13 апреля 1939 года

13 апреля 1939 года

Контролер Петр Мальцев попал в НКВД, отслужив армию, и в Сухановке работал всего несколько месяцев. Образование у него было начальное, но командование всегда считало его политически подкованным. По крайней мере, на политучебах и комсомольских собраниях он часто делал небольшие, но грамотные выступления, к которым тщательно готовился по газетам в Ленинской комнате. А выступали тогда, главным образом, только на одну тему: «Враги народа и как с ними бороться».

Мальцев всей душой ненавидел связавшихся с буржуазными разведками предателей. Он знал, что в Сухановке сидят только такие и гордился своей столь почетной и важной для текущего момента работой. Утром Мальцева вызвал дежурный по тюрьме сержант госбезопасности Борисов.

— Петр, пойдешь сегодня в специальный караул, в сорок четвертую камеру. Знаешь, кто там?

— Нет, я же последнюю неделю в карцерах дежурил.

— Там Ежов сидит.

— Кто?

— Ежов, нарком наш бывший.

— Так, значит, и он враг народа?

— Еще какой! Страшнее многих.

Борисов подошел к Мальцеву поближе и почти шепотом продолжал:

— Я тебе доверяю и скажу по секрету. Этот гад по заданию разведок Советскую власть хотел свергнуть. А для этого все правительство задумал ядом отравить.

— И товарища Сталина?

— Да. Всех хотел убить. А товарищ Берия Лаврентий Павлович сумел этот заговор раскрыть. Многих арестовали, а Ежов у них главарь.

— Вот сволочь! Я бы его хоть сейчас шлепнул.

— Без тебя обойдутся. Ты давай с него глаз не своди, а то он по камере, как зверь по клетке, мечется, психует. Как бы башку себе об стенку не размозжил.

Ежов понимал, что его не скоро начнут вызывать к следователям: длительное пребывание в одиночной камере — хорошее психологическое давление на заключенного. Некоторых не надо было запугивать и бить: проведя с десяток дней в таком затворничестве, они на первом же допросе признавались во всем. Но ему-то в чем признаваться? Бескорыстно служил делу революции, боролся за чистоту рядов партии, безжалостно уничтожал врагов народа. К оппозициям никогда не примыкал, всегда был верен Сталину. В чем его вина?

Он находился в камере уже трое суток. Было душно, мутило от баланды с протухшей рыбой, руки тряслись, очень хотелось спиртного.

В последнее время, особенно с ноября прошлого года, когда фактически остался не у дел и потерял Женю, он сильно пил. Водкой заглушал страх, обиду на происходящее с ним. Почти всегда пил один: в своем кабинете в Наркомводе, в кремлевской квартире, на даче. Иногда за день выпивал до двух бутылок, и шофер не успевал покупать ему водку. К вечеру обязательно напивался, часто засыпал в одежде. Это позволяло ему на какое-то время забыться, но утром его снова одолевали страх и безысходная тоска, и он дрожащими руками опять доставал бутылку.

В тот день, 10 апреля, он приехал в Наркомвод около одиннадцати. Секретарша сказала, что недавно звонил помощник Маленков и просил его срочно прибыть в ЦК. В последний раз Ежов вошел в свой кабинет, сразу достал початую бутылку водки, налил стакан и выпил без закуски. Нервная дрожь стала проходить. Он понял, что сегодня его арестуют. С минуту сидел за столом, куря папиросу.

— Николай Иванович, звонят из ЦК, вы возьмете трубку? — вдруг услышал он голос секретарши.

— Нет, скажите, что я уже вышел.

Ежов достал «вальтер» и положил на стол перед собой. Потом полез в ящик взять лист бумаги. Занес над ним ручку, но так ничего и не смог написать. Потом убрал оружие и быстро вышел из кабинета. Еще была небольшая надежда, что Сталин во всем разберется…

Вдруг все — голубая камера с маленьким желтым окном, круглый стол, сидевший в углу охранник с квадратным лицом — поплыло у него перед глазами. Он начал бить кулаками по столу, кричать, потом бросился к двери, но сзади на него навалилось что-то огромное, подмяло под себя. Ежов почувствовал сильную боль в запястье левой руки и потерял сознание.

Очнулся он на лежанке, когда человек в белом халате дал ему понюхать нашатырь. Стоявшая рядом пожилая женщина с сухим морщинистым лицом, наверное фельдшер, сделала ему укол, а потом смазала йодом ссадины на лбу. Доктор пощупал начинающую опухать руку и наложил на нее тугую повязку.

— Что со мной? — спросил Ежов.

Ответа он не получил. После некоторой паузы доктор сказал:

— Пока вам разрешено все время лежать. Два раза в день будут делать успокаивающие уколы. Почувствуете себя плохо, — обратитесь к контролеру, он меня вызовет.

И доктор кивнул в сторону сидевшего на стуле молодого рыжего парня.

Начальник Спецобъекта № 110 лейтенант госбезопасности Ионов не на шутку испугался, узнав о случившемся в сорок четвертой камере. Ежов в то время был самым важным его клиентом, и Ионов понимал, что отвечает за него головой. Сначала, когда Ионову доложили, что Ежов — без сознания, после того как в камере с ним случился припадок, а контролер не надел ему наручники и не вызвал врача, как положено по инструкции, а стал бить, выламывать руки и нанес ему телесные повреждения, начальник тюрьмы хотел строго наказать Мальцева, объявить выговор и заставить целый месяц заниматься уборкой территории. Но после того как врач сказал, что у Ежова просто нервный срыв после запоя, что часто бывает с алкоголиками, а побои не страшны для его здоровья, Ионов решил не наказывать Мальцева. Но все равно настроение испортилось. Об этом случае нужно было обязательно доложить Богдану Захаровичу Кобулову, начальнику Следчасти НКВД. Он по поручению наркома держал под личным контролем дело Ежова. Кобулов был человеком резким, непредсказуемым, и поэтому Ионов немного волновался, снимая трубку.

Но реакция Кобулова на происшедшее подняла у Ионова настроение.

— Значит, наломали бока этому пьянчуге. Ну и правильно сделали. Будет выступать — еще поддайте. Только аккуратненько, чтобы не подох.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.