Глава II Движение казачества на Дон
Глава II
Движение казачества на Дон
Приняв в руки правление Московским государством, Иван IV стал деятельно готовиться к окончательному покорению царства Казанского со всеми подвластными ему землями, населенными неспокойными и мятежными народами: болгарами, черемисами, мордвою и др. Узнав о такой решимости московского царя, казачество лавиной двинулось со всех украин на Дон и в самое короткое время овладело его берегами от Азова до верховьев.
Еще в 1538 г. мирза приволжской ногайской орды Кель-Магмет жаловался на обиды, чинимые ему Городецкими, мещерскими и другими казаками. Боярская Дума именем царя уклончиво отвечала ему: «на Поле ходят казаки многие — казанцы, азовцы, крымцы и иные баловни казаки, а и наших украин казаки, с ними смешавшись, ходят. И те люди, как нам, так и вам, тати и разбойники; а на лихо их никто не учит: сделав какое лихо, разъезжаются по своим землям»{194}. Бессильная в то время Москва иначе и не могла ответить, а потому всегда прибегала к такой двойственной политике, втайне радуясь успеху казацкого оружия. Это, так сказать, были первые, еще нерешительные наступательные действия необъединенного еще восточного казачества на врагов христианства. Самая же страшная гроза для мусульманства наступала с северо-запада. В 1546 г. путивльский воевода князь Троекуров донес царю, что казаков на Поле много, и «черкасцев, и киян и твоих государевых, — вышли на Поле из всех украин»{195}.
Вскоре после этого ногайский князь Юсуф шлет в Москву одну жалобу за другой на чинимые ему казаками обиды. В первой Юсуф пишет: «В нынешнем (1549) году наши люди в Москву шли для торгу, а осенью, как шли они назад, ваши казаки севрюки, которые на Дону стоят, пришли на них… и куны их взяли»{196}. Во второй грамоте Юсуф объясняет, что торговый путь из улусов в Москву обещан быть свободным, а вышло напротив: «которые на Дону стоят русь наших гостей, в Москву едущих и возвращающихся оттоль, забирают. Если ты тех разбойников, что на Дону живут, к нам пришлешь или изведешь, то будет знаком дружбы; а нет, то не будешь союзник»{197}. Царь Иван политично отвечал Юсуфу: «Те разбойники, что гостей ваших забирают, живут на Дону без нашего ведома, от нас бегают. Мы не один раз посылали, чтобы их переловить, да наши люди добыть их не могут. Вы бы сами велели их переловить и к нам прислали, а мы приказали бы их показнить. Гостей ваших в своей земле мы бережем, а дорогою береглися бы они сами. Тебе известно, что на Поле всегда лихих людей много разных государств, и тех людей кому можно знать: нам гостей ваших беречь на Поле нельзя, а бережем и жалуем их в своем государстве»{198}. В следующем году, 1550, Юсуф уже пишет: «Холопи твои, нехто Сарыазман словет, на Дону в трех и в четырех местах городы поделали, да наших послов и людей наших, которые ходят к тебе и назад, стерегут да забирают, иных до смерти бьют»… Потом прибавил: «…этого же году люд и наши, исторговав в Руси, назад шли, и на Воронеже твои люди — Сарыазманом зовут — разбойник твой пришел и взял их»{199}. Вслед за этим Юсуф новою грамотою упрекает царя: «Дружба ли то, что на Дону твои холопи, Сарыазманом зовут, наших послов и гостей разбивают и грабят».
Царь Иван отвечал: «Те холопи наши Сарыазман и в нашей земле многое лихо сделали и убежали в Поле. Мы посылаем их добывать, а вы б от себя велели их добывати ж, и которых добудете, к нам бы прислали».
Вся эта переписка относится к тому времени, когда Иван IV деятельно готовился к походу на Казань и склонял к тому союзника своего, сильного ногайского князя Юсуфа, а потому двусмысленные и уклончивые ответы этого тонкого московского политика на жалобы Юсуфа говорят сами за себя. Царь в своих ответах был прав только в том, что утвердившиеся на Дону казаки действительно ни ему и никому другому не подчинялись, да едва ли он знал и силу их; а сила эта была немалая, так как в следующем году (1551) сам турецкий султан Солиман спешно, через нарочитого гонца, писал ногайскому мурзе Измаилу так: «В наших магометанских книгах пишется, что пришли времена Русского царя Ивана: рука его над правоверными высока. Уж и мне от него обида велика: Поле все и реки у меня поотымал, да и Дон у меня отнял, даже и Азов город доспел, до пустоты поотымал всю волю в Азове. Казаки его с Азова оброк берут и не дают ему пить воды из Дона. Крымскому же хану казаки Ивановы делают обиду великую, и какую срамоту нанесли! пришли Перекоп воевали. Да его же казаки еще какую грубость сделали — Астрахань взяли; и у вас оба берега Волги отняли и ваши улусы воюют. И то вам не срамота ли? — как за себя стать не умеете? Казань ныне тоже воюют. Ведь это все наша вера магометанская. Станем же от Ивана обороняться заодин. Вы ведаете, что теперь в Крыму мой посажен хан, как ему велю, так и сделает. По просьбе Астрахани, тоже пошлю царя; да и казанцы ко мне присылали же просить царя; и я из Крыма непременно посылаю его. Ты-б, Исмаил мурза, большую мне дружбу свою показал: помог бы Казани людьми своими и пособил бы моему городу Азову от царя Ивана казаков. Станешь пособлять, — и я тебя в Азове царем поставлю, мне же помочь городу неудобно, находится далече»{200}.
По словам султана Солимана — «казаки с Азова оброк берут и не дают ему пить воды из Дона»… «Астрахань взяли… Перекоп воевали»… Так пишет турецкий султан в 1551 году. Следовательно, казачество на Дону в это время представляло уже силу, завладевшую Азовом и обложившую его данью. Даже покорило Астрахань и забрало в свои руки берега Волги. Это подтверждается и другими историческими актами. Но об этом будем говорить ниже. А теперь скажем об участии казаков в покорении Казани.
Прельщенные грамотой турецкого султана Солимана, ногайцы волновались. Лишь один Юсуф, не желая терять торговые сношения с Москвой, оставался верен давнишнему союзу с ней и не переставал жаловаться на обиды от казаков. Мелкие же мурзы вооружались и готовились на защиту Казани; но вольное казачество Волги и Дона, умевшее проникать в самые сокровенные замыслы неверных, держало их в покорности, а потому они и не могли оказать существенной помощи своим единоверцам. Казачество в то же время зорко следило и за движениями крымцев и астраханцев и старалось своевременно предупредить московского царя о готовящейся опасности.
В самый год (1552) решительных действий против Казани крымский хан Девлет-Гирей двинулся на Москву, но был разбит под Тулою и поспешно бежал из России, преследуемый казаками. Перед этим Иван IV послал на Волгу из украинных городков казаков для удержания от набегов враждебных ногайских мурз, что очень беспокоило Измаила Мурзу, сторонника турецкого султана{201}. Московский царь, готовясь в поход против Казани, говорил в Боярской Думе: «Бог видит мое сердце. Хочу не земной славы, а покоя христиан. Могу ли некогда без робости сказать Всевышнему: се я и люди, Тобою мне данные, если не спасу их от свирепости вечных врагов России, с коими не может быть ни мира, ни отдохновения?»{202}.
Узнав о таком бесповоротном решении православного московского царя, все украинское казачество встрепенулось и двинулось под Казань на помощь русским в числе от 5 до 7 тыс. человек, вооруженных саблями, копьями и пищалями. Двинулось и Донское казачество под предводительством своего атамана Сусара Федорова, оставив часть своих вольных сподвижников на берегах Дона для защиты от нападения турок, крымцев и астраханцев. Вот как описывает этот поход генерал Ригельман в своем «Повествовании о Донских казаках», написанном им в 1778 г., более чем за 30 лет до издания трудов по Русской Истории первого русского историографа Карамзина:{203}
«Проведали казаки о том, что московский царь Иван Васильевич ведет войну с татарами в течение семи лет и что заветным желанием его является взятие главного города татарского ханства — Казани.
Казань представляла по тому времени неприступную крепость, и русское войско тщетно стояло около нее в течение долгих месяцев.
Зная, что русские московского царства держатся такой же «греческой» веры, как и сами казаки, а татары — веры магометанской, донцы решили оказать помощь московскому царю.
Атаман отделил часть казаков и послал их к устью Дона с тем, чтобы они настреляли там, как можно больше, птиц-баб, которые тогда бесчисленными стаями обитали в гирлах реки, и, собрав с них перья, доставили их для украшения и убранства боевых костюмов казачьего войска.
Украсив с головы до ног птичьими перьями каждого казака, атаман повел донцов к Казани.
К городу казаки подошли ночью и, раскинув свой стан в виду русских войск, развели костры.
Как только запылали казачьи костры, в царском войске сейчас же обратили внимание на пришельцев.
Фантастичность одеяния казаков, резко подчеркиваемое среди ночной тьмы огнем костров, не на шутку испугала воинов русской рати. Доложили царю о приходе каких-то «чудовищ».
Царь послал одного из бояр разведать, что это за люди, откуда и зачем пришли и куда идут?
Боярин направился к стану казаков, но чем ближе подходил к ним, тем чуднее и страшнее казались они ему. Он не только не расспросил их, как велел царь, но даже не дошел до них, убежав со страху назад в свой стан.
Разгневанный трусостью боярина, царь приказал ему сейчас вернуться назад и исполнить приказание в точности.
Снова пошел боярин.
Не доходя до казаков, он издали крикнул им: «Люди ли вы или привидения?»».
В ответ ему раздалось:
««Люди! Русские вольные люди, пришедшие с Дону царю московскому помогать взять Казань и за дом Пресвятыя Богородицы свои головы положить».
Обрадованный боярин поспешил назад с радостною вестью к царю.
Рано утром царь послал к казакам своих послов с дарами.
Казаки отказались принять дары, а, наоборот, сами одарили посланных звериными шкурами и просили царя повелеть им взять Казань.
Царь дал согласие свое на просьбу казаков, которые, не теряя времени, на другой же день, подняв святые иконы и навесив на концы пик пышные крылья птиц-баб, двинулись к стенам Казани.
Их строй имел подобие леса, вершины дерев которого были покрыты снегом.
Приблизившись к речке Казанке, казаки принялись рыть подкоп под стены города.
Затем было спущено в подкоп несколько бочек пороха.
Назначив время к поджогу пороха, казаки стали на молитву, прося Господа дать свое знамение им, «на что, — говорит историк, — воспоследовал из облак глас, глаголющ всем вслух: «победите и покойными будете».
После этого казаки подожгли порох, и, когда последовавший взрыв разрушил часть городской стены, ворвались в город, где и завязался у них горячий бой с татарами.
Вслед за казаками ввел свои войска в город и царь.
Очистив город от татар, царь расставил везде караулы и назначил для Казани своего наместника и воеводу»».
Сравнивая это повествование Ригельмана с историей Карамзина, нельзя не заметить большой разницы в рассказах того и другого. Дело в том, что Карамзин писал Историю Государства Российского вообще и в данном случае историю царствования Царя Ивана Грозного, пользуясь для сего московской летописью, а потому главным героем взятия Казани он выставляет самого царя Ивана и много внимания уделяет его знатнейшим боярам: Воротынскому, Курбскому, Вронскому, Мстиславскому, Оболенскому, Горбатому-Шуйскому и другим; о казаках же говорит лишь вскользь, что они во время приступа засели под самою городскою стеной в каменной, так называемой Даировой бане; что казаки-пищальники стали на валу, стреляли до самой ночи и дали время князю Воротынскому утвердиться и насыпать землею туры в пятидесяти саженях от рва, между Арским полем и Булаком, что после этого князь велел им отступить к туркам и закопаться под ними и т. д. В другом месте Карамзин говорит, что «воеводы наши хотели открыть тайник, т. е. подземный ход, по которому казанцы ходили за водой, но не могли, и государь велел подкопать его от каменной Даировой бани, занятой нашими казаками» и пр. Одним словом, русский историограф геройские подвиги и отвагу казаков в этом историческом событии приносит в жертву главному строителю Московского государства и его сподвижникам, князьям и боярам, между тем как генерал Ригельман, писавший историю о Донских казаках, естественно, старался оттенить и выдвинуть на первый план ту великую роль, какую сыграли в этом достопамятном событии донские и другие казаки, как, например, рязанские, мещерские и другие. С этой точки зрения цель и направление как того, так и другого историков для нас будут понятны. Ригельман далее повествует, что по взятии Казани Иван Грозный велел одарить казаков казною и взятыми из покоренного города богатствами; «но Донцы ничего того не взяли, а просили, чтоб только пожалованы были рекою Доном до тех мест, как им надобно, что царь им и не отказал. Он им реку оную пожаловал и грамотою утвердить изволил, с крепким подтверждением и даже заклятием о ненарушимости ее «во веки веков»».
С этой грамоты во все станицы войска Донского даны были, «для сведения казацкого», списки, которые читались, как говорит Ригельман, в его время, т. е. в половине XVIII в., при собрании казаков (в Кругу) в день Покрова Пресвятой Богородицы, после обедни{204}.
Генерал Ригельман, проживший долгое время на Дону, относится к числу серьезных исследователей донской старины, а потому сообщение его о существовании означенной грамоты Ивана Грозного и списков с нее, имевшихся в его время по станицам, достойно глубокого внимания.
Есть предание, записанное еще в XVIII в. со слов старожилов и повторяемое до сего времени, что Петр I, в бытность свою в Черкасске в 1709 г., после окончания «Булавинского бунта», подлинную грамоту у войска отобрал под предлогом заменить ее новою; списки же с нее по станицам были уничтожены уже последующими администраторами в конце XVIII или начале XIX в., а многие зарыты в потайных местах. По крайней мере, в настоящее время из этих списков не сохранилось ни одного, как и многих других грамот царя Ивана на Дон, хотя о них определенно говорят донские предания.
Пожалование Грозным царем донскому казачеству Дона «со всеми его реками и потеклинками», как говорит предание, уже само указывает на то, что казаки эти в действительности оказали весьма важную услугу России при покорении Казани.
Встревоженный успехами русского оружия и подстрекаемый турецким султаном Солиманом, весь мусульманский мир насторожился. Ногайский князь Юсуф стал искать союза с крымским ханом Девлет-Гиреем. В этот союз они увлекли и астраханского царя Ямгурчея, ладившего кое-как до того времени с Москвой. Иван Грозный решил покончить и с этим царством; весною 1554 г. он послал туда р. Волгой и сухопутьем сильную рать под начальством князя Пронского-Шемякина и постельничьего Вешнякова.
Узнав об этом, Донские казаки поспешно двинулись к Переволоке под начальством своих походных атаманов Федора Павлова, Андрея Шадры и Ляпуна и, вступив в передовой отряд русской рати, руководимой князем Вяземским, устремились вперед и близ Черного острова нанесли такое поражение астраханцам, что они не попали даже в город и остановились в 5 верстах ниже его; но преследуемые казаками, бежали в степи. Атаман Павлов настиг в Базцыж-Мачаке жен и дочерей царских и забрал их в плен. Сам царь Ямгурчей, преследуемый казаками до самого Азова, едва успел вскочить в него с 20 всадниками. Князь Вяземский занял Астрахань без боя.{205} Русские поставили в Астрахани царем одного из претендентов на этот престол — Дербыша. К нему собралось до пяти сот князей и мурз татарских и до 10 тыс. простых людей; все они клялись, что будут повиноваться Москве и присылать ей дань по 40 тыс. алтын и по 3 тыс. рыб ежегодно. Для наблюдения за порядком и удержания в повиновении жителей, русские оставили в Астрахани дворянина Тургенева с казаками.
Изгнанный Ямгурчей с помощью крымцев и ногайцев в 1555 г. хотел вновь завладеть Астраханью, но казаки прогнали его. Вслед за этим сам Дербыш задумал изменить России и завел сношения с крымцами и сыновьями Юсуфа. Проведав об этом, донской атаман Ляпун, прежде нежели пришли туда царские войска, с храбрыми казаками явился под стенами Астрахани. Изменники пришли в ужас, оставили город и рассеялись по улусам. Казаки преследовали их, громили улусы, били и брали в плен бегущих. Сам Дербыш в 1557 г. бежал в Азов. Пришедши в Астрахань с царским войском стрелецкий голова Черемысинов привел испуганный народ к присяге, и таким образом Астрахань навсегда была присоединена к России.
Придвинувшись своими владениями к Каспийскому морю и завладев всем течением Волги, Московское государство завело деятельные торговые сношения с юго-восточной Азией, Дербентом, Шемахой, Бухарой, Хивой, а через них и с Индией. Вверх и вниз по Волге стали беспрерывно ходить богатые торговые караваны, служившие большой приманкой для вольного казачества. Нередко казаки брали с них за пропуск выкуп товарами и деньгами, а иногда просто нападали и грабили, не разбирая, кому принадлежат торговые суда, христианам или магометанам. Такие деяния были в порядке вещей того времени, и Москва смотрела на это пока сквозь пальцы, так как присутствие казацких отрядов в тех местах было необходимо для удержания улусников в покорности.
Весть о поражении татар на Волге быстро распространилась по всему югу нынешней России. Черкасские князья Пятигорья и Кубани, помня свое древнее родство с Россией, а также свою прежнюю полузабытую греческую веру, охотно шли на службу к Ивану Грозному, а иные, принявшие уже магометанство, крестились. Все пылали жаждой мщения туркам и татарам и просили помощи у московского царя. Откликнулось и днепровское казачество на общий зов христианских рыцарей. Храбрый вождь его, князь Дмитрий Вишневецкий, по народным песням казак Байда, скучая бездействием, добровольно предложил свои услуги царю Ивану и с сильным отрядом запорожцев и киевских черкас двинулся на Дон, заняв земли по Среднему Донцу до Азова. Главный стан его располагался на Донце, на балке, носящей и до сего времени название Вишневецкой, в юрте нынешней Каменской станицы (Татищев В. Н. «Ист. Российская», кн. 5). Отсюда в союзе с донскими казаками он зорко стал следить за движениями крымцев и турок, успевшими уже вновь завладеть Азовом, во время походов казаков под Казань и Астрахань.
Все казачество Волги, Дона и Днепра в этот период времени сливается в один общий союз для борьбы с неверными. Дон становится центром казацкого рыцарства. В то время, как Донские казаки были под Астраханью, крымский хан не раз порывался напасть на русские украинские города, но всякий раз Иван Грозный, заранее предупреждаемый казаками, давал ему отпор. Несмотря на неудачи, Давлет-Гирей в 1556 г. снова ополчился на Москву. Русские войска ждали его на Оке. Едва он выступил в поход, как черниговский воевода Ржевский, стоявший с донскими казаками между Доном и Днепром, двинулся с своими отважными сподвижниками по Днепру в Тавриду, напал на Ислам-Кермень и Очаков, разогнал жителей и забрал их табуны. Татары и турки преследовали его, но хитрые казаки завлекли их под свою засаду и разбили наголову. В этих битвах принимали участие и днепровские черкасы с атаманами Млынским и Есновичем.
Ханский Калга вооружил весь Крым и спешил на помощь к Ислам-Кирменю, но, встретив там Ржевского, бился с ним шесть дней и, наконец отчаявшись победить, умолял хана спасти Тавриду. Девлет-Гирей, узнав о скоплении московских войск на Оке, повернул назад и готовился напасть на черкас, стоявших между Донцом и Миусом, но по призыву Калги поспешил в Крым.
В то же время князь Вишневецкий с своими казаками занял остров Хортицу, в нижней части Днепра, против Конских вод, и укрепился на нем и таким образом запер хана в Тавриде. Потом он двинулся вниз по Днепру, сжег Ислам-Кирмень, забрал из него все пушки и привез их в свое укрепление на о. Хортицу. Тщетно хан приступал к этому укреплению. Вишневецкий отразил все его нападения.
Зимою 1558 г. Девлет-Гирей снова поднял оружие на Россию, но едва он выступил из Тавриды во главе 100 тыс. войска, состоявшего из крымцев и ногайцев, частью перешедших на его сторону, как донские казаки, следившие за малейшими движениями татар, ворвались в Тавриду, напали близ Перекопа на улусы ногаев, разгромили их и угнали до 15 тыс. лошадей. Крымский хан, узнав от лазутчиков, что впереди его ждет русское войско, а сзади разоряют улусы казаки, бежал назад в великом страхе, бросая на пути и воинов и обозы. Но и в Крыму он не нашел покоя: с одной стороны с 8 тыс. войском вниз по Днепру двинулся Адашев, взял на море два неприятельских корабля, пристал к западным берегам Крыма и более двух недель громил ханские улусы, а потом с богатою добычей поплыл обратно; с другой — храбрый витязь Вишневецкий с донскими казаками и черкасами, разбив крымцев на р. Айдаре, впадающей в Донец, стал угрожать Крыму со стороны Азовского моря. В то же время черкесские, вернее, черкасские князья, от имени России, овладели двумя укрепленными городами Темрюком и Таманью со всею прилегающею местностью, входившею когда-то в состав русского Тмутараканского княжества.
Получая удары со всех сторон и ожидая еще большего, крымский хан в отчаянии писал турецкому султану, что все погибло, если он не спасет Крыма. К тому же жестокая зима 1557 г., истребившая много людей и скота у ногайцев, голод и мор, свирепствовавшие в Тавриде, поставили татар в самое отчаянное положение. «Никогда, — замечает современный историк, — не было для России удобнейшего случая истребить окончательно остатки монголов», но Иван Грозный, занятый войной с Ливонией, не решился на это; к тому же часть донских казаков, всего около 3 тыс., во главе с походным атаманом Михаилом Черкашениным, была на западной границе и сражалась с ливонскими немцами, показывая чудеса храбрости{206}.
Таким образом, донские казаки в течение десятилетнего своего существования (1550–1560) показали всему мусульманскому миру, сколь опасно для крымцев и турок их водворение на Дону. Их храбрость и неустрашимость, а главное уменье в совершенстве владеть огнестрельным оружием всегда им давали перевес над неприятелем как на суше, так и на море. Путь в Тавриду и к берегам Малой Азии им был знаком издревле, и вся деятельность их в последующие века главным образом на этом и была сосредоточена, как и их собратьев-запорожцев.
Слава о подвигах донцов разнеслась по всей России. На берега Дона стало стекаться казачество с Днепра и украинных городков Северской и Рязанской областей. Как по Дону, так и по Волге стали строиться новые городки, и таким образом донское казачество, год от года увеличиваясь, скоро стало представлять грозную силу и завладело всем югом и юго-востоком России, перекинувшись своими станами на Терек, Урал и даже в далекую Сибирь.
Из первых казачьих городков на Дону во второй половине XVI в. стали известны: 1) Раздоры Верхние или Донецкие, против устья р. Северного Донца, на острове, близ нынешней Раздорской станицы{207}; 2) Нижние Раздоры, где-то ниже первых; некоторые полагают, что этот городок стоял под Кобяковым городищем, близ нынешней Аксайской станицы; 3) на Манычи, на правой стороне Дона, на острове против устья р. Манычи и 4) в Черкасской, где был стан запорожских Черкасов{208}. Набеги на Россию крымских татар, как сказано выше, большею частью были неудачны, так как казаки, постоянно следя за их движением, своевременно давали знать о том Ивану Грозному. За эти и прежние заслуги, а также за удачный набег весною 1560 г., в союзе с нагайскими мурзами, оставшимися верными Москве, на Перекоп, Очаков и Белгород, московский царь щедро одарил казацких послов и послал их сподвижникам на Дон жалованье. Кроме того, дозволил казакам свободно торговать во всех российских городах{209}. Видя неудачи своих единоверцев и желая показать себя деятельнее своих предшественников, новый турецкий султан Селим задумал грандиозный план о соединении Дона с Волгой и восстановлении на берегах Ахтубы прежнего магометанского царства. Некоторые ногайские князья, бухарцы и хивинцы говорили ему, что московский царь истребляет веру мусульманскую и прерывает им сообщение с Меккой; что Астрахань, как главная каспийская пристань для всех азиатских народов, дает ему до 1000 золотых монет и проч. Послы литовские, враги России, твердили ему то же. Лишь один крымский хан Девлет-Гирей, осведомленный больше других о могуществе России и неустрашимости ее казаков, доказывал неисполнимость задуманного плана. Селим стоял на своем. Весной 1569 г. он послал сухим путем под начальством кафинского паши Касима до 25 тыс. крымских всадников и 30 000 янычар с пашой Палеги и на 300 галерах 15 тыс. снарядов, множество тяжелых пушек, землечерпательных машин и проч., под охраной 5 тыс. янычар и многих татар, с 3000 землекопов и гребцов; причем приказал соединить Дон с Волгой, на обеих реках поставить крепости и восстановить царство Астраханское. Войска должны были соединиться у Переволоки, где ныне Качалинская станица.
При движении этой силы по Дону пронесся слух, что турки и крымцы идут для конечного истребления казаков. Донцы, устрашенные этой вестью, оставив свои городки, скрылись в степи.
Шедшие вверх по Дону суда, при глубокой осадке, часто садились на мель, так что их приходилось перегружать: это страшно замедляло движение. Охрана судов была недостаточна. Гребцы и землекопы были большею частью из христианских пленников, жаждавших скорейшего освобождения. Турки час от часу ждали нападения казаков, но последние не показывались. «Нужно было только показаться русским, — говорит очевидец этого похода, царский сановник Мальцев, бывший в плену у турок, — чтобы завладеть всеми снарядами и казною, но никто не являлся. Хотя бы их было не более 2000, то и тогда бы они могли разобрать нас руками».
Так рассуждал пленный Мальцев, ожидавший скорейшего освобождения. Некоторые историки, со слов этого сановника, упрекают казаков в трусости, а другие выводят заключение, что их на Дону в то время было не более 2 тыс. Но ни то, ни другое неверно. Казаков никто и никогда не может упрекнуть в трусости. Сколько их тогда было на Дону, неизвестно. Но если принять во внимание, что часть их в то время служила в царских войсках, другая сторожила на Донце и Миусе крымцев и на Волге ногайцев, волновавшихся при приближении турок, а остальные наблюдали за движением неприятельской армии и ожидали удобного случая к нападению, то поведение их в таких случаях не представляет ничего особенного{210}.
Случай для нападения на врагов скоро представился. Неприятельские войска стянулись к Переволоке. Начались работы по прорытию канала — работа жалкая и смешная. Рабочие и войска, видя невозможность выполнить повеление султана, стали роптать, говоря, что паша безумствует, что для такого дела мало ста лет для всех работников Оттоманской империи и проч. Паша велел тащить суда из Дона до Волги волоком. Но тут явились послы из Астрахани и сказали: «На что вам суда? мы дадим их вам сколько хотите: идите только избавить нас от власти россиян». Паша усмирил войско и 2 сентября отпустил тяжелые пушки назад в Азов, а с 12 легкими орудиями двинулся к Астрахани и 16 сентября стал на городище, где была древняя казарская столица Атель, на правой стороне Волги. Русские, усмирив жителей, не сдавались. На помощь к Астрахани спешил воевода, князь Серебряный. К нему присоединились донские и запорожские казаки, в числе 5 тыс. человек, которых вел по следам турок гетман Михайло Вишневецкий. Истребив турок на Переволоке, казаки и русские войска двинулись на судах и степью к Астрахани и стремительно напали на неприятеля. Турки и крымцы с большим уроном отступили и засели в возведенных ими укреплениях. Но скоро они стали чувствовать недостаток в съестных припасах. Вышедший на добычу отряд татар был истреблен донскими казаками. Приближалась зима. Турки оставили свой лагерь и пустились в бегство по направлению к Азову. Казаки их преследовали и истребляли. Больше же всего они гибли от холода и голода. По дороге их также подстерегали и истребляли черкесы. Из всей армии едва возвратилось в Азов до 3 тыс. Шедший обратно флот был забран донскими казаками, взорвавшими также все пороховые погреба и стены Азова. Большая часть домов и пристань с судами были превращены в пепел и развалины, так что остаткам бывшей сильной турецкой армии негде было и приютиться. Донские и запорожские казаки возвратились с богатой добычей. Большая часть запорожцев навсегда осталась на Дону, раскинув свои станы в «Юртах Черкаских», где был гор. Черкаск и городок Донской, на Монастырском Яру, в 5 вер. ниже Черкаска. Все эти казацкие общины перемешались «и, сделав город сей (Черкасск) главным всему войску Донскому, от них и от приходящих одноземцев к ним знатно умножившемуся»{211}.
После всего сказанного нам предстоит решить вопрос: кто же были донские казаки, явившиеся на арену истории в половине XVI века?
Из донесения путивльского воеводы Троекурова в 1546 г. мы видим, что на Поле казаков было много: «и черкасцев, и киян, и вышедших со всех украин». Под черкасами Троекуров подразумевал низовые казачьи общины Днепра, этих грозных пиратов, наводивших страх на турок и татар еще во второй половине XIV в., потом в XV и XVI вв. Под киянами — черкасов Киевского воеводства, имевших главные станы в Трехтемирове и Черкасах. Вышедшие со всех украин — это казачество Северской области, казаки белгородские и старые азовские, переселившиеся туда, как мы видели выше, в 1515 г. Ногайский князь Юсуф наименовал их «севрюками» и русью «Сарыаз-ман», т. е. удальцами, или, по старой персидской поговорке, которая, по всей вероятности, была знакома ногайцам, «господа-головы — азовцы», или азовские люди. Отчего впоследствии волжских удальцов, а Петр I и донских казаков, называли «сарынью».
Во второй половине XVI в. донская казачья община усиливалась тем же элементом, т. е. переселенцами с Днепра и Северской области; с севера надвигалось и постепенно заселяло земли по Хопру, Бузулуку и Медведице казачество рязанское. В этих местах оно и раньше имело свои сторожевые посты, крайним из которых считался Урюпин.
В писцовых книгах 1615–1626 гг. казацких городков и станов южной части бывшего Рязанского княжества — Воронежа, Валуйков и других мы находим много характерных фамилий-прозвищ, и доселе встречающихся на Дону, как например: Степанко, Губарь, Ермачко, Ушаков, Овчинников, Черенков, Князев, Филатов, Ларин, Гончаров, Дураков, Уразов, Рындин, Кокорев, Малахов, Собырев, Суровцов, Кобозев, Панфилов, Гудков, Ветров, Мишутин, Ероха, Терехов, Некрасов, Блохин, Ногайцев, Грибеников, Копылов, Попов, Крюков, Беляев, Щербак, Белоусов, Трубченинов, Милованов, Сухарев, Татаринов, Мещеряк, Мигулин, Титов, Кондратьев, Струков, Короткий, Резанцов, Соплин, Пронин, Савин, Мешков, Зубков, Кривой, Болдырь, Косой, Усан и Усарь, Кленка, Слепой, Нагибин, Носов, Чеботарев и др. Что особенно поражает в этих списках, так это уменьшительные и уничижительные собственные имена казаков, которые трудно произвести от какого-либо христианского имени: Тива Гарзин, Дароня Гребеньков, Поздняк Конюхов, Кленка Черенков, Куча Мамин, Ушалко Пронин, Ратка Тепцов, Воинко Иванов, Суланка Каменев, Русинко Ненашов, Перша Сысоев, Замятия Омельянов, Мастюга Степанов, Томилко и Тамило Солыковской, Ермачко Моклоков, Худячко Добросоцкой, Гуляй Стюрин, Милованко Лукьянов, Курбатко Дорофеев, Томило Храпун, Путило Кирилов, Дружина Дьяков, Ганка Киреев, Панка Шубин, Милован Петров, Янко Шубин, Сазонко Гундин, Ломашко Филипьев, Дубровка Долгой, Третьяк Струков, Насонко Кузнецов, Покидка Горожавка, Ортюшко Карпов, Первой Ондреев, Нечай Даншин, Юшка Родионов, Горяинко Караманов, Несвойко Климов, Беляй Проскурнин, Долмат Семенов, Парша Лысков, Ганка Волкучин, Суханка Иванов, Севрюк Лютов, Замятия Омельянов, Жданка Ромаков, Суданка Каменев, Фатка Лоскутов, Безсонко Некрылов, Щербак Пердунов, Ортюха Кобелев, Докучка Шваров, Несмеян Донской, Познячко Лунин, Ариско Тарасов, Подидка Лосков, Первушка Мертелов, Муратко Офанасьев, Третьяк Струков, Гарх Гребенков, Мелех Кобыляков, Гуляй Башкирцев, Незнайко Студеникин, Нехорошко Дьяков, Кленка Смагин и др.{212}.
Все приведенные имена или прозвища бывших рязанских казаков, занимавших своими сторожевыми постами земли нынешней Воронежской губернии, входившими раньше в состав Рязанской области, ничего общего с великорусскими не имеют; они звучат чем-то древним, напоминающим гето-гуннский и алано-хазарский периоды истории. Имена Ратко, Томило, Караман, Курбат и Курбатко, Дубровка, Тива, Подинка, Долмат, Гарх, Мастюга, Горячка, Кленка, Хватка и др., как и Сусар, Смага (донские атаманы) — однозвучащи гуннским: Аттила, Вдила, готским: Аспар, Тотило и др. Они выражают характер этих лиц и их деятельность. Имена эти встречаются на всем протяжении истории донских казаков и как прозвища даже и в настоящее время{213}. Рязанское и мещерское казачество, долго сталкиваясь с великорусским населением, отчасти заимствовало от него и свой выговор, но в то же время оно имеет и свой, не свойственный говору жителей ни одной из губерний; это характерное «аканье» и «яканье» и произношение звука ш вместо щ, как например чаво, яво, ишшо (еще) и др. едва ли можно встретить где-либо вне казачьих областей.
К какой же народности принадлежали казаки сторожевых постов Воронежского края?{214} На это нам дают обстоятельный ответ грамоты царя Михаила Федоровича: «А они, воронежские Черкасы, люди добрые: как пришли от Поляков, от их разоренья и смертного убойства и посечения, свое крестное целованье помнят»{215}.
Служба казаков «на меренках, в саблях с пищальми» в украинных городках Московского государства была чрезвычайно тяжелая, так как каждый шаг их был подчинен контролю избираемых ими, а чаще всего назначаемых воеводами казацких голов, атаманов и есаулов, утверждаемых московским правительством, с одобрения воевод{216}. За каждую провинность и упущение, даже во 2-й половине XVI в., взыскивали строго, а потому побеги казаков на Дон, в вольное, никому не подчинявшееся казачество были довольно часты, если не сказать ежедневны.
«Воронежские акты», изданные Губ. Ст. Ком. в 1885–1886 г., касающиеся старины украинных городков Воронежского края, сплошь покрыты указаниями на побеги казаков в низовья Дона, несмотря на принесенную ими присягу и «поручную запись» сотоварищей за пропавшее оружие или казенные деньги.
В Воронежской крепости, со времени ее основания (1586 г.), помимо воеводы, жил казацкий голова, власть которого, по указу московского правительства, должна простираться и на всех донских казаков, хотя последние этой власти не только не признавали, но даже и не подозревали, что она существует. Донские казаки служили Москве из чести, добровольно, «с травы, с воды», и все дела решали в своем «Кругу», нисколько не сообразуясь с политикой Москвы, а потому ставили ее иногда в очень затруднительное положение при сношении с Турцией и Крымом. Вот почему московские цари в своих грамотах и наказах послам на жалобы о набегах казаков на ногайцев, крымцев и турецкие владения всегда оправдывались, говоря, что «те холопи наши, в нашей земле многое лихо сделали и убежали в Поле»… или «что на Дону и близко Азова живут казаки, все беглые люди»… и нередко обещались туркам и крымцам свести их с Дона. Ханскому послу, бывшему в Москве в 1578 г., бояре отвечали, что ни днепровские, ни донские казаки не зависят от великого князя: первые состоят во власти Батория, а последние суть беглецы из Литвы и России, и что государь российский не признает их за своих подданных, но велит казнить, если они явятся в его пределах. В то же время цари на Дон слали секретные грамоты о поисках казаков под Азовом и о том, чтобы казаки «промышляли» с Москвой заодно: «когда же нам послужите, и мы вас пожалуем своим жалованьем»{217}.
Этим только и можно объяснить легенду, ничего общего с действительностью не имеющую, о происхождении донских и запорожских казаков из беглых Московского и Литовского государств.
Во время войны с Литвой отряд каневских казаков, служивших Литве, напал на русские украинные города и в 1590 г. разорил Чернигов, Рыльск, Путивль и даже Воронеж. По донесению путивльского воеводы, отряд этот по пути громил наши казацкие станичные и сторожевые пункты{218}. Но несмотря на это, большая часть казачества Литовско-Польского государства и русских украинных городков искало пристанища и твердой опоры в своих вольных собратьях в Запорожье и на Дону, откуда оно и стало систематически вести борьбу и с Литвой, и с мусульманством. От желающего вступить в казачью общину требовалось только, чтобы он веровал в Бога и служил казацкому делу — бился с басурманами; никто никогда не считал казацкой силы и даже не знал, сколько ее на Дону и в Запорожье. «У нас де людей, что лоза, то казак, а где крак или байрак, то по сту и по двести казаков тамо и все те на войне храбры. Казаки богатства вельми мают, хитрость и храбрость довольно знают», писали запорожцы турецкому султану.
Служа из чести московским царям, донские казаки, как и запорожские, ни за что не хотели принимать присяги на верность службы, считая крестоцелование страшным и святым актом, несовместимым с их скверным и беззаконным военным житьем. Так, например, на требование царя Михаила Федоровича о принесении присяги на верность службы казаки в 1632 г. отвечали: «Крестного целования на Дону, как и зачался Дон казачьи головами, не повелось; при бывших государех старые казаки им, государям, неизменно служивали не за крестным целованием; в которое время царь Иван стоял под Казанью и по его государеву указу атаманы-казаки выходили с Дону, и с Волги, и с Яика, и с Терека и атаман Сусар Федоров и многие атаманы-казаки ему государю под Казанью служили — не за крестным целованием… При Михаиле Черкашенине во Пскове сидели в осаде… не за крестным целованием. Донской Атаман Ермак Тимофеевич покорил Сибирское царство… не за крестным целованием» и т. д.{219}.
Подобный взгляд на крестное целование свидетельствует о народе, искренне и глубоко верующем и не дерзающем применять этот «страшный и святой акт» к обыкновенному их житейскому делу — войне с неверными. Такого взгляда на этот «акт» мы не встречаем во всей истории Киевской и Московской Руси, где великие и удельные князья целуют крест с клятвой жить в мире и согласии и тотчас же нарушают ее. То же делали и горожане. В смутное время бояре и народ присягали и Годунову, и Шуйскому, и всем Дмитриям, и Лжедимитриям, и польскому королевичу Владиславу, и австрийскому принцу Эрнесту, и всем изменили. Присяга для них была игра слов. Присягали тому, от кого можно было получить больше выгоды. Не так смотрели на этот «страшный акт» казаки, воспитанные в другой среде, в других понятиях и мировоззрениях на религию.
Связь донских казаков с русскими украинными городами подтверждается еще и следующими словами царя Михаила Федоровича в грамоте его 1615 г.: «И мы вас, атаманов и казаков, за ваши многие к нам службы, пожаловали, велели вам в Наши украинные городы со всякими вашими товарами и без товаров к родимцом вашим ездити и с ними видетися повольно…»
Казаки прежних веков не считали себя русскими, т. е. великороссами; в свою очередь и жители московских областей да и само правительство смотрели на них, как на особую народность, хотя и родственную с ними по вере и языку. Вот почему сношения верховного правительства с казаками в XVI и XVII веках происходили через посольский приказ, т. е. по-современному — через министерство иностранных дел, через которое вообще сносятся с другими государствами. Казацких послов или, как их тогда называли, «зимовые станицы» в Москве принимали с такою же пышностью и торжественностью, как и иностранные посольства; об этом нам подробно говорит русский публицист XVII в., современник царя Алексея Михайловича — Григорий Котошихин.
О службе донских казаков этот писатель говорит так:
«…и тех донских казаков на Дону емлют для промысла воинского, посылают в подъезды, подсматривать и неприятельские сторожи скрадывать; и дается им жалованье, что и другим казакам. А буде их, казаков, на Дону с 20 000 человек, ученены для оберегания понизовых городов от приходу турских, и татарских, и ногайских людей и калмыков. И дана им на Дону жить воля, начальных людей меж себя, атаманов и иных, избирают и судятся во всяких делах по своей воле, а не по царскому указу, а если б им воли своей не было и они бы на Дону служить и послушны быть не учали и только б не они, донские казаки, — не укрепились бы и не были б в подданстве давно за московским царем Казанское и Астраханское царства, с городами и с землями, во владетельстве»{220}.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.