Виктор Илюхин

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Виктор Илюхин

Илюхин Виктор Иванович – заместитель председателя комитета по конституционному законодательству Госдумы РФ. Родился 1 марта 1949 года в Пензенской области. Экс-начальник управления по надзору за исполнением законов о государственной безопасности СССР Генеральной прокуратуры СССР. Возбудил уголовное дело против действующего Президента СССР Горбачева.

– В ноябре 1991 года вы возбудили уголовное дело в отношении тогдашнего руководителя СССР Горбачева. Был ли это сугубо абстрактный идеологический поступок либо вы всерьез были намерены посадить Михаила Сергеевича?

– Наверное, тут все сплелось. Это был и идеологический поступок, чего греха таить. Но прежде всего я, конечно, выполнял свой профессиональный долг. В то время я возглавлял Управление по надзору за исполнением законов о государственной безопасности Генеральной прокуратуры СССР. В этом управлении концентрировались все вопросы, связанные с функционированием КГБ, таможни, охраны госграницы и так далее. Почему никто не удивляется, если в отношении хулигана, разбившего витрину, возбуждается уголовное дело? Горбачев же, разбивший государство, к уголовной ответственности до сих пор не привлечен. Тем не менее мой поступок не прошел даром. Я дал правовую оценку преступным деяниям Горбачева и практически перечеркнул его возможную дальнейшую политическую карьеру. С тех пор на нем клеймо «изменник».

– Как звучало обвинение?

– Я возбудил уголовное дело по статье 64 «Измена Родине». Максимальное наказание до пятнадцати лет заключения или смертная казнь.

– Как вы все это технически осуществляли? Посмотрели по телевизору очередную демагогию Михаила Сергеевича, в сердцах взяли бланк постановления и…

– Нет. Все было иначе. Наше управление регулярно делало анализы всех правовых документов, которые касались вопросов безопасности государства. Однажды мои сотрудники принесли мне три подобные бумаги. Это были постановления Госсовета СССР номер один, два и три о предоставлении независимости Латвии, Литве и Эстонии, подписанные Горбачевым. (После августовских событий 1991 года законодательная деятельность Верховного Совета СССР ведь была подменена решениями Государственного Совета.) Ознакомившись с этими постановлениями, я попросил подчиненных составить заключение: какие именно нормы Конституции Советского Союза в данном случае попираются. Вскоре был сделан официальный вывод о том, что за такого рода деяния можно применять уголовно-правовые нормы. А также было составлено заключение с перечислением нарушенных статей Конституции. Утвердив это заключение, я составил служебную записку Генеральному прокурору Трубину с просьбой его рассмотреть. При этом я был твердо уверен, что Трубин не станет этого делать потому, что над ним самим завис дамоклов меч. Речь идет о том, что во время августовских событий 1991 года Трубин был в командировке на Кубе и высказался там за арест Ельцина. И Трубин знал, что о тех его высказываниях Ельцину все известно, и вел себя крайне осторожно. Поэтому четвертого ноября 1991 года я принял решение самому возбудить уголовное дело в отношении Горбачева.

– Должностные полномочия вам это позволяли сделать?

– Я имел право на возбуждение уголовных дел и на отмену незаконных решений, вынесенных всеми структурами власти. Да, некоторые упрекали меня в том, что я превысил свои должностные полномочия, поскольку в соответствии с Конституцией президент СССР был фигурой неприкасаемой. Действительно, такое положение было в тогдашней Конституции. Но и только. Ни в одном законе механизм неприкосновенности раскрыт не был. Самая большая прописанная неприкосновенность была у депутатов Верховного Совета СССР. В их отношении можно было возбуждать уголовные дела без согласия Верховного Совета. А вот задерживать, проводить обыски, предъявлять обвинения и направлять дело в суд без согласия Верховного Совета было нельзя. Из подобной практики исходил и я. Я ведь только возбудил уголовное дело в отношении имеющего неприкосновенность Горбачева. И все. Если бы было проведено расследование, если бы были собраны доказательства для предъявления обвинения, конечно, дальнейшие действия в отношении президента СССР решались бы только через Верховный Совет, который его и избрал.

– Был шанс практически отрешить Горбачева от должности или вы осознавали, что изначально ввязались в проигрышное дело?

– В принципе орган, избравший Горбачева, в такой ситуации вполне мог бы попросить его написать заявление об уходе. Все было достаточно реально. Когда я приводил эти доводы коллегам, которые меня упрекали, они только разводили руками. Так что я ничего не нарушил. Уголовные дела об измене Родине я возбуждал, такое право у меня было.

– Основания для возбуждения такого уголовного дела у вас были весомые?

– В этом отношении со мной меньше спорили. Сейчас практически вообще не спорят. Говорят: «Илюхин, ты тогда был прав! Действительно, государство разлетелось вдребезги!» Об упомянутых решениях Госсовета… Он не имел таких полномочий. Горбачев не имел права выносить на обсуждение Госсовета такие вопросы. А он их не только выносил, но и готовил! И еще более важное обстоятельство! На тот момент уже действовал закон о порядке выхода республик из состава Советского Союза. Где был расписан весь порядок такого выхода. Прежде, чем республика решит заявить о своем желании выйти из состава СССР, в ней, по закону, должен был состояться всенародный референдум. Если по его итогам было бы установлено, что две трети жителей этой республики, имеющих право голоса, все-таки согласны на отделение, должен был устанавливаться переходный период. Протяженностью до пяти лет. В это время необходимо было решить вопросы о собственности, вопросы о территориях, вопросы о границах, гражданстве, деньгах, пенсиях и так далее… Ничего вышеперечисленного ни в одной из Прибалтийских республик сделано не было! Референдумов не было! «Саюдис» (литовское общественно-политическое движение, возглавившее в 1988–1990 гг. процесс отделения Литвы от СССР. – Авт.), понимая, что не наберет две трети голосов, подменил референдум… опросом. Но это же разные вещи! Но даже если бы референдум в той же Литве принес две трети голосов за отделение от СССР, согласно закону, необходимо было выносить этот вопрос на обсуждение в Высший законодательный орган СССР – Верховный Совет. Где и должно было бы быть принято решение о выходе республики из состава Советского Союза. И этот порядок был прекрасно известен Горбачеву, подписавшему соответствующий закон 3 апреля 1991 года. То, что тогда не были соблюдены перечисленные мной процедуры, больно аукается и до сих пор. Посмотрите, что творится с вопросами гражданства, пенсиями некоренных граждан в Прибалтике!

– Вы с кем-нибудь советовались, кого-нибудь посвящали в свои планы, возбуждая столь резонансное дело?

– Нет. Я понимал, насколько это все серьезно, и не хотел вовлекать никого из своих сотрудников. Уж если и получать шишки, то одному. Я сам напечатал постановление и сам его подписал. Учитывая, что согласно уголовно-процессуальному кодексу СССР подследственность по этой категории дел отнесена к следователям КГБ, я направил постановление Бакатину (председатель КГБ СССР 23 августа 1991 – 6 ноября 1991. – Авт.). Другого выхода не было. Я отрицательно отношусь к Бакатину. Я его наблюдал раньше, когда мы рассматривали Карабахскую проблему, события в Закавказье. Самоуверенный, высокомерный. Не юрист, бывший секретарь обкома. Я про него всегда говорил с горьким юмором: «Если Бакатину предложили бы стать даже главным гинекологом, он бы и то согласился». Вместо профессиональных решений Бакатин занимался ломанием внутренних перегородок в тех министерствах и ведомствах, руководить которыми его назначали. Создавал иллюзию кипучей деятельности. При этом в КГБ был прекрасный следственный аппарат, который я хорошо знал. Работали блестящие специалисты. Конечно, получив мои материалы, Бакатин побежал на доклад к Горбачеву. Горбачев был в шоке. «Какой еще Илюхин, начальник Управления?!.»

– Ругался?

– Нервничал, как мне рассказывали. Кричал, орал в присутствии Бакатина. Но мне рассказывали и другое… Придя в тот день домой, Михаил Сергеевич почти весь вечер проплакал! Горбачев ведь очень мелкий человек по своим интеллектуальным данным. При этом у него большой апломб и самомнение. У Горбачева в зобу перехватывало, когда Запад называл его человеком планетарного мышления.

Так вот. Бакатин немедленно связался с Трубиным. Тот тут же дал команду: вернуть все мои материалы в Генпрокуратуру и отменить постановление о возбуждении уголовного дела в отношении Горбачева. Однако этого Бакатину было мало. Он собрал сотрудников оперативного управления, руководящий состав и доложил эту ситуацию. И добавил: «Илюхина надо наказать!» Ему отвечают: «Не за что!» Бакатин: «Накопайте!»

– Вы же наверняка предполагали, что какие-то действия в отношении вас в данной ситуации более чем реальны. Не боялись?

– Я не боялся, что будут копать. Я немного боялся за будущее своей семьи. Один из начальников управления возразил Бакатину: «В отношении Илюхина можете даже не копать, все равно ничего не найдете. Никогда вы его ничем не скомпрометируете». Но пытались!.. Я предполагал, что меня могут выгнать с работы и придется расстаться с генеральским кителем. (Так оно и произошло.) Но я не предполагал, что это произойдет так быстро. Четвертого ноября я возбудил дело, а шестого ноября был подписан приказ о моем увольнении. Я думал, что со мной хотя бы недельку повозятся.

– С какой формулировкой вас увольняли из Генпрокуратуры?

– Было записано, что я якобы нарушил положение о порядке прохождения службы в органах прокуратуры. Превысил свои полномочия. Мне приписали еще одно «деяние». В то время я параллельно возглавлял группу следователей по проверке злоупотреблений в бригаде Гдляна – Иванова в Узбекистане. Мои сотрудники принесли мне законченное уголовное дело. Я отправил его Генеральному прокурору Узбекистана для утверждения обвинительного заключения в отношении Гдляна – Иванова. Все доказательства там были налицо. Мне же вменили в вину, что эти действия я не согласовал с Генеральным прокурором СССР. Я спрашивал: «С какой стати я должен был с ним его согласовывать? Выезжая и работая в Узбекистане, я много раз на месте возбуждал уголовные дела, ни с кем их не согласовывая, и все было в порядке». Кроме того, уволили меня еще с одним крупным нарушением. Я ведь был членом коллегии Генпрокуратуры СССР. Меня утверждал Верховный Совет СССР. Соответственно, без согласия членов коллегии уволить меня было нельзя. Но закон тогда уже не властвовал. Мне было в тот момент всего 42 года.

– По совести, не обидно было? Были весьма преуспевающим сотрудником Генпрокуратуры… Вам что – больше всех надо было, Виктор Иванович? Сами говорите, что понимали, что ваша карьера рухнет после такого поступка. Отсиделись бы в кабинетной тиши, никто вас сегодня не упрекнул бы.

– Да, в 39 лет я был уже государственным советником юстиции третьего класса. Генерал-майор. Это звание мне присвоил Громыко как Председатель Президиума Верховного Совета. В январе 1991 года Горбачев присвоил мне вторую прокурорскую звезду, и я стал советником второго класса, генерал-лейтенантом. Вы знаете, если бы я только сидел в своем кабинете и шуршал бумажками, я бы, наверное, не решился на такой поступок. Но сложилось так, что на протяжении трех лет до этого я побывал практически во всех горячих точках страны. Мне пришлось организовывать расследование событий в Фергане и Баку. Горы трупов, море слез! Помню, как генерал-полковник Тягунов, отвечавший за тот самый район Баку, говорил мне: «Виктор Иванович, я, участник войны, никогда не думал, что мне снова придется воевать и видеть убитых людей!» Я видел аэросъемки, как азербайджанцы, которых выгоняли из прилегающих к Армении районов, бежали босиком, раздетые, в горах с детьми по снегу. Первые три месяца я возглавлял следственную бригаду по тбилисским событиям. Предательство Горбачевым армии! Я был в Дубоссарах, видел первые трупы Приднестровской войны. Постоянно бывал в Прибалтике. Больше года находился в Карабахе, представляя Генеральную прокуратуру. От МВД был замминистра Николай Иванович Демидов, зампредседателя КГБ ныне покойный Пирожков был от КГБ. Когда нам там удалось стабилизировать обстановку, Горбачев неожиданно для нас ввел в Карабахе особую форму управления. Вновь взорвал ситуацию: деритесь дальше! После чего погибли сотни людей. Честно скажу, во мне все кипело! Пытался искать ответ: кто виноват, почему так происходит. Вот и нашел.

Что касается моей профессиональной судьбы… После 6 ноября 1991 года я пришел в газету «Правда» обозревателем. Проработал там три года, написав две книги. С 1993 года работаю в Госдуме. Так что я реализовался еще и на стезе законодателя. Все узловые законы, нацеленные на укрепление государственной безопасности, разработаны и приняты по инициативе комитета по безопасности Госдумы, который я возглавлял два созыва и в котором работаю сейчас. Многие нормы и статьи этих законов я писал лично. Я никогда не работал на президентов, я всегда работал на государство.

– Не сыграло ли на руку рвущемуся к власти Ельцину то, что, возбуждая уголовное дело, вы таким образом ослабляли Горбачева?

– Напротив! Я рассчитывал, что это послужит своего рода предостережением Ельцину. В своих тогдашних речах Ельцин ведь ратовал за то, чтобы на территории России было семь самостоятельных государств! Более того, Гавриил Попов и Старовойтова навязывали ему идею о том, что Россия должна состоять из 56–57 независимых территориальных субъектов! Фактически каждая область – государство. По замыслу Попова – Старовойтовой эти 56–57 субъектов должны были сначала выйти из состава России, а затем на договорной основе их следовало попросить вновь войти в федеративное государство. Представляете, что стало бы со страной? Это потом Ельцин резко отказался от своих замыслов. Однако с Ельциным я просчитался! Мое постановление в отношении Горбачева не удержало его от развала страны. Удержать Ельцина могла только железная решетка.

– С Михаилом Сергеевичем вам довелось пообщаться после того, как вы попытались обеспечить ему небо в клетку?

– После – нет. Я с ним общался только один раз. Он как-то приехал к нам в Генпрокуратуру на коллегию с участием главных прокуроров всех субъектов СССР. В специальной комнате за сценой генпрокурор Сухарев представил меня Горбачеву. Горбачев пожал мне руку, мы посмотрели друг другу в глаза, и больше я его никогда не видел.

Был более интересный случай. Когда я возглавлял комитет по безопасности Госдумы, у нас работал депутат Габоев. Он очень любил ходить на различные мероприятия с участием высокопоставленных лиц. Приходит Габоев как-то ко мне в кабинет: «Виктор Иванович, я у Горбачева в фонде был! Видел Михаила Сергеевича и задал ему вопрос: «Как вы относитесь к Илюхину, который возбудил в отношении вас уголовное дело за измену Родине?» А Горбачев мне ответил: «А что? Хороший парень Илюхин!» Я был поражен неадекватностью такой оценки меня Горбачевым!

– Почему вы несколько раньше не попытались выполнить свой профессиональный и гражданский долг, Виктор Иванович? В ноябре 1991 года ведь Горбачева уже никто не боялся…

– Раньше не было формальных оснований для привлечения Горбачева к уголовной ответственности. Упомянутые постановления Госсовета были приняты 6 сентября 1991 года, а менее чем через два месяца я уже возбудил дело. Ведь об этих заседаниях Госсовета мало кто знал. Они собирались кулуарно. Как только эти документы всплыли, мы их проанализировали, и я тут же возбудил уголовное дело. Это во-первых. Во-вторых, мое стремительное увольнение доказывает, что у Горбачева все властные рычаги были по-прежнему в руках, и он свободно ими пользовался.

– Подспудная жажда прославиться, войти в историю, вами совсем не двигала в то время?

– Какая слава, о чем вы говорите?! Я был десятым ребенком в семье и воспитывался родителями, простыми деревенскими людьми. Они вдалбливали нам с детства: работайте, живите дружно, не воруйте, не лгите. Кроме того, работа в органах прокуратуры в советское время подразумевала, что закон надо выполнять. Видимо, этого чувства у меня было с избытком. Я абсолютно не думал ни о какой славе. Мысли были о том, как жить дальше. В тот день, уходя на работу, я сказал жене: «Надюша! Я сегодня возбуждаю уголовное дело в отношении президента. Как ты на это смотришь?» Она ответила: «Витя, я всегда верила в твой разум: как сделаешь, так и сделаешь. За меня не волнуйся, мы всегда будем с тобой». У нас уже была дочка Катюшка. Я поблагодарил жену и заверил, что наша семья ни рубля из-за меня не лишится. Я же понимал, что теряю. За выслугу лет, звезды плюс ставка я получал больше, чем Николай Иванович Рыжков! Рыжков получал 1200 рублей, Горбачев 1300, а я 1250 рублей. Но я сдержал обещание. Работал в редакции и консультировал в одной коллегии. Восполнял прокурорские заработки. Где-то на третий-четвертый день уже пошли журналисты. Тем не менее до конца значения своего поступка я не сознавал.

– Если бы ваш поступок обернулся снятием Михаила Сергеевича с президентской должности, оставалась вероятность спасти Советский Союз или в тот момент он уже был обречен?

– Мы и тогда еще могли спасти Советский Союз! В ноябре 1991 года фатальной неизбежности его крушения не было! Даже позже, после Беловежских соглашений, на стороне Горбачева оставались армия и органы государственной безопасности. Если бы этот человек захотел сохранить СССР, он вполне мог это сделать. Уж на какой-то период – несомненно. Кроме Прибалтики, ни один народ других республик не хотел выходить из состава Союза. На Украине вопрос на референдуме поставили некорректно: «Хотите ли вы жить в независимой Украине?» В марте 70 с лишним процентов населения высказались за сохранение СССР. Была у Горбачева поддержка! Ельцин после Беловежья постоянно опасался ареста.

– Гэкачеписты, испытавшие на себе все прелести уголовных дел, арестов и тюрьмы благодаря Горбачеву и Ельцину, как сами-то объясняют свою нерешительность в духе самого Горбачева?

– Я хорошо знал большинство из них. Лучше всех Владимира Александровича Крючкова. Общался с ним, еще когда он был при должности, в силу того, что я осуществлял надзор за КГБ. Я говорил в лицо Крючкову, что судил бы ГКЧПистов за халатное исполнение своих служебных обязанностей. Крючков – умнейший человек, блестящий аналитик. Я бывал у него дома, мы много разговаривали, обсуждали все эти вопросы. Наверное, на нерешительности Крючкова в августе 1991 года сказалось то, что он слишком долго работал помощником. Поэтому ему было непривычно принимать сложные самостоятельные решения. Кроме того, мы с ним спорили о возможных жертвах среди гражданского населения в случае твердых действий ГКЧП. Он называл какие-то нереально большие цифры. Я утверждал, что жертв было бы не больше, чем при штурме Ельциным Дома правительства в октябре 1993 года или при подавлении студенческого мятежа в 1989 году на площади Тянь Ань Мынь в Пекине. Конечно, каждая человеческая жизнь важна, но в результате Беловежских соглашений мы потеряли гораздо больше.

– Будь у вас сегодня возможность довести уголовное дело в отношении Горбачева до конца, привлекли бы Михаила Сергеевича? И какую меру наказания ему определили бы? Смотрите: Лукьянов сидел, Крючков сидел, Пуго застрелился… Милошевич, Чаушеску…

– Привлек бы! Взял бы двух-трех следователей и лично этим бы занялся. Суть не в том, чтобы его жестоко наказать. Важнее юридически обоснованно всем показать, что такие мерзости в отношении своего отечества не прощаются! Хотя, по большому счету, наказание для Горбачева должно быть в виде реального лишения свободы. В назидание другим! Ведь почему Ельцин не тронул Горбачева? Потому что сам был такой же. Когда 13 мая 1999 года я с трибуны Госдумы формулировал пять пунктов импичмента президенту Ельцину, там были обвинения по аналогичным горбачевским преступным деяниям. Измена Родине. Разрушение вооруженных сил. Нарушение территориальной целостности государства. Геноцид в отношении собственного народа. И война в Чечне. При этом я хочу подчеркнуть принципиальную вещь. В том созыве Госдумы депутатский состав был крайне разнородный, не было устойчивого большинства, как сейчас. Тем не менее все пять моих пунктов получили большинство голосов! Не дотянули лишь до необходимых двух третей.

А Горбачева бы я посадил.

Москва, июнь 2009 г.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.