12. Ярослав Мудрый и система лествицы

12. Ярослав Мудрый и система лествицы

В Священном Писании сказано:

«Камень, который отвергли строители, тот самый сделался главою угла; это от Господа и есть дивно в глазах наших».

«И кто упадет на этот камень, разобьется, а на кого он упадет, того раздавит». Это пророчество исполнилось в Самом Христе, исполнилось и в распространении христианства — избранным народом были евреи, ждали прихода Мессии, но не узнали Его, а свет Веры подхватили вчерашние язычники, которых иудеи презирали. Но тексты Писания иногда имеют много значений. То же пророчество исполнилось в отношении Руси. Оплотом Православия являлась блестящая Византия. Русские для нее всегда оставались неполноценными дикарями, жившими где-то за пределами цивилизованного мира. Они и крещение-то приняли грубо, по-варварски, с войной и скандалами. В общем, стали чадами Церкви, но как бы приемышами, неродными и нелюбимыми. Однако Византия стала рушиться, а Русь поднималась в полный рост, величественная, богатая, грозная.

Правда, во времена Ярослава Мудрого похвастаться победой христианства Русь еще не могла. Многие люди по привычке или на всякий случай чествовали старых богов. В Новгороде слуга писал хозяину, напоминал, чтобы не забыть купить вина к празднику Велеса. Это было во втором по величине городе, а что уж говорить про глубинку? В деревнях люди продолжали жить как они привыкли. На солнцеворот катились с горок горящие колеса, перед Рождеством расхаживали толпы ряженых, поминая Коляду, перед постом гуляли Масленицу, жгли чучело зимы-Марены. Сходились на кулачных боях, были искалеченные и убитые. Это никого не останавливало, испокон веков повелось, что так надо[69][70].

В чувственных обрядах тоже не видели чего-то постыдного и недопустимого, ведь древние верования основывались на культах плодородия. Всей деревней выходили купаться под первой весенней грозой — это божество неба сочеталось с землей. Перед севом справляли священные свадьбы, выбирали самого уважаемого и многодетного хозяина, чтобы лег с супругой на посевном зерне. Мужья и жены расходились ночью по полям, обнимались на пашне, окропляя ее супружеским семенем.

Летом старики добывали огонь трением деревяшек, разжигали купальские костры. Заводились песни, молодежь взмывала в прыжках над огнем. Собравшиеся сельчане кружились в плясках, доходя до экстаза. Сбрасывали в огонь рубахи — пусть сгорят все болезни и несчастья. Гурьбой неслись к реке, а солидные матери семейств выхватывали и утаскивали в марево утреннего тумана юных мальчиков, впервые допущенных к обрядам. Точно так же и девочки проваливались вдруг в чьи-то мужские руки, в эту ночь сами боги посвящали их во взрослую жизнь.

В июле собирались на братчины, забивали жертвенных быков и баранов, вместе усаживались на ритуальные трапезы. А в конце лета начинались чисто женские обряды. Одни из них праздновались открыто — «зажинки», «дожинки». Другие были тайными, бабы и девушки уходили в леса, чтобы на ночных полянах исполнить в чем мать родила священные пляски, встретить осень. Если грозила эпидемия или падеж скота, то тут уж на время года внимания не обращалось. Все женское население выходило ночью за околицу, хотя бы и в стужу, в мороз нагишом впрягалось с соху и борону, опахивало по кругу свое село или город…

Где-нибудь под Киевом на такие ритуалы смотрели уже косо. Священники, монахи, княжеские слуги старались пресечь их. Кто-то из крестьян отказывался если не от всех обрядов, то хотя бы от крайностей. А в полоцких, волынских, смоленских, псковских лесах никто себя не ограничивал, и таиться было не от кого. Священники сюда еще не добирались, старая племенная знать жила одной жизнью с простонародьем, крестилась ради приличия, но кресты носила вместе с оберегами. Вятичи вообще их не носили и христианства не признавали. У них по-прежнему горели огни в капищах, длиннобородые жрецы приносили жертвы, гадали о будущем. Мужчины кичились друг перед другом количеством жен, а когда умирало важное лицо, кто-то из жен или холопок рвался разделить с господином погребальное ложе.

Даже там, где уже встали православные храмы, священники за головы хватались, не знали как растолковать людям, что некоторые традиции пора бы прекратить. По-христиански отпевали покойных, а бабы приходили на могилы окликать их, в домах выставляли угощение для усопших предков. Большинство русских пребывало в уверенности, что венчание — княжеский и боярский обычай, для них не предназначенный. На шальных весенних хороводах парни умыкали невест. Вместо венчаний играли свадьбы, от слова свадить, случать, плотские удовольствия выставлялись в свадебных обычаях с полной языческой откровенностью. А ведь к священникам перешли дела о разводе, наследстве. Хочешь не хочешь, приходилось разбираться и с невенчанными, признавать их неправильной, но все-таки семьей[71][72].

На Руси перемешалось разнородное, нередко чуждое друг другу. Спаять народ в одно целое христианство еще не могло и не успело. Административные связи между различными частями державы тоже оставались слабенькими. Жителя Ростова не особо интересовало, что творилось на польской границе. А житель Переяславля не задумывался, какие там отношения у новгородцев со шведами. У него под боком были не шведы, а печенеги. Да и культурный подъем Руси шел не сразу и не равномерно. Монументальными постройками выделялись лишь несколько городов. Остальные жили гораздо скромнее. Укрепления возводили не для того, чтобы ими любовались, а чтобы враг не взял. Насыпали валы, сооружали стены из деревянных срубов, наполненных землей и камнями. На центральной площади стояла деревянная церковь, терем князя или его наместника, дома местных бояр, вокруг лепились избы или полуземлянки горожан.

А великий князь, сумевший объединить подданных, обеспечить им мир и спокойное развитие, состарился. Уходили из жизни близкие ему люди. В 1050 г. умерла верная супруга Ирина, тяжело болела, перед кончиной приняла монашеский постриг. А в 1052 г. скончался старший сын Владимир — наследник, надежда, опора. Упокоился под сводами Софийского собора Новгорода, который сам же построил. Государь знал, что и ему осталось недолго. Но кому же он оставит Русь?

Ведь традиции наследования власти в нашей стране так и не сформировались. Взять греческий образец, самому определить преемника? Св. Владимир попытался это сделать, кончилось плохо. Да и у византийцев не обходится без бунтов. Взять западный принцип, от отца к старшему сыну? Но и такая система вызывала смуты. Обделенные младшие дулись на старших, у них находились сторонники, подталкивали к мятежам. Братья свергали братьев в Польше, Чехии, Венгрии, Норвегии, Италии, убивали родню, ослепляли, кастрировали. А на Руси? Святослав умер — усобица, Владимир умер — усобица…

После Ярослава оставались его сыновья. Он каждого из них помнил ребенком, каждого держал на руках, радовался первым шагам, смеялся исковерканным детским словам, переживал за их болезни и шишки. И представить, что они могут схлестнуться друг с другом? Нет, Ярослав всеми силами стремился не допустить такого. Размышлял: если дети сохранят семью, то остальное приложится, сохранится и будет крепнуть Русская держава. Он отказался от существовавших образцов наследования, придумал совершенно новую систему «лествицы», т. е. лестницы.

Ярослав установил иерархию городов и княжеских престолов. Первый по рангу — Киев, второй — Чернигов, третий — Переяславль, четвертый — Смоленск, пятый — Владимир-Волынский. Никто из сыновей не остается без владений, каждый получает удел по старшинству, но Русь при этом не разделяется, она остается общим владением Ярославичей. Это было уже опробовано, когда правили вместе Ярослав и Мстислав. Вроде, получалось-то удачно. Младшие подчиняются старшему, киевскому, важные вопросы решают сообща. А уделы даются им не в вечное пользование. Умрет Киевский великий князь, его заменяет черниговский, и остальные князья сдвигаются по «лествице» на более высокие престолы. Когда умрут все братья, точно таким же образом правят их дети. Сперва Киев достается сыновьям старшего, за ними идут сыновья второго по рангу, потом третьего…

Прочие города и земли распределялись не персонально, а прикреплялись к главным уделам. К Киеву отходило Правобережье Днепра и Турово-Пинская земля. Новгород тоже подчинялся великому князю — два полюса Руси, Киев и Новгород, должны находиться в одних руках. К Черниговскому столу придавались Тмутаракань, территории по Десне и Оке вплоть до Мурома. К Переяславлю прилегали южные линии городов-крепостей до Курска. Этого было маловато, и Ярослав добавил далекое Залесье — Ростов, Суздаль, Белоозеро. К Смоленску и Волыни «довесков» не требовалось. Там должны были сидеть младшие, пусть управляются с тем что есть, а потом перейдут на более значительные столы.

Чувствуя приближение смерти, Ярослав собрал детей, Изяслава, Святослава, Всеволода, Вячеслава, Игоря. Довел до них свой «ряд», порядок правления, который отныне будет действовать в государстве. Взял с них клятву не преступать его, быть всегда заедино. Старшего, великого князя киевского, все обязаны почитать и слушаться, как отца. Но и он обязан заботиться о младших, защищать их. Хотя братья были очень не похожими друг на друга. Изяслав вырос слабовольным, бесхарактерным. Святослав был его полной противоположностью — широкая и буйная натура настоящего русского богатыря, умел и повоевать, и от души попировать. Всеволод — взвешенный, рассудительный, начитанный, но мягкий, миролюбивый. Он был любимцем отца, последние годы постоянно находился рядом с ним. Вячеслав и Игорь были еще юными, на самостоятельную роль пока не годились.

Можно было передать Киев Святославу или Всеволоду, минуя Изяслава, но Ярослав Мудрый считал главным именно порядок. Нарушишь его — вот тебе и ссора, а дальше новые покатятся. Великий князь хотел установить свою систему не на раз, не на ближайшее время, а на поколения вперед. Рассудил: пускай уж будет как есть. Если братья будут вместе, то и их недостатки не скажутся, они станут дополнять друг друга. В феврале 1054 г. государь и самодержец Ярослав Владимирович отошел в мир иной. Киев принял Изяслав Ярославич, остальные братья разъехались по уделам, Святослав в Чернигов, Всеволод в Переяславль, Вячеслав в Смоленск, Игорь во Владимир-Волынский.

Вроде, начали правление дружно. Но на Руси быстро обозначились перемены. Бояре и дружинники покойного великого князя прекрасно знали качества Изяслава, многие не захотели оставаться при нем, предпочли перейти в Чернигов или Переяславль. А киевское городское боярство оживилось, оно получило как раз такого государя, о котором мечтало! Этот не прижмет, не будет держать в узде. Изяславом вертела его жена, полька Гертруда, но с ней бояре легко нашли общий язык. Она мечтала о блеске, старалась обеспечить будущее собственных детей. Столичные вельможи готовы были подыгрывать ей, стали лучшими друзьями. Но не забывали и собственные выгоды. Изяслава тесно обсели тысяцкий Коснячко, Перенит, Никифор, Чудин, вместе с Гертрудой принялись регулировать политику великого князя.

В Киеве развернулось грандиозное строительство. Совсем недавно Ярослав Мудрый расширил столицу Ярославовым городом, Изяслав в угоду жене и приближенным затеял возводить «Изяславов город». В нем наметили соорудить новый, еще более пышный дворец, новый Дмитриевский монастырь (великий князь носил христианское имя Дмитрий). На строительстве всегда можно хорошо погреть руки, тут уж тысяцкому с компанией было полное раздолье. Правда, работа требовала значительных средств. Но они имелись у столичных евреев. С боярами они давно были связаны, обстряпывали те или иные дела. Проторили дорожку и к Гертруде, подмазались к ней лестью и дорогими подарками. А за ссуды великий князь расплачивался подрядами, льготами, привилегиями.

Отдуваться приходилось простонародью. На него налагали новые повинности, увеличивали подати. Облагали так, чтобы хватило всем — в казну, боярам, евреям, да и тиуны, собиравшие подати, не стеснялись набивать собственную мошну. Вельможи из окружения Изяслава гребли более солидную поживу, прибирали к рукам села, деревеньки. Крестьяне, еще вчера вольные, вдруг оказывались боярскими.

Советники подсказывали великому князю, что надо бы подкорректировать и отцовские законы. А то нехорошо получалось. Вдруг пришибет боярин непокорного смерда, а его родственники прибьют боярина, и закон будет на их стороне. По Русской правде за смерть следовало мстить смертью. Когда Изяслав очередной раз встретился с братьями, он и его советники утвердили поправки. Кровная месть и смертная казнь упразднялись, заменялись денежной вирой. Деньги-то нужны, пусть идут в казну. А если преступник не сумеет уплатить, можно его продать тем же евреям.

Под стражей до сих пор находился еще один родственник государя, его дядя Судислав Псковский. Но кто-то из киевских сановников был причастен к давнему заговору, и через три года после смерти Ярослава Мудрого Судислава реабилитировали. Объявили, будто он был оклеветан, хотя при освобождении с него взяли весьма красноречивую клятву: не вмешиваться в государственные дела и вообще уйти в монастырь.

Подсуетились и греки. Они умели обхаживать бояр и великую княгиню не хуже евреев, не жалели золота на подарки и взятки. Около 1055 г. не стало митрополита Илариона, и вокруг Изяслава закипел клубок интриг. Ему внушали, что разрыв с патриархией надо ликвидировать, а за это и Константинополь поддержит его власть. Попытку Ярослава создать национальную церковь порушили напрочь. Из Константинополя прибыл митрополит Георгий. Взялся восстанавливать в церковных структурах чисто византийское влияние.

В результате обстановка в Киеве становилась все более нездоровой. В Софийском соборе устроились греки, расставляли по русским храмам своих соотечественников. Народ это никак не притягивало, а отталкивало. По праздникам церкви пустовали, зато толпы людей резвились в полях и лесах на языческих игрищах. Киевляне роптали на бояр, на растущие поборы. А евреи под высоким покровительством настолько обнаглели, что соблазняли некрепких в вере киевлян, внушали сомнения в христианстве[73].

Первый конфликт разыгрался вокруг Киево-Печерского монастыря. Преподобный Антоний и другие монахи не молчали, смело обличали беззакония и злоупотребления. Преподобный Феодосий ходил в еврейский квартал, в спорах отстаивал Православие. Его предостерегали, что это опасно, но он отвечал, что «желал быть убитым за исповедание Христа». Да, вот уже до чего дошло. При Ярославе Мудром Иларион в «Слове о Законе и Благодати» раскатал иудаизм в пух и прах, разобрал буквально по косточкам, завершив анализ недвусмысленным выводом:

«Июдея молчит».

А при сыне Ярослава она уже не молчала и спорящий с ней православный монах рисковал жизнью (и риск действительно был, неужто ростовщикам трудно уплатить виру за убийство?).

Но Печерский монастырь страшно раздражал и митрополию. Теперь он оказался вторым церковным центром, не греческим, а русским, На него начались нападки, покатились жалобы великому князю. Первым киевским летописцем был Никон — монахи почтительно называли его Великим, считали одним из трех «столпов» монастыря наряду со св. Антонием и св. Феодосием. В 1060–1062 г. ему пришлось спасаться от гнева Изяслава, уехать в Тмутаракань. Видать, писал не то, что нравилось власть предержащим и византийцам. А летопись редактировалась, поправлялась. Не тогда ли из нее исчезли 17 лет правления св. Владимира?

По наветам приближенных великий князь решил вообще разогнать монастырь. Монахи собрали иконы, нехитрые пожитки, и зашагали в Чернигов, во владения Святослава. Но их заступницей, как ни парадоксально, выступила Гертруда. Она вспомнила, что случилось в ее родной Польше, и ужаснулась. Ведь там началось как раз с изгнания монахов, а вслед за этим пошли мятежи, резня и развал страны. Нажала на мужа, он перепугался и метнулся в обратную сторону. Послал гонцов вдогон за братией, извинялся. Уговаривали три дня, и монахи согласились вернуться. Великий князь принялся задабривать обитель, сделал крупные вклады, сам стал ездить туда. Особенно тронули его беседы с преподобным Феодосием, Изяслав умилялся, каялся, вместе с преподобным молился, садился за скудную монастырскую трапезу… Что ж, бояре против такого времяпровождения государя ничуть не возражали. Пусть почаще ездит, пусть ведет душеспасительные разговоры. А дела будут вершить они.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.