ГЛАВА I ПОДВЛАСТНЫЕ СТРАНЫ ДО ЭПОХИ ГРАКХОВ.

ГЛАВА I

ПОДВЛАСТНЫЕ СТРАНЫ ДО ЭПОХИ ГРАКХОВ.

С уничтожением Македонского царства владычество Рима твердо установилось на всем пространстве от Геркулесовых столбов до устьев Нила и Оронта; оно тяготело над народами, как неотвратимый приговор судьбы, и, казалось, им оставалось только изнемогать в безнадежных попытках сопротивления или в безнадежной покорности. История имеет право требовать от серьезного читателя, чтобы он следовал за ней в дни счастья и бедствий, солнечные и ненастные; если б не это, историк, пожалуй, не устоял бы перед соблазном и отказался бы от безрадостной обязанности проследить все разнообразные, но все же монотонные перипетии борьбы между могуществом и бессилием. Эта борьба велась как в испанских областях, уже вошедших в состав римского государства, так и в африканских, эллинских и азиатских странах, над которыми Рим властвовал еще как над клиентами. Но если отдельные эпизоды этой борьбы и могут казаться незначительными и второстепенными, то все они в совокупности имеют глубокое историческое значение; прежде всего положение в Италии того времени становится понятным лишь при уяснении обратного воздействия провинций на метрополию.

Кроме тех стран, которые можно считать естественным продолжением Италии (где, впрочем, туземное население далеко еще не было покорено полностью и где лигуры, сардинцы и корсиканцы, отнюдь не к чести Рима, беспрестанно доставляли поводы для «деревенских триумфов»), в начале этого периода действительное господство Рима существовало только в обеих испанских провинциях; они занимали большую, восточную и южную, часть Пиренейского полуострова. Выше (I, 640 сл.) мы уже сделали попытку описать положение на этом полуострове: иберы и кельты, финикияне, эллины, римляне составляли здесь пестрое, смешанное население; здесь существовали в одно и то же время самые различные типы и ступени культуры, многократно переплетаясь и скрещиваясь между собой: древнеиберийская культура наряду с полнейшим варварством, высокий уровень образования в финикийских и греческих торговых городах наряду с первыми зачатками латинизации; развитию последней способствовали многочисленные италики, занятые в серебряных рудниках, а также сильные оккупационные отряды. В этом отношении следует отметить римское поселение Италику (близ Севильи) и латинскую колонию Картею (у Гибралтарской бухты). Картея была первой городской общиной за морем с латинской речью и италийским внутренним устройством. Италику основал Сципион Старший еще до своего отъезда из Испании (548) [206 г.] для тех из своих ветеранов, которые были непрочь остаться в Испании; однако, по всей вероятности, она была основана не как община граждан, а лишь как торговый пункт ¹ . Основание Картеи относится к 583 г. [171 г.] Оно было вызвано тем обстоятельством, что римские солдаты прижили от испанских рабынь множество детей, которые являлись по закону рабами, но фактически выросли как свободные италики; государство признало их свободными и, объединив их со старыми жителями Картеи, дало им устройство латинской колонии.

С тех пор как Тиберий Семпроний Гракх организовал управление провинцией Эбро (575, 576) [179, 178 гг.], испанские земли около тридцати лет пользовались почти без перерыва благами мира, хотя в источниках и рассказывается несколько раз о походах против кельтиберов и лузитан. Более серьезные события произошли, однако, в 600 г. [154 г.]. Под предводительством своего вождя Пуника лузитаны вторглись в римские владения, разбили соединенные силы обоих римских наместников и причинили им большие потери. Это побудило веттонов, живших между Тахо и верхним Дуэро, соединиться с лузитанами. Усилившиеся таким образом, лузитаны получили возможность распространить свои набеги до берегов Средиземного моря и даже опустошить область бастуло-финикиян, недалеко от главного римского города Нового Карфагена (Картагены). В Риме отнеслись к этим событиям очень серьезно и решили отправить в Испанию консула, чего не бывало с 559 г. [195 г.]. В целях ускорения отправки войск новому консулу было даже предложено вступить в должность на 2? месяца раньше законного срока — 1 января вместо 15 марта. Так был определен начальный момент года, принятый у нас еще и до сих пор. Но прежде чем консул Квинт Фульвий Нобилиор успел прибыть со своей армией в Испанию, произошло серьезное сражение между наместником Дальней Испании претором Луцием Муммием и лузитанами, во главе которых после гибели Пуника стал его преемник Кезар. Битва произошла на правом берегу Тахо (601) [153 г.]; счастье было сначала на стороне римлян, они рассеяли войско лузитан и захватили их лагерь. Однако римское войско, уже утомленное походом и к тому же рассыпавшееся при преследовании неприятеля, было в конце концов наголову разбито уже побежденным противником. Римляне потеряли не только захваченный ими неприятельский лагерь, но и свой собственный, и кроме того 9 000 человек убитыми. После этого пламя войны разгорелось с новой силой и широко распространилось по стране. На левом берегу Тахо лузитаны под предводительством Кавкена напали на подвластных Риму кельтиков (в Алентехо) и завладели их городом Конисторгом.

Лузитаны послали кельтиберам отнятые у Муммия боевые значки, извещая их таким образом об одержанной победе и призывая к восстанию против Рима. У кельтиберов тоже было немало поводов для недовольства. Два небольших племени Кельтиберии — беллы и титты, жившие по соседству с могущественным племенем ареваков (у истоков Дуэро и Тахо), — решили поселиться вместе в одном из своих городов — Сегеде. Они уже начали возводить городские стены, но римские власти запретили им это на том основании, что законы Семпрония возбраняли подвластным общинам самовольно основывать города. Одновременно римляне потребовали дани деньгами и воинами; эта дань была установлена договором, но фактически Рим уже давно не требовал ее. Испанцы отказались повиноваться обоим приказам; они заявили, что происходит лишь расширение уже существовавшего города, а не основание нового, и что взимание дани было не просто приостановлено, а полностью отменено римлянами. Тогда Нобилиор вступил в Ближнюю Испанию с армией почти в 30 000 человек; в состав ее входили также нумидийская конница и 10 слонов. Стены нового города еще не были достроены, и большинство сегеданцев сдалось. Но самые решительные из них, забрав с собой жен и детей, бежали к могущественным аревакам и стали призывать их к совместной борьбе против Рима. Ареваки, ободренные победой лузитан над Муммием, согласились и выбрали своим полководцем Кара, одного из сегеданских беглецов. На третий день после своего избрания этот храбрый вождь пал в бою, но римское войско было разбито, и около 6 000 римских граждан погибло. С тех пор с днем 23 августа — праздником Волканалий — связывалась у римлян память о печальном событии. Однако гибель вождя побудила ареваков отступить в самую сильную их крепость, город Нумантию, теперь Гаррей, на расстоянии одной испанской мили (legua) к северу от Сории на р. Дуэро; за ними последовал туда и Нобилиор. Под стенами этого города произошло второе сражение. Сначала римляне с помощью своих слонов оттеснили испанцев в город; но при этом был ранен один из слонов, из-за чего в рядах римлян возникло замешательство, и они потерпели вторичное поражение от неприятеля, снова вышедшего из города. Эта и другие неудачи, как, например, истребление римского кавалерийского отряда, высланного для набора подкреплений, чрезвычайно ухудшили положение римлян в Ближней Испании: крепость Окилис, где находились казна и запасы римлян, передалась неприятелю, и ареваки надеялись, правда, безуспешно, что они смогут продиктовать римлянам свои условия мира. Впрочем, эти неудачи римлян несколько уравновешивались успешными действиями Муммия в южной провинции. Хотя его войско было ослаблено понесенным поражением, ему удалось разбить на правом берегу Тахо лузитан, неосторожно рассеявших свои силы. Затем Муммий перешел на левый берег Тахо, где лузитаны вторглись во всю римскую территорию и даже делали набеги вплоть до Африки. Муммий очистил от врага всю южную провинцию. В северную Испанию сенат отправил в следующем году (602) [152 г.] значительные подкрепления, а вместо бездарного Нобилиора назначил главнокомандующим консула Марка Клавдия Марцелла. Еще будучи претором, в 586 г. [168 г.] Марцелл отличился в Испании, а затем, будучи дважды консулом, закрепил за собой славу талантливого полководца. Его умелое руководство и в еще большей мере его мягкое обхождение с неприятелем быстро изменили положение. Крепость Окилис немедленно сдалась ему, и даже ареваки (Марцелл поддержал в них надежду, что им будет дарован мир при уплате умеренной контрибуции) заключили перемирие и отправили послов в Рим. Марцелл получил возможность отправиться в южную провинцию; здесь веттоны и лузитаны подчинялись претору Марку Атилию, пока он со своим войском находился в их области, но после его ухода тотчас снова восстали и начали опустошать земли римских союзников. Прибытие консула восстановило порядок; в то время, когда он зимовал в Кордубе, военные действия прекратились на всем полуострове.

Между тем в Риме обсуждался вопрос о мире с ареваками. Показательно для внутреннего положения Испании, что мирные предложения ареваков были отвергнуты в Риме, главным образом, по настоянию посланцев от существовавшей у ареваков римской партии. Они заявили, что, если Рим не хочет обречь на гибель преданную ему часть населения Испании, остается либо ежегодно отправлять в Испанию консула с соответствующей армией, либо же теперь показать решительный пример и наказать виновных. Поэтому послы ареваков были отпущены без окончательного ответа, и решено было энергично продолжать войну. Итак, весной следующего года (603) [151 г.] Марцеллу приходилось возобновить войну против ареваков. Однако, как утверждают, он не желал уступить славу окончания войны своему преемнику, прибытия которого он ожидал в скором времени; или же, что, пожалуй, правдоподобнее, он, подобно Гракху, считал, что мягкое обхождение с испанцами — первое условие длительного мира. Так или иначе, после тайного совещания римского полководца с самыми влиятельными представителями ареваков, под стенами Нумантии был заключен мирный договор. Ареваки сдались на милость победителя, но, приняв обязательство уплатить контрибуцию и выдать заложников, были восстановлены в своих прежних договорных правах.

Когда новый главнокомандующий, консул Луций Лукулл, прибыл в армию, он нашел, что война, для ведения которой он был прислан, уже закончена формальным мирным договором. Итак, рушилась, казалось, его надежда вернуться из Испании со славой, а главное — с деньгами. Впрочем, выход из положения был найден. По собственному почину Лукулл напал на западных соседей ареваков, в то время еще независимое кельтиберийское племя ваккеев, которое сохраняло самые дружественные отношения с римлянами. На вопрос испанцев, в чем они провинились, Лукулл ответил нападением на город Кауку (Кока, в 8 испанских милях на запад от Сеговии). Испуганные жители думали купить условия капитуляции ценой тяжелых денежных жертв; но римские войска вступили в город и без всякого повода перебили часть жителей, другую — обратили в рабство. После этого геройского подвига, стоившего жизни около 20 000 безоружных людей, поход римских войск продолжался. На их пути жители селений и городов или совершенно покидали их, или же запирали перед римлянами ворота, как, например, жители укрепленной Интеркатии и главного города ваккеев Паллантии (теперь Паленсия). Алчность попалась в свои собственные сети: ни одна община не хотела капитулировать перед вероломным полководцем; поголовное бегство жителей не только сокращало добычу римлян, но также делало почти невозможным долгое пребывание их в этих негостеприимных краях. Под стенами Интеркатии уважаемому военному трибуну Сципиону Эмилиану, побочному сыну победителя при Пидне и приемному внуку победителя при Заме, удалось убедить жителей заключись договор; он поручился за его выполнение своим честным словом, так как слову главнокомандующего никто уже не верил. Согласно этому договору, римская армия, получив скот и одежду, отступила. Но осаду Паллантии пришлось снять из-за недостатка в съестных припасах; римляне ушли, и ваккеи преследовали их до реки Дуэро. После этого Лукулл отправился в южную провинцию, где претор Сервий Сульпиций Гальба в этом году потерпел поражение от лузитан. Оба полководца провели зиму недалеко друг от друга: Лукулл в области турдетанов, а Гальба под Конисторгом. В следующем году (604) [150 г.] они совместно напали на лузитан. На берегах Гадитанского пролива Лукулл добился некоторых успехов в борьбе с лузитанами. Гальба достиг больших результатов. Он заключил договор с тремя лузитанскими племенами на правом берегу Тахо и обещал переселить их на лучшие места; но когда варвары в количестве 7 000 человек явились к нему за обещанными землями, римляне разделили их на три отряда, разоружили их, часть увели в рабство, часть перебили. Вряд ли кто-либо вел войну с такой жестокостью, алчностью и вероломством, как оба эти полководца. Однако, благодаря богатству, приобретенному таким преступным способом, один из них избежал обвинительного приговора, а другой даже не был привлечен к суду. Катон Старший еще на 85 году своей жизни, за несколько месяцев до смерти, пытался привлечь Гальбу к ответственности перед гражданами. Но слезы детей Гальбы и привезенное им золото доказали римскому народу его невиновность.

Испанские дела были снова предоставлены обычным наместникам. Причиной этого были не столько позорные успехи Лукулла и Гальбы в Испании, сколько вспыхнувшие в 605 г. [149 г.] четвертая македонская и третья карфагенская войны. Лузитаны, не усмиренные, а напротив, ожесточенные вероломством Лукулла, непрестанно опустошали богатую Турдетанскую область. Против них выступил римский наместник Гай Ветилий (607—608) [147—146 гг.] ² . Он разбил лузитан и загнал все их войско на холм, где их, казалось, ждала неизбежная гибель. Договор о капитуляции уже был почти заключен, когда выступил Вириат. Это был человек незнатного происхождения; в юности он храбро защищал свои стада от диких зверей и разбойников, а теперь, в более тяжелых боях, он стал грозным вождем партизан. Он был в числе немногих, случайно спасшихся от вероломного нападения Гальбы; он предупреждал своих соотечественников не полагаться на честное слово римлян и обещал выручить их, если они будут ему повиноваться. Его слова и пример подействовали; войско объявило его своим начальником. Вириат приказал своим воинам отправиться отдельными отрядами и разными дорогами к назначенному сборному пункту. Сам же организовал из искуснейших всадников и самых надежных воинов отряд в 1 000 человек и с их помощью прикрывал отступление. Римляне, не имея легкой кавалерии, не осмелились на глазах неприятельской конницы дробить свои силы для преследования лузитан. В течение целых двух дней Вириат во главе своего небольшого отряда удерживал все римское войско. Затем ночью он внезапно исчез и поспешил к общему сборному пункту. Римский полководец отправился вслед за ним, но попал в искусно устроенную засаду. Потеряв половину своей армии, он был взят в плен и убит. Остатки его армии с трудом спаслись, укрывшись в колонии Картее на берегу пролива. На помощь разбитым римлянам спешно было отправлено с берегов Эбро испанское ополчение в количестве 5 000 человек. Но Вириат уничтожил этот отряд еще в пути. Во всей Карпетанской области он властвовал столь неограниченно, что римляне даже не осмелились вызвать его здесь на бой. Вириат, признанный теперь повелителем и царем всех лузитанских племен, умел при всем этом сохранить простой облик бывшего пастуха. Он не носил никаких внешних знаков своего сана, по которым можно было бы отличить его от простого солдата. Когда тесть его Астольпа, царек в римской Испании, устроил роскошный свадебный пир, Вириат не притронулся к золотой посуде и к прекрасному угощению и, посадив невесту на коня, ускакал с нею в свои горы. Из добычи он никогда не брал себе больше того, что уделял каждому из своих соратников. Только по высокому росту и меткой остроумной речи солдаты узнавали своего полководца. А больше всего его отличали необычайно умеренный образ жизни и энергия. Он всегда спал в полном вооружении, в битве сражался впереди всех. Казалось, что в эту глубоко прозаическую эпоху возродился один из героев Гомера. Далеко по всей Испании разнеслась слава Вириата; отважный испанский народ уже видел в нем героя, которому суждено разбить, наконец, оковы чужеземного владычества.

Следующие годы командования Вириата ознаменовались необычайными успехами в южной и северной Испании. Уничтожив авангард претора Гая Плавтия (608/609) [146 г.], Вириат заманил претора на правый берег Тахо и там нанес ему такое тяжелое поражение, что римскому полководцу пришлось в середине лета удалиться на зимние квартиры. Впоследствии Гай Плавтий был обвинен перед римским народом в том, что он навлек этим на римскую республику бесчестие; он вынужден был остаться на чужбине. Вириат уничтожил также войско наместника (по-видимому, Ближней провинции) Клавдия Унимана, разбил войско Гая Негидия и опустошил всю равнину на большом протяжении. На горах Испании водружены были победные трофеи, украшенные значками римских наместников и оружием римских легионеров. В Риме с изумлением и стыдом узнали о победах варварского царя.

Командование в испанской войне было теперь передано испытанному полководцу, второму сыну победителя при Пидне, консулу Квинту Фабию Максиму Эмилиану (609) [145 г.]. Однако Рим не решался уже послать на ненавистную войну опытных в военном деле ветеранов, только что вернувшихся из Македонии и Африки. Оба легиона, приведенные Максимом, состояли из новобранцев и были не намного надежнее, чем старая, совершенно деморализованная испанская армия. В первых стычках успех по-прежнему оставался на стороне лузитан. Тогда осторожный полководец Максим продержал свою армию весь остаток года в лагере близ Урсона (Осуна, к юго-востоку от Севильи), уклоняясь от сражения. Лишь в следующем году (610) [144 г.], когда его войско в мелких стычках приобрело боеспособность, он вступает в сражения с врагом, одерживает победы и после удачных боев отправляется на зимние квартиры в Кордубу. Но когда Максима сменил новый главнокомандующий — трусливый и бездарный претор Квинктий, римляне снова начали терпеть поражение за поражением. Квинктий тоже среди лета заперся в Кордубе, а отряды Вириата наводнили южную провинцию (611) [143 г.]. Преемник Квинктия, приемный брат Максима Эмилиана, Квинт Фабий Максим Сервилиан, посланный на полуостров с двумя свежими легионами и 10 слонами, пытался вторгнуться в Лузитанскую область. Однако после ряда сражений, не имевших решающего значения, и после штурма римского лагеря, который лишь с трудом удалось отразить, Сервилиан вынужден был отступить на римскую территорию. Вириат последовал за ним в провинцию. Но так как его войска, по обыкновению испанских инсургентов, внезапно разбежались, ему тоже пришлось вернуться в Лузитанию (612) [142 г.]. В следующем году (613) [141 г.] Сервилиан снова перешел в наступление. Пройдя местности, лежащие по берегам Бетиса и Анаса, он проник в Лузитанию и завладел многими поселениями. Много инсургентов попало в плен. Вожди — числом около 500 — были казнены. Тем из пленников, которые перебежали к неприятелю с римской территории, отрубили руки, остальных продали в рабство. Но и на этот раз испанская война сохранила свой характер коварства и непостоянства. После всех этих успехов римского оружия Вириат напал на римлян в то время, когда они осаждали Эризану. Он разбил их и загнал на скалу, где они оказались всецело во власти неприятеля. Вириат здесь поступил так же, как некогда самнитский вождь в Кавдинском ущелье: он ограничился заключением мирного договора с Сервилианом. Римляне признали лузитанское государство суверенным, а Вириата его царем. Этот договор не увеличивал могущества римлян и унижал их национальную честь. Но в Риме были рады отделаться от тягостной войны, и договор был ратифицирован сенатом и народом. Однако сводный брат и преемник Сервилиана, Квинт Сервилий Цепион, был недоволен такой уступчивостью, и сенат по своей слабости сначала уполномочил консула на тайную интригу против Вириата, а затем оставил без внимания открытое и неприкрашенное нарушение данного слова. Цепион вторгся в Лузитанию и прошел по всей стране до области веттонов и галлеков. Вириат уклонялся от столкновения с превосходными силами римлян и ловким маневрированием избежал встречи с неприятелем (614) [140 г.]. Но в следующем году (615) [139 г.] нападение возобновил не только Цепион, — в Лузитанию прибыло также войско Марка Попилия, освободившееся в северной провинции. Тогда Вириат стал просить мира на любых условиях. От него потребовали выдачи римлянам всех тех, кто перешел к нему с римской территории, в том числе и его тестя. Вириат повиновался. Часть выданных римляне казнили, другим отрубили руки. Этим дело не ограничилось. Римляне обычно не сразу объявляли побежденным их участь. Они предъявляли лузитанам одно требование за другим, — одно невыносимее другого. Наконец, от лузитан потребовали даже сдачи всего оружия. Тогда Вириат еще раз вспомнил об участи тех своих соотечественников, которых разоружил Гальба. Он снова взялся за меч, но было уже поздно. Его колебания посеяли семена измены в его ближайшем окружении. Трое из его приближенных — Аудас, Диталькон и Минуций из Урсона, — отчаявшись в возможности победы, добились у царя разрешения снова вступить в мирные переговоры с Цепионом; они воспользовались этим случаем, чтобы обеспечить себе личную амнистию и вознаграждение и продать врагам жизнь лузитанского героя. Возвратившись в лагерь, они уверили царя в самом благоприятном исходе своих переговоров, а ночью закололи его, когда он спал в своем шатре. Лузитаны почтили память своего вождя неслыханно торжественным погребением; двести пар борцов сражались на погребальных играх. Еще большую честь они оказали ему тем, что не прекратили борьбы, а на место погибшего героя избрали своим вождем Тавтама. Новый полководец набросал смелый план — отнять у римлян Сагунт, но он не обладал ни мудрой выдержкой, ни военными способностями своего предшественника. Поход на Сагунт окончился полной неудачей; на обратном пути во время переправы через Бетис лузитанское войско было атаковано, разбито и вынуждено сдаться на милость победителя. Таким образом, Лузитания была покорена не столько в честном бою, сколько изменой и убийствами, в которых участвовали и свои и чужие.

Пока Вириат и лузитаны опустошали юг Испании, в северной провинции не без их участия кельтиберийские племена начали другую, не менее серьезную войну. Блестящие победы Вириата побудили ареваков тоже восстать против Рима (610) [144 г.]. Поэтому консул Квинт Цецилий Метелл, посланный в Испанию на смену Максиму Эмилиану, отправился не в южную провинцию, а против кельтиберов. Здесь, в особенности во время осады города Контребии, считавшегося неприступным, он проявил тот же талант, что в Македонии, во время успешной борьбы против лже-Филиппа. К концу его двухлетнего управления (611—612) [143—142 гг.] северная провинция была снова приведена к повиновению. Только два города — Термантия и Нумантия — не открыли еще римлянам своих ворот. Но и с ними переговоры об условиях капитуляции близились к концу, и испанцы уже выполнили большую часть требований, предъявленных римлянами. Однако, когда дело дошло до выдачи оружия, в них, как в Вириате, заговорила чисто испанская гордость, не позволяющая расставаться со своим острым мечом. Они решили продолжать войну под предводительством отважного Мегаравика. Их решение казалось безумием; консульская армия, командование которой принял в 613 г. [141 г.] консул Квинт Помпей, была вчетверо многочисленнее, чем все способное носить оружие население Нумантии. Однако римский полководец, совершенно неопытный в военном деле, потерпел под стенами обоих городов столь тяжелые поражения (613—614) [141—140 гг.], что в конце концов предпочел добиться мира путем переговоров, так как не мог навязать его силой оружия. С Термантией, вероятно, заключено было окончательное соглашение; Нумантии римский полководец тоже вернул ее пленных и предложил сдаться без условий, тайно обещав, что обойдется с ней милостиво. Нумантинцы, утомленные войной, согласились, и Помпей действительно ограничился самыми умеренными требованиями. Пленники, перебежчики и заложники были уже выданы и большая часть контрибуции уплачена, когда в 615 г. [139 г.] в римскую армию прибыл новый главнокомандующий — Марк Попилий Ленат. Увидев, что бремя командования возложено на другого, Помпей, чтобы избежать ожидающей его в Риме ответственности за постыдный, по римским понятиям, мир, нашел следующий выход: он не только нарушил свое слово, но даже отрекся от него. Когда нумантинцы явились к нему для уплаты последнего взноса по контрибуции, он в присутствии своих и их офицеров стал совершенно отрицать самый факт заключения мира. Дело было представлено на юридическое разрешение римского сената. Пока его там рассматривали, военные действия под Нумантией не возобновлялись. Ленат был занят походом в Лузитанию, где он ускорил гибель Вириата; он вторгся также в область лузонов, соседей Нумантии. Наконец, пришло решение сената продолжать войну. Таким образом, вероломство Помпея получило государственную санкцию.

С неослабевшим мужеством и с возросшим озлоблением Нумантия возобновила борьбу. Война была неудачной для Лената и для его преемника Гая Гостилия Манцина (617) [137 г.]. Но к катастрофе привела не столько сила оружия нумантинцев, сколько дряблое и жалкое командование римских полководцев и как последствия этого все возраставшие с каждым годом распущенность, недисциплинированность и трусость римских солдат. Одного слуха, вдобавок ложного, о том, что кантабры и ваккеи идут на выручку Нумантии, оказалось достаточно, чтобы вся римская армия самовольно бросила ночью лагерь и отправилась под прикрытие укреплений, воздвигнутых 16 лет назад Нобилиором. Нумантинцы, узнав об уходе неприятеля, бросились следом за бежавшей армией и окружили ее. Римлянам оставалось одно из двух: проложить себе дорогу с мечом в руках или же заключить мир на условиях, продиктованных победителем. Нумантинцы удовольствовались умеренными условиями мира, потребовав их утверждения со стороны всего командного состава римского войска. Этим римляне были обязаны не столько консулу, человеку честному, но слабохарактерному и малоизвестному, сколько Тиберию Гракху. Последний служил в армии квестором и среди кельтиберов пользовался авторитетом, унаследованным им от своего отца, мудрого устроителя провинции Эбро. Но сенат немедленно отозвал главнокомандующего и, более того, после долгого обсуждения решил поступить с этим договором так же, как некогда поступил с Кавдинским договором, т. е. отказать в его ратификации и возложить ответственность за него на заключивших его.

По закону эта ответственность должна была пасть на всех офицеров, скрепивших договор своей клятвой. Но Гракха и остальных спасли их связи. Одному Манцину, не принадлежавшему к высшей аристократии, пришлось поплатиться за свою и чужую вину. Бывший консул, лишенный знаков своего достоинства, был отведен к неприятельским форпостам. Нумантинцы отказались принять его, не желая со своей стороны признать договор недействительным. И вот бывший римский главнокомандующий целый день простоял в одной рубахе и со связанными за спиной руками у ворот Нумантии — жалкое зрелище для друзей и для врагов. Однако преемнику Манцина, его сотоварищу по консулату, Марку Эмилию Лепиду, этот горький урок, по-видимому, не пошел впрок. Пока в Риме обсуждался мирный договор, заключенный Манцином, Лепид под пустым предлогом напал — как 16 лет назад Лукулл — на свободное племя ваккеев и совместно с полководцем Дальней провинции осадил город Паллантию (618) [136 г.]. Постановление сената предписывало ему прекратить войну; тем не менее Лепид продолжал осаду под предлогом, что обстоятельства тем временем изменились. При этом он был таким же плохим воином, как и плохим гражданином. Он простоял под стенами большого и укрепленного города до тех пор, пока в суровой и враждебной стране войско его оказалось без всякого продовольствия. Тогда он вынужден был начать отступление, оставив раненых и больных. Паллантинцы преследовали его и перебили половину его солдат. Если бы неприятель не прекратил слишком скоро преследования, по всей вероятности, было бы уничтожено все римское войско; оно находилось уже в состоянии полного расстройства. За все эти подвиги принадлежавший к знати генерал по возвращении на родину отделался только денежным штрафом. Его преемникам Луцию Фурию Филу (618) [136 г.] и Квинту Кальпурнию Писону (619) [135 г.] пришлось опять воевать с нумантинцами, но так как они совершенно ничего не предпринимали, они благополучно возвратились на родину, не потерпев поражений.

Даже римское правительство начало, наконец, сознавать, что нельзя далее вести дела таким образом. Покорение небольшого провинциального испанского города решено было в виде исключения поручить первому римскому полководцу Сципиону Эмилиану. Но денежные средства на эту войну были ему отпущены с чрезмерной скаредностью, а в затребованном им разрешении произвести набор солдат было даже прямо отказано. Возможно, что отчасти при этом сыграли роль интриги разных группировок и опасение прогневить державный римский народ большими тяготами. Сципиона Эмилиана добровольно сопровождало в Испанию много его друзей и клиентов, в том числе брат его Максим Эмилиан, отличившийся несколькими годами раньше в борьбе против Вириата. Опираясь на эту надежную группу, из которой была сформирована личная охрана главнокомандующего, Сципион приступил к реорганизации совершенно разложившейся армии (620) [134 г.].

Прежде всего он очистил лагерь от всякого сброда: там оказалось до 2 000 проституток и множество прорицателей и попов всякого рода. Так как солдаты были непригодны для сражений, главнокомандующий заставлял их по крайней мере рыть окопы и обучал их военному строю. В течение первого лета он избегал сражения с нумантинцами; он ограничился тем, что уничтожил в окрестностях города запасы продовольствия, разгромил ваккеев, продававших нумантинцам зерно, и заставил их признать верховную власть Рима. Лишь к началу зимы Сципион собрал все свое войско вокруг Нумантии. В его распоряжении, кроме нумидийского контингента, состоявшего из всадников, пехотинцев и 12 слонов под начальством принца Югурты, и кроме многочисленных испанских вспомогательных отрядов, находилось четыре легиона. Вся эта армия, в общей сложности 60 000 человек, осадила город, в котором было самое большее 8 000 человек, способных носить оружие. Тем не менее осажденные нумантинцы неоднократно вызывали римлян на бой; но Сципион, понимая, что многолетнюю распущенность и недисциплинированность нельзя искоренить сразу, не принимал боя. Когда же вылазки осажденных принуждали римлян вступать в бой, только личный пример главнокомандующего еле удерживал легионеров от бегства. Такое поведение войска вполне оправдывало осторожную тактику Сципиона. Никогда еще полководец не обращался со своими солдатами с таким презрением, как Сципион с римской армией, осаждавшей Нумантию. Он не только высказывал солдатам свое мнение о них в резких речах; он заставил их почувствовать его оценку также на деле. Впервые римляне, которым пристало воевать только мечом, взялись за кирки и лопаты. Вокруг всех городских стен более немецкой полумили ³ длиной была возведена двойная линия укреплений, в два раза длиннее городских стен, со стенами, башнями и рвами. Римляне отрезали также сообщение по реке Дуэро, по которой в начале осады отважные лодочники и пловцы еще доставляли осажденным кое-какое продовольствие. Таким образом, город, который римляне не осмеливались брать приступом, неизбежно должен был погибнуть от голода, тем более что жители не имели возможности летом запастись продовольствием. Скоро нумантинцы стали терпеть нужду во всем необходимом. Один из самых отважных из них, Ретоген, пробился с несколькими товарищами сквозь вражеские укрепления. Его трогательные мольбы о помощи погибающим соплеменникам произвели сильное впечатление по крайней мере в одном из городов ареваков, Луции. Однако, прежде чем жители Луции приняли решение, Сципион, извещенный сторонниками римлян в городе, появился с большими силами перед городскими стенами и заставил правителей города выдать ему главарей движения. Четыреста лучших юношей были выданы, и по приказанию римского главнокомандующего им всем отрубили руки. Лишившись, таким образом, последней надежды, нумантинцы отправили к Сципиону послов для переговоров о сдаче и молили храброго воина пощадить храбрых. Но когда послы вернулись с известием, что Сципион требует сдачи без всяких условий, разъяренная толпа растерзала их на месте.

Прошло еще некоторое время, пока голод и эпидемии сделали свое дело. В римский лагерь явилось второе посольство с заявлением, что город готов сдаться на милость победителя. Римляне потребовали, чтобы на другой же день все жители Нумантии вышли за городские ворота. Но нумантинцы стали просить отсрочить сдачу на несколько дней, чтобы дать время покончить счеты с жизнью тем гражданам, которые не захотят пережить потерю свободы. Отсрочка была дана, и немало людей ею воспользовалось. Наконец, жалкие остатки нумантинского населения появились за городскими воротами. Сципион отобрал из них пятьдесят самых знатных для своей триумфальной процессии. Остальных продал в рабство. Город был сравнен с землей, а его область разделена между соседними городами. Это произошло осенью 621 г. [133 г.], 15 месяцев спустя после того, как Сципион принял командование.

Падение Нумантии в корне подорвало проявлявшуюся еще местами оппозицию против Рима. Достаточно было нескольких незначительных военных прогулок и денежных штрафов, чтобы заставить всю Ближнюю Испанию признать верховную власть Рима.

С покорением лузитан римское владычество упрочилось и расширилось также в Дальней Испании. Консул Децим Юний Брут, присланный на смену Сципиону, поселил пленных лузитан близ Сагунта и дал их новому городу Валентии (Валенсия) устройство на основах латинского права, как это было в Картее (616) [138 г.]. Затем он в различных направлениях прошел по западному иберийскому побережью (616—618) [138—136 гг.] и первый из римлян достиг берега Атлантического океана. Он овладел расположенными в этой стране лузитанскими городами, несмотря на упорное сопротивление всех жителей — мужчин и женщин. Независимых до тех пор галлеков Сципион присоединил к римской провинции после большого сражения, в котором, как передают, пало 50 000 галлекских воинов. С покорением ваккеев, лузитан и галлеков весь полуостров, за исключением северного побережья, стал подвластен Риму, по крайней мере по имени.

В Испанию была отправлена сенатская комиссия, чтобы по соглашению со Сципионом ввести во вновь завоеванной области римские порядки. Сципион сделал все, что мог, чтобы устранить результаты бесчестной и безрассудной политики своих предшественников. Так, например, кауканам, с которыми Лукулл девятнадцать лет назад так позорно поступил на глазах у Сципиона, в то время военного трибуна, он предложил теперь вернуться в их город и заново его отстроить. Таким образом, для Испании настали снова более сносные времена. В 631 г. [123 г.] Квинт Цецилий Метелл занял Балеарские острова и уничтожил там опасные притоны морских разбойников; это чрезвычайно способствовало расцвету испанской торговли. Да и помимо этого плодородные острова с их густым населением, славившимся необыкновенным искусством во владении пращей, были ценным приобретением. О том, как много жителей Испании уже тогда говорило на латинском языке, свидетельствует переселение 3 000 испанцев латинского права в города Пальму и Поллентию (Полленца) на новоприобретенных островах. Несмотря на ряд больших недостатков, римское управление Испанией в общем сохраняло традиции, унаследованные от эпохи Катона и особенно от Тиберия Гракха. Правда, пограничные римские территории немало страдали от набегов северных и западных племен, лишь наполовину покоренных или оставшихся совершенно непокоренными. В частности у лузитан неимущая молодежь регулярно образовывала разбойничьи шайки и грабила своих земляков и соседей. Поэтому в этих местах даже в гораздо более позднее время отдельные крестьянские дворы были построены в виде крепостей и в случае надобности могли защищаться от нападений. В диких и недоступных лузитанских горах римлянам не удалось искоренить эти разбои. Но вместо войн предшествующего периода римляне теперь все чаще имели дело с шайками разбойников, с которыми мог справиться обычными мерами каждый более или менее дельный наместник. Несмотря на эти разбои в пограничных областях, Испания была самой цветущей и благоустроенной страной из всех римских владений. Там не существовало ни десятины, ни откупщиков податей. Население было многочисленно, а страна богата хлебом и скотом.

В гораздо более тяжелом положении находились государства, которые занимали промежуточную ступень между формальным суверенитетом и фактической подчиненностью.

Это были африканские, греческие и азиатские государства, вовлеченные в сферу римской гегемонии в результате войн Рима с Карфагеном, Македонией и Сирией. Независимое государство платит не слишком дорого за свою самостоятельность, беря на себя тяготы войны. В случае необходимости государство, утратившее свою самостоятельность, по крайней мере может быть вознаграждено тем, что его покровитель обеспечивает ему спокойствие от нападений соседей. Но государства-клиенты не пользовались ни самостоятельностью, ни миром. В Африке фактически велась вечная пограничная война между Карфагеном и Нумидией. В Египте арбитраж Рима формально разрешил спор о наследстве между двумя братьями — Птолемеем Филометором и Птолемеем Толстым; тем не менее новые властители Египта и Кирены вели между собой войны из-за обладания Кипром. В Азии внутренние споры о престолонаследии и происходившее на этой почве постоянное вмешательство соседних государств раздирали на части большинство государств: Вифинию, Каппадокию, Сирию. Но кроме этих внутренних распрей велись многочисленные и тяжелые войны между Атталидами и галатами, между Атталидами и вифинскими царями, даже между Родосом и Критом. В самой Элладе тоже не прекращались обычные здесь мелкие раздоры, и даже в общем столь спокойная Македония изнемогала от внутренних распрей, вызванных новыми демократическими учреждениями. Рим и зависимые государства одинаково были виноваты в том, что последние жизненные силы и последнее народное достояние расточались в этих бесцельных распрях. Государствам-клиентам следовало бы понять, что, если государство не в силах воевать с любым врагом, оно вообще не может воевать и что, раз владения и положение всех этих государств фактически гарантировались Римом, им оставалось лишь улаживать свои разногласия мирным путем или же передавать их на третейское решение Рима. Когда родосцы и критяне обратились с просьбой о помощи к съезду Ахейского союза и последний серьезно обсуждал вопрос об отправке войска (601) [153 г.], то в сущности это было только политической комедией. Глава римской партии выступил тогда с заявлением, что ахейцы уже не имеют права вести войну без разрешения Рима. Этим он констатировал, быть может, с неприятной резкостью, ту истину, что суверенитет зависимых государств сделался пустой формой и что всякая попытка вдохнуть жизнь в этот призрак неминуемо повела бы лишь к полному уничтожению его. Однако господствующее государство заслуживает еще большего упрека, чем зависимое от него государство. Государство, как и частный человек, нелегко мирится с сознанием собственного ничтожества. Властелин обязан и имеет право либо отказаться от своего господства, либо же проявить такое импонирующее превосходство материальных сил, которое заставит подчиненных примириться со своим положением. Но римский сенат не сделал ни того, ни другого. Со всех сторон к нему обращались и осаждали просьбами; он постоянно вмешивался в дела африканские, эллинские, азиатские, египетские, но действовал так нерешительно и вяло, что его попытки примирить враждующих обычно только обостряли смуту. Это был период комиссий. Уполномоченные сената беспрестанно отправлялись в Карфаген, в Александрию, в Ахейский союз, ко дворам династов Передней Азии. Они производили расследования, налагали запрещения, писали донесения. И все же важнейшие дела нередко решались без ведома сената и против его воли. Так, например, сенат присудил Кипр Киренейскому царству; тем не менее остров остался во власти Египта. Один сирийский принц взошел на престол своих предков, ссылаясь на якобы вынесенное Римом решение в его пользу; в действительности же сенат категорически отказал ему в этом, и принц тайно бежал из Рима, нарушив запрет. Даже открытое убийство римского комиссара, который по поручению сената на правах регента управлял Сирией, осталось совершенно безнаказанным. Конечно, азиаты отлично знали, что они не в состоянии сопротивляться римским легионам; но они столь же хорошо знали, что сенат не расположен посылать римских граждан в поход на берега Евфрата или Нила. Поэтому в этих отдаленных от Рима странах все шло так, как бывает в школе при отсутствии учителя или при слишком мягком учителе. Римское владычество одновременно лишило народы благ свободы и благ порядка. Для самих римлян такое положение тоже было чревато опасностями, так как это в известном смысле отдавало на произвол судьбы северные и восточные границы. Здесь могли образоваться обширные царства, опирающиеся на внутренние азиатские страны, находящиеся за пределами римской гегемонии; в отличие от слабых государств-клиентов эти крупные царства могли стать опасными для Рима и рано или поздно начать соперничать с его могуществом. Рим не в силах был своевременно и быстро воспрепятствовать образованию таких царств. Правда, от этой опасности римлян отчасти предохраняло тогдашнее состояние пограничных народов; они всюду были раздроблены и лишены благоприятных условий для образования могущественных государств. Тем не менее из истории Востока мы ясно видим, что в тот период фаланги Селевка уже не стояли на берегах Евфрата, а легионы Августа еще не появились там.

Давно пора было положить конец такому неопределенному положению. Но единственно возможным выходом из него было превращение зависимых государств в римские провинции. Это было легко осуществить, тем более что римское провинциальное управление в сущности передавало в руки римского наместника только военную власть; административные и судебные функции в основном оставались в ведении городских общин или во всяком случае должны были оставаться за ними. Итак, поскольку вообще от прежней государственной независимости уцелели еще жизнеспособные элементы, они могли сохраниться только в форме местного самоуправления городских общин. Необходимость этой административной реформы была ясна. Спрашивалось лишь, проявит ли сенат медлительность и погубит реформу или же у него хватит мужества и силы ясно понять положение и энергично провести необходимые меры.

Обратимся прежде всего к Африке. В Ливии порядки, введенные римлянами, покоились, главным образом, на равновесии между государством кочевников под управлением Массиниссы и городом Карфагеном. При энергичном и умном правлении Массиниссы царство его росло, крепло и цивилизовалось (I, 636). Карфаген тоже окреп, благодаря только одному факту отсутствия войны; он достиг такого же богатства и численности населения, как и во время своего политического могущества. Римляне с плохо скрываемой завистью и страхом смотрели на, казалось, несокрушимое процветание своего старого соперника. Если до сих пор они отказывали Карфагену в какой-либо серьезной помощи против непрекращавшихся захватов Массиниссы, то теперь они стали сами вмешиваться в эти столкновения, причем открыто выступали на стороне Массиниссы. Более 30 лет длился спор между Карфагеном и Массиниссой из-за округа Эмпории у Малого Сирта, одной из плодороднейших карфагенских областей; спор был, наконец (около 594 г.) [160 г.], разрешен римскими комиссарами: карфагеняне должны были очистить города в Эмпории, оставшиеся в их владении, и уплатить царю 500 талантов в виде компенсации за неправомерное пользование данной территорией. В результате Массинисса немедленно захватил другой карфагенский округ на западной границе карфагенской территории — город Туску — и обширные поля у Баграда. Карфагенянам оставалось лишь снова начать тяжбу в Риме без всякой надежды на успех. После длительной и несомненно умышленной проволочки в Африку прибыла новая комиссия (597) [157 г.]. Но карфагеняне не хотели безоговорочно подчиниться ее третейскому решению без предварительного точного расследования правовой стороны вопроса; они настаивали на внимательном рассмотрении дела; тогда комиссары попросту вернулись в Рим.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.