Третий штурм
Третий штурм
Накануне самой яростной атаки немцев на плацдарм Чуйкова в центре города войска участвующих в битве Сталинградского и Юго-Восточного фронтов насчитывали в своем составе 65 пехотных и 4 кавалерийские дивизии, 34 танковых и 6 моторизованных бригад, четыре укрепрайона и пять военных училищ. Собственно город и пригороды защищали 62-я, 64-я, 57-я и 51-я армии. Две первые армии, занимавшие позиции в центре и на южной окраине города, включали в себя 16 пехотных дивизий, две танковые бригады и один укрепленный район — 90 тысяч солдат, 2 тысячи орудий и минометов, 120 танков. Сталинградский район протянулся вдоль Волги на 65 километров, от Рынка на севере, до Малых Чапурников на юге. Район максимального напряжения — от Рынка до Центрального железнодорожного вокзала защищала 62-я армия генерала Чуйкова — тридцатикилометровый участок, защищаемый на 13 сентября 54 тысячами солдат с 900 пушками и минометами и 110 танками. В дивизиях осталось по 2000–3000 солдат, а три дивизии (87-я, 98-я, 196-я) имели наличный состав менее 800 человек.
После возвращения из Винницы Паулюс постарался достичь максимальной концентрации войск на сравнительно небольшом участке городского фронта. Против трех советских стрелковых дивизий, малых остатков еще четырех частей и двух танковых бригад он выдвинул одиннадцать своих дивизий, три из которых были танковыми. Перед армией Чуйкова стояли вдвое превосходящие его по численности силы немцев, вдвое превосходящие по артиллерийской мощи, в пять раз по танкам. Учтем, что со взятием Готом Красноармейска 62-я армия оказалась разъединенной с 64-й армией. Она стала своего рода очень узким островом двадцатикилометровой длины, расположенным вдоль полотна железной дороги Сталинград-Ростов, расположенного вдоль волжского берега.
В ночь перед предполагаемым немецким натиском Чуйков пересек Волгу из Бекетовки и встретился с командующим фронтом Еременко и членом военного совета фронта Хрущевым. Возвращался он к рассветной заре, хотя светло было всю ночь — Паулюс, готовясь к решающему наступлению, бомбил город. Небо было светлобурого цвета от поднявшейся к небесам кирпичной пыли. Один из немецких участников боев пишет домой, в Германию: «Трудно поверить, что после такого авиационного налета здесь живой осталась хотя бы мышь». О чем думал командарм? «Каждый, у кого нет военного опыта, подумал бы, что в горящем городе нет никого, все уничтожено и выжжено… Но я знал, что на этой стороне реки ведется битва, идет титаническая борьба».
13 сентября в половине седьмого утра две ударные группировки немцев обрушились на позиции 62-й армии Чуйкова. На левом — со стороны немцев — фланге 295-я германская пехотная дивизия атаковала Мамаев курган, в то время как на правом фланге 71-я и 76-я пехотные дивизии пошли на штурм Центрального железнодорожного вокзала. Командующий армией встретил наступающего врага на своем командном пункте — в простой пещере с земляными полами (и более чем простой кроватью в углу) на юго-восточном отроге Мамаева кургана. Всего лишь раз за день ему удалось связаться с Еременко, затем командный пункт армии замолк, связь с ним была прервана, курган был облит сталью и свинцом со всех сторон. Посыльные были обреченными людьми, они немедленно становились легкой живой мишенью.
Добычей немцев в этот день стала станция «Садовая», их успехом — выход в пригород Минин. На западной окраине города немцы захватили небольшой аэродром и бывшие армейские казармы. Немецкие танки заставили немногочисленные тридцатьчетверки возвратиться в «Баррикады» и на «Красный Октябрь». Но не больше и не далее. Никакого немецкого продвижения на севере. Заводы мрачно и сурово держали оборону. Остались на боевых позициях и сорок танков. В резерве у Чуйкова были девятнадцать прекрасных танков КВ, но у него не было в запасе пехоты.
Размышления по итогам дня не обнадеживали, но немцам пришлось в этот день, возможно впервые, подумать, не ждет ли их здесь зима.
В течение ночи Чуйков перевел свой штаб на старое командное место, хорошо служившее 62-й армии в августе, — тоннель от устья реки Царицы с запасным выходом на Пушкинскую улицу. «Царицынский бункер» фактически был пещерой с выходом к старому руслу реки Царицы. Оттуда была хуже видна панорама всей битвы, но штаб уже не являлся всеобщей мишенью. (Примечательно, что штаб армии был ближе к линии фронта, чем дивизионные штабы). Времени на обустройство не было, в половине четвертого ночи командующий фронтом Еременко приказал начать упреждающую немцев атаку. Рано утром 14 сентября Чуйков приказал контратаковать. Он тоже рассчитывал на фактор неожиданности — немцам едва ли придет в голову, что едва отдышавшиеся русские бросятся вперед. Эта атака успеха не принесла в основном потому, что немцы немедленно вызвали свои штурмовики и те создали огненный смерч, остановивший 62-ю армию. Атакующих остановил немецкий огонь, и такое начало дня ничего хорошего не обещало.
С рассветом германская артиллерия обрушилась на расположение 62-й армии. После «работы» артиллерии и авиации авангард немцев — их 71-я дивизия — пошел вперед. Немцы ворвались в собственно центр города на грузовиках и на танках. Из подвалов, из развалин домов, из убежищ выжившие воины нашей 62-й армии видели выскакивающих из грузовиков пьяных немецких солдат, играющих на губных гармошках, сбрасывающих каски и пляшущих на сталинградских мостовых. Праздник продолжался недолго. Первые же выстрелы отрезвили германскую пехоту и она начала методичное выдавливание советских войск из трущоб разбомбленного города к Волге. Чуйков и его штаб были в паре сотен метров от рвущегося вперед врага. Немцы взяли в плен нескольких курьеров с записками командарма. Это означало, что у русских не работает телефон; стало быть, они расщеплены на отдельные фрагменты. Дойти пару сотен метров до Волги в таких условиях не представлялось чем-то особенным. Ключевой стала битва за Центральный городской речной причал — именно оттуда к Чуйкову могли прийти обещанные подкрепления. Без них он просто истечет кровью.
Со стороны здания банка, Дома специалистов, пивзавода немцы практиковались в русском языке: «Рус, рус, Вольга буль-буль!» Заодно и недвусмысленное обещание утопить в Волге. И могли это сделать. Нужно было только пройти пару сотен метров. В них-то и была загвоздка. Для этого нужно было убить каждого защитника города. На меньшее они не соглашались.
Во второй половине дня бои завязались вокруг Мамаева кургана, на берегах реки Царицы, около элеватора близ Авиагородка — с очевидной общей целью — разрезать единую оборонительную линию 62-й армии на отдельные фрагменты. Два этапа их продвижения были особенно важны: захватив вершину Мамаева кургана и высокое здание железнодорожного вокзала, немцы получили возможность обстреливать место высадки заволжских войск в городе. И как ни применяли дымовые завесы наши солдаты, противник держал то место, от которого зависело выживание защитников Сталинграда, под прицелом.
В «Вервольфе» сообщение о прорыве в центре Сталинграда было встречено с ликованием. В Кремле это сообщение, пришедшее в момент обсуждения Сталиным военных планов с Жуковым и Василевским, вызвало тревогу. Весы истории колебались.
Чтобы оберечь причал, причал жизни и смерти, Чуйков бросил вперед последний резерв — девятнадцать движущихся танков. Майору Зализюку было поручено с шестью танками перекрыть дорогу, ведущую от вокзала к пристани; подполковнику Вайнрубу приказано было выбить немцев из башни железнодорожного вокзала. Для этого ему дали три танка. Вот журнал боевых действий 62-й армии за 14 сентября 1942 года:
— Враг на Академической улице.
— 1-й батальон 38-й механизированной бригады отрезан от основных войск.
— Сражение у Мамаева кургана и на подступах к вокзалу.
— 08.00. Железнодорожная станция в руках врага.
— Станция отбита.
— Станция в руках врага.
— Враг на Пушкинской улице — 600 м от командного пункта армии.
— 11.00. Две роты противника с 30 танками движутся к дому инженеров.
— Станция в наших руках.
На следующий день судьба войны оказалась в руках никому не ведомого полковника Петракова, которому поручили охранять переправу до прибытия дивизии Родимцева. Петраков был смелым человеком, он лично прошелся по немецким тылам и составил собственное впечатление о сильных и слабых сторонах противника. Своих шестьдесят бойцов он расставил на пути к переправе, откуда, как ни вглядывался в заволжскую даль полковник, не было видно каравана родимцевских судов и барж. Раздобыв пушку, Петраков принялся ее осваивать и в нужное время сделал несколько внушительных выстрелов. Он поразил один из оплотов немцев — банк, заставил залечь их пехоту.
Судьба огромной страны в эти несколько часов зависела от нескольких десятков молодых парней, почти безнадежно залегших на последних метрах многократно залитой кровью дороги к главному волжскому причалу. Ослабей их решимость — и немцы возьмут единственное место, куда с пользой могут причалить люди Родимцева. Жизнь им была дорога не менее, чем всем нам, и была эта жизнь у них тоже одна. Ждать помощи было неоткуда, немцы рвались вперед с остервенением — их решимость покончить с этим смрадом и адом была уже почти неукротимой. А Волга позади текла спокойно, и не на кого было положиться, кроме как на самого себя.
И в момент, когда земное существование, казалось, начало подходить к горькой развязке, к берегу причалила первая лодка с боеприпасами. Немцы тоже видели хрупкую флотилию русских подкреплений и истово крестили огнем новопришельцев. Но не все ушли под волжскую воду — один за другим родимцевцы спрыгивали в воду близ источающего огонь берега.
Немцы не пробились к камням пирса только потому, что их ударный батальон (3-й батальон 194-го полка 71-й дивизии) потерял за день боев больше половины своего состава. Двести солдат в серо-зеленой форме лежали на земле, о существовании которой год назад они и не догадывались. В вечерних сумерках остатки этого батальона собрались в недостроенном правительственном здании. Осталось в строю, как пересчитал лейтенант Мойнш, лишь пятьдесят дееспособных бойцов. В таком составе выполнить задачу захвата пристани батальон не мог, и лейтенант приказал выставить дозор и отдыхать.
На восточном же берегу Волги все это время основная масса гвардейцев Родимцева ждала сигнала к переправе через реку в центральный сектор города. Их привезли к противоположному от Сталинграда берегу Волги с северной стороны — из Камышина на грузовиках, в радиаторах которых кипела вода. На марше они покрылись толстым слоем приволжской пыли. В панику впали вьючные животные, но не сосредоточенные гвардейцы. Но и им приходилось разбегаться, заслышав характерный гул «мессершмиттов». Наконец бездонная степь окончилась, и показавшиеся купы деревьев указали на близость воды. На берегу Волги стояла стрелка с надписью «Паром». А на противоположном берегу зловещее зарево создавало невиданную доселе картину. Еременко приказал им влиться в 62-ю армию. Но у них не было тяжелого вооружения, и из десяти тысяч одна тысяча не имела даже винтовок. В семь вечера 14 сентября Чуйков по радио приказал дивизии Родимцева сконцентрироваться на восточном берегу у Красной слободы. Нервная экзема покрыла пальцы командарма, пот струился по лицу и рукам, но взгляд был спокойным.
Одной из его проблем была самостоятельность 10-й стрелковой дивизии НКВД действовавшей в экстремальных условиях самостоятельно. Чуйков, которому уже нечего было терять, решился на крайнее средство. Он призвал к себе командира этой дивизии полковника А.А.Сараева и пригрозил сообщить о его неподчинении в штаб фронта. После паузы Сараев ответил: «Я в вашем распоряжении». Его бойцы были посланы на Мамаев курган и на основной путь, ведущий немцев к Волге и к центру города. Выиграно было важное время, позволившее ожидать прибытия дивизии Родимцева. При этом батальон бойцов НКВД снова отбил у немцев Центральный железнодорожный вокзал.
Бойцы первого батальона дивизии Родимцева сгрудились на месте посадки в кромешной тьме. На фоне местами горящих зданий город выглядел призрачно. К несчастью, немцы подожгли одну из волжских барж, и она стала путеводной звездой для немецких снайперов и минометчиков. Чем ближе западный берег, тем сильнее был немецкий огонь по груженым лодкам. Гвардейцы, чтобы не быть живой мишенью, опустились в воду, благо берег был уже невдалеке и начиналось мелководье.
Только медленно двигаясь шаг за шагом к северу, гвардейцы сумели расширить площадь высадки своей дивизии. Ночью гвардейцы, естественно, потеряли ориентацию и лишь в молочном рассвете они разобрались, где свои и где чужие, и образовали линию обороны. Рассвет принес лишь жуть полного господства в воздухе люфтваффе. Летчики охотились буквально за каждым движущимся предметом. А их, движущихся, становилось все меньше. К счастью для родимцевцев они прибыли неожиданно. И все же путь на суше уже лежал через подавление немецких автоматных и пулеметных гнезд, через кинжальные схватки и яростные рукопашные бои. Перед высаживающейся дивизией стояли лучшие силы шестой германской армии — 71-я и 295-я. Их поддерживали 24-я и 14-я германские танковые дивизии. И все же гвардейцы показали себя сразу — они отбили у немцев большую мельницу, сложенную из красного кирпича. Второй десант — 39-й гвардейский полк — атаковал железнодорожную ветку, проходящую мимо Мамаева кургана. За первые же сутки боев дивизия Родимцева потеряла тридцать процентов своего личного состава. (А всего из 30 тысяч к концу битвы выжили 320 человек).
Родимцев, высадившись на сталинградский берег, с трудом приходил в себя. Тридцатишестилетний Александр Ильич Родимцев имел опыт, которому позавидовали бы многие. В 1936 году он как Павлито Гешос воевал в Испании, его помнили по боям за Гвадалахару — за что получил драгоценное тогда звание Героя Советского Союза. Личная преданность его бойцов командиру была исключительной — самым большим наказанием было отправить служить в другую дивизию. Сейчас, утром 15 сентября, генерал Родимцев видел нечто незабываемое — город ярко горел в ярких лучах встающего солнца. На его глазах германский снаряд прямым попаданием отправил на волжское дно шестьдесят пять его солдат.
Быстрым шагом Родимцев направился в «туннель» полковника Петракова, где теперь должен был разместиться его штаб. Высадившиеся раньше помощники докладывали, что очевидной целью немцев является захват пяти километров волжского побережья, еще удерживаемого армией Чуйкова. Взяв с собой пятерых офицеров, Родимцев отправился к командарму. Для этого нужно было сесть на суденышко и отправиться в западном направлении, где неподалеку от берега Чуйков обустроил свой новый штаб. Трое сопровождающих погибли от осколков. Но генерал прибыл в штаб Чуйкова во второй половине дня четырнадцатого сентября, и Чуйков сердечно обнял облепленного грязью командира дивизии. На вопрос, как он оценивает ситуацию и свою миссию, Родимцев ответил кратко: «Я не намерен покидать город». Вообще-то Родимцев выглядел мрачным после многочасовой тряски в грузовике, побоища на волжской стремнине и в окружении руин. Он помнил лапидарный приказ: все тяжелое остается на левом берегу, с собой брать противотанковые ружья и минометы, очистить от немцев центр города и прогнать немцев с Мамаева кургана. Не всякий спокойно воспринял бы такое задание.
Перед дивизией Родимцева, повторяем, стояла германская военная элита — здесь находилась 71-я пехотная германская дивизия, и у наших солдат не было иллюзий относительно того, какую цену они должны заплатить за вокзал и Мамаев курган. Их неминуемая гибель дала Чуйкову всего лишь несколько дополнительных часов. Их жизни, их молодые жизни спасли Отечество в час великой беды.
Гвардейцы Родимцева сумели очистить пристань, пробиться к железнодорожному вокзалу и захватить его — в пятнадцатый раз за время битвы в городе. На рассвете 16 сентября они штурмовали Мамаев курган и заняли его северный и северо-восточный склоны. В воспоминаниях одного из участников событий «разрывы снарядов были словно иглы, которыми тебе прокалывают ушную перепонку и пронзают мозг». После десятиминутной артподготовки батальон гвардейцев капитана Кирина занял германские позиции на северном склоне, на северо-восточном взвод лейтенанта Вдовиченко при помощи гранат и штыковой атаки уничтожил пулеметное гнездо немцев. Один из гвардейцев сумел сорвать установленный 295-й германской дивизией флаг со свастикой.
Из тридцати атакующих в живых осталось только шестеро, и их внимание сразу же обратилось на небо, откуда вынырнули германские штурмовики. Но гвардейцы лежали настолько близко к германским позициям, что летчики не смогли их атаковать. Против них двинулись немецкие танки, и два из их были подбиты. Шедшая за танками немецкая пехота залегла. Наши солдаты стояли насмерть, им на смену приходили новые и новые. Чаще всего они умирали вместе, так и не зная имен друг друга. Потом, когда выпадет снег, он никогда не сделает курган по-русски бело-красивым, огонь отовсюду взметал фонтаны земли и постоянно вспаханный Мамаев курган всегда был цвета нашей родной земли. И цвета крови наших солдат.
Особую роль в германской армии играли огнеметчики. В городских боях огнемет был страшным и эффективным оружием, но специальность эта была очень опасной — один меткий выстрел и огнеметчик превращался в столб неукротимого огня. Немцы платили огнеметчикам большие деньги, и все равно найти согласных на эту опасную работу им было очень трудно. Советские солдаты, в случае пленения носителей этого страшного оружия, часто расстреливали их на месте.
Чуйков пришел к печальному, но реалистическому на то время выводу, что наши части пока не могут соревноваться с немцами в огневой мощи. А это значило, что противопоставить им следовало мобильные группы, наносящие удары в разных местах и быстро меняющие позиции. Рабочие, местные жители подходили для таких «ударных групп» чрезвычайно: зная местность, ориентируясь в своих кварталах, они были способны обойти немцев не лавиной огня, а постоянством напора и ущерба. В середине сентября не менее полутора тысяч таких бойцов не давали немцам покоя ни днем, ни ночью. Озверев от тревожащих наскоков, немцы по законам своей военной науки выставляли вперед танки и шли проторенной тропой — по основным городским магистралям. Здесь их и поджидали немногочисленные пушки 62-й армии. Очень важным было и то, что, сражаясь в непосредственной близости от противника, «ударные группы» ставили в тупик немецкую штурмовую авиацию, нейтрализуя тем самым эту сторону германского превосходства.
Жуков впоследствии вспоминал, что «то были очень тяжелые для Сталинграда дни». Посольство США в Москве утверждало, что город практически потерян. Вечером 16 сентября Сталин получил радиоперехват немцев: «Несокрушимые германские войска захватили Сталинград. Россия разрезана на две части — север и юг — и скоро прекратит свое существование как суверенное государство». После длительного и тягучего молчания, когда Сталин не отрываясь смотрел в окно, последовал приказ соединить со Ставкой. По телефону было отдано распоряжение: «Еременко и Хрущеву немедленно доложить обстановку в Сталинграде. Действительно ли город захвачен немцами?»
В эти же часы, выскочив передохнуть и глотнуть воздуха, Чуйков у входа в свой штаб наткнулся на молодого офицера. Кто такой? «Антон Кузьмич Драган, командир 1-й роты 1-го батальона 42-го полка 13-й гвардейской дивизии». Последовал короткий приказ: собрать своих людей и «оборонять центральный железнодорожный вокзал». Драган, как было приказано, собрал своих солдат и двинулся в сторону вокзала. Лишь встретив шквальный огонь, Драган понял, что, прежде чем защищать, ему придется отбить вокзал у немцев. Последовал короткий инструктаж шепотом. Со стороны перрона его люди пробились в здание собственно вокзала и наши ручные гранаты действовали не хуже немецких, автоматные очереди окончательно изгнали «прежних жильцов». Место было, по-сталинградски оценивая, живописным. Паровозы, вагоны всех типов, платформы, искареженный металл вперемежку с кирпичными завалами. Ободрившийся Драган не почивал, он ждал немедленной контратаки. Ему было бы трудно понять, почему его на время оставили в покое. А дело было в том, что немцы подсчитали потери и, поскольку эти потери превысили шестьдесят процентов личного состава, то «изгнанные» ожидали либо замены, либо подкреплений — научное ведение военных действий.
Но жертва педантизму не была долгой. Их час пришел скоро. Германская авиация начала подготовительную работу. Вокзальный потолок опал, стены задымились. Железные прутья открыли нутро железобетона. Драган забрал своих людей и перешел в соседнее здание — фабрики по производству гвоздей, из которой открывался хороший вид на Волгу и подходы к ней — настоящая панорама города. Проблемой стала вода. Можно было жить без еды, можно было экономить боеприпасы (или взять их у врага), но жажда на фоне волжского речного простора убийственно действовала на самых отважных. Выстрелы по водопроводу ничего не дали, трубы пересохли. Люди пока еще держались. С наземным противником они умели совладать, но враг из поднебесья огорчал очень.
Общим местом стало упоминание того, что немцы обладали превосходством в воздухе. Эта констатация достигла Кремля. На аэродром левого берега Волги был прислан секретарь ЦК ВКП(б) Г.М.Маленков. Офицеры-летчики ждали наградных листов и тем большим было их изумление, когда Маленков вызвал вперед невысокого майора с зачесанными назад волосами и обратился к нему с немыслимой речью: «Майор Сталин, боевое мастерство ваших истребителей никуда не годится. В последнем бою не было сбито ни одного немецкого самолета. Что это? Вы забыли, как нужно сражаться? Как мы это должны понимать?» Командующий 8-й воздушной армией генерал Хрюкин получил разнос по всей форме. (Жукову пришлось защищать боевого генерала.) Но в дальнейшем сыграли роль не подобные разносы, а растущая смена отважных пилотов и прибывающие новые прекрасные модели самолетов.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.