“Твое присутствие придаст им новые силы и отвагу”

“Твое присутствие придаст им новые силы и отвагу”

С 28февраля по 10 марта 1915 года Царь провел в ставке. Это было время ожесточенных боев. Попытки германцев окружить русские войска не удались. Русские нанесли ряд контрударов и отбросили противника к границе. На южном крыле Восточного фронта довольно успешно проходит Карпатская операция. А 9 марта 1915 года русские воины захватили хорошо укрепленную крепость Перемышль. Взято в плен 9 генералов, 93 штаб-офицера, 2500 обер-офицеров и чинов, 117 тысяч солдат. Это была большая победа. В этот день в ставке отслужили благодарственный молебен, пили шампанское.

Свидетели отмечают ликование, с каким в действующей армии встречался каждый приезд Царя.

Царское Село. 27 февраля 1915г.

Мой родной, глубоко любимый,

Да пошлет тебе Господь свое особое благословение в пути и да дарует Он тебе возможность поближе увидать наши храбрые войска! Твое присутствие придаст им новые силы и отвагу и будет наградой для них и отрадой для тебя. Не в ставке дело, ты должен показаться войскам везде, где только возможно, а благословение и молитвы нашего Друга принесут свою помощь. Для меня такое утешение, что ты в тот вечер видел Его и получил Его благословение! Грустно, что не могу сопровождать тебя туда, — но у меня дети, за которыми я должна присматривать. Я буду пай и отправлюсь как-нибудь в город перед приездом m-me Б. и посещу какойнибудь госпиталь, так как они с нетерпением нас там ждут. Мой ангел милый, я не люблю говорить тебе — прощай, — но я не хочу быть эгоисткой — ты им нужен, и тебе самому полезна смена впечатлений. Моя работа и молитвы должны мне помочь перенести эту разлуку, — ночи так тоскливы, — но ведь ты еще более одинок, мой бедный малютка!

Прощай, любимый, благословляю и целую тебя без конца, люблю тебя более, чем то слова могут выразить. Мысленно всюду с любовью следую за тобой.

Нежно прижимаю тебя к моему старому любящему сердцу и остаюсь твоей

Женушкой.

Ах, тяжело расставаться! Мне так грустно сегодня ночью — я так горячо тебя люблю. Бог с тобой!

28 февраля 1915г.

Моя возлюбленная душка,

Хотя мне, разумеется, очень грустно покидать тебя и дорогих детей, но на этот раз я уезжаю с таким спокойствием в душе, что даже сам удивляюсь. От того ли это происходит, что я беседовал с нашим Другом вчера вечером, или же от газеты, которую Бьюкенен дал мне, от смерти Витте[161], а может быть, от чувства, что на войне случится что-то хорошее — я не могу сказать, но в сердце моем царит истинно пасхальный мир. Как бы мне хотелось оставить его и тебе! — Я так счастлив был, проведя эти два дня дома — может быть, ты это видела, но я глуп и никогда не говорю, что чувствую.

Как это досадно всегда быть так занятым и не иметь возможности спокойно посидеть вместе и побеседовать! После обеда я не могу сидеть дома, так как сильно тянет меня на свежий воздух, — и так проходят все свободные часы, и старой парочке редко удается побыть вместе, особенно теперь, когда А. нездорова и не может явиться к нам.

Не переутомляйся, любовь моя, помни о своем здоровье, пусть за тебя иногда поработают девочки.

Благослови Бог тебя и их. Шлю тебе самую нежную любовь и поцелуи, всегда твой, беспредельно тебя любящий, старый муженек

Ники.

Я всегда буду извещать тебя о том, куда собираюсь поехать.

Царское Село. 28 февраля 1915 г.

Мойродной,

Так грустно было видеть тебя уезжающим в одиночестве, сердце кровью обливалось. — Я отправилась прямо к Ане на 10 минут, а затем мы проработали в лазарете до 1.10. После завтрака мы приняли 6 офицеров, возвращающихся в армию, тех, которых мы посылали в Крым, — они великолепно выглядят, круглые и загорелые. — Затем Иоанчик вызвал Ольгу к телефону, чтобы сообщить ей, что бедный Струве[162] убит — он ужасно огорчен, потому что он был его близким другом. Он говорил И., что если он погибнет на войне, то чтобы тот обязательно тебе сообщил, что он ни разу не снимал аксельбантов с того дня, как ты их ему дал, бедный, милый, веселый, хорошенький мальчик! Его тело будет привезено сюда. Затем я отправилась в Большой Дворец, посидела некоторое время с тяжелоранеными, — взяла с собой и показывала очаровательные ливадийские снимки, — они ими очень восторгались, — затем подошли ко мне дети, и мы прошлись по всем палатам. — Я ненадолго пойду в церковь, это так облегчает, — это да работа и уход за этими славными молодцами — вот вся моя утеха. — Вечером мы пойдем к Ане. Она находит, что я слишком мало бываю с ней, желает, чтобы я с ней подольше сидела (и при том наедине), но нам почти не о чем говорить, не то, что с ранеными.

Ангел мой, должна кончать, курьер торопится с отъездом.

Благословляю и целую тебя еще и еще, мой дорогой Ники, — нас обоих ждет одинокая ночь. Навсегда твоя

Женушка.

Дети крепко тебя целуют. Надеюсь, маленький адмирал хорошо ведет себя.

Царское Село. 1 марта 1915 г.

Мой дорогой муженек,

Благодарю от всего моего любящего старого сердца за твое драгоценное письмо, доставившее мне такую неожиданную радость. Да, дорогой мой, я видела, что ты был счастлив снова пробыть дома эти два дня, и я также жалею, что мы не можем долее пробыть вместе теперь, когда А. не живет в доме. Это напоминает былые вечера — такие мирные и тихие, ничье дурное настроение не причиняло беспокойства и не расстраивало нервов.

Вчера вечером пошла в 7 в церковь. Казаки хорошо пели. Это подействовало на меня успокаивающе. Я думала и много молилась о моем дорогом Ники, — когда я там, мне постоянно кажется, что ты стоишь рядом со мной. Бэби безумно наслаждался твоей ванной и заставил нас прийти и смотреть на него в воде. Все дочери в свою очередь также просят об этом удовольствии как-нибудь вечером — ты ведь позволишь им это? Затем мы пошли к Ане — я работала, Ольга клеила свой альбом, Татьяна работала, — М. и А. отправились домой после 10, а мы оставались до 11. Я зашла в комнату, где находилась странница (слепая) с своим фонарем, — мы побеседовали, затем она прочитала свои акафисты.

Ком. О.[163] крепости Шульман видел нас, когда был в Кроншт., чтобы навести там порядок, затем в Севастополе, где он командовал Брестским полком, проявившем себя с наилучшей стороны во время тех историй — я очень хорошо помню его лицо. — Докончу письмо после завтрака — сейчас спешу одеваться. Ортипо[164] бегает, как безумный, по моей постели и сбросил на пол доклады Вильчковского, которые я читала. — Погода совершенно мягкая, градусник стоит на полу.

ОльгаЕ. приходила ко мне прощаться, — она уезжает на два месяца в тихий санаторий близ Москвы. После мы отправились на кладбище, так как я давно не была там, оттуда — в наш маленький лазарет и в Большой Дворец. По возвращении домой мы нашли твою дорогую телеграмму, за которую горячее тебе спасибо. — Мы все целуем и благословляем тебя без конца.

Твоя навеки, мое сокровище, очень тоскующая по своему милому Другу

Привет наш Н.П.

Женушка.

Царское Село. 2 марта 1915 г.

Мойлюбимый,

Такой солнечный день! Бэби отправился в сад. Он чувствует себя хорошо, хотя у него снова вода в колене. Девочки катались, а затем пришли ко мне в Большой Дворец. Мы осмотрели санитарный поезд № 66. Это бесконечно длинный поезд, хорошо оборудованный, принадлежащий к Ц. С. району.

Утром у нас оперировали солдата с грыжей. Вчера мы провели вечер с Аней Шведов и Забор. тоже. — Я получила письмо от Эллиной графини Олсуфьевой — ее поставили во главе 16-ти “comites de bienfaisance des 22 hopitaux militaires de Moscou”.

Им нужны деньги, а потому она спрашивает, можно ли ей получить Большой театр для большого представления на 23-е марта (это второй день пасхальной недели). Она предполагает, что они соберут около 20000 р. (в чем я сомневаюсь) для этих госпиталей. Они снабжают их теми вещами, которые министерство (военное) не имеет возможности им давать. Если ты согласен это разрешить, то я сообщу Фредериксу, а он отправит тебе официальную бумагу. Они хотят напечатать на афишах, что театр дан благодаря особому твоему соизволению. Мысль о поездке в город для посещения какого-нибудь госпиталя крайне тягостна, все же понимаю, что я должна это делать, а потому завтра днем мы туда едем. Утром Карангозову оперируют его аппендицит. Как я рада, что тебе удается ежедневно погулять! Дай Бог, чтобы тебе действительно удалось многое увидеть и иметь там случай потолковать с генералами. — Я велела Вильчк. послать толстому Орлову печатный приказ, полученный одним из раненых от начальства. Это слишком строгие приказы, совершенно несправедливые и жестокие. Если офицер не возвращается в указанный срок, то подвергается дисциплинарному взысканию и т.п. Я тебе не могу всего этого написать, бумага тебе все скажет. Приходишь к заключению, что с теми, кто ранен, обходятся вдвое хуже, — лучше быть в тылу или прятаться, чтобы остаться невредимым. Я нахожу, что это очень несправедливо, — не думаю, чтоб это везде так было, — правдоподобнее, что только в некоторых армиях. — Прости, дорогой, что я надоедаю тебе, но ты сейчас там на месте можешь помочь в этом Деле. Не следует порождать озлобления в их бедных душах. — Должна кончать письмо. Благословляю и целую тебя без конца. Твоя навеки

Солнышко.

Царское Село. 2 марта 1915 г.

Мой родной, милый,

Начинаю письмо с вечера, так как мне необходимо с тобой поговорить. Твоя женушка ужасно огорчена! Мой бедный раненый друг скончался. Бог мирно и тихо взял его к себе. Я, как всегда, побыла с ним утром, а также посидела около часу у него днем. Он очень много говорил — лишь шепотом — все о своей службе на Кавказе, — такой интересный и светлый, с большими лучистыми глазами. Я отдыхала перед обедом, и меня преследовало предчувствие, что ему внезапно может стать очень худо ночью и что меня не позовут и т.п., так что, когда старшая сестра вызвала одну из девочек к телефону, я им сказала, что знаю, что случилось, и сама подбежала принять печальную весть. После, когда Т., М. и А. ушли к Ане (чтобы повидать Анину невестку и Ольгу Воронову[165]), Ольга и я отправились в Большой Дворец, чтобы взглянуть на него. Он там лежит так спокойно, весь покрытый моими цветами, которые я ежедневно ему приносила, с его милой тихой улыбкой, лоб у него еще совсем теплый. — Я не могу успокоиться, а потому отправила Ольгу к ним, а сама вернулась в слезах домой. Старшая сестра также не может этого постигнуть. Он был совершенно спокоен, весел, говорил, что ему чуть-чуть не по себе, а когда сестра, вышедшая из комнаты, 10 минут спустя вернулась, то нашла его с остановившимся взглядом, совершенно посиневшего. Он два раза глубоко вздохнул, и все было кончено, — в полном спокойствии до самого конца. Он никогда не жаловался, никогда ни о чем не просил, сама кротость, как она говорит, — все его любили за его лучезарную улыбку. — Ты, любимый мой, можешь понять, каково ежедневно бывать там, постоянно стараться доставлять ему удовольствие, и вдруг все кончено. После того, как наш Друг сказал о нем, помнишь, — что “он скоро не уйдет от тебя”, я была уверена, что он начнет поправляться, хотя бы и очень медленно. Он стремился обратно в свой полк, — был представлен к золотому оружию, к георгиевскому кресту и к повышению. — Прости, что так много пишу тебе о нем, но мое хождение туда и все это мне было таким утешением в твое отсутствие. Я чувствовала, что Бог дает мне возможность внести небольшой просвет в его одинокую жизнь. Такова жизнь! Еще одна благородная душа ушла из этой жизни, чтобы присоединиться к сияющим звездам там, наверху. — И вообще сколько горя кругом! Слава Богу за то, что мы, по крайней мере, имеем возможность принести некоторое облегчение страждущим и можем им дать чувство домашнего уюта в их одиночестве. Так хочется согреть и поддержать этих храбрецов, и заменить им их близких, не имеющих возможности находиться около них! — Пусть не печалит тебя то, что я написала, — я как-то не могла больше выдержать — у меня была потребность высказаться.

Бенкендорф просил разрешения сопровождать нас в город завтра, мне пришлось дать свое согласие, хотя я раньше предполагала взять с собою лишь Ресина и Изу. — Ноге дорогого Бэби стало лучше, — он сегодня прокатился в Павловск. Нагорный[166] и его кучер одни поработали над снеговой горой.

Если тебе как-нибудь случится быть вблизи одного из моих поездов-складов (у меня таковых имеется 5 в разных концах), мне было бы страшно приятно, если бы ты туда прошел или если бы ты повидал ком. поезда и поблагодарил его за его труды. Они воистину великолепно работают и постоянно находились под обстрелом.

Пишу тебе опять в постели. Я лежу около часа, но не могу ни уснуть, ни успокоиться, а потому мне отрадно с тобой говорить. Я по обыкновению перекрестила и поцеловала твою дорогую подушку. — Говорят, что Струве будет похоронен в своем имении.

Завтра к нам придут 60 офицеров, возвращающихся на фронт. Из них двое моих сибиряков, Выкрестов, д-р Матушкин и Крат — во второй раз. Дай Бог, чтобы его опять не ранили! В первый раз его ранили в правую руку, в следующий раз в левую руку и в легкие навылет. Крым ему бесконечно помог. — Нижегородцы удивляются, что их дивизию не отправляют обратно, так как им сейчас нечего делать. Шульман с тоской и тревогой думает о своем Осовце, — на этот раз его обстреливают большими снарядами, причинившими большие бедствия. Почти все офицерские дома разрушены. — Очень хотелось бы иметь более подробные сведения. Я слыхала, будто Амилахвари ранен, но только легко. — Игорь[167] вернулся в свой полк, хотя доктора и находили, что ему еще рано уезжать. — Мне завтра предстоит утомительный день, а потому я сейчас должна постараться уснуть, — но не думаю, чтоб мне это удалось. Спокойной ночи, мое сокровище, целую и благословляю тебя.

3-е марта. Мы только что вернулись из города — были в лазарете М. и Ан. в новом здании Рухловского института. Зедлер показал нам все палаты — 180 солдат и в другом здании 30 офицеров. Операция Карангозова прошла благополучно. У него был совершенно негодный аппендикс, и операция была сделана как раз вовремя. В 12 1/2 мы были на панихиде в маленькой госпитальной церкви внизу, где стоит гроб бедняжки-офицера. Так грустно отсутствие родных, как-то особенно тоскливо. — Падает обильный снег. Должна кончать. Бог да благословит и защитит тебя, целую тебя без конца, сокровище мое! Навеки твоя

Привет Н.П.

Женушка.

Ставка.

Новый императорский поезд. 2 марта 1915 г.

Нежно любимая,

Горячо благодарю тебя за два твоих милых письма. Каждый раз, как я вижу конверт с твоим твердым почерком, мое сердце подпрыгивает несколько раз, и я скорей запираюсь и прочитываю или, вернее, проглатываю письмо.

Разумеется, девочки могут купаться в моем бассейне для плавания, я рад, что Крошка так позабавился; я просил плутишку написать мне обо всем этом!

Здесь я уже в седьмой раз — подумать только! На фронте все довольно хорошо. Н. в хорошем настроении и по обыкновению требует винтовок и снарядов. Вопрос о снабжении углем наших железных дорог и фабрик носит тревожный характер, и я просил Рухлова взять все это в свои руки. Подумать только, что у нас приостановилась бы выделка военных припасов! И притом из-за недостатка угля или, вернее, от того, что его недостаточно добывают в наших угольных копях на юге! Я убежден, что энергичные меры выведут нас из этих затруднений.

У Георгия вид оказался вполне здоровый, и он очень загорел; он рассказал мне пропасть интересных вещей, которые он потом передаст тебе. Петюша здесь и уже выздоровел. Я узнал от него, что у Романа[168] был тиф, но ему уже лучше. Сегодня из Галиции прибыл славный старик По — французский генерал, — он в восторге от своей поездки и от того, что был под австрийским огнем. Сегодня утром прибыл и Сазонов[169], так что все они завтракали со мною. Завтра приезжает Палеолог[170], который должен привезти официальный ответ Франции насчет Константинополя, а также ее пожелания в отношении турецкой добычи[171].

3-го марта. В течение дня у нас была продолжительная беседа — П., Сазонов, Янушкевич и я, — закончившаяся к нашему взаимному удовольствию. Накопилось так много вопросов, что их невозможно разрешить в один день. Мои планы еще не выяснились. Н. и слышать не хотел о том, чтобы я съездил в Ломжу в первый же день. Он говорит, что там над нашими войсками летают германские аэропланы, выслеживая наши резервы, что все дороги забиты транспортами и вагонами и что по этим причинам он советует генералу По не ездить в этом направлении. Я посмотрю, как поступить. Я отправил Джунковского[172] посмотреть, что там делается. И так как он человек практичный, то сможет судить, возможна ли эта поездка.

Нынче отовсюду приходят вполне хорошие вести. Маленький Осовец успешно выдерживает бомбардировку, все поврежденное днем — исправляется ночью, дух гарнизона великолепен, и он довольно силен; я послал им свое спасибо. На этот раз германцы находятся дальше, чем в первый раз, в сентябре.

Вчера Н. принес мне донесение Иванова от Брусилова и Хана-Нахичеванского о превосходном поведении Мишиной дивизии в февральских боях, когда их атаковали в Карпатах две австрийских дивизии. Кавказцы не только отразили неприятеля, но и атаковали его и первыми вошли в Станиславов, причем сам Миша все время находился в линии огня. Все они просят меня дать ему георгиевский крест, что я и сделаю. Н. отправляет нынче вечером одного из своих адъютантов с моим письмом и приказом Мише, и я рад за него, ибо думаю, что эта военная награда действительно заслужена им на этот раз, и это покажет ему, что в конце концов к нему относятся совершенно так же, как и к другим, и что он, хорошо исполняя свой долг, так же получает награду.

Маленький адмирал ведет себя очень хорошо и часто, во время наших вечерних партий в домино, заставляет нас хохотать своими остроумными замечаниями на счет Татищева[173] и Свечина[174], которые докучают ему своими бесконечными разговорами. Это правда, что последний любит рассказывать скучные анекдоты с французскими фразами, когда мы завтракаем или пьем чай, и он начинает изводить нас всех. Адмирал стал большим приятелем с Фед.[175], и они говорят только о стратегических вопросах.

Ну, я наговорил довольно вздору, и ты прости меня, моя душка-женушка. Благослови Бог тебя и дорогих детей. Горячо целую вас всех.

Всегда твой старый, преданный муженек

Ники.

Царское Село. 4 марта 1915 г.

Мой ненаглядный,

С какой радостью я получила твое дорогое письмо, бесконечно благодарю тебя за него! Я его уже два раза прочла и много раз поцеловала. Как тебя должны утомлять все эти сложные разговоры! Дай Бог, чтобы удалось поскорее разрешить вопрос об угле и ружьях. Но ведь и у них, вероятно, ощущается недостаток во всем. — Насчет Миши я так счастлива, — непременно напиши об этом матушке, ей будет очень приятно это узнать. Я уверена, что эта война сделает его более мужественным. — Если бы только можно было устранить от него ее[176]! Ее деспотическое влияние так вредно для него! — Я скажу детям, чтоб они достали твою бумагу и отправили ее с этим письмом. — Бэби написал, по моему совету, по-французски, он так пишет более естественно, чем с Петр. Вас.[177]. Нога его почти совсем поправилась. Он больше не прихрамывает, — правая рука забинтована, так как припухла, так что он, вероятно, несколько дней не будет в состоянии писать. Но все же он выходит два раза в день. — Все четыре девочки отправляются в город: у Татьяны ее комитет, М. и А. будут смотреть, как Ольга принимает деньги, затем они все поедут к Мари[178] — маленькие никогда не видали ее комнат.

Боткин уложил меня в постель, сердце сильно расширено, к тому же сильный кашель. Эти дни чувствовала себя скверно во всех отношениях, а теперь явилась m-me Беккер и не дает мне принимать моих капель. — Хорошо, что мне вчера удалось побывать в городском госпитале. Мы это проделали быстро, в 1 1/4 часа, меня внесли по лестнице на руках. — Наши 4 дочки помогали мне в раздаче образков, в разговорах, а Ресин велел, чтобы более здоровые стали в полукруг в коридоре, скажи это Н.П., так как он опасался, чтобы я не переутомилась в городе. – Это сказывается напряжение последних недель — мне приходилось два раза в день навещать Аню, которой все кажется, что этого мало. Сейчас она пишет, что ей хотелось бы почаще меня видеть, чтобы беседовать со мной (мне нечего ей сказать, только выслушиваю неприятные вещи, Нини гораздо лучше ее развлекает своей болтовней и сплетнями). Она просит, чтоб я ей почитала, — кашляю все эти дни, а потому совсем не могу читать. Она не может понять, почему эта смерть меня так взбудоражила. Зизи — та меня поняла, прислала такое милое письмо. Я ничего не могу делать наполовину, а я видела, как он радовался, когда я ежедневно приходила два раза — он лежал совсем один, — к нему никого не пускали, — у него не было здесь родных. — Она меня ревнует к другим, я это чувствую, а они так трогательно всегда просят меня не переутомляться — вы одна у нас — а нас много.

Он даже в последний день мне шепнул, что я переутомляюсь и т.п. — страшно мило, — как же мне не стараться дать им тепло и любовь — они так страдают и такие неиспорченные! А у нее есть все, хотя, конечно, ее нога — большая мука для нее, — к тому же она совершенно не срастается. — Кн. вчера осматривала ее. Но А. удовлетворить совершенно невозможно, и это страшно утомительно. Она не обращает внимания на предостережения Боткина относительно меня. — Солнце светит, и идет небольшой снег. Я пригласила к себе сестру Любушкину (это старшая сестра Большого Дворца) посидеть со мной полчасика; она уютная, рассказывала мне о раненых, а также некоторые подробности о нем. Завтра его хоронят. Наш Друг написал мне трогательное письмецо по поводу его смерти. — Воображаю, до какого дикого состояния доводит тебя Свечин — меня он однажды много лет тому назад в Крыму довел почти до потери сознания своими полу-французскими анекдотами. Говорят, что он сын старого Галкина-Врасского.— Пошли его осматривать автомобили или ближние госпитали.

Интересно, что ты сейчас думаешь предпринять. Не говори Н.. куда ты намереваешься ехать, тогда ты можешь проехать неожиданно — я уверена, что он гораздо меньше знает, куда можно проехать, чем ты сам. Завтра день смерти дяди Вилли[179] — уж 2 года минуло с тех пор!

Мой драгоценный, горячо желанный мой, сейчас должна кончать. Бог да благословит и защитит тебя, и охранит от всякого зла! Целую тебя еще и еще с глубочайшей нежностью.

Навеки преданная тебе женушка

Солнышко.

Поклон твоим.

Царское Село. 5 марта 1915 г.

Мой родной, любимый,

Прилагаю к этому письму бумагу от Эллы, которую ты можешь послать Мамант.[180] или толстому Орлову, — кроме того, письмо от Ани. Она вне себя, что я опять у нее не была. но Б. снова до обеда держит меня в постели, как и вчера. Сегодня утром сердце у меня не расширено, но я все же чувствую себя никуда не годной, слабой и грустной, — когда здоровье расстраивается, еще труднее держать себя в руках.

Теперь его должны хоронить, и я не знаю, оставят его здесь или нет, потому что его полк намеревается по окончании войны похоронить всех своих офицеров на Кавказе, — они повсюду наметили могилы, — но некоторые умерли в Германии. Я получила телеграмму от моего Веселовского[181], что они только что насладились поездом-баней и чистым бельем и снова отправляются в окопы. Затем я получила донесение (согласно моего желания) от него же. Он вернулся 15-го февраля. Из всей массы людей, представленных к знаку отличия, пока лишь один (кн. Гантимуров) получил георг. оружие, тогда как он сам не представлен ни к какой награде “за отсутствием начальников, в подчин. коих находился: нач. див. ген.-лейт. фон Геннингс отчислен от должности, а ком. бригады ген.-м. Быков — в плену”. Ужасно обидно и огорчительно, что у них нет знамени. Они умоляют тебя дать им новое “представл. об этом уже сделано военн. мин. главнокомандующ. 7-го февр. за № 9850”. Потери их были колоссальны — полк четыре раза вновь пополнялся “за время боев под д. Б”... — но я лучше запишу все на особом листочке, вместо того, чтобы этим заполнять мое письмо; я сделаю для тебя выписки из этой бумаги. Моя икона дошла до них 30-го, тотчас же после того, как они сожгли свое знамя. Раненый нач. хоз. части подполк. Сергеев принял в свои руки командование полком и великолепно справлялся со всем в течение 3-х месяцев. — Боюсь, что это письмо снова очень скучное.

Отпустила Мадлен[182] на целый день в город. — 6 недель как Тюдельс не показывается. Снова солнечные дни.

У меня была Иза по делу, затем Соня. — Только что получила твою дорогую телеграмму. А. пишет, что Фред. был страшно счастлив получить твое письмо — конечно, она ему завидует. Быть может, ты в телеграмме ко мне упомянешь о своей благодарности за ее письмо, приложенное к моему, и пошлешь ей привет? Она сказала, чтобы я сожгла ее письмо, если думаю, что оно рассердит тебя, — откуда я могу это знать? Я ответила ей, что я его отправлю. Я надеюсь, что она тебя этим письмом не раздосадовала, — она не понимает, что ее письма не представляют для тебя интереса, тогда как для нее они имеют такое огромное значение.

Я посылала к ней детей — она хотела, чтобы они к ней пришли вечером, но они сказали, что хотят провести вечер со мной, так как не видят меня днем. — Не говори Н. и поезжай, куда тебе нужно и где никто не ожидает. Конечно, он станет удерживать тебя, потому что ему не дают двигаться с места, но когда ты поедешь куда-нибудь без предупреждения, Бог сохранит тебя здравым и невредимым, и как ты, так и войска почерпнете в этом отраду.

А сейчас, мое солнышко, мое обожаемое сокровище, я должна запечатать письмо. Бог да благословит и защитит тебя сейчас и постоянно впредь! Покрываю твое дорогое лицо нежнейшими поцелуями и остаюсь навеки преданной тебе

Женушкой.

Как бы я хотела быть около тебя, так как я уверена, тебе приходится переживать много тяжелых моментов, не зная, кто говорит истинную правду, кто пристрастен и т.д.! — К тому же личные обиды и т.п., все, чему не место в такое время, в тылу выявляется именно теперь, увы! — Где находятся наши милые моряки? Что они делают и с ними ли Кирилл?

Ставка. 5 марта 1915 г.

Моя любимая птичка, Солнышко,

Горячее спасибо за твое длинное, бесценное письмо. Как хорошо я понимаю твое горе о печальной смерти бедняги без единой близкой души! Поистине лучше быть убитым сразу, подобно Струве — ибо смерть в бою происходит в присутствии целой дивизии или полка и записывается в историю.

Нынче погода хороша, но морозно и масса снегу. Солнце так чудно светит сквозь деревья, стоящие перед моим окном. Мы только что вернулись с нашей послеобеденной прогулки. Дороги на полях ужасно скользки, и мои господа иногда падают. Несколько дней тому назад Сазонов упал, переходя с поезда в свой вагон, и разбил себе нос и ногу. Вчера на том же месте поскользнулся Дрентельн, и разорвал себе сухожилие щиколотки; ему пришлось лечь, и Федоров пользует его. Сегодня на нашей прогулке упал Граббе[183], но вполне благополучно. К концу он провалился сквозь лед в канаву, но тоже без вреда.

Из этого ты видишь, что мы проводим время спокойно и без значительных событий. Утром я провел час или полтора с Н. и двумя штабными генералами.

Я часто вижу Георгия — он удивительно изменился к лучшему; это находят все, кто видит его с тех пор, как он побывал на Кавказе. Хорошенько разведав, как вели себя там пластуны (моя особливая слабость), я назначил себя шефом 6-го Кубанского пласт. батальона, а его — Георгия — шефом же 4-го Куб. пласт. бат., потому что он был у них в окопах — замечательно, не правда ли? Передай об этом Ольге.

Все эти чудесные люди через несколько дней уезжают из Батуми в Севастополь, готовиться к заключительной экспедиции.

Теперь, любовь моя, я должен кончить. Благослови Боже тебя и дорогих детей! Нежно и любовно целую тебя и остаюсь, милая душечка, неизменно твоим старым муженьком

Ники.

Царское Село. 6 марта 1915 г.

Мой родной, милый,

Снова солнце ярко светит, но 12 градусов мороза. Сегодня утром сердце не расширено, но переместилось направо, а это дает то же ощущение — вчера вечером оно снова было расширено. К обеду я перейду на диван до 10 1/2 или 11. Все еще чувствую слабость. А. тормошит меня, чтоб я к ней пришла, но Боткин пойдет туда и скажет ей, что мне этого еще нельзя и что я нуждаюсь в полном покое в течение нескольких дней. Слава Богу, раненые офицеры в обоих лазаретах в недурном состоянии, так что мое присутствие в данный момент не так уж необходимо, а девочки вчера снова присутствовали при оперировании солдат. Они так трогательно осведомляются обо мне у девочек, Зизи или Боткина. Я тоскую по своей работе, и это тем более, что тебя, мой ангел, здесь нет.

Так любопытно бы мне узнать, куда и когда ты сможешь двинуться, — это долгое сиденье в ставке способно довести до отчаяния.

Дорогой мой, есть желающие послать Евангелия нашим пленным, — молитвенники они (немцы) не пропускают в Германию, — у Ломана их имеется 10000, — можно ли их отправить с надписью, что они от меня, или лучше этого не делать, будь добр ответить телеграфно — “Евангелия да” — или “нет”, тогда я буду знать, как их отправить. — Соня просидела со мной вчера днем 3/4 часа, сегодня попрошу к себе m-me Зизи, так как дети должны побывать в госпиталях. — пожалуйста, передай прилагаемое письмо Н.П.

Мой улан Апухтин сейчас командует пех. полком (забыла каким), потому что там старшим остался только штабс-капитан. Только что получила твое драгоценное письмо — такая неожиданная, глубокая радость, горячее спасибо тебе за него! Твои теплые слова подбадривают мое усталое сердце. — Как хорошо, что ты провозгласил шефом себя, а также Георгия, — с какой отвагой и бодростью эти храбрые пластуны теперь двинутся в путь! Бог да благословит их и да дарует им успех!

Твои прогулки, наверное, должны освежающе действовать на тебя, а случаи падения должны нарушать однообразие (если только они не причиняют слишком сильных болей). Любимый мой, твои письма — словно солнечный луч для меня.

Вчера похоронили бедняжку, сестра Любушкина говорила, что у него осталась та же блаженная улыбка — только окраска лица несколько изменилась, но выражение его, нам столь знакомое, не исчезло. Постоянная улыбка, — он говорил ей, что он так счастлив, что ему больше ничего не нужно, — сияющие глаза, поражавшие всех, и после бурной жизни (настоящий роман с переменным счастьем) — он, слава Богу, испытал счастье вблизи нас.

Сообщи, сколько пластунов будет отправлено, чтобы я могла им скоренько послать иконки, а также, сколько офицеров в каждом полку; пожалуйста, вели Дрент.[184] послать мне шифрованную телеграмму через Киру .

Анина мать была очень больна, страшный припадок камней в печени, но сейчас ей лучше, — еще один такой приступ, и это, по словам нашего Друга, будет ее конец. — Опять она пристает, чтобы я ей позвонила по телефону или чтобы пришла вечером, тогда как мы ей каждый день объясняем, что мне это еще не разрешено.

Это так скучно, да еще куча писем ежедневно! Это не моя вина, я должна совсем оправиться, и только спокойное лежание (ибо мне еще нельзя принимать лекарств) может мне помочь. Она думает только о себе и злится, что я так много времени провожу с ранеными. Мне приятно с ними. Их благодарность придает мне силы, тогда как с ней, вечно жалующейся на свою ногу, гораздо более утомляешься, — в такой мере расстраиваешь себя, как морально, так и физически в течение всего дня, что на вечер уже едва хватает сил.

Опять получила любящее письмо от нашего Друга. Он хочет, чтобы я выходила на солнце, говорит, что это будет для меня полезнее (морально), чем лежанье. Но сейчас стоят сильные морозы, я все еще кашляю, простуда еще не совсем прошла, меня еще лихорадит, и я так слаба и утомлена. Получила телеграмму от моего Тучкова из Львовского склада-поезда — (их у нас 4), он устроил один летучий, для подачи более скорой помощи, — этот поезд будет числиться нашим пятым. “Летучий поезд окончил 2-ю поездку, обслужив район СтрыеСколе и Выгоды; причем некоторые части войск и санитарных частей снабжались вблизи позиций Тухлы, Либохоры и Козювки, одновременн. Раздав. подарки и образки (от меня) — внимания оказыв. В.В. всюду вызывала искр. восторг и безгран. радость. На обратном пути в пустые вагоны, оборудованные переносными печами, были погр. в Выгоде около 200 раненых, эвакуация кот. значит. облегчила работу лазар”. и т.д., а потому, чем ближе эти маленькие поезда подходят к фронту, — тем лучше. Мекк — маленький гений, придумывающий и устраивающий все это продвижение, — все, что он делает, действительно делается хорошо и быстро. Ему также удалось найти порядочных людей для этих поездов-складов.

Зизи посидела у меня часок и была очень мила.

Девочки погуляли, а сейчас отправились в Большой Дворец.

Сейчас курьер едет к Ольге, а потому должна черкнуть ей пару строк. Пожалуйста, скажи Дрент., что мы шлем ему привет и надеемся, что его нога поправляется. Поклонись Граббе, Н.П., маленькому адмиралу и моему другу Федор.

Теперь прощай, мой дорогой, мой милый муженек, мое милое солнышко. Покрываю тебя нежнейшими поцелуями. Бэби тоже целует тебя. Девочки в диком восторге от того, что ты им разрешил выкупаться в твоей ванне. Бог да благословит и защитит тебя, и да предохранит тебя от всякого зла! В молитвах и мыслях постоянно с тобой. Навсегда твоя

Солнышко.

Царское Село. 7 марта 1915 г.

Мой родной, любимый,

Вот уже неделя, как ты уехал, но кажется, что гораздо дольше. Твои телеграммы и драгоценные письма такое для меня утешение, я постоянно их перечитываю. Видишь, я забочусь о своем здоровье и сегодня опять встала лишь к 8 часам. Аня этого не хочет понять. Доктор, дети и я ей это объясняем, и все же каждый день приходит пять писем с просьбами прийти к ней, — она знает, что я лежу и все-таки удивляется. Такой эгоизм! Она знает, что я никогда не упускаю случая прийти к ней, когда только могу, даже когда я безумно устала, и все же ворчит, почему я два раза в день ходила к неизвестному офицеру. Она не обращает внимания на слова Боткина, что это он меня не пускает; у нее гости целый день. Мои визиты к ней она считает моей обязанностью (мне кажется), и поэтому часто их не ценит, тогда как другие благодарны за каждую секунду, проведенную с ними. Ей очень полезно не видать меня несколько дней, хотя во вчерашнем шестом письме она жаловалась, что так давно не имела моих поцелуев и благословения. Если бы она хоть раз соблаговолила вспомнить, кто я, она поняла бы, что у меня есть другие обязанности, кроме нее. Сто раз я ей говорила про тебя, кто ты, что император никогда не посещает больных ежедневно (что бы подумали об этом!), что ты, прежде всего, должен заботиться о своей стране, что ты устаешь от работы и нуждаешься в свежем воздухе, и должен гулять с Бэби и т.д. Это все как об стену горох — она не желает понимать, потому что находит, что она должна быть на первом месте. Она предлагает пригласить вечером офицеров для детей, надеясь залучить меня к себе, но они ответили ей, что хотят остаться со мной, так как это единственное время, когда мы можем спокойно посидеть вместе. Мы ее слишком избаловали, но я серьезно нахожу, что она, как дочь наших друзей, должна была бы лучше понимать вещи, и болезнь должна была бы изменить ее. Но теперь довольно про нее — скучно; это перестало огорчать меня, как раньше, меня только изводит ее эгоизм.

Холодно, серо и идет снег.

Девочки страшно наслаждались в твоем бассейне, — сначала две младшие, потом две старшие. Я не могла пойти — плохо спала и чувствовала себя слабой и усталой, — сердце пока еще не расширено, но расширяется каждый день, и поэтому думаю никого не принимать сегодня, хочу остаться совершенно покойной, — авось обойдется.

Читала сегодня массу бумаг от Ростовцева и т.д. Я велела детям сказать Шульману про Осовец. Он был очень благодарен. Московский полк Бэби недалеко оттуда, Гальфтер это написал. До свидания, да сохранит тебя Господь, мой бесценный ангел! Целую без конца. Твоя женушка

Аликс.

Надеюсь, что нога Дрент. лучше, — кланяйся ему и Н.П.

Ставка 7 марта 1915 г.

Мое возлюбленное Солнышко,

Несчетно благодарю тебя за твое милое письмо... и злюсь на себя, что не писал тебе каждый день, как собирался. Курьер уезжает в 6 ч. 30 м., и после 5-ти часов мне всегда приходится торопиться с бумагами, когда же я занимаюсь на обычном утреннем докладе, то едва ли остается время писать письма раньше завтрака. Все мы здесь поражаемся, как быстро идет время. Затяжка моего пребывания здесь оказалась полезной, так как нам пришлось обсудить уйму серьезных и неотложных вопросов, а если бы меня здесь не было, то потребовалось бы лишнее время и обмен телеграммами.

Мне кажется, ты думаешь, что Н.[185] удерживает меня из удовольствия не давать мне двигаться и видеть войска. В действительности это совсем не так.

Недели две тому назад, когда он писал мне, советуя приехать, он говорил, что в ту пору я легко мог навестить три армейских корпуса, потому что они были сгруппированы вместе в тылу. С той поры многое изменилось, и все они были отправлены на линию фронта; это верно, я получаю тому доказательства каждое утро, во время доклада. Даже генералу По не позволили отправиться в Ломжу (мое местечко). Он только ездил через Варшаву на Бзуру и Равку, где в настоящий момент спокойно. Вчера я отъехал в моторе на 24 версты и гулял по прелестному лесу и по лагерю 4-го армейского корпуса — это место называется Скобелевским Лагерем. На шалашиках, в которых живут офицеры, обозначены их фамилии, они окружены садиками со скамьями, с гимнастикой и разными забавами для детей. Я с тоскою думал о тех, кто никогда уже не вернется сюда. Ехать в открытом моторе было страшно холодно, но мы были тепло одеты. Сегодня тает. Чемодуров[186] купил для меня эти открытки на почте. Передай А. мой привет и скажи, что мне понравились стихи, которые она для меня списала.

Надеюсь, тебе теперь лучше, моя любовь, милая моя женушка. Благослови Бог тебя и детей!

Я всегда с тобою в молитвах и в мыслях.

Горячо любящий твой

Ники.

Царское Село. 8 марта 1915 г.

Мой родной, любимый,

Надеюсь, что ты получаешь аккуратно мои письма, я пишу и нумерую их ежедневно, а также записываю в моей лиловой книжечке. Прости, что пристаю к тебе и посылаю тебе это прошение, но так хочется помочь этим беднягам. Кажется, они пишут уже во второй раз. Будь добр, напиши свою резолюцию и перешли министру юстиции. Я переписала для тебя текст телеграммы, полученной нашим складом в благодарность за подарки, — тебя это позабавит, возвращать не надо. Затем записка Мирии к Дрентельну. Как хорошо, что Мемель взят; они, наверное, этого не ожидали, это послужит им уроком. И известия отовсюду, слава Богу, хорошие. Я имела время все прочесть, так как лежу в постели, — к 4 1/2 час. перехожу на диван, постепенно все больше и больше, хотя каждый вечер сердце расширено, а Аня каждый день просит меня прийти.

Чудное солнце, но, говорят, очень холодно. Даки туда брала с собой корреспондента, и он очень интересно описал все, что она сделала в Прасныше. Она, действительно, много поработала со своим отрядом и была под огнем. Михень разгуливает со своим орденом всем напоказ. Ты должен был бы разузнать, как она его получила, и принять меры, чтобы такие веши не повторялись, так же и то, что случилось с Татьяной. Даки, конечно, заслужила свою награду. Как грустно, что “Bouvet”, “Irresistible” и “Ocean” потоплены плавучими минами[187], и быстро, — не то, что в бою.

Я получила письмо от Виктории из Kent-House, но нового ничего нет. Увы, ничего интересного нет, чтобы написать тебе. Дети завтракают в соседней комнате и ужасно шумят.

Какая радость! Мне только что принесли твое второе письмо с прелестными открытками и открытками для детей, — мы все горячо благодарим тебя и глубоко тронуты, что ты находишь время нам писать.

Я теперь понимаю, почему ты не поехал больше вперед, но ты, наверное, сможешь еще поехать в какое-нибудь другое место до своего возвращения, — это было бы тебе полезно и порадовало бы других, во всяком случае. Твоя прогулка была, должно быть, очень приятной, — но я понимаю грустное впечатление от пустых домов, многие из них, наверное, не увидят больше своих старых хозяев! Такова жизнь — такая трагедия! Сергей Л.[188] произвел на тебя лучшее впечатление — не так самоуверен и более прост? Я сразу послала Ане твой привет, — наверное, обрадовалась. Она, вероятно, думает, что она одна скучает без тебя, — ах, она сильно ошибается! Но я думаю, что хорошо для тебя быть там, и перемена тебе полезна. Только я желала бы, чтобы больше народу тебя видело. Ты, наверное, был на богослужении сегодня, — дети были сегодня утром. Только что узнала, что у Ирины[189] родилась дочь (я так и думала, что будет дочь), я рада, что все обошлось хорошо. Бедная Ксения так волновалась! Поэтому мне показалось бы более естественным, если бы я узнала, что у самой Ксении родился ребенок.

Какая солнечная погода! Девочки катались, сейчас они пошли в мою общину Красного Креста, затем к Ане, а после чая обе старшие пойдут к Татьяне. У Алексея в гостях три мальчика Ксении. Я встану к 4 3/4 час.

До свидания, мое солнышко, не волнуйся, если не сможешь мне писать каждый день, у тебя так много дела и тебе надо немножко отдохнуть, а писание писем берет много времени.

Да хранит тебя Бог, Ники, мое сокровище, целую и крещу тебя и люблю бесконечно. Навсегда твоя женушка

Аликс.

Царское Село 9 марта 1915 г.

Мой муженек, ангел дорогой,

Какое счастье знать, что послезавтра я буду держать тебя крепко в своих объятиях, слушать твой дорогой голос и смотреть в твои любимые глаза! Но за тебя мне обидно, что ты ничего не повидаешь. Как бы мне хотелось поправиться к твоему возвращению! Эту ночь я заснула только после пяти, чувствовала такое давление на сердце, головокружение, а утром это продолжалось с сердцебиением, и сердце довольно сильно расширено. Вчера оно было нормально, и я провела от 5 до 6 и от 8 до 11 на диване. Ирина с ребенком здоровы. Она сильно страдала, но была молодцом. Ей нравится ее имя и хочет и маленькую так же назвать – смешная она! Дмитрий, Ростислав и Никита[190] были у Алексея, а затем он обедал с нами. Холодно, но яркое солнце. Посылаю тебе письмо от Маши[191] (из Австрии), которое ее просили тебе написать в пользу мира. Я, конечно, более не отвечаю на ее письма. Затем письмо от Ани, — я не знаю, как ты смотришь на то, что она тебе пишет, но я не могу отказать, раз она просит, и лучше так, чем через прислугу. Вчера она посылала за Кондратевым[192], — так глупо давать повод прислуге к разговорам! Еще в госпитале она хотела их видеть — только ради скандала. Это, откровенно говоря, некрасиво. Теперь она шлет за твоими людьми, и это будет совсем неприлично; почему она тогда уж лучше не пошлет за ранеными, которых она знает и с которыми она не желает иметь никакого дела!

Только что получила твою телеграмму — она дошла в 15 мин. Слава Богу, что Перемышль взят, поздравляю тебя от души, это такая радость для наших дорогих войск! Они долго мучились там, и, откровенно говоря, я рада за бедный гарнизон и за жителей. Они, должно быть, почти умирали с голоду. Теперь эти армейские корпуса будут свободны и можно перебросить их на более слабые места. Я так счастлива за тебя!

От Ольги хорошие известия — ей нравится во Львове. Она огорчена, что Миша там с женой, так как она четыре года его не видела.

До свидания, мое сокровище. Целую, крещу тебя еще и еще. Твоя

Солнышко.

Ставка. 9 марта 1915 г.

Мое возлюбленное Солнышко,

Как мне благодарить тебя за два твоих милых письма и за лилии? Я прижимаюсь к ним носом и часто целую — мне кажется, те места, которых касались твои милые губы. Они стоят днем и ночью на моем столе; когда господа проходят мимо моих дверей, я даю им понюхать цветы. Дай Бог, чтобы я вернулся к 11-му числу, вероятно, в 10 часов утра! Какая радость быть опять в своем гнезде — уютно и тесно (во всех смыслах) вместе! Сейчас, в эту самую минуту, 11 ч. 30 м., Николаша вбежал в мой вагон, запыхавшись и со слезами на глазах, и сообщил о падении Перемышля. Благодарение Богу! Вот уже два дня мы все ждали этого известия с надеждой и тревогой. Падение этой крепости имеет огромное моральное и военное значение. После нескольких унылых месяцев эта новость поражает, как неожиданный луч яркого солнечного света, и как раз в первый день весны!

Я начал письмо в спокойном состоянии, но теперь у меня в голове все перевернулось вверх дном, так что ты уж извини за вторую часть этого письма. О, моя милая, я так глубоко осчастливлен этой доброй вестью и так благодарен Богу за его милость! В 2 часа я заказал благодарственный молебен в здешней церкви, где я бывал и в прошлом году на благодарственных молебнах! Вчера я ездил в моторе в тот же самый чудесный лес близ Скобелевского Лагеря, и хорошо прогулялся на другой стороне большой дороги — было тепло и сильно таяло.

Так какДрент. поранил себе лодыжку, то Граббе занял его место за нашим домино; он с маленьким адмиралом так забавны вместе, что заставляют меня и Н.П. покатываться со смеху. Я собираюсь командировать Граббе к армии в Перемышль с кучей орденов и благодарностей офицерам и солдатам.

3 часа — я только что вернулся из церкви, битком набитой офицерами и моими великолепными казаками — какие сияющие лица! Шавельский сказал трогательное слово; у всех было какое-то пасхальное настроение!

Ну, прощай, мое сокровище, мое солнышко! Господь да благословит тебя и дорогих детей! Я страшно счастлив, что возвращаюсь домой. Горячо люблю тебя и страстно целую. Всегда твой старый муженек

Ники.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.