В приволжской степи

В приволжской степи

Продвижение немцев было впечатляющим. Оно не стало всесокрушающим лишь благодаря самоотверженному сопротивлению 62-й и 64-й дивизий Красной Армии, сумевших замедлить бросок немцев к Волге. Обороняющиеся дивизии и пришедшие к ним на спасение танковые бригады в значительной мере ослабили поступательное движение Шестой армии Паулюса.

Немцы в полной мере ощутили палящий жар степей. 22 июля в 6-й армии была официально зарегистрирована температура 53 градуса по Цельсию. Офицер этой армии записывает в дневнике: «Здесь жарко, как в Африке, а вокруг огромные клубы пыли». Но жар приносило не только дневное светило. В дневнике командующего 384-й пехотной дивизией мы находим под датой 2 августа: «Русские оказывают жестокое сопротивление. В основном это свежие силы, совсем молодые солдаты». Запись за следующий день: «Русские яростно сопротивляются и постоянно получают подкрепления. Вчера наш саперный батальон бежал с поля боя».

Советские летчики не знают усталости, они даже обедают в боевых машинах, но пока фортуна к ним не очень благосклонна. Не привел к перелому в характере воздушных схваток даже прилет пополнений из центральных районов. Среди смело бросившихся в сталинградское небо «рыцарей воздушного боя» мы видим летчиков-героев, предтеч великого авиационного переворота, который случится примерно через полгода. Характерно строгое расписание полетов наших асов — они предпочитали вылетать с нерусской методичностью — всегда ровно в полдень (можно было проверять часы). Бомбардировщики больше любили ночное небо, более свободное от германских воздушных профессионалов. Увы, «мессершмитты» пока выглядели страшнее и эффективнее. Печальным было не только то, что гибли наши лучшие асы, но и то, как они гибли. Между отдельными частями не существовало связи, их действия могли быть свободными только в ночное время, так как днем самолеты с крестами владели казачьим небом.

Для многих из них главной задачей было уничтожение наземных целей. В этом плане советские летчики как бы шли по следам немцев, наводивших в 1941 году ужас на все жавшееся к земле от неимитируемого воя немецких воздушных моторов. Увы, дела и в воздухе и на земле в этот летний сезон никак не радовали.

Прошел пик лета, но жаркое солнце, такое щедрое у нас, словно перестало светить для России. Словно оставила ее судьба. Оторопевшее руководство страны завороженно смотрело на то, как немцы лихо, за несколько недель расплавили тот фронт, на котором недели и месяцы безнадежно топтались наши дивизии. Кто бы не оторопел от взрыва энергии танковых колонн вермахта, без особых усилий преодолевших природные и рукотворные рубежи, обошедших краснозвездных генералов и устремившихся к Кавказу с такой легкостью, словно советских армий и фронтов не существовало вовсе. Если был в Великой Отечественной войне период, когда все стало валиться из рук, когда вера в себя казалась поколебленной, когда удача отвернулась, а рок стал зловещим — так это тогда, когда Лист и Клейст бросились на Кавказ, а Паулюс и Гот — на Волгу. Ничто, казалось, уже не могло их остановить. Мало что можно было им противопоставить.

Многое решала политическая воля. Звонком в Сталинградский горком Сталин ввел в городе военное положение. Были созданы восемьдесят истребительных батальонов, рассчитанных, в основном, на борьбу против предполагаемого парашютного десанта. 180 тысяч сталинградцев рыли траншеи, окопы, ловушки для танков. Возобновилась эвакуация заводов. 21 июля генерал Гордов возглавил Сталинградский фронт. Василевский от имени Ставки вылетел в Сталинград, чтобы подготовить город и одноименный фронт к предстоящим боям и чтобы на месте оценить ситуацию.

Сумели ли русские воспользоваться паузой, созданной немцами в самом конце июля и начале августа, когда переправа через Дон отвлекла Паулюса от «бега в Азию»? Теперь мы знаем, что по дороге к Волге и Кавказу советские войска, плохо снабжаемые, отвратительно неорганизованные, выбитые из колеи, лишенные плана и руководящей руки, отступали словно в шоковом дурмане. У немцев на ими же избранном направлении прорыва было значительно больше танков и пушек, самолетов и — новинка! — бронетранспортеров. Четыре противостоящие им советские армии стремились сохранить то, что делает армию армией — организованную силу многих, — но теряли в силе каждый день. 40-я армия приняла на себя всю силу удара танкового кулака Гота, устремившегося к Сталинграду с юго-запада. Первые же двое суток сражения едва ли не поставили ее на колени. В значительной мере деморализованная и разъединенная, 40-я почти беспорядочно отступала по родным степям на восток. 13-я армий Голикова (южная часть Брянского фронта) пыталась увернуться походом на север (чем частично спасала себя), но косвенно содействовала выполнению германских планов — она своим уходом невольно расширила брешь германского прорыва, даруя инициативу необычно сильной по составу армии Паулюса. 21-я и 28-я армии, едва оправившиеся от майского фиаско под Харьковом, отступая, теряли внутреннюю связь и практически дезинтегрировали. Здесь, в вольной казацкой степи, не было ни болот, ни лесов, ни озер, ни холмов, никаких естественных преград, позволявших сражаться и в болотистой Белоруссии и в лесистом Подмосковье. Практически бессмысленно было, разбившись на отряды, останавливать врага на дорогах. Во-первых, этих дорог здесь не было; во-вторых, враг легко мог обойти тебя и справа и слева.

Немецкий сержант-танкист делится в письме: «Все происходящее здесь очень отличается от военных действий прошлого года. Это скорее как в Польше. Русские не могут уцепиться за землю. Они стреляют из пушек как сумасшедшие, но они не наносят нам ущерба». Впереди германских колонн шли танки. Их строй представлял собой каре, внутри которого шли бензовозы, артиллерия и вспомогательные службы. Немецкие журналисты на все лады воспевали этот строй как «неудержимого мастодонта», крушащего все, что попадалось ему на пути в южных степях. Фонтаны пыли отмечали этот ход германских танков. Впереди лежала добыча и слава, до них нужно было просто дотянуться рукой.

Возможно, никогда — ни до, ни после — германская пресса не ликовала столь громко и самозабвенно. Сравнение с римскими легионами превратилось в расхожий штамп. «Это построения римских легионов, возрожденных в двадцатом веке для усмирения монголо-славянской орды!» Бесконечными стали дискуссии о неполноценном характере низшей расы. Арийцы на решающем фронте шли вперед, и периодически им пыталась противостоять «смесь низкой и нижайшей части человечества, истинные недочеловеки,… дегенеративно выглядящие восточные люди». Читатель рейха млел от азиатского фольклора, от описаний неопасного путешествия германских наследников Марко Поло по восточным степям.

Пресса Геббельса содрогалась от ужаса при виде «монгольских физиономий в лагерях для военнопленных». Издательство СС начало публиковать специальный журнал с незатейливым названием «Недочеловек», главное место на страницах которого занимали фотографии, должные, по замыслу авторов, показать животный вид и животный характер врага на германо-советском фронте. Майор СС Эдвин Двингер писал: «Будь то при татарах, Петре или Сталине, эти люди рождены для рабского ярма». Наиболее возмутительной для «сверхчеловеков» в этих животных была извращенная злость, с которой они встречали немецких носителей цивилизации. «Они сражаются, когда вся борьба уже бессмысленна», — типичная жалоба арийца на никому не нужный навоз истории.

Именно в эти страшные для нашей родины дни расцвел «легальный» аргумент, объясняющий, почему с русским можно обращаться плохо. Россия не подписала Женевской конвенции о защите прав военнопленных, поэтому она сама виновата в муках своих бывших солдат. Интересно, что говорит Женевская конвенция о газовых камерах, айнзацкомандах, насильственном переселении и т. п.? Инструкция ОКХ гласила: «В соответствии с престижем и достоинством Германской армии, каждый немецкий солдат обязан соблюдать дистанцию и занимать такую позицию в отношении русских военнопленных, которая учитывает злобу и нечеловеческую брутальность русских в бою… Убегающие военнопленные должны расстреливаться без предварительного предупреждения. Всякое сопротивление пленников, даже пассивное, должно быть ликвидировано силой оружия».

Геринг, чей внешний вид уже давно не напоминал типично воинский, со смехом говорил министру иностранных дел Италии графу Чиано: «После того как военнопленные съедят всё пригодное в качестве пищи, включая подошвы своих сапог, они начнут есть друг друга и, что более серьезно, немецких часовых». Гиммлер предлагал расстрелять два миллиона советских военнопленных, чтобы увеличить рацион оставшихся и заставить их «более производительно работать на Германию». В клетках близ передовой пленные неделями размещались рядом с разлагающимися от жары трупами. Иногда в такие, с позволения сказать, камеры входили «санитары» с огнеметами, отражавшими исконный страх немцев перед эпидемиями. Одних только официально зафиксированных умерших в плену — 1981000 человек; погибших при транспортировке — 1308000.

Представь, читатель, что наша с тобой судьба оказалась бы в руках этих хладнокровных убийц. А ведь между такой участью и нами в жаркое лето 1942 года находилась всего лишь горстка потемневших от горя, злой доли, унижения отступления, многодневной жизни впроголодь, не знавших ни сна, ни отдыха солдат Красной Армии. Они отступали, но не сдавались. Они, может быть, уже даже не надеялись. Но они любили свою страну, и им не страшно было умереть. И доколе будет течь тихий Дон и не забудут нас украинские и другие братья, которые защищали нашу общую, свою страну, финал нашей истории будет отодвинут и мы соберемся с силами. Ведь была же искра надежды даже в то страшное лето?