Подготовка к новым боям

Подготовка к новым боям

Приморская армия постоянно совершенствовала оборону, укрепляя ее в инженерном отношении руками все тех же несгибаемых в бою солдат и матросов. В каменистом грунте на тридцати шести километрах фронта было вырыто 350 километров траншей, составлявших три оборонительных рубежа глубиной до двенадцати километров. До марта инженерными работами руководил генерал А. Ф. Хренов (в марте его перевели в Керчь).

Большую помощь в инженерном оборудовании обороны оказала Севастополю оперативная группа инженерных заграждений во главе с начальником штаба инженерных войск Красной Армии генералом И. П. Галицким, созданная Ставкой, когда враг был на подступах к Москве. Как только наши части, отстояв столицу, пошли в наступление, оперативная группа была направлена в Севастополь. В эшелон было погружено 20 тысяч противотанковых и 25 тысяч противопехотных мин, 200 тонн взрывчатки. В Новороссийске все это было переправлено на крейсер и рано утром 1 января 1942 года как новогодний подарок прибыло в Севастополь.

Вот что рассказывает о встрече с Петровым один из руководителей инженерной опергруппы, генерал-лейтенант (тогда полковник) инженерных войск Е. В. Леошеня:

«Почему-то Иван Ефимович Петров представлялся мне человеком суровым, жестким, излишне резким и очень немногословным. Все это казалось естественным – он много пережил, очень тяжелая задача легла на его плечи сейчас. Но такие представления мгновенно развеялись, когда на командном пункте Приморской армии навстречу нам вышел худощавый генерал в пенсне. Он приветствовал нас широким радушным жестом русского хлебосольного хозяина, встречающего старых добрых знакомых:

– Добро пожаловать! Поджидаю, давно поджидаю. Прошу ко мне в кабинет…

Мы сели у стола с картой, и Иван Ефимович, сразу обнаружив глубокое знание военно-инженерного искусства, заговорил о том, как представляется ему система противотанковых и противопехотных заграждений перед передним краем обороны, система, которая пока существовала лишь в зародыше…

По вызову командарма явился начальник инженерных войск Приморской армии полковник Гавриил Павлович Кедринский – подчеркнуто подтянутый, в ремнях и до блеска начищенных сапогах. Как мы убедились в дальнейшем, он был не только настоящим знатоком своего дела, но и человеком с творческой инициативой. Позже мне стало известно, что при оставлении Одессы Г. П. Кедринский лично заложил в гостинице мину замедленного действия, взрыв которой уничтожил группу фашистских офицеров.

Поручив начинжу ввести нас в курс дел по его части и распорядившись, как нас разместить, чтобы было удобно работать, И. Е. Петров попросил представить к вечеру хотя бы первоначальный план усиления обороны Севастополя взрывными заграждениями…

В назначенное время мы явились к командарму с готовым планом. Исходя из характера местности, мы выделили в плане направления, которые следовало прикрыть как противотанковыми, так и противопехотными минами…

Генерал Галицкий кратко доложил оценку местности и вытекавшее из нее инженерное решение. Он подчеркнул, что речь идет о плане-минимуме, который необходимо осуществить немедленно.

– Одновременно, – продолжал Иван Павлович, – мы будем разрабатывать более широкий план заграждений и инженерного оборудования позиций.

Командарм спросил, как обеспечен представленный план минами и когда можно приступить к работе. Мы ответили, что для выполнения этого плана привезенных из Москвы мин хватит и еще останется резерв. А приступать к минированию следует сегодня же ночью.

Кто-то из присутствующих высказал мнение, что производить минирование в третьем и четвертом секторах пока нецелесообразно. Сперва, мол, нужно восстановить там прежнее положение, отбить у немцев утраченные нами позиции.

Генерал Галицкий решительно возражал против такой точки зрения.

– С устройством заграждений в этих секторах, – говорил он, – медлить нельзя. Заграждения резко повысят устойчивость обороны. Если же отобьем прежнюю позицию, начнем минировать там. А нынешние позиции станут второй линией.

Выслушав все соображения, И. Е. Петров сказал:

– План одобряю и утверждаю. К минированию приступать без промедления. – И, обернувшись к Галицкому, спросил: – Ваши дальнейшие действия?

– С вашего разрешения, – ответил Иван Павлович, весьма удовлетворенный всем ходом этого совещания, – мы прямо отсюда отправимся на инструктаж дивизионных инженеров и командиров саперных батальонов, которые ожидают нас в деревне Кадыковка. Оттуда я с Кедринским поеду в третий и четвертый сектора, а полковник Леошеня с подполковником Грабарчуком – в первый и второй.

– Желаю успеха! – заключил командарм, пожимая нам руки.

…Иван Ефимович был собеседником приятным и интересным. А широта его инженерных познаний казалась просто удивительной для общевойскового командира. Он прекрасно знал и отечественную и немецкую инженерную технику, был весьма эрудирован в вопросах фортификации. Сперва я просто не мог себе представить, когда и как успел он все это изучить. Узнав, что я возглавляю кафедру военно-инженерного дела в Военной академии имени М. В. Фрунзе, Иван Ефимович рассказал, как, будучи начальником пехотного училища в Ташкенте, он по совместительству читал курс истории военного искусства в местном вечернем отделении нашей академии. В связи с этим ему приходилось усиленно заниматься самообразованием. Так и приобреталась та военная энциклопедичностъ, которая сначала была несколько неожиданной для нас в командующем Приморской армией…

Заграждения первой очереди были уже установлены, а работа над основным планом близилась к концу, когда мы понесли тяжелую потерю. 16 января Гавриил Павлович Кедринский – на этот раз один – отправился в расположение Чапаевской дивизии, и через два часа стало известно, что он смертельно ранен разрывом мины. Доставленный в госпиталь в Инкерманской долине (в оборудовании этого подземного госпиталя Гавриил Павлович принимал действенное участие), он вскоре скончался.

Полковник Кедринский был подлинным героем севастопольской обороны. Отдать последний долг своему соратнику прибыл командарм Петров».

Эта потеря была одной из многих в те дни. Однажды из 25-й Чапаевской дивизии вместе с боевыми донесениями сообщили: тяжело ранена пулеметчица Нина Онилова.

Первым об Ониловой написал московский журналист, корреспондент ТАСС А. Хамадан. Он познакомился с Петровым в дни боев за Одессу, где они по-настоящему подружились. Хамадан, будучи больным человеком, «белобилетником», не подлежащим призыву в армию, пользуясь корреспондентскими возможностями, приехал не только в огненную Одессу, но и в Севастополь. Он написал одну из первых книг о героических защитниках города под названием «Севастопольцы», она вышла в 1942 году с предисловием генерала Петрова.

Трагически сложилась судьба А. Хамадана. В последний день обороны ему по приказу Петрова был дан пропуск для посадки на самолет, но он уступил свое место одному из раненых. В занятом фашистами городе Хамадан попал в лагерь, вел там подпольную работу среди пленных, за что был казнен гитлеровцами в мае 1943 года.

О последних днях жизни Нины Ониловой я рассказываю по запискам Хамадана, не ставлю эти строки в кавычки лишь потому, что они дополнены некоторыми деталями.

Узнав о ранении героической пулеметчицы, Петров позвонил в медсанбат, спросил:

– В каком состоянии Онилова?

– В очень тяжелом, отправили в госпиталь, может быть, там помогут, у них больше возможностей.

Петров позвонил в госпиталь. Профессор Кофман грустно ответил:

– Все возможное сделали. Больше ничем помочь не можем. Она продержится несколько часов.

Петров коротко бросил Крылову:

– Съезжу в госпиталь.

В подземной пещере тускло горят электрические лампочки, душно, пахнет лекарствами и сырым камнем.

Онилова лежит бледная, с закрытыми глазами, кажется мертвой. Петров внимательно посмотрел на профессора. Тот тихо сказал:

– Она жива. Иногда открывает глаза. Очень слаба. Много крови потеряла.

Петров сел на табуретку у кровати, увидел на тумбочке стопку бумаг, стал их перебирать: вырезки из газет, письма, «Севастопольские рассказы» Толстого. Иван Ефимович стал читать пометки Ониловой на полях: «Как это верно», «И у меня было такое чувство». Особенно привлекла внимание запись: «Советский Севастополь – это героическая и прекрасная поэма Великой Отечественной войны. Когда говоришь о нем, не хватает ни слов, ни воздуха для дыхания. Сюда бы Льва Толстого. Только такие русские львы и могли бы все понять. Понять и обуздать, одолеть, осилить эту бездну бурных человеческих страстей, пламенную ярость, ледяную ненависть, мужество и героизм, доблесть под градом бомб и снарядов, доблесть в вихре пуль и неистовом лязге танков. Он придет, наш Лев Толстой, и трижды прославит тебя, любимый, незабываемый, вечный наш Севастополь».

Профессор взял с тумбочки и протянул командующему тетрадь:

– Не успела еще дописать, пишет актрисе из фильма «Чапаев».

Петров взял письмо, стал читать:

«Настоящей Анке-пулеметчице из Чапаевской дивизии, которую я видела в кинокартине „Чапаев“. Я незнакома вам, товарищ, и вы меня извините за это письмо. Но с самого начала войны я хотела написать вам и познакомиться. Я знаю, что вы не та Анка, не настоящая чапаевская пулеметчица. Но вы играли, как настоящая, и я вам всегда завидовала. Я мечтала стать пулеметчицей и так же храбро сражаться. Когда случилась война, я была уже готова. Сдала на „отлично“ пулеметное дело. Я попала – какое это было счастье для меня! – в Чапаевскую дивизию, ту самую, настоящую. Я со своим пулеметом защищала Одессу, а теперь защищаю Севастополь. С виду я очень слабая, маленькая, худая. Но я вам скажу правду: у меня ни разу не дрогнула рука. Первое время я еще боялась. А потом страх прошел… Когда защищаешь дорогую, родную землю и свою семью (у меня нет родной семьи, и поэтому весь народ – моя семья), тогда делаешься очень храброй и уже не понимаешь, что такое трусость. Я вам хочу подробно написать о своей жизни и о том, как вместе с чапаевцами борюсь против фашистских…»

Онилова открыла глаза. Сначала поглядела вверх на лампочку, потом медленно перевела взгляд на Петрова. Узнала, попыталась подняться. Иван Ефимович остановил ее, положил руку на плечо. Девушка улыбнулась, тихо, слабым голосом сказала:

– Как же это вы пришли? Спасибо вам. Я знаю, что я скоро умру. Но я счастлива – успела кое-что сделать.

Петров погладил Нину по голове.

– Ты славно воевала, дочка, – сказал он, стараясь преодолеть хрипоту, появившуюся в голосе. – Спасибо тебе от всей армии, от всего нашего народа. Ты хорошо, дочка, очень хорошо сражалась. Я помню, как ты била врагов еще в Одессе. Помнишь лесные посадки, высоту над Дальником?

Онилова закрыла и тут же открыла глаза, дав понять этим, что помнит.

– Помню, все помню, товарищ генерал, – прошептала она.

– Весь Севастополь знает тебя. Вся страна будет теперь знать. Спасибо тебе, дочка, от всех нас, твоих боевых товарищей. – Петров еще раз погладил Нину по голове, поцеловал в лоб, сказал, будто извиняясь: – Пойду, милая, дел неотложных много. Бьем мы фашистов. Бьем! А ты поправляйся.

Петров отвернулся, снял пенсне и стал протирать его платком…

В тот же вечер Нина Онилова скончалась, она похоронена вместе со своими боевыми друзьями в Севастополе. Петров, несмотря на занятость, был на ее похоронах.

Нине Ониловой посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

Тем временем севастопольцы готовились к отражению решающего штурма противника.

Большое внимание Петров вместе со своим начальником артиллерии Рыжи уделял маневру огнем артиллерии – ее Петров считал главной ударной силой. В каждом из секторов приходилось по 14–15 стволов на километр фронта. Рыжи был большой знаток своего дела, он добился такой маневренности, что мог сосредоточить огонь орудий числом до трехсот там, где это потребуется. Вся артиллерия, вплоть до самой тяжелой, готовилась к ведению огня прямой наводкой по танкам. Создавался запас боеприпасов, которые по-прежнему привозили на подводных лодках. Делали самодельные мины, гранаты, бутылки с горючей смесью. Характерно, что именно в ожидании решающего штурма Николай Кирьякович Рыжи, ставший к тому времени генералом, вступил в партию.

В дни этого относительного затишья в Севастополь приехал сын Ивана Ефимовича.

Юра был моложе меня на два года, в 1942 году ему должно было исполниться восемнадцать – призывной возраст. Он ждал этот год с нетерпением. Все друзья старше его были уже на фронте, а он «по малолетству» все еще прозябал в тылу. В декабре 1941 года Петров получил от сына не письмо, а крик души. Он окончил ускоренный курс Ташкентского училища, просился на фронт. Иван Ефимович понял его и разрешил приехать. Юра добирался через Каспий, Кавказ, Черное море. И вот наконец он в Севастополе.

Для первоначального обучения фронтовым делам отец поручил его заботам своего ординарца Антона Емельяновича Кучеренко, проходящего вот уже через вторую войну. Антон Емельянович быстро нашел подход к непоседливому молодому человеку, чем-то так взял его в руки, что Юра уважал его и побаивался не меньше, чем отца. Когда Юра прошел этот своеобразный курс начального обучения, Иван Ефимович назначил его своим адъютантом вместо погибшего Кахарова и в работе не щадил, гонял с поручениями в штабы частей, чтоб набирался парень опыта, да чтоб и окружающие видели – никаких родственных поблажек. Юра на людях всегда к нему обращался официально – «товарищ генерал». В минуты отдыха шутливо жаловался молодым командирам: «С вами он добрый, а меня жучит беспощадно, только успевай поворачиваться с поручениями».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.