ТРИ ГОДА В РОЛИ ПРЕЗИДЕНТА

ТРИ ГОДА В РОЛИ ПРЕЗИДЕНТА

Позднебрежневские времена убедили Громыко в том, что он не хуже других может руководить страной, а одной внешней политики для него маловато. Он носил не снимая почетный значок «50 лет в КПСС», демонстрируя свой солидный партийный стаж. После смерти второго секретаря ЦК Михаила Андреевича Суслова он вознамерился занять его место. Но совершил большую ошибку: позвонил Андропову и стал советоваться, не следует ли ему, Громыко, занять эту должность. Разговор получился для Андропова неприятным, потому что это кресло он уже считал своим, о чем Громыко вскоре узнал.

Юрий Владимирович однажды на политбюро серьезно возразил Громыко, пишет Фалин. Министр довольно невежливо высказался насчет того, что каждому следует заниматься своим делом, на что Андропов недовольно буркнул:

— Во внешней политике у нас разбирается лишь один товарищ Громыко.

Отношения между соперниками лишились прежней приязни. Тем более что если Черненко на встречах с иностранцами мог только прочитать подготовленный ему текст и постоянно поворачивался к Громыко, ища у него одобрения, то Андропов не нуждался в помощи министра при общении с иностранными гостями.

Смерть Брежнева Громыко перенес спокойно. Он не боялся за свое положение. Напротив, рассчитывал на повышение. Но Андропов его наверх не пустил, хотя сделал приятное предложение:

— Я, конечно, хотел бы, чтобы ты продолжал работать министром иностранных дел, но в то же время, если ты согласишься, предлагаю тебе занять пост председателя Президиума Верховного Совета. У меня нет сомнений, что все товарищи и на политбюро, и в Верховном Совете поддержат мое решение.

Громыко отказался. Андропов очень удивился:

— А я думал, тебе это предложение понравится.

Громыко объяснял потом сыну:

— Я знаю, пройдет два-три месяца после моего назначения на пост председателя, как Юрий Владимирович начнет крепко сожалеть о своем предложении.

Андропову понадобится этот пост для ведения международных дел, предсказывал Громыко. Так и произошло. В порядке компенсации Андрей Андреевич получил к посту министра должность первого заместителя главы правительства. После Андропова Громыко примеривался уже к посту генерального, но выдвинули Черненко. Как это произошло, министр обороны Устинов потом рассказал главному кремлевскому медику — академику Евгению Ивановичу Чазову:

— Мы встретились вчетвером — я, Тихонов, Громыко и Черненко. Когда началось обсуждение, почувствовал, что на это место претендует Громыко, которого мог поддержать Тихонов. Ты сам понимаешь, что ставить его на это место нельзя. Знаешь его характер. Видя такую ситуацию, я предложил кандидатуру Черненко, и все со мной согласились.

«Я всегда верил Устинову, считая его честным и откровенным человеком. Но в тот момент мне показалось, что он чуть-чуть кривит душой, — пишет Чазов. — Больной, к тому же по характеру мягкий, идущий легко на компромиссы, непринципиальный Черненко вряд ли мог противостоять настойчивому, сильному и твердому Устинову, возглавлявшему военно-промышленный комплекс».

Любопытно, что Громыко упрекал других за раболепство. Рассказывал сыну, как они с Андроповым были у тяжелобольного Брежнева. Тому нездоровилось. И он вдруг произнес:

— А не уйти ли мне на пенсию? Чувствую себя плохо все чаще. Надо что-то предпринимать.

Брежнев был настроен на серьезный, долгий разговор. Но Андропов тут же перебил:

— Леонид Ильич, вы только живите и ни о чем не беспокойтесь, только живите. Соратники у вас крепкие, мы не подведем.

Брежнев растрогался:

— Если вы все так считаете, то еще поработаю.

Громыко осуждал Андропова за лесть, но сам практически то же самое сказал уже умиравшему Черненко. Дня за три до своей смерти Константин Устинович позвонил ему:

— Андрей Андреевич, чувствую себя плохо. Вот и думаю, не следует ли мне самому подать в отставку. Советуюсь с тобой…

Громыко не хотел рисковать.

— Не будет ли это форсированием событий, не отвечающим объективному положению? Ведь, насколько я знаю, врачи не настроены так пессимистично.

— Значит, не спешить? — переспросил с надеждой в слабеющем голосе Константин Устинович.

— Да! Спешить не надо, это было бы неоправданно.

Черненко остался доволен разговором. Громыко подтвердил свою славу великого дипломата. Для страны такая дипломатия была, конечно, губительна. Но Андрей Андреевич в эти сложные годы думал о себе.

«Генеральный секретарь был болен, — вспоминал известный партийный работник Юрий Анатольевич Прокофьев. — Проходило собрание в Кремле в зале пленумов. Собрался очень узкий круг людей, и вместо Черненко с заявлением от его имени должен был выступить Виктор Васильевич Гришин.

Я должен был сидеть в президиуме рядом с Гришиным, как первый секретарь райкома партии, а Андрей Андреевич Громыко — рядом с Горбачевым. И вот, когда мы выходили на сцену, Громыко резко отодвинул меня плечом, рванулся из всех сил вперед и уселся рядом с Гришиным. Я, честно говоря, заметался, не зная, куда сесть. Смотрю: место свободное рядом с Горбачевым, я и сел рядом».

Похоже, Андрей Андреевич питал некоторые надежды возглавить страну после Черненко. Бывший председатель КГБ Крючков пишет, как в январе 1988 года ему присвоили звание генерала армии. Подписал указ Громыко как председатель Президиума Верховного Совета. Он сам позвонил Крючкову, поздравил, завязался разговор. Громыко вспоминал Андропова, Устинова. Заметил, что, наверное, скоро уйдет на пенсию:

— Боюсь за судьбу государства. В 1985 году, после смерти Черненко, товарищи предлагали мне сосредоточиться на работе в партии и дать согласие занять пост генерального секретаря ЦК КПСС. Я отказался, полагая, что чисто партийная должность не для меня. Возможно, это было моей ошибкой.

Сыну Громыко говорил, что на пост первого человека не претендует:

— Не за горами мое восьмидесятилетие. После перенесенного, как мне сказали врачи, «легкого инфаркта», да еще при аневризме, да еще после операции на предстательной железе думать о такой ноше, как секретарство, было бы безумием. Учти, у меня нет своей партийной или государственной базы, не говоря уже о военной, чтобы побороться за этот пост. Да и не хочется… Гришин, Романов, Горбачев — вот они будут претендовать.

«Я не задавала папе вопросов, была ли у него возможность стать генеральным секретарем партии, — рассказывала дочь Андрея Андреевича. — Как-то, когда папа уже был на пенсии, во время прогулки по лесу кто-то из членов семьи задал ему этот вопрос. Папа ответил: «Чтобы стать генеральным секретарем партии, мне надо было за это бороться. У меня уже большой возраст. Если бы я и стал генеральным секретарем, мне потребовалось бы огромное напряжение всех своих физических сил. Моего здоровья хватило бы только на один год работы».

Впрочем, ходят слухи, что Громыко все же пытался сговориться с председателем Совета министров Николаем Александровичем Тихоновым. Союз не получился, и Громыко понял, что его надежды иллюзорны. Но свой голос в политбюро он решил отдать подороже. После закулисных переговоров Громыко согласился рекомендовать на пост генерального секретаря Горбачева.

«Вечером на даче в Заречье, накануне заседания политбюро, где должен был быть решен вопрос об избрании нового генерального секретаря партии, раздался телефонный звонок, — пишет Эмилия Громыко-Пирадова. — Михаил Сергеевич Горбачев просил папу о срочной встрече. Папа, мама и я сидели в столовой и пили чай. Папа тотчас прошел в прихожую, надел пальто и выехал в город. Вернулся он где-то около двенадцати часов ночи. На следующий день на заседании политбюро папа выдвинул кандидатуру Горбачева на должность генсека».

11 марта на заседании политбюро, после того как академик Чазов изложил медицинское заключение о смерти Черненко, слово неожиданно взял Андрей Андреевич:

— Конечно, все мы удручены уходом из жизни Константина Устиновича Черненко. Но какие бы чувства нас ни охватывали, мы должны смотреть в будущее, и ни на йоту нас не должен покидать исторический оптимизм, вера в правоту нашей теории и практики. Скажу прямо. Когда думаешь о кандидатуре на пост генерального секретаря ЦК КПСС, то, конечно, думаешь о Михаиле Сергеевиче Горбачеве. Это был бы, на мой взгляд, абсолютно правильный выбор…

Громыко произнес настоящий панегирик будущему генсеку, подхваченный остальными членами политбюро. А Горбачев в знак благодарности оставил Андрея Андреевича в политбюро и произвел из министров в председатели Президиума Верховного Совета СССР. Этот вопрос решился 29 июня 1985 года на заседании политбюро. Михаил Сергеевич сказал:

— В нынешних условиях целесообразно, чтобы генеральный секретарь ЦК КПСС сосредоточился на вопросах партийного руководства. В связи с этим вношу предложение рекомендовать для избрания председателем президиума товарища Громыко. Андрей Андреевич — один из старейших членов партии, имеет большой политический опыт, известен как в нашей стране, так и в мире. Все это отвечает нынешней ситуации, интересам наиболее рациональной расстановки сил.

Благодаря этому Громыко еще три года провел на олимпе, тогда как остальных членов прежней команды Горбачев сразу разогнал. Потом Громыко, уйдя на пенсию, будет ругать Горбачева. Но пока оставался при должности, покорно исполнял волю очередного хозяина. Иностранные гости отмечали, что при Горбачеве «Громыко, пока он еще участвовал в переговорах, никогда не вмешивался по собственной инициативе в разговор и открывал рот, только когда его спрашивали».

Он-то прекрасно понимал, скажем, что антиалкогольная кампания поставила советских послов за границей в дурацкое и позорное положение, но беспрекословно выполнил постановление политбюро. Корниенко подготовил проект циркуляра, который запрещал подавать спиртные напитки на протокольных мероприятиях, и требовал следить за тем, не пьют ли посольские работники, а Громыко его подписал. Когда в советских посольствах перестали подавать спиртное, над нашими дипломатами откровенно смеялись, а репортеры подлавливали советских людей в магазинах, где они тайком покупали вино и виски. Угощать перестали и официальные делегации, которые приезжали в СССР, что тоже не повышало престиж государства.

2 июля 1985 года Громыко в последний раз побывал в своем кабинете в Министерстве иностранных дел. Он ни с кем не попрощался, даже не собрал коллегию. Просто встал и ушел. Сотрудники МИД сгрудились у окон, чтобы увидеть его отъезд.

Он продолжал следить за международными делами. Ему, конечно, не нравилось, что делалось без него. Один раз Громыко пригласил своего сменщика Шеварднадзе с женой к себе на дачу. Но живого разговора не получилось. Все чувствовали себя скованно.

Олег Трояновский, которого Горбачев отправил послом в Китай, нанес Громыко визит вежливости. Сказал, что задача — нормализовать советско-китайские отношения. Председатель Президиума Верховного Совета вдруг возразил, что ничего из этого не выйдет.

— Почему? — удивился Трояновский.

— Они уже слишком связаны с американцами.

Мир менялся, но Громыко жил прошлым. Он приезжал в Кремль точно к девяти часам, уточнял с помощниками распорядок дня. Выступление на XXVII съезде партии переделывал девятнадцать раз.

Громыко стал ездить по стране. Все, что он видел, производило на него тягостное впечатление. Андрей Андреевич плохо представлял себе жизнь в родной стране, был оторван, как и все члены политбюро, от реальности, не подозревал, что в магазинах пусто, что людей охватила тоска и они смертельно хотят перемен. Перестав быть министром, он оказался ненужным. По привычке высказывался на каждом заседании политбюро, но невпопад. Его речи походили на старческое брюзжание. Однажды удивленно сказал:

— Я вот тут гулял по улице Горького и газированной воды не нашел.

Горбачев смотрел на него снисходительно. Новые члены политбюро — иронически или раздраженно.

Громыко решительно выступил против любых попыток реабилитировать жертвы сталинских репрессий. Он специально взял слово на политбюро, чтобы высказаться на сей счет:

— Нельзя проходить мимо того, что у нас не перевелись люди, которые хотят, чтобы мы вернулись к переоценке прошлого, снова поставили под вопрос Сталина, индустриализацию, коллективизацию. Это просто недопустимо. Мы не можем быть добренькими. Тут сомневаться нечего…

Президент Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук Александр Александрович Никонов обратился в политбюро с просьбой реабилитировать Кондратьева, Чаянова и других выдающихся экономистов, уничтоженных Сталиным. Это особенно возмутило Громыко; их реабилитация как бы перечеркивала его собственную жизнь.

— Разве это можно делать? Это были махровые защитники кулачества. Мне самому, когда я преподавал политэкономию, приходилось разоблачать этих горе-теоретиков, выступавших главным образом под флагом защиты кулачества и свободного хуторского хозяйства. А теперь нам предлагают, видите ли, реабилитировать этих буржуазных лжеученых.

В 1988 году после отпуска Андрей Андреевич собирался лететь в Пхеньян с визитом. Но в один из сентябрьских дней к нему в Верховный Совет заехал Горбачев. Они поговорили, визит был отменен, и Громыко подал в отставку. Когда его отправляли на пенсию, он попросил: оставьте мне дачу, машину и одного помощника — писать мемуары.

Генеральный секретарь Михаил Горбачев и глава правительства Николай Рыжков подписали 20 октября 1988 года документ под названием: «О материально-бытовом обеспечении Т. Громыко А.А.»: «В соответствии с постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 17 октября 1988 г. № 1194-232 установить т. Громыко пенсию союзного значения пожизненно в размере 800 рублей. Сохранить за т. Громыко А.А. порядок пользования дачей и охраной, транспортом, курортными дачами, столом заказов, бытовыми учреждениями (пошивочная и др. мастерские) 9-го управления КГБ СССР, а также медицинское обслуживание в спецполиклинике и спецбольнице 4-го Главного управления при Минздраве, предоставлявшееся ему до ухода на пенсию».

В спальне Громыко прикрепил к стене распорядок дня и неукоснительно им руководствовался. Читал, много гулял. Ежедневно работал над мемуарами. Вскоре вышел его двухтомник под названием «Памятное». Читатели были разочарованы.

Эгон Бар писал потом: «Своими мемуарами он оскорбил себя — ведь они никак не могли быть у него такими бледными и скудными. Он утаил от грядущих поколений целое сокровище, унеся с собой в могилу опыт, знания и взаимосвязи исторических событий и характеристики личностей, которыми мог поделиться он один. Жаль, что этот выдающийся человек так и не смог сбросить чешую и, будучи слугой своего государства, счел не заслуживающим упоминания и излишним все, что выходило за рамки того трезвого и предельно скупого изложения, которое представлялось ему необходимым».

Однажды Громыко сказал дочери:

— Я знаю несколько таких вещей, что, если бы мир узнал о них, он просто бы ахнул.

— Папа, ты можешь об этом написать? — спросила Эмилия Андреевна.

— Нет.

— Почему?

— Я остался единственным свидетелем из тех, кто это знает. Остальные уже умерли. Никто не может подтвердить это сейчас. Нет, я не могу этого сделать. Вообще я много что знаю. Но это уйдет со мной в могилу…

И только однажды вечером, закончив работу над статьей о Сталине, бывший министр вдруг произнес:

— Какие вы счастливые, что не жили в то время, в которое жил я.

Громыко был и председателем комиссии по изданию дипломатических документов. Как вспоминают его сотрудники, если кто-то из них «усматривал в публикации того или иного документа некую угрозу возможного использования этого документа в неблаговидных целях нашими противниками», Громыко такого сотрудника поддерживал, и документ не публиковался. Громыко не подпускал к архиву даже бывших послов, которые хотели посмотреть свои собственные телеграммы. Академик Сергей Леонидович Тихвинский, который в Министерстве иностранных дел руководил историко-архивным управлением, вспоминает: Громыко не давал такого разрешения даже Александру Семеновичу Панюшкину, бывшему послу в Китае, бывшему начальнику 1-го Главного управления (внешняя разведка) КГБ, который до ухода на пенсию возглавлял отдел ЦК КПСС по работе с загранкадрами.

Возмущенный Панюшкин обратился к Суслову, тот позвонил Громыко, и тогда было сделано исключение. Но для себя Громыко не сделал исключения, и в его двухтомнике нет ни новых документов, ни каких-либо открытий.

* * *

В статье к девяностолетию Громыко Джил Беннет, заместитель директора департамента истории и архивов британского МИД, так сформулировал мнение британского Форин Офис о Громыко: «У советской машины нигде и никогда не было слуги более профессионального, добросовестного, последовательного, преданного, лояльного, хладнокровного, осторожного, самоотверженного и многострадального, чем Андрей Андреевич Громыко».

Он умер 2 июля 1989 года в больнице, не дожив двух недель до восьмидесятилетия. На следующий день семью навестил Горбачев, выразил соболезнование, предложил выбрать место для могилы.

5 июля с государственными почестями Андрея Андреевича похоронили на Новодевичьем кладбище. Лидия Дмитриевна пережила его на пять лет. Она умерла 9 марта 2004 года на девяносто третьем году жизни. Похоронили ее рядом с мужем, маленькое извещение появилось в «Известиях».

Угрюмое лицо Громыко с опущенными уголками рта в течение нескольких десятилетий олицетворяло внешнюю политику Советского Союза. Его устами Москва почти всегда говорила «нет». Главное для Громыко состояло в том, чтобы на всем земном шаре ни одна проблема не решалась без участия Советского Союза. Он презирал такие вещи, как права человека, но, пожалуй, был свободен от коммунистических догм. Он заботился только о постоянно растущем могуществе государства, которое выражалось в мощи армии, и о равенстве с Соединенными Штатами.

Убогость советской жизни и гнилость режима прошли мимо него. Он всю жизнь провел в министерском кабинете или в поездках за границу. Видел только то, что можно увидеть из окна правительственного лимузина. Он придерживался традиционной дипломатии XVIII столетия, предпочитая тайную дипломатию, основа которой — стремление ввести противника в заблуждение. Одному западному дипломату Громыко сказал:

— Возможно, вы, сэр, действительно говорите откровенно, но вообще-то правительства этого не делают.

Громыко очень жалел потом, что выдвинул Горбачева. Но способен ли был Андрей Андреевич поступить иначе? У него было природное чутье. Он всегда безошибочно ставил на фаворита. И разве мог он в конце жизни вдруг изменить себе и пойти против того, кто взял власть? Он был верным, надежным исполнителем воли вождя — Сталина, Хрущева, Брежнева. Это и помогло ему выжить.

Его жизненное кредо было: «не высовываться». Он всегда был осторожен, избегал неразумных, неверных и опасных шагов. Это одна из причин его долголетия в политике. Усердие, послушание, упорство — и так до конца жизни.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.