Максимы и мысли узника Святой Елены. Рукопись, найденная в бумагах Лас Каза
Максимы и мысли узника Святой Елены. Рукопись, найденная в бумагах Лас Каза
I
Когда народ в государстве развращен, законы почти бесполезны, ежели не управляется оно деспотически.
II
Пускаясь во всякого рода преувеличения, меня восхваляли, как и прочих монархов, коим дано было свершить нечто необыкновенное; но то, в чем истинная моя заслуга, известно лишь мне одному.
III
Монархи Европы создали собственные армии по образцу моей, но надобно же еще уметь командовать ими.
IV
Меня мало задевают пересуды обо мне парижан: сродни надоедливым мухам, которые только и делают, что жужжат; мнения их подобны тому, как бы обезьяна взялась судить о метафизике.
V
Я не буду писать до тех пор, пока лондонские чиновники не перестанут вскрывать мои письма.
VI
С того времени как я стал во главе государства, я советовался только с самим собой, и это меня вполне устраивало; совершать ошибки я начал только тогда, когда стал прислушиваться к тому, что говорят советники.
VII
Говорили, будто я оскорбил королеву Пруссии, вовсе нет. Я только сказал ей: "Женщина, возвращайся к своей прялке и хозяйству". Мне не в чем себя упрекнуть. Она сама признала свою ошибку. Я велел освободить ее фаворита Хатцфельда [1], а не то бы его расстреляли.
VIII
Приходится согласиться с тем, что фортуна, играющая счастием людей, забавляется, устраивая дела мира сего.
IX
Людовик XIV взял Франш-Конте зимой, но он никогда не дал бы сражения под Москвой в ноябре [2].
X
Я все еще внушаю союзникам панический страх! Пусть же они не посягают на мое величие, ибо сие может им еще дорого стоить.
XI
Я нашел в Потсдаме шпагу великого Фридриха и его орденскую ленту; трофеи сии значили для меня куда больше, нежели те сто миллионов, которые Пруссия выплатила мне [3].
XII
Подчиненные по-настоящему помогают тогда только, когда чувствуют, что вы непреклонны.
XIII
Мне известны забавные истории обо всех европейских дворах, которые весьма поразвлекли бы современников, но мне чужда всякая сатира.
XIV
Я перечитываю Макиавелли всякий раз, когда позволяют мои болезни и занятия, и все более убеждаюсь, что он — профан.
XV
Мой план десанта в Англию был грандиозным: надобно было построить порты и корабли. В этом предприятии Брюи оказался достойным помощником: тщедушном теле он носил пламенную душу [4].
XVI
Европейские газеты сравнивают довольно некстати два террора — 1793 и 1815 гг.; я не вижу тут ни малейшей аналогии: с одной стороны, все поражает воображение, внушает ужас и возвышенные чувства; с другой — все мелочно, жестокосердно и пошло. В 1793 г. головы составителей проскрипционных списков довольно часто падали вослед за головами жертв; в 1815 г. трусы и подлецы, которые пили кровь из одного лишь удовольствия, убивали побежденных, не подвергаясь при этом опасности. Режим 1793 г. пожирал своих предводителей, режим 1815 г. своим собственным оставлял жизнь. Не могу понять, чего добиваются подобным сравнением [5].
XVII
Для правительства нерешительность государей то же, что и паралич в членах тела.
XVIII
Если бы Илиада была написана нашим современником, никто не оценил бы ее [6].
XIX
Не солдаты меня покинули, но я покинул моих солдат [7].
XX
Те, кто ищет счастия в роскоши и расточительстве, подобны предпочитающим блеск свечей сиянию солнца.
XXI
Я уже довольно сделал для того, чтобы жить в потомках; я завещаю мою славу сыну и мои памятники Европе.
XXII
Заурядный человек домогается общества вельмож не ради них самих, но ради их власти, а те принимают его из тщеславия или по мере надобности.
XXIII
Аббат де Прадт писал назидания, планы кампаний и исторические сочинения, это превосходный и странный архиепископ [8].
XXIV
Муниципальное правление имеет свои хорошие стороны. Его недостаток — в том, что оно не является монархическим. Подданные слишком удалены от власти; это было хорошо для древних галлов. Цезарь, завоевав их, нашел такой образ правления совсем неплохим [9].
XXV
Справедливость есть образ Бога на земле.
XXVI
Слабость происходит от лени или по недоверию к самому себе; несчастны те, которые слабы по сим двум причинам разом: если речь идет о частном лице, то это — ничтожный человек, если же о монархе, то он ничтожен вдвойне.
XXVII
Тот день в Сен-Клу был всего лишь балаганом: накипь времен революции и грызни партий не могла бороться против меня и против Франции. Были там и люди, которых сильно стесняло их положение, а тот, кто разыгрывал из себя Брута, был признателен мне за то, что через двадцать четыре часа его выбросили вон [10].
XXVIII
Дурак имеет великое преимущество перед человеком образованным, он всегда доволен собой.
XXIX
Вы хотите узнать, надежны ли ваши друзья? Для сего надобно оказаться в несчастии.
XXX
До Ватерлоо я думал, что Веллингтон обладает дарованием полководца. Сведущие в военном деле бывалые военные были повергнуты в изумление, когда заметили, что он завладел Мон-Сен-Жаном: после этой глупой ошибки от меня не ускользнул бы ни один англичанин. Своим успехом Веллингтон обязан прежде всего собственному своему счастию, а затем — пруссакам [11].
XXXI
В Древней Греции жило семь мудрецов [12]; в Европе же сейчас не видно ни одного.
XXXII
От ума до здравого смысла дальше, чем думают.
XXXIII
В Европе списывают мои законы, подражают моим учреждениям, завершают мои начинания, следуют моей политике и так далее, вплоть до того тона, который задавал мой двор; значит, мое правление было не так уж плохо и нелепо, как о том говорят?
XXXIV
Храбрость — это условная разменная монета: тот, кто дерзко ищет смерти в неприятельских рядах, трепещет перед мечом палача. Так же как и фальшивые жетоны, имеют хождение и нестоящие храбрецы. Сказать по правде, храбрость — врожденное качество: она не приобретается.
XXXV
Старые, подновленные штукатуркой монархии существуют, доколе народ не почувствует в себе силы: в подобных сооружениях порча всегда идет от самого основания.
XXXVI
Те, кто добивается почестей, подобны влюбленным: ведь обладание ими снижает их цену.
XXXVII
За свою жизнь я сделал немало ошибок; самая непростительная заключается в том, что я отдал себя в руки англичан: я слишком верил в их приверженность законам [13].
XXXVIII
Франция — неисчерпаема; я нашел тому доказательство после войны в России и в 1815 г. Ударьте по земле, и из нее появятся и деньги, и армии. Францию никогда не постигнет судьба порабощенной и разделенной страны.
XXXIX
Самое верное средство остаться бедным — быть честным человеком.
XL
Десяток говорунов производит больше шума, нежели десять тысяч, которые молчат; в этом заключается средство к достижению успеха тех, кто лает с трибун.
XLI
Короли и обманутые мужья всегда последними догадываются о том, что над ними смеются.
XLII
Будучи смелым, можно решиться на что угодно, ко невозможно все довести до конца.
XLIII
Я победил королей во имя державной власти; короли же победили меня, заявляя во всеуслышание, что действуют во благо народов; они совершили большую ошибку, лишив меня трона. Подождем развязки.
XLIV
Я предпочитаю силу вывода красоте стиля: деяния стоят всегда больше, нежели слова.
XLV
В революциях мы сталкиваемся с людьми двух сортов: теми, кто их совершает, и с использующими оные в своих целях.
XLVI
Я люблю величественное в искусстве. Для меня или возвышенное, или ничтожное, третьего не дано.
XLVII
Месть скверному человеку есть воздаяние добродетели.
XLVIII
Сэр Гудзон Лоу — не что иное, как неучтивый тюремщик: такова его должность. Говорили, и не однажды, что обращается он со мною так потому, что чувствует мое превосходство [14].
XLIX
Человек в слепом подражании всякий раз устремляется за первым встречным. Что до правительства, то здесь всегда потребны ловкие пройдохи, без которых ничто не может быть доведено до конца.
L
Сильные духом избегают наслаждений, как мореплаватели подводных камней.
LI
Привычка приводит нас ко многим безрассудствам; самое непростительное из них — сделаться: ее рабом.
LII
Если бы Корнель дожил до моего времени, я сделал бы его министром [15].
LIII
Роспуск моей армии история поставит в ряд самых опрометчивых политических ошибок королевского правления.
LIV
Просвещенной нацией не управляют полумерами: здесь нужна сила, последовательность и единство во всех деяниях.
LV
Тот, кто предпочитает богатство славе, — расточитель, который берет у ростовщика и разоряется на процентах.
LVI
В моей жизни было три прекрасных дня: Маренго, Аустерлиц и Йена, если не считать еще и четвертого, когда я дал австрийскому императору аудиенцию во рву, на поле сражения [16].
LVII
Победу одерживают не числом. Александр победил триста тысяч персов во главе двадцати тысяч македонян [17]. Дерзкие предприятия и мне особенно удавались.
LVIII
Палата представителей, которую я создал [18], закончила свое поприще вместе со мною. Она могла спасти Францию от нашествия, дав мне неограниченную власть. Два десятка мятежников повредили себе сами: они сделали глупость, когда завели разговор о конституции [19] в то время, когда Блюхер расположился лагерем в Севре [20]. Мне показалось, что в их лице я вижу греков поздней империи, кои узрели пред собою Магомета [21].
LIX
После моего отречения в 1815 г. неприятель еще мог быть разбит. Я предлагал дать мне командование и не имел при этом никаких личных видов.
LX
Для религии служители культа — то же, что чиновники для власти. Человек заурядный измеряет кредит куртизана числом его лакеев; чернь судит о всесилии Бога по количеству священников.
LXI
Я никогда не мог одолеть больше одной страницы Тацита [22], это невероятный болтун; Полибий же, напротив, — не какой-нибудь декламатор: он доставляет удовольствие и просвещает [23].
LXII
Мое правление было либеральным, поелику оставалось твердым и строгим. Исполнителей я приглашал отовсюду: меня мало заботили убеждения, лишь бы следовали моим правилам. Мне было легко, ибо я строил заново [24].
LXIII
Я осыпал золотом моих сподвижников; но мне надобно было понимать, что, разбогатев, человеку уже не хочется подвергать себя смертельной опасности.
LXIV
Храбрость укрепляет престол; трусость, бесчестие колеблют его, и тогда лучше всего отречься.
LXV
Я всегда восхищался Митридатом, замышлявшим завоевать Рим в то время, когда был он уже побежден и вынужден к бегству [25].
LXVI
Когда в бытность мою монархом случалось мне правом помилования, впоследствии я всегда и неизменно раскаивался.
LXVII
Трагедия вовсе не основана на точном подражании природе вещей. Я предпочитаю группу Лаокоона [26] той развязке, которой заканчивается трагедия "Родогуна" [27].
LXVIII
Конституционные государства лишены движущей силы: деятельность правительства излишне стеснена; это то, что придает таким государствам пагубную слабость, когда им приходится бороться с могущественными и деспотическими соседями. Авторитарная власть могла бы их поддержать, но оная, как известно, сродни тарану, которому все равно, способны ли ему противостоять ворота столицы, кои он собирается разбить.
LXIX
Дворянство, духовенство и эмигранты, потерявшие свое имущество и привилегии в результате революции, рассчитывали вернуть утраченное с возвращением прежней династии. Они помышляли об этом еще в Кобленце: они всегда плохо понимала происходящее. Им не было нужды знать о том. чего они и знать не желали, деньги — вот что им было нужно [28].
LXX
Старики, которые сохраняют вкусы юного возраста, столь же смешны, сколь мало уважаемы.
LXXI
Дурак скучен, ну а педант просто невыносим. Я так и не смог понять, о чем это все толкует Б[она]льд [29].
LXXII
Если вы стремитесь к более глубокому пониманию политики и войны, то надобно искать истины, постигая нравственные устои общества, основы же материального порядка в сравнении с оными всегда имеют пределы.
LXXIII
Две партии, существующие во Франции, как бы ни были они ожесточены друг против друга, соединяются вместе, но не против конституционной королевской власти, которая их вовсе не интересует, но против всех порядочных людей, безмолвие коих действует на них угнетающе.
LXXIV
Когда я вышел на политическую сцену, там было два сорта людей: конституционные общества, требовавшие аграрных реформ в духе Гракха Бабёфа [30], и фрюктидорианцы [31], которые хотели управиться при помощи военных советов, ссылок и отставок.
LXXV
Нынешние вожди партий во Франции — это карлики на ходулях. Слишком мало талантливых людей, слишком много болтунов.
LXXVI
Много кричали против того, что называют моим деспотизмом; однако я всегда говорил, что нации не являются собственностью тех, кто ими управляет; ныне же монархи, ставшие конституционными, как раз об этом стараются забыть.
LXXVII
Если уж адвокат Гойе, отступник Сийес, прокурор Ревбель и старьевщик Мулэн [32] корчили из себя королей, то я вполне мог сделать себя консулом. Ведь я получил на то патенты при Монтенотте, Лоди, Арколе, Шебрейсе и при Абукире [33].
LXXVIII
Бедствия, постигшие Францию с 1814 г., явились причиной того, что у высокоумных идеологов появилась возможность войти в правительство. Люди эти обожают хаос, ибо он составляет их суть. Они служат и Богу, и дьяволу [34].
LXXIX
Мое будущее наступит тогда, когда меня не будет, Клевета может вредить мне только при жизни.
LXXX
Случай — вот единственный законный повелитель во всей вселенной.
LXXXI
Польза, которая толкает людей из одной крайности в другую, — сродни языку, который они учат, не заботясь о грамматике.
LXXXII
Самый надежный рычаг всякого могущества — военная сила, которая предписывает закон и которую употребляет гений. Таковым рычагом был рекрутский набор. Достаточно убедиться в этой силе, и противоречия отступают, а власть укрепляется. Так ли уж важны, в сущности говоря, все эти доводы софистов, когда звучат военные команды? Те, кто готов повиноваться, не должны наводить за линию строя. В конце концов они свыкаются с принуждением: ведь в противном случае со строптивыми не церемонятся.
LXXXIII
Упадок нравов — это погибель государства как политического целого.
LXXXIV
Каждый прав по-своему. Правота Диагора [35] состояла в том, чтобы отрицать Бога; Ньютон [36] же был убежден в том, что его следует признавать; в каждом явлении заключена его противоположность: скажем, во время революции можно попеременно быть то героем, то злодеем, подниматься или на эшафот, или на вершину славы.
LXXXV
Гоббс [37] был своего рода Ньютоном в политике, его учение стоит в этом отношении многого.
LXXXVI
Когда я привел к завершению революцию и тем показал революционерам, на что я способен, то поверг их в неописуемое изумление.
LXXXVII
На свете есть великое множество людей, воображающих, что они наделены талантом править, единственно по той причине, что они стоят у кормила власти…….
LXXXVIII
В истории бывало, когда короли поступались своими прерогативами ради того, чтобы снискать народную любовь, но всякий раз они и предвидеть не могли, к чему сие может привести.
LXXXIX
После моего падения судьба повелевала мне умереть, но честь приказывала жить.
ХС
В хорошо управляемой стране нужна главенствующая религия и зависимые от государства священники. Церковь должна быть подчинена государству, а не государство церкви.
XCI
Если бы христианская религия могла заменить людям все, как того добиваются ее горячие приверженцы, это явилось бы для них наилучшим подарком небес.
ХСII
Человек высшего порядка бесстрастен по своей натуре: его хвалят, его порицают, мало что имеет для него значение, он прислушивается только к голосу своей совести.
XCIII
Одни оказывают нам любезности, в то время как другие наносят оскорбления. И в первом и во втором случае с людьми надобно соблюдать сугубую осторожность, ибо непременно следует знать, что кроется за этими любезностями.
XCIV
Честолюбие столь же естественно для человека, как воздух природе: лишите его дух первого, а физику второго, и всякое движение прекратится.
XCV
Пороки общества так же необходимы, как грозы в атмосфере. Если же равновесие между благом и злом нарушается, гармония исчезает и происходит революция.
XCVI
Тот, кто действует добродетельно только в надежде произвести впечатление, близок к пороку.
XCVII
Красивая женщина радует глаз, добрая — услада сердца; первая — безделушка, вторая — сокровище.
XCVIII
Между теми, кто ищет смерти, мало тех, кто находит ее в то самое время, когда оная была бы им на пользу.
XCIX
Монарх обязан тщательно следить за тем, чтобы раздел материальных благ не совершался слишком уж неравномерно, ибо в этом случае он не сможет ни удержать бедных, ни защитить богатых.
C
Я был самым богатым монархом Европы. Богатство состоит не в обладании сокровищами, но в том употреблении, которое умеют им дать.
CI
Когда государь пятнает себя хоть одним преступлением, ему приписывают все остальные: нагромождаются ложь, наветы, распространители уток пользуются этим, литературные вороны набрасываются на труп, злорадно пожирая его, распространяемые при жизни и подбираемые потомками скандальные и невероятные обвинения повторяются на все лады. Клеветы Дона Базилио, они исходят от самого дьявола [38].
CII
Понаписано более чем достаточно; я хотел бы поменьше книг и побольше здравого смысла.
СIII
Надобно, чтобы государь и его первый министр были честолюбивы. Кое-кто говорит, что в том нет необходимости, и судят при этом как лиса, у которой отрезали хвост [39].
CIV
При высадке в Египте меня удивило, что от былого величия у египтян я нашел только пирамиды и печи для приготовления жареных цыплят.
CV
Льстецам нет числа, но средь них мало тех, кто кто умел бы хвалить достойно и прилично.
CVI
Наступит день, и история скажет, чем была Франция, когда я взошел на престол, и чем стала она, когда я предписал законы Европе.
CVII
Всякая сделка с преступником пятнает преступлением трон.
CVIII
Меня всегда удивляло, когда мне приписывали убийство Пишегрю: он ничем не выделялся среди других заговорщиков. У меня был суд, чтобы его осудить, и солдаты, чтобы его расстрелять. Никогда в своей жизни я ничего не делал по пустякам [40].
CIX
Падение предрассудков обнаружило пред всеми источник власти, — короли не могут более не прилагать усилий, дабы выглядеть способными править.
СХ
Учреждая Почетный Легион, я объединил единым интересом все сословия нации. Установление сие, наделенное жизненной силой, надолго переживет мою систему [41].
CXI
В управлении не должно быть полуответственности: она с неизбежностию ведет к утайке растрат и неисполнению законов.
CXII
Французы любят величие во всем, в том числе и во внешнем облике.
СXIII
Первое преимущество, которое я извлек из Континентальной блокады, заключалось в том, что она помогла отличить друзей от врагов [42].
CXIV
Участь Нея и Мюрата [43] меня не удивила. Они умерли геройски, как и жили. Такие люди не нуждаются в надгробных речах.
CXV
Я дал новый импульс духу предприимчивости, чтобы оживить французскую промышленность. За десять лет она пережила удивительный подъем. Франция пришла в упадок, когда вновь вернулась к прежнему плану колонизации и к практике займов [44].
CXVI
Я совершил ошибку, вступив в Испанию, поелику не был осведомлен о духе нации. Меня призвали гранды, но чернь отвергла. Страна сия оказалась недостойной государя из моей династии.
CXVII
В тот день, когда лишенные тронов монархи вновь возвращались в свои дворцы, благоразумие было оставлено ими за порогом.
CXVIII
После изобретения книгопечатания все только и делают, что призывают на царство Просвещение, но царствуют, однако ж, для того, чтобы надеть на него узду.
CXIX
Если бы атеисты революции не вознамерились решительно все поставить под сомнение, их утопия была бы не такой уж плохой.
CXX
Девятнадцать из двадцати тех, кто управляет, не верят в мораль, но они заинтересованы в том, чтобы люди поверили, что они пользуются своей властью не во зло, — вот что делает из них порядочных людей.
СXXI
Нивозские заговорщики в отличие от врагов Филиппа отнюдь не писали на своих стрелах: "Я мечу в левый глаз царя Македонского" [45].
CXXII
Добившись роспуска старой армии, коалиция одержала большую победу. Ей нечего бояться новичков: ведь те еще ничем себя не проявили.
CXXIII
Когда я отказался подписать мир в Шатильоне, союзники увидели в том лишь мою неосторожность и использовали благоприятный момент, чтобы противопоставить мне Бурбонов. Я же не захотел быть обязанным за трон милости, исходившей из-за границы. Таким образом, слава моя осталась незапятнанной [46].
CXXIV
Вместо того чтобы отречься в Фонтенбло, я мог сражаться: армия оставалась мне верна, но я не захотел проливать кровь французов из своих личных интересов [47].
CXXV
Перед высадкой в Каннах ни заговора, ни плана не существовало. Я покинул место ссылки, прочитав парижские газеты. Предприятие сие, которое по прошествии времени кому-то покажется безрассудным, на деле было лишь следствием твердого расчета. Мои ворчуны не были добродетельны, но в них бились неустрашимые сердца [48].
CXXVI
Европе брошен вызов: если второстепенные и третьестепенные государства не найдут покровительства у держав господствующих, они погибнут.
CXXVII
Говорят, что великий критик Фьеве [49] щадит меня меньше, нежели известный натурфилософ (недавно умерший Делиль де Саль — прим. изд.). Чем больше он будет поносить мой деспотизм, тем более французы будут почитать меня. Он был посредственнейший из ста двадцати префектов моей Империи. Мне не известна его "Административная переписка".
CXXVIII
Умозаключения теологические стоят куда больше, нежели умозаключения философские.
CXXIX
Я люблю Ривароля больше за его эпиграммы [50], нежели за ум.
CXXX
Мораль есть искусство гадательное, как наука о цветах. Но именно она является выражением высшего разума.
СXXXI
Можно извращать и величайшие произведения, придавая им оттенок смешного. Если бы "Энеиду" поручили перевести Скаррону, то получился бы шутовской Вергилий [51].
CXXXII
При ближайшем рассмотрении признанная всеми политическая свобода оказывается выдумкой правителей, предназначенной того ради, чтобы усыпить бдительность управляемых.
CXXXIII
Для того чтобы народ обрел истинную свободу, надобно, чтобы управляемые были мудрецами, а управляющие — богами.
CXXXIV
Сенат, который я назвал охранительным, подписал свое отречение от власти вместе со мной [52].
CXXXV
Я свел все военное искусство к стратегическим маневрам, что дало мне преимущество перед моими противниками. Кончилось все тем, что они стали перенимать мою методу. Все в конце концов изнашивается.
CXXXVI
В литературе ничего нового уже сказать нельзя; но в геометрии, физике, астрономии еще есть широкое поле для деятельности.
CXXXVII
Потрескавшаяся со всех сторон общественная система в ближайшем будущем угрожает падением.
CXXXVIII
Победа всегда достойна похвалы, независимо от того, что ведет к ней — удача или талант военачальника.
СXXXIX
Моя система образования была общей для всех французов: ведь не законы созданы для людей; но люди — для законов.
CXL
Меня сравнивали со многими знаменитыми людьми, древними и новыми, но дело в том, что я не похожу ни на одного из них.
CXLI
Я никогда не слышал музыки, которая доставляла бы мне столько удовольствия, как татарский марш Мегюля [53].
CXLII
Мой план десанта в Англию был серьезным предприятием. Только континентальные дела помешали моей попытке осуществить его.
CXLIII
Говорят, будто мое падение обеспечило спокойствие Европы; но при этом забывают, что именно мне она обязана своим покоем. Я направил корабль революции к его конечной цели. Нынешние же правители пускаются в плавание без компаса.
CXLIV
Английское министерство покрыло себя позором, завладев мною. Я был крайне удивлен, прочитав в газетах, что стал пленником. На самом же деле я добровольно ступил на борт "Беллерофонта" [54].
CXLV
Когда я писал принцу-регенту, прося его о гостеприимстве, он упустил прекрасный случай снискать себе доброе имя.
CXLVI
Все в этой жизни есть предмет расчета: нужно держаться середины между добром и злом.
CXLVII
Легче создавать законы, чем следовать им.
CXLVIII
В единстве интересов заключена законная сила правительства: невозможно противиться им и не наносить при этом себе же гибельный вред.
CXLIX
Союзники доказали, что не я был им нужен, но мои трофеи и слава Франции; вот почему они наложили на нее контрибуцию в семьсот миллионов.
CL
Конгресс — это выдумка, используемая дипломатами в своих целях [55]. Это перо Макиавелли в соединении с саблею Магомета.
CLI
Меня огорчает слава М[оро] [56], который нашел смерть в рядах неприятеля. Если бы он умер за родину, я завидовал бы такой судьбе. Мне ставили в вину его изгнание; так или иначе — ведь нас же было двое, тогда как нужен был только один.
СLII
Я дал французам Кодекс, который сохранит свое значение дольше, нежели прочие памятники моего могущества [57].
CLIII
Плохо, ежели молодые люди постигают военное искусство по книгам: это — верное средство воспитать плохих генералов.
CLIV
Смелые, но неопытные солдаты — это наилучшая предпосылка для победы. Добавьте им по чарке водки пред тем, как отправить в бой, и вы можете быть уверены в успехе.
CLV
Люди делают хорошо лишь то, что делают сами; я наблюдал это не раз в последние годы своего царствования.
CLVI
Итальянская армия была ни на что не годным сбродом, когда Директория назначила меня командующим: у армии не было ни хлеба, ни одежды; я показал ей миланские долины, приказал выступить в поход, и Италия была завоевана [58].
CLVII
После побед в Италии я не мог вернуть Франции ее королевское величие, но принес ей блеск завоеваний и язык, которым говорят подлинные государи.
CLVIII
Пруссия могущественна лишь на географической карте, политически же и нравственно это самая слабая из четырех великих держав, кои диктуют ныне законы всей Европе.
CLIX
Всякое значение Испания уже потеряла: у нее не осталось более ничего, кроме инквизиции, да прогнивших кораблей.
CLX
Иго англичан не по вкусу ни одной нации. Народы всегда страдают под властью этих англичан [59].
CLXI
Приготавливаясь к экспедиции в Египет, я не собирался лишать престола великого султана. По пути туда я уничтожил дворянство Мальты, хотя до этого ему удавалось сопротивляться силам Оттоманской империи [60].
CLXII
Я никогда не видел такого одушевления, какое обнаружил французский народ при моей высадке во Фрежюсе. Все говорили мне, что сама судьба привела меня во Францию, и в конце концов я сам тому поверил [61].
CLXIII
Если бы я хотел быть только вождем революции, то моя роль скоро оказалась бы сыгранной. Но благодаря шпаге я стал ее повелителем.
CLXIV
Я побился бы об заклад, что ни император России, ни император Австрии, ни король Пруссии не пожелали бы стать конституционными монархами, но они поощряют к тому мелких государей, ибо хотят, чтобы те оставались ни на что не годными. Цезарю легко удавалось покорить галлов только потому, что последние всегда были разобщены под властию представительного правления.
CLXV
Самое важное в политике — следовать своей цели: средства ничего не значат.
CLXVI
Нидерланды — всего лишь российская колония, где действует британское исключительное право [62].
CLXVII
Политическая система Европы внушает жалость: чем больше ее изучаешь, тем более опасаешься гибельных последствий, к которым она приводит.
CLXIII
В Европе мое последнее отречение так никто и не понял, ибо действительные его причины оставались неизвестными [63].
CLXIX
У меня никогда не было сомнений в том, что Т[алейран] не поколебался бы приказать повесить Ф[уше]; но, кто знает, может быть, они пожелали бы идти на виселицу вместе. Епископ хитер как лиса, его же собрат — кровожаден как тигр [64].
CLXX
Самоубийство — величайшее из преступлений. Какое мужество может иметь тот, кто трепещет перед превратностями фортуны? Истинный героизм состоит в том, чтобы быть выше злосчастий жизни [65].
CLXXI
В Рошфоре мне предлагали патриотическую Вандею: ведь в моем распоряжении были еще солдаты по ту сторону Луары; но я всегда питал отвращение к гражданской войне [66].
CLXXII
Если офицеру не подчиняются, то он не должен более командовать.
CLXXIII
Мне кажется, способность мыслить есть принадлежность души: чем больше разум приобретает совершенства, тем более совершенна душа и тем более человек нравственно ответственен за свои деяния.
CLXXIV
Государи заурядные никогда не могут безнаказанно ни править деспотически, ни пользоваться народным расположением.
CLXXV
Союзники ценят своего Макиавелли: они внимательнейшим образом и подолгу изучали его "Государя", но времена-то сейчас иные, не шестнадцатое столетие.
CLXXVI
Есть акт насилия, который никогда не изгладить из памяти поколений, — это мое изгнание на остров Святой Елены.
CLXXVII
Я никогда не обсуждал свой проект десанта в Англию: за неимением лучшего, как мне потом уже приписывали, я собрал на берегах Булони 200000 солдат и израсходовал восемьдесят миллионов, чтобы позабавить парижских бездельников; на самом же деле проект был делом серьезным, десант — возможным, но флот Вильнёва все расстроил. Кроме того, в это время английский кабинет поторопился раздуть пожар континентальной войны.
CLXXVIII
У французов чувство национальной чести всегда тлеет под пеплом. Достаточно лишь искры, чтобы разжечь его.
CLXXIX
Из всех моих генералов Монтебелло оказал мне наибольшее содействие, и я ставил его выше всех [67].
CLXXX
Дезе обладал всеми качествами великого полководца: умирая, он связал свое имя с блестящей победой [68].
CLXXXI
Самые беспримерные капитуляции в летописях войн — капитуляции при Маренго и Ульме [69].
CLXXXII
Правительства, в которых высказываются противоположные мнения, годятся, пока царит мир.
CLXXXIII
Принципы Французской революции порождены третьим сословием Европы; речь идет лишь о том, чтобы уметь внести в оные должный порядок. У меня были на то и власть, и сила.
CLXXXIV
Ней был человеком храбрым. Его смерть столь же необыкновенна, как и его жизнь. Держу пари, что те, кто осудил его, не осмеливались смотреть ему в лицо [70].
CLXXXV
Английский народ — народ купеческий, только и всего; но именно в торговле и состоит его могущество.
CLXXXVI
О смерти герцога Энгиенского и капитана Райта много понаписали гнусностей; смерть первого из них не была делом моих рук, ко второй же я совершенно непричастен, ибо не мог помешать англичанину в припадке сплина перерезать себе горло (Герцог Энгиенский писал к Наполеону, который был расположен отменить смертный приговор, но *** переслал ему письмо герцога лишь после исполнения приговора, такова доподлинная правда [71]).
CLXXXVII
Пятнадцать лет мой сон охраняла моя шпага.
CLXXXVIII
Я укрепил самое устройство Империи. Чиновники неукоснительно исполняли законы. Я не терпел произвола, а посему машина работала исправно.
CLXXXIX
В делах финансовых наилучший способ добиться кредита — не пользоваться им: налоговая система укрепляет его, система же займов ведет к потерям.
CXC
Случай правит миром.
CXCI
Во времена моего могущества я мог добиться выдачи мне принцев дома Бурбонов, ежели бы хотел того; но я уважал их несчастие.
CXCII
Я приказал расстрелять 500 турок в Яффе: солдаты гарнизона убили моего парламентера, эти турки были моими пленниками еще при Эль-Арише и обещали более не сражаться против меня. Я был суров по праву войны, что было продиктовано тогдашним моим положением [72].
CXCIII
Полковник Вильсон, который много писал о моей Египетской кампании, уверяет, будто я приказал отравить раненых собственной моей армии. У генерала, отдавшего подобный приказ, — человека, лишившегося рассудка, — уже не осталось бы солдат, которые захотели бы сражаться. Вслед за господином Вильсоном эту нелепость повторяли по всей Европе. Но вот что произошло на самом, деле: у меня было сто человек, безнадежно больных чумой; ежели бы я их оставил, то их всех перерезали бы турки, и я спросил у врача Деженетта, нельзя ли дать им опиум для облегчения страданий; он возразил, что его долг только лечить, и раненые были оставлены. Как я и предполагал, через несколько часов все они были перерезаны [73].
CXCIV
Врачи нередко ошибаются: они делают порою слишком много, в других же случаях — далеко не все. Однажды Корвизар получил от меня в подарок шестьдесят тысяч франков: это способный человек и единственный непогрешимый врач, которого я знал [74].
CXCV
При Ватерлоо в моих линейных войсках числилось 71000 человек; у союзников же таковых было около 100 000, но я едва не разбил их [75].
CXCVI
Я увез де Прадта с собою в Испанию, чтобы вести войну против монахов; но он ловко выкрутился из этого дела, что не так уж плохо для архиепископа.
CXCVII
Я создал мой век сам для себя, так же как и я был создан для него.
CXCVIII
От правосудия зависит общественный порядок. Поэтому по праву место судей — в первом ряду общественной иерархии. Поэтому никакие почести и знаки уважения не могут почитаться для них чрезмерными.
CXCIX
При Иене пруссаки не смогли продержаться и двух часов, а свои крепости, которые могли защищать не один месяц, сдавали после суточной осады [76].
СС
Моя ошибка состоит в том, что я не стер Пруссию с лица земли [77].
CCI
Моя континентальная система должна была сокрушить английскую торговлю и принести мир Европе. Моя единственная ошибка — в том, что я не мог по-настоящему строго осуществлять ее: мало кто понимал существо этой системы.
CCII
Полиция — сродни дипломатии, но, по долгу службы, ей часто приходится рядиться в лохмотья.
CCIII
Совершаемые другими глупости отнюдь не помогают нам стать умнее.
CCIV
Все то, чем мы любуемся у Расина, было заимствовано им у греков; но он сделал из всего этого столь прекрасное употребление, что и не знаешь, кому быть обязанным, таланту ли сочинителя, либо переводчику с греческого на французский.
CCV
Мир — это великая комедия, где на одного Мольера приходится с десяток Тартюфов [78].
CCVI
Проповедуйте добродетель, показывая ее противоположности: зло возьмите фоном, благо пустите на второстепенные детали, и пусть порок борется с добродетелью. Сомневаюсь, чтобы написанная картина в итоге оказалась поучительной.
CCVII
При мне несколько фанатичных иереев пожелали возобновить скандальные сцены "доброго старого времени": я навел порядок, а говорили, будто я совершал насилие над Папой [79].
CCVIII
Аугсбургскую лигу, а с нею и Тридцатилетнюю войну породила алчность нескольких монархов [80].
СCIX
Сражение при Маренго доказало, что на самом деле случай вносит большей частию истинный порядок в ход событий. Тогда австрийцы одерживали верх, последний их натиск был остановлен, и они уже согласны были на капитуляцию, хотя могли противопоставить мне превосходящие силы: Мелас просто потерял голову.
CCX
Есть короли, которые разыгрывают из себя пекущихся о благе народа ради того, чтоб лучше его обманывать, совсем как тот волк из басни, который преображался в пастуха, дабы ловчее истреблять баранов [81].
CCXI
Я повелел выслать изобретателей адской машины: они были из числа тех, кто долгое время принимал участие в заговоре, от которого давно пора было очистить Францию. С тех пор я уже ни о чем не беспокоился. Все честные люди были мне за это благодарны [82].
CCXII
Военный и чиновник редко наследуют то, что называется состоянием, поэтому надобно их вознаградить уважением и вниманием, уважение, которое им оказывают, поддерживает чувство чести, какое есть истинная сила нации.
CCXIII
Все, что не покоится на физически и математически точных основах, долженствует быть отвергнуто разумом.
CCXIV
Если бы английское правительство считало, что его корабли могли гарантировать Англию от вторжения с моря, оно не укрепляло бы свои берега с таковым тщанием, когда я был в Булонском лагере. Мой план заключался в том, чтобы после высадки двигаться далее на Чатам, Портсмут и захватить главные морские крепости страны. Одно или два выигранных сражения доставили бы мне обладание остальной частью острова: в 1804 г. нравственный дух англичан не был столь высок, как ныне.
CCXV
В сущности говоря, и название, и форма правления не играют никакой роли. Государство будет хорошо управляться, ежели удастся достигнуть того, чтобы справедливость чувствовали на себе все граждане, как в отношении защиты личности, так и в смысле налогов, разного рода пожертвований и при возмещении утраченного.
CCXVI
Неравное распределение собственности подрывает всякое общество и пагубно для порядка в стране, оно убивает предприимчивость и соревнование, крупная владетельная аристократия была хороша лишь при феодальной системе.
CCXVII
Ежели бы успех не сопутствовал Августу [83], потомки поместили бы его имя рядом с именами великих злодеев.
CCXVIII
Участники коалиции заплатили дорогую цену за свой успех в 1814 г.: три месяца я вел войну в долинах Шампани с остатками прежних моих войск. Если бы Париж продержался еще 24 часа, дело было бы сделано: ни один немец не перешел бы обратно за Рейн [84].
CCXIX
Почти никогда не давал я подробных наставлений моим генералам, я просто приказывал им победить.
CCXX
Государь не должен пасть ниже того несчастия, которое уготовано ему судьбой.
CCXXI
Несмотря на все интриги, в которые пускался Т[алейран], Людовик XVIII мог сделать из него только лишь первого своего слугу, несколько скрасив тем для. него сие вынужденное рабство [85].
CCXXII
Партия, которая может найти опору только на иностранных штыках, обречена на поражение.
CCXXIII
После сражения при Ватерлоо от французов требовали выдать меня врагам; но французы уважали меня в моем несчастии.
CCXXIV
Быть может, в 1815 г. я вновь должен был начать революцию, тогда мне потребны были те средства, кои предоставляют революции к достижению цели, и все то, что нужно было тогда ради этого.
CCXXV
Можно останавливаться лишь при подъеме в гору, но при спуске — никогда.
CCXXVI
Первый порыв людей драгоценен, всегда нужно уметь им воспользоваться.
CCXXVII
Замысел изгнать меня на остров Св. Елены возник давно, я знал о нем еще на острове Эльба, но доверял лояльности Александра [86].
CCXXVIII
Из всех уступок, которых я добился от союзников в 1814 г., особенно любезным моему сердцу было разрешение взять с собою в изгнание тех из старых моих солдат, с коими суждено мне было преодолеть столько превратностей. Средь них нашел я людей, которых несчастие не повергло в отчаяние.
CCXXIX
Хартии [87] хороши только тогда, когда их пускают в ход; но нет нужды в том, чтобы глава государства становился во главе какой-либо партии.
CCXXX
Европейский общественный договор был нарушен, вторжением в Польшу. Когда я вышел на политическую арену, практика разделов была не внове. Политическое равновесие — мечта, о которой ныне надобно забыть. Александр сохранит за собой Польшу, как я в свое время сохранил Италию, по праву сильнейшего, вот и весь секрет [88].
CCXXXI
Лесть всегда восхваляла правительства слабые духом как осторожные, так же как бунтовщики именуют мощь деспотизмом.
CCXXXII
В отречении монарха есть своего рода ирония: он отрекается тогда, когда с властью его уже не считаются.
CCXXXIII
В Москве весь мир уже готовился признать мое превосходство, стихии разрешили этот вопрос.
CCXXXIV
Республика во Франции невозможна: благоверные республиканцы — идиоты, все остальные — интриганы.
CCXXXV
Империя создана была лишь вчерне; в дальнейшем, ежели бы мне удалось заключить мир на континенте, я непременно расширил бы основу моих установлений.
CCXXXVI
Ни одна корона со времен Карла Великого не возлагалась с таковою торжественностью, как та, что получил я от французского народа.
CCXXXVII
Я питаю отвращение к иллюзиям; вот почему я принимаю мир таким, каков он есть.
CCXXXVIII
Евреи поставляли съестные припасы моей армии в Польше; у меня к тому времени уже явилась мысль даровать им существование политическое как нации и как гражданам; но встретил в них готовность лишь к тому, чтобы продать свои старые одежды. Я вынужден был оставить в силе законы против ростовщичества; эльзасские крестьяне были признательны мне за это [89].
CCXXXIX
Я нашел превосходство русской армии только в том, что касается регулярной кавалерии, казаков же легко рассеять. Пруссаки — плохие солдаты; напротив того, английская пехота изумительным образом проявила себя при Ватерлоо.
CCXL
В довершение тех великих событий, причиною коих был я, всего удивительнее было видеть Фуше, цареубийцу и закоренелого революционера, министром Людовика XVIII и депутатом Бесподобной палаты [90].
CCXLI
Я всегда придерживался того мнения, что для европейских держав постыдно терпеть существование варварийских государств. Еще при Консульстве я сносился по этому поводу с английским правительством и предлагал свои войска, ежели б оно захотело дать корабли и припасы [91].
CCXLII
Фердинанд VII царствовал не благодаря собственному мужеству или милостию Божией, но лишь по чистой случайности [92].
CCXLIII
Шпионами в моих кампаниях я пользовался редко; я делал все по вдохновению: точно все предугадывал, продвигался с быстротою молнии — остальное было делом удачи.
CCXLIV
Я знал немало людей, которые находили мои приказы неосуществимыми; впоследствии я иногда объяснял им, какие средства служили мне к достижению цели, и они соглашались с тем, что и впрямь не было ничего легче.
CCXLV
Ныне в Европе существует только два сословия: требующее привилегий и отклоняющее эти требования.
CCXLVI
Если бы я разбил коалицию, Россия осталась бы столь же чуждой Европе, как, к примеру, Тибетское царство. Благодаря этому я обезопасил бы мир от казаков.
CCXLVII
Ничто так численно не умножает батальоны, как успех.
CCXLVIII
В тех, кто себя обесславил, напрасно искать людей неустрашимых.
CCXLIX
Не однажды в течение моей кампании 1814 г. я задумывался о том, что для моих солдат нет ничего невозможного, они снискали себе бессмертное имя. В превратностях же судьбы меня повсюду сопровождала слава.
CCL
Меня свергли не роялисты или недовольные, а иностранные штыки.
CCLI
История моего царствования прославит когда-нибудь имя какого-нибудь нового Фукидида [93].
CCLII
Человеческий дух не созрел еще для того, чтобы управляющие делали то, что должны делать, а управляемые — то, что хотят.
CCLIII
Когда целый свет устраивается посредством штыков, это вполне логично! Здравый смысл тогда не в справедливости, а в силе.
CCLIV
Придет время, и общественное мнение опровергнет софизмы моих клеветников.
CCLV
Я сделал Бенжамена Констана членом Трибуната, я удалил его, когда он пустился в болтовню; это называлось устранить — удачно найденное слово. Ум Бенжамена сродни уму геометров со всеми их теоремами и короллариями, а сам он так и остался великим делателем брошюр [94].
CCLVI
В Париже после 13 вандемьера [95] республиканские убеждения, кои я исповедовал, оставались в ходу всего лишь двадцать четыре часа; говорю это в назидание братьям из сообщества Бабёфа и миссионерам, исповедующим религию фрюктидора.
CCLVII
Талейран и де Прадт похвалялись, что это они — восстановители дома Бурбонов; пустое бахвальство: сие восстановление престола явилось неизбежным следствием стечения обстоятельств.
CCLVIII
Я — не более как сторонний наблюдатель, но мне лучше, нежели кому бы то ни было другому, известно, в чьи руки попала ныне Европа.
CCIX
Ныне, кроме камней, заложенных в основание Франции, я не вижу ничего другого.
CCLX
Груши хотел оправдаться за мой счет: то, что он говорил, столь же верно, как если бы я приказал ему привезти мне герцога Ангулемского в Париж и он бы выполнил это повеление. Несмотря ни на что, я уважаю Груши и именно поэтому называю его добродетельным врагом [96].
CCLXI
Неисправимая чернь повсюду обнаруживает все тот же дух безрассудства.
CCLXII
Среди людей, которые не любят, чтобы их притесняли, есть немало таких, кому нравится самим делать это.
ССLXIII
Если общественное мнение столь настойчиво высказывалось против предложенной в 1814 г. Сенатом хартии, то лишь потому, что все воочию узрели среди сенаторов одних выскочек, кои заботились только о собственных своих выгодах.
CCLXIV
Правда, что я переступил границы острова Эльба, но союзники сами не выполнили условий моего там пребывания [97].
CCLXV
В Европе более нет и речи о правах человека, а коли так, то людям только и остается, что убивать друг друга, как бешеных собак.
CCLXVI
Я вижу, что во Франции свобода заключается в хартии, а рабство — в законе.
CCLXVII
Авторы "Цензора" сродни тем мечтателям, коих надобно помещать в Шарантон, поелику оные, говоря по совести, сеют недоверие и ненависть. Они — из числа тех напыщенных фразеров, которых нужно держать под надзором и время от времени одергивать [98].
CCLXVIII
Государь всегда должен обещать только то, что он намеревается исполнить.
CCLXIX
Наилучшее разделение властей таково: избирательная, законодательная, исполнительная, судебная. Я строго следовал сему принципу в иерархии моей Империи.
CCLXX
Герцог Фельтрский [99] выказал себя реакционером и притеснителем, поелику пригоден он только для этого. Ему весьма хотелось бы попасть в анналы нашей истории, но он отнюдь не преуспел в этом. Мне не надобна была еще одна светлая голова, чтобы вести войну, — у меня своя была на плечах, вот почему я и выбрал его.
CCLXXI
Когда я объявил войну кортесам, то ожидал всего, но никак не предвидел, что Фердинанд станет трактовать их как бунтовщиков [100].
CCLXXII
Теология для религии все равно что отрава в еде.
CCLXXIII
Я сделал Париж более благоустроенным, более чистым и здоровым, прекраснее, нежели он был до меня, и все это посреди войн, которые я принужден был вести; парижане принимали все эти благодеяния и восхваляли меня; в сущности, они суть не что иное, как исправные поставщики канатных плясунов, кондитеров и моды на всю Европу.
CCLXXIV
Когда столетия сменяют друг друга, то, равно как и в походе, всегда можно встретить отставших.
CCLXXV
Гражданская война, когда дело государя служит ей предлогом, может продолжаться долго; но в конце концов народ одерживает верх.
CCLXXVI
Общественный порядок любой нации покоится на выборе людей, предназначенных к тому, чтобы поддерживать его.
CCLXXVII
Народ имеет собственное суждение, покуда не введен в заблуждение демагогами.
CCLXXVIII
Мой Государственный совет состоял из людей честных и заслуженных, исключая нескольких хамелеонов, которые туда проскользнули, как то, впрочем, случается повсюду.
CCLXXIX
Данный текст является ознакомительным фрагментом.