Причины и ход церковной реформы

Реформа русского православия, осуществленная при Алексее Михайловиче, наряду с присоединением Украины, стала событием, последствия которого выходят далеко за рамки этой исторической эпохи. Насколько эти болезненные церковные преобразования были необходимы, вопрос дискуссионный.

Инициатор новшеств патриарх Никон взялся за дело с таким напором, что всего пять лет спустя, после его опалы, поворачивать назад было уже поздно – да, кажется, ни царь, ни иерархи делать этого и не собирались, хотя уже в ту пору в обществе из-за реформы происходило нешуточное брожение.

В этом рискованном начинании безусловно важную роль сыграл личный фактор – мегаломания Никона. Патриарх-государь мечтал превратить Москву в истинный «Третий Рим», который воссияет над всеми землями, а свою патриархию, самую молодую и по статусу самую младшую, вознесет над остальными православными патриархиями. Никон желал стать кем-то вроде «православного папы».

Этому проекту мешало национальное своеобразие русской церкви – накопившиеся за века отличия в богослужении и священных текстах, которые воспринимались греческими, украинскими и другими православными книжниками как провинциализм, невежество и даже ересь.

Действительно, Русь никогда не была сильна по части религиозной учености. Все светочи и знатоки богословия приезжали в Москву из-за границы: из Греции или из Киева.

Многие из них приходили в ужас и негодование от некоторых особенностей московского церковного обряда и от ошибок в русском переводе оригинального греческого текста.

Незадолго до реформы произошло несколько неприятных и унизительных инцидентов для «светильника православия», каковым почитала себя Русь. В 1649 году патриарх иерусалимский, гостивший в Москве, указал царю на еретичность местного богослужения, нарушающего православный канон. Это повторилось в 1651 году, когда приезжал митрополит назаретский, и в 1652 году, когда те же обвинения прозвучали из уст первейшего пастыря церкви константинопольского патриарха. Тогда же пришла тревожная весть из высокочтимого на Руси Афона, что тамошние святые старцы жгут церковные книги московской печати как богопротивные.

Подобные случаи происходили и раньше, но теперь, когда в России всерьез задумались о присоединении Украины, проблема стала восприниматься как политическая.

Успех в Малороссии не в последнюю очередь зависел от того, удастся ли заручиться поддержкой украинской церкви, а тогдашняя ее верхушка во главе с митрополитом киевским Сильвестром, подчиненным непосредственно константинопольскому патриархату, вовсе не желала менять свою каноническую юрисдикцию. «Еретичность» Москвы была одним из предлогов, позволявших киевской митрополии отстаивать свою независимость, и «глобализация» русского православия лишила бы украинскую церковную оппозицию этого важного оружия.

Забегая вперед, следует сказать, что никоновская реформа эту проблему решила лишь частично. Преемник Сильвестра митрополит Дионисий был настроен к Москве еще непримиримей и даже предпочитал православному русскому царю католического польского короля. Лишь после измены гетмана Выговского, когда на Украине началась гражданская война и Дионисий в Киеве оказался заложником русского гарнизона, владыка неохотно пообещал «хотеть всякого добра» государю Алексею Михайловичу. Закончилось тем, что украинская церковь раскололась на две митрополии – пророссийскую и антироссийскую, причем последняя, вслед за правобережным гетманом Дорошенко, в политическом смысле предпочитала держаться лучше уж басурманской Турции, только бы не Москвы. Тот же самый результат наверняка получился бы и безо всякой церковной реформы.

Таким образом, государственная потребность в некоей стандартизации русского церковного обряда ощущалась и до Никона. Вскоре после его интронизации из Афона вернулся ученый книжник Арсений Суханов, откомандированный сверить русские богослужебные обычаи с греческими, и представил письменный доклад с перечнем расхождений.

Никон составил программу необходимых преобразований и приступил к реализации. Как всё, за что брался новый патриарх, делалось это шумно и форсированно.

Новшества вкратце сводились к следующему: крестное знамение отныне следовало делать тремя пальцами, а не двумя; писать не «Исус», а «Иисус»; «аллилуйю» петь трижды, а не дважды; литургию совершать на пяти просфорах вместо семи – и еще несколько подобных корректировок, сугубо внешних и никак не затрагивавших духа и смысла религии. Кроме того, патриарх велел исправить установленные описки и переводные ошибки в церковных книгах – но эти тонкости могли заметить только немногочисленные на Руси богословы.

Как мы видим, ничего такого уж революционного не предполагалось. Если бы Никон произвел эту, с государственной точки зрения, полезную работу постепенно и осторожно, без лишней огласки, вероятно, до раскола бы не дошло. Но не таков был этот церковно-государственный деятель.

Сразу же после Переяславской рады Никон приступил к действиям. Он созвал церковный собор, на котором обратился с речью к иерархам: митрополитам, епископам, настоятелям главных монастырей и храмов. Постановление о корректировке книг и обрядов было принято, хоть и не без противодействия со стороны ревнителей старины.

Тогда же в Константинополь отправили письмо с 28 вопросами – как лучше провести эту работу. Сделано это было, во-первых, для того, чтоб официально известить первого из православных патриархов об «исправлении» русской церкви, а во-вторых, для того, чтобы опереться на авторитет константинопольского владыки. Греческое духовенство на специальном соборе одобрило московские начинания и прислало «правильные» тексты. Приехали и ученые старцы, чтобы помочь с редактурой.

Особая комиссия, в которую в основном входили греки и киевляне, взялась за работу над переизданием церковных книг, и уже в следующем году вышла самая нужная – «Служебник». Ее отпечатали в типографии и разослали по церквам как инструкцию по отправлению служб. Антиохийский патриарх Макарий на новом московском соборе осудил двоеперстие, которое отныне запрещалось – креститься теперь предписывалось только «щепотью»: тремя сложенными пальцами, что знаменовало Троицу. Нарушителям угрожало отлучение от церкви.

Началось внедрение и других «греческих» новшеств, а замена старых книг на новые, дело большое и небыстрое, растянулась на десять лет. Итоги реформы утвердил и одобрил собор 1666 года уже без ее творца – по иронии судьбы именно на этом синклите Никон был окончательно низвергнут и осужден.

В своем реформаторском пыле государь-патриарх оказался «святее папы римского» – или, в данном случае, патриарха константинопольского. Тот еще в 1654 году, отвечая на пресловутые «28 вопросов», советовал не торопиться с нововведениями и даже писал, что нет ничего еретического в мелких расхождениях русского ритуала с греческим, однако Никон рубил сплеча, что вызывало протест у части духовенства и общества.

Начало раскола. Церковный собор 1654 г. А. Кившенко

Данный текст является ознакомительным фрагментом.