении культурного уровня духовенства: завел библиотеку с сочинениями греческих и римских классиков, устраивал типографии, выписывал киевских ученых для перевода книг, учреждал школы иконописи и образовательные и наряду с этим заботился о благолепии богослужения. Вместе с тем он стремился привести русскую церковную службу в полное соответствие с греческой, уничтожив все обрядовые отличия первой от второй. Это была застарелая проблема — о ней уже несколько десятилетий вели разговоры, но никак не могли приступить к ее разрешению. Дело на самом деле было очень сложным. Испокон веков русские православные пребывали в полной уверенности, что сохраняют христианское богослужение в полной и первозданной чистоте точно таким, каким оно было установлено отцами церкви.

Однако восточные иерархи, все чаще наезжавшие в Москву в XVII в., стали укоризненно указывать русским церковным пастырям на многочисленные отклонения русского богослужения от греческого как на недопустимые, могущие расстроить согласие между поместными православными церквами. В русских богослужебных книгах они замечали многочисленные разночтения с греческими. Отсюда возникала мысль о вкравшихся в эти книги ошибках и о необходимости найти и узаконить единообразный правильный текст.

В 1653 г. Никон собрал с этой целью духовный собор русских иерархов, архимандритов, игуменов и протопопов. Царь со своими боярами присутствовал на его заседаниях. Обратившись к собравшимся, Никон прежде всего привел грамоты вселенских патриархов на учреждение московского патриаршества (как известно, это произошло при царе Федоре Ивановиче в самом конце XVI в). Патриархи указывали в этих грамотах на некоторые отклонения в русском богослужении от тех норм, что установились в Греции и других восточных православных странах. После этого Никон сказал: «Надлежит нам исправить как можно лучше все нововведения в церковных чинах, расходящиеся с древними славянскими книгами. Я прошу решения, как поступать: последовать ли новым московским печатным книгам, в которых от неискусных переводчиков и переписчиков находятся разные несходства и несогласия с древними греческими и славянскими списками, а прямее сказать, ошибки, — или же руководствоваться древним, греческим и славянским текстом, так как они оба представляют один и тот же чин и устав?» На этот вопрос собор дал ответ: «Достойно и праведно исправлять, сообразно старым харатейным и греческим спискам».

Никон поручил исправление книг киевскому монаху-книжнику Епифанию Славицкому и греку Арсению. Всем монастырям было дано указание собирать старые харатейные списки и присылать их в Москву. Отправленный патриархом в Грецию Арсений Суханов привез с Афона пятьсот рукописей, в том числе и очень древние. Вскоре собрали новый собор, на котором было постановлено, что отныне следует креститься тремя, а не двумя перстами. А тем, кто будет креститься двумя перстами, пригрозили проклятием. Это решение привело в смущение многих священников. Особое неудовольствие вызвало оно в кружке «ревнителей благочестия», который сложился в Москве еще до патриаршества Никона. Возглавляли его царский постельничий боярин Федор Ртищев, царский духовник Стефан Вонифатьев и протопоп Казанского собора Иван Неронов. Затем все большее значение стал играть в нем протопоп Аввакум Петров.

* * *

Аввакум родился в 1621 г. в селе Григорово Нижегородского уезда в семье попа.

Отец его сильно пил и умер, когда мальчику едва исполнилось 15 лет. Мать Аввакума, Мария, была, как он сам о ней пишет, «молитвенница и постница». Во многом под ее влиянием Аввакум пристрастился к чтению духовных книг и приобрел в этой области глубокие познания. Он вообще был юноша очень способный — имел дар слова и исключительную память. Его церковная карьера (к которой он был предназначен во многом уже своим рождением в семье священника) развивалась успешно. В 21 год Аввакума рукоположили в дьяконы, в 23 года избрали попом, а в 31 год — протопопом (старое название протоиерея). Повсюду, где довелось служить Аввакуму (вначале это было село Лопащи, а потом город Юрьевец-Повольский), молодой священник требовал от паствы безусловного благочестия и боролся с многоголосием.

Он смело уличал в мздоимстве местных «начальников», унимал от «блудни» баб и налагал на провинившихся прихожан строгие наказания. Возмущенные его непомерной строгостью жители Лопащи несколько раз избивала Аввакума батожьем прямо посреди улицы, а юрьевцы изгнали его из своего города.

Лишившись своего прихода, Аввакум в 1651 г. перебрался в Москву и стал помощником Неронова — заменял его во время отлучек, читал народу священные книги и поучения и вскоре приобрел известность как замечательный проповедник Неронов ввел приезжего протопопа в кружок «ревнителей благочестия», а потом представил его царю Алексею Михайловичу. Вместе со своими друзьями Аввакум поддержал возведение Никона на патриарший престол. От нового патриарха «ревнители» ожидали восстановления древнего порядка в богослужении. Отчасти их ожидания оправдались.

Но затем никоновские реформы приняли такой оборот, какой эти поборники русской старины никак не могли одобрить. В феврале 1653 г. патриарх велел московским попам креститься тремя перстами, а земные поклоны во время службы заменить поясными. Иван Неронов отказался подчиниться этому указу, за что в августе его лишили сана и сослали в Спасо-Каменный Вологодский монастырь. Аввакум сопровождал несчастного часть пути, тепло простился с ним, а по возвращении в Москву прочел на паперти для прихожан собственное «поучение», в котором (по свидетельству доносчика Ивана Данилова) «.. лишние слова говорил, что и не подобает говорить».

Реакция последовала незамедлительно — Аввакума также взяли под стражу и посадили на цепь в Андроньевом монастыре. Архимандрит с братиею пытались выговаривать ему за непокорство. В ответ Аввакум обвинил патриарха в ереси и отлучил его «от писания». Через несколько месяцев по царскому указу его вместе с женой и детьми «за ево много безчинство» сослали в далекий Тобольск.

Тамошний архиепископ Симеон встретил Аввакума с сочувствием и дал ему приход. По своему обыкновению протопоп зорко следил за нравственностью и правоверием своей паствы. Его благочестие вскоре принесло ему известность. Не только горожане, но и жители окрестных сел приходили к нему за поучением и советом в вопросах веры.

Но, с другой стороны, из-за резких проповедей и непримиримого характера Аввакум нажил много врагов. На протопопа пошли жалобы. Наконец слухи о его энергичных выступлениях против реформы дошли до Никона. Из Москвы был прислан указ — ехать Аввакуму дальше в ссылку на Лену. Всего он провел в Тобольске около полутора лет. В 1655 г. Петровы добрались до Енисейска, где их застал другой указ — следовать Аввакуму в качестве полкового священника на восток в Даурию с отправлявшимся туда под начальством воеводы Афанасия Пашкова отрядом и быть там Аввакуму полковым священником. Во время этого похода Аввакуму и его семье пришлось пережить много страданий. Пашков оказался невежественным, грубым и жестоким самодуром. Казни, плети, кнуты и пытки служили у него обыкновенными средствами поддержания дисциплины среди подчиненных. Аввакум попытался внушениями обуздать его жестокость, за что был нещадно бит кнутом. Впрочем, сломить этим истязанием волю мятежного протопопа Пашкову не удалось. Не помогло и другое, более строгое наказание — осенью 1656 г. он на шесть недель посадил Аввакума в Братский острог (все это время протопоп провел в «студеной башне», где, как он писал, «коли покормят, коли нет»). Из заточения он вышел таким же неуступчивым, каким был прежде. Пашкову пришлось смириться с его непокорностью, но он не переставал истязать Аввакума.

Путь в Даурию был очень тяжелым. Два лета экспедиция брела по берегам рек, а зимами «волочилась за волоки, чрез хрепты». Протопоп Аввакум с двумя сыновьями- подростками тащил нарты, а жена с младенцем и дочь шли пешком. Позже Аввакум писал: «… робята — те изнемогут и на снег повалятся, а мать по кусочку пряничка им даст, и оне, съедши, опять лямку потянут». Переправившись через Байкал, отряд двинулся вверх по Хилке. Продовольствие кончилось. Казаки терпели жестокий голод. Семья протопопа питалась травами и сосновой корой, ела павших лошадей и найденные по дороге трупы животных, зарезанных волками. Два его маленьких сына, не вынеся трудностей, умерли. Но сам Аввакум стойко переносил лишения и старался облегчить страдания другим несчастным. В дороге к нему приводили многих больных и убогих. Он же «по обычаю сам постился и им не давал есть, молебствовл и маслом мазал». Некоторые больные получили выздоровление, особенно те, кто мучились «от бесов». Тяжелейшая экспедиция продолжалась пять лет. Только в 1661 г. из Москвы пришел указ, разрешавший Аввакуму возвратиться в столицу.

* * *

Первая ссылка Аввакума совпала с годами наивысшего могущества Никона. Задавив оппозицию, он продолжил свои реформы. Вскоре появился Служебник с исправленным текстом, тщательно сверенный с греческим. В апреле 1656 г. специально созванный собор утвердил все внесенные в него изменения. Но когда новые богослужебные книги вместе со строгим приказом креститься тремя перстами дошли до местных священников, поднялся всеобщий ропот. Оказалось, что все богослужебные чины стали короче, причем были выброшены многие песнопения и формулы, которым придавался особенный магический смысл. Литургия вся была переделана, хождение на крестных ходах установлено против солнца. Имя Исус исправлено в Иисус. Подвергся правке даже текст символа веры. По понятиям того времени подобные перемены не могли казаться пустым делом. Многие рядовые монахи и попы пришли к убеждению, что прежнюю православную веру пытаются заменить другой. Присланные из Москвы книги отказывались принимать и служили по старым. Соловецкий монастырь одним из первых воспротивился нововведению. Его пример придал воодушевления другим противникам Никона.

Патриарх обрушил на ослушников жестокие репрессии. В ответ со всех сторон к царю пошли жалобы на своеволие и лютость патриарха, его гордыню и своекорыстие. В самом деле, поведение патриарха давало много поводов для нареканий. Он мог, например, потребовать со всех церквей Московского государства 500 голов лошадей и преспокойно разослать их по своим вотчинам; он повысил патриаршую пошлину до такой степени, что один челобитчик написал — «татарским абызам жить гораздо лучше». Помимо этого Никон требовал экстренных взносов на затеянное им строительство Нового Иерусалима и других монастырей. Рассказывали о его высокомерном и жестоком обращении с клириками, приезжавшими в Москву, ему ничего не стоило посадить священника на цепь за какую-нибудь незначительную небрежность в исполнении своих обязанностей, мучить его в тюрьме или сослать куда-нибудь на нищенскую жизнь.

Возле Алексея Михайловича также нашлось много бояр — недругов Никона. Они негодовали на патриарха за то, что он постоянно вмешивался в мирские дела, и твердили в один голос, что царской власти не слыхать, что посланцев патриарших бояться больше, чем царских, что патриарх не довольствуется уже равенством власти с великим государем и стремится превысить ее, вмешивается во все дела, приказы от себя посылает, дела всякие без воли государя из приказов берет, многих людей обижает. Усилия никоновых недоброжелателей не остались тщетными: не ссорясь открыто с Никоном, Алексей Михайлович начал постепенно отдаляться от патриарха. По мягкости характера он долго не решался на прямое объяснение, однако на место прежней дружбы пришли натянутость и холодность.

Летом 1658 г. произошел явный разрыв — царь несколько раз не пригласил патриарха на придворные праздники и сам не присутствовал на его богослужениях. Потом он послал к нему своего спальника князя Ромодановского с повелением, чтоб Никон больше не писался великим государем. Уязвленный этим Никон отрекся от патриаршей кафедры, вероятно, рассчитывая, что кроткий и набожный царь испугается и поспешит примириться с первосвятителем. Отслужив 11 июля литургию в Успенском соборе, он снял с себя мантию и ушел пешком на подворье Воскресенского монастыря. Там он пробыл два дня, быть может, ожидая, что царь позовет его или захочет с ним объясниться, но Алексей хранил молчание. Тогда Никон, будто забыв о патриаршестве, деятельно занялся каменным строительством в Воскресенском монастыре: копал пруды, разводил рыбу, сооружал мельницы, разбивал сады и расчищал леса, во всем показывая пример рабочим и трудясь наравне с ними.

С отъездом Никона в русской церкви наступила смута. Следовало избрать нового патриарха. Но поведение Никона не допускало этого. По прошествии некоторого времени он уже раскаивался в своем поспешном удалении и опять стал предъявлять претензии на патриаршество. «Я оставил святейший престол в Москве своею волею, — говорил он, — московским не зовусь и никогда зваться не буду; но патриаршества я не оставлял, и благодать Св. Духа от меня не отнята». Эти заявления Никона сильно смутили царя и должны были смутить многих, даже и не врагов Никона: теперь нельзя было приступить к избранию нового патриарха, не решив вопроса, в каком отношении он будет находиться к старому? Для рассмотрения этой проблемы в 1660 г. был созван собор русского духовенства. Большинство архиереев было против Никона и постановило лишить его сана, но меньшинство доказывало, что поместный собор не имеет такой власти над патриархом. Царь Алексей согласился с доводами меньшинства, и Никон сохранил сан. Но это так запутало дело, что оно могло быть разрешено только международным советом.

* * *

Протопоп Аввакум вернулся в Москву в начале 1663 г, когда распря между царем и патриархом достигла апогея. Но теперь он уже не был простым малоизвестным священником — его сопровождал ореол мученичества, дорогой ценой добытый в Тобольске и Даурии и привлекавший к нему внимание даже тех, кто не хотел знаться с ним раньше. Враги Никона встретили Аввакума с великой радостью. Сам царь обрадовался его приезду и принял протопопа очень милостиво. Казалось, настала благоприятная пора для отмены никоновских нововведений.

Аввакум подал Алексею Михайловичу пространную челобитную против еретических новшеств опального патриарха. Царь отвечал ему уклончиво. Обходя молчанием просьбу Аввакума, он постарался склонить его к уступчивости путем льгот и пожалований. Алексей предложил ему сперва место своего духовника, а потом справщика на Печатном дворе. Сулили ему также деньги, и за все это просили только, чтоб он воздержался от своих обличений, по крайней мере до собора, который обсудит реформу. Аввакум поначалу как будто успокоился и в ожидании того времени, когда ему будет поручено исправление богослужебных книг, прекратил публичные выступления.

В Москве он жил в доме своей духовной дочери боярыни Федосьи Морозовой, которая вскоре стала одной из самых ревностных его последовательниц. Однако долго сдерживать себя Аввакум не смог. Его слава проповедника старой веры и мученика за нее сделала его в глазах ревнителей старины предводителем раскола. К нему со всех сторон обращались за советами и разъяснениями в делах веры, у него искали утешения в минуту сомнения и колебания. В своих посланиях и речах Аввакум обвинял Никона и всех, принявших исправленные при нем книги, в ереси. Он писал, что в тех храмах, где служба происходит по исправленным книгам, нет настоящего богослужения, а использующие их священники — не истинные пастыри. Эти проповеди и писания Аввакума имели большой успех среди населения Москвы и многих отторгли от церкви. Московское духовенство стало жаловаться на него царю. Алесей Михайлович и сам увидел, что примирение с Аввакумом невозможно. В августе 1664 г. он послал ему сказать: «Власти на тебя жалуются церкви-де ты запустошил; поедь в ссылку опять». Местом проживания протопопу сначала назначили Пустозерский острог, но потом наказание смягчили и отправили Аввакума к Белому морю, в городок Мезень.

Здесь он прожил два года, пользуясь некоторыми удобствами и не подвергаясь особым стеснениям.

* * *

В начале 1666 г. в Москве собрался великий собор, на котором присутствовали два греческих патриарха (Александрийский и Антиохийский) и 30 архиереев, русских и греческих, от всех главных церквей православного востока. Именно этот собор окончательно решил и судьбу Никона, и судьбу Аввакума. Дело Никона рассматривалось первым. Суд над ним длился более полугода. Собор сначала ознакомился с делом в его отсутствие. Затем призвали самого патриарха, чтобы выслушать его объяснения и оправдания. Никон долго не хотел являться на судилище, не признавая над собой власти александрийского и антиохийского патриархов, потом, в декабре 1666 г., все же приехал в Москву, но держал себя гордо и непреклонно: вступал в споры с обвинителями и самим царем, который в слезах и волнении жаловался собору на многолетние провинности патриарха. В конце концов архиереи единогласно осудили Никона, лишили его патриаршего сана и священства. Обращенный в простого инока, он был сослан в Ферапонтов монастырь близ Белого озера. Здесь несколько лет Никона содержали с большой строгостью, почти как узника, но в 1671 г. Алексей велел снять стражу и позволил ему жить без всякого стеснения. Тогда Никон отчасти примирился со своей судьбой, начал принимать от царя деньги на содержание и подарки, завел собственное хозяйство, читал книги и лечил больных. С годами он стал постепенно слабеть умом и телом, его начали занимать мелкие дрязги, он ссорился с монахами, постоянно был недоволен, ругался без толку и писал царю доносы. После смерти в 1676 г. Алексея Михайловича положение Никона ухудшилось — его перевели в Кирилло-Белозерский монастырь под надзор двух старцев, которые должны были постоянно жить с ним в кельи и никого к нему не пускать. Только в 1681 г., уже тяжело больного и дряхлого, Никона выпустили из заточения. По дороге в Москву на берегу Которости он умер. Тело его привезли в Воскресенский монастырь и там похоронили. Царь Федор Алексеевич присутствовал при этом.

* * *

Если для Никона собор 1666–1667 гг. был концом всех его деяний, то для вождей раскола он, напротив, стал началом их великого пастырского служения. Правда, некоторые из них отступились от своих убеждений, но другие остались безоговорочно верны им. Когда Аввакума привезли в Москву, церковные власти увещеваниями попытались склонить его к примирению с церковью, однако это не дало никаких результатов. 13 мая Аввакум предстал перед архиереями собора. Но и тут, говоря словами официального акта, он «покаяния и повиновения не принес, а во всем упорствовал, еще же и освященный собор укорял и неправославным называл».

Тогда архиереи постановили лишить его сана — Аввакум был расстрижен и предан проклятию как еретик. 17 июля 1667 г. его вновь доставили на собор, где вселенские патриархи снова долго увещевали его, но не смогли его разубедить.

Наконец, 5 августа Аввакуму предложили три вопроса, ответы на которые должны были окончательно решить его судьбу православна ли русская церковь, православен ли государь Алексей Михайлович и православны ли вселенские патриархи? Аввакум ответил: «Церковь православная, а догматы церковные от Никона еретика, бывшего патриарха, искажены новоизданными книгами… А государь наш Алексей Михайлович православен, но токмо простою своею душою принял от Никона… книги, чая их православны, не рассмотря плевел еретических…» О патриархах он написал, что сомневается в их православии. Когда эти ответы были представлены собору, тот подтвердил свое отлучение и объявил, что осужденного подобает наказать и «градскими казнями». Те не заставили себя ждать: в конце августа Аввакум вместе с другими вождями раскола — монахом Епифанием, попом Лазарем и дьяконом Федором, — был сослан в Пустозерск на реку Печору. Всем ссыльным, кроме Аввакума, вырезали языки и отрубили пальцы на правой руке, чтобы не крестились двоеперстно и не писали. Аввакум избежал этой казни, так как за него заступилась царица Мария Ильинична и сестра царя, Ирина Михайловна. Во всем остальном судьба вождей раскола была общей. В Пустозерске каждый из «соузников» был заключен в отдельной «земляной тюрьме», о которой Аввакум писал «… покой большой и у меня, и у старца (Епифания), где пьем и едим, тут и лайно (кал) испражняем, да складше на лопату, и в окошко! Мне видится и у царя того, Алексея Михайловича, нет такого покоя». «Соузники» общались по ночам, вылезая из темниц через окна. Все они, несмотря на изувеченные руки, стали писателями, продолжая отстаивать свои убеждения.

Несмотря на принятые меры предосторожности, четыре старообрядческих учителя не были так изолированы от массы своих последователей, как бы этого хотелось правительству. Из писаний Аввакума видно, что сами стрельцы, охранявшие подземные тюрьмы, помогали узникам сноситься с их единомышленниками на свободе.

Письма из Пустозерска пересылались в Мезень, там переписывались и развозились по всей стране стрельцами, юродивыми, монахами. В конце 1660-х и начале 1670-х гг. (до ссылки и смерти боярыни Морозовой) связи пустозерцев с Москвой были настолько прочными, что протопоп посылал целые бочки освященной им воды своим духовным детям, получал от них деньги, одежду, еду и даже малину, до которой был большой охотник. Позднее рукописи прятались в кедровые кресты, которые изготовлял старец Епифаний. В своих посланиях Аввакум писал о том, как еще «до страшного суда» покарает своих главных врагов: «Я еще, даст Бог, прежде суда тово Христова, взявши Никона, разобью ему рыло. Да и глаза-те ему выколупою, да и толкну его взашей». «А царя Алексея велю Христу на суде поставить. Тово мне надобно плетьми медяными попарить». Его вера в правоту своего дела и, быть может, в скорое торжество над своими противниками была безгранична. Нередко в его нравоучениях и советах звучала уверенность ветхозаветных пророков, а не обычное сознание духовником обязанности руководить религиозной жизнью своих детей. «От имени Господни повелеваю тебе», «не я, но тако глаголет Дух Святый», «я небесные таны вещаю, мне дано!» — писал Аввакум с убежденностью, что он отражает волю Господню, а не свое мнение. С такой же уверенностью управлял он и своей паствой, раздавая в своих посланиях советы «старолюбцам».

Исходным пунктом вероучения Аввакума, которое имело потом непререкаемый авторитет в глазах его последователей, послужила реформа Никона, вовлекшая, по его мнению, русскую церковь в ересь. Наиболее мерзким нововведением Аввакум считал замену двоеперстия «печатью антихристовою» — троеперстием. Все никоновские изменения обрядности он понимал как уклонение «в латинство» и восклицал: «Ох, ох, бедная Русь! Чего-то тебе захотелось немецких поступков и обычаев?» Современному человеку может показаться странной и фанатичной такая мелочная приверженность обрядам. Однако надо помнить, что строгое благочестие сводилось тогда почти исключительно к обрядовой стороне, поэтому даже малейшее отступление в этой сфере от «святой старины» выглядело в глазах единомышленников Аввакума кощунством и подлинным отречением от православия. Стараясь осознать причину этого чудовищного события — падение православия на Руси, — они находили для него только одно объяснение — скорый приход антихриста, за которым должен был последовать конец света. С этим ощущением связан яростный дух аскетизма первых старообрядцев, переходящий в почти полное отречение от мира. Отрешение от всякого плотского наслаждения и любых внецерковных радостей Аввакум проповедовал во всех его посланиях. Согласно его советам, вся жизнь, как церковная, так и общественная и частная, должна регламентироваться религией.

Однако в ожидании кончины мира руководителям раскола надо было определить возможные отношения с официальной «никонианской» церковью. В этом смысле Аввакум занимал строгую и последовательную позицию. «Не водитесь с никонияны, — писал он в одном из писем, — не водитесь с еретиками; враги они Богу и мучители христианам, кровососы, душегубцы». Он советовал избегать не только мирных и дружеских сношений с никонианами, но и всяких прений о вере. «Беги от еретика и не говори ему ничего о правоверии, — предписывал он, — токмо плюй на него».

Идеалом для него являлось полное отчуждение от никониан, распространяющееся как на церковную, так и на частную жизнь. Такая строгая изоляция рождала много проблем. Поскольку духовенство в большинстве своем приняло реформу, раскольники оказались без верховных пастырей и не могли получать таинств. Аввакум с товарищами много думал над тем, как помочь этому горю. В конце концов было решено, что младенца, крещеного попом-«новиком» (нового рукоположения, после 1666 г.), можно не перекрещивать, но следовало прочесть над ним дополнительные молитвы. Исповедоваться за неимением священника-старолюбца Аввакум советовал у благочестивых и сведущих в церковных делах мирян. «Исповедайте друг другу согрешения, по Апостолу, и молитеся друг о друге яко исцелите» — добавлял он, давая этим понять, что такая исповедь полностью заменяет исповедь у священника.

Даже причащаться он разрешал у иноков и «простцов», не имевших священства. Впрочем, совершенно обходиться без священников он не считал возможным. Учение его в этом важном пункте оставалось не до конца проясненным и как бы заключало в себе зародыши двух главных толков позднейшего старообрядчества: поповцев и беспоповцев. Аввакум несомненно понимал, что вводит в жизнь своей заочной паствы весьма необычные в православной жизни нравы и обряды, которые, по существу, были гораздо большим отступлением от устава, чем сами «никониянские» новшества, но он советовал их лишь как временное исключение, ввиду «нынешнево огнеопального времени».

Между тем раскол в стране набирал силу Собор 1666–1667 гг. определил жестокие меры наказания для тех, кто упорно придерживался старых порядков. Страх перед возможной казнью, ссылкой в монастырь и лишением всего имущества заставлял людей покидать обжитые места и строить свои «скиты» в труднодоступных лесных районах.

С 1668 г. многие крестьяне, забросив свои поля, стали готовиться ко второму пришествию, делая себе гробы и служа друг над другом заупокойные службы. Исход в скиты приобрел массовый характер, в них строились амбары, поварни и всякие тайники на случай прихода слуг антихриста. Так как не всегда в скиту были попы, религиозный культ оказался здесь до крайности упрощен. Практиковались самосожжения, которые превратились для «старолюбцев» как бы во второе, неоскверненное крещение, дающее мученический венец. У протопопа Аввакума было достаточно авторитета, чтобы осудить и остановить самоубийственные смерти, но он увидел в них доказательство преданности старой вере, стояние против «соблазнов никонианства» и сам деятельно возбуждал на мученичество своих единоверцев. «Само Царство Небесное валится в рот, — писал он, — а ты откладываешь, говоря: дети малы, жена молода, разориться не хочется. «Получив первые известия о самосожжении раскольников, Аввакум всецело одобрил их, величая умерших «самовольными мучениками». «Вечная память им во веки веков! — пишет он в одном из писем. — Добро дело содеяли — надобно так. Рассуждали мы между собой и блажим кончину их» «Добро почитати сожженных за правоверие отец и братии наших», — восторгается духовным бесстрашием своих единоверцев.

Пустозерские узники готовы были сами в любой момент принять мученическую смерть за веру, но при этом никогда не теряли надежды на освобождение. Однако их ожидания, что после смерти царя Алексея Михайловича никоновские нововведения будут отменены, не оправдались. Узнав о восшествии на престол Алексеева сына Федора, Аввакум в 1676 г. отправил ему письмо с призывом вернуться к старой вере. Послание осталось без ответа. А пять лет спустя, в 1681 г., в Пустозерск пришел указ о казни «соузников» через сожжение. Неизвестно, кто отдал его, но инициатором казни несомненно являлся патриарх Иоаким, бывший в царствование болезненного юноши-царя одним из самых влиятельных придворных и государственных деятелей. Проведенный Иоакимом в 1681–1682 гг. церковный собор создал особый «отдел постановлений» против раскольников, которым запрещалось собираться на молитвы. Царская грамота того же года давала епископату новые, расширенные полномочия по борьбе с расколом. Видимо, в связи с этими постановлениями Аввакум и его пустозерские единомышленники 14 апреля 1682 г. погибли на костре.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.