Глава 3 ВЕЛИКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ ИЛИ ВОЕННЫЙ ПЕРЕВОРОТ?
Глава 3
ВЕЛИКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ ИЛИ ВОЕННЫЙ ПЕРЕВОРОТ?
Революционный держите шаг!
Неугомонный не дремлет враг!
Товарищ, винтовку держи, не трусь!
Пальнем-ка пулей в Святую Русь —
В кондовую,
В избяную,
В толстозадую!
…
Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем,
Мировой пожар в крови —
Господи, благослови!
Александр Блок
Заговор большевиков?
Антисоветский историк Д.С. Анин пишет: «В советской историографии Февраль представлен как "зародыш", "пролог" или "оболочка", в которой таилось "ядро" Октября. На самом деле Октябрь был антиподом Февраля. Февральская революция была явлением истинно народным, стихийным, никем не подготовленным. Октябрь, наоборот, был тайным заговором, в котором участвовало несколько тысяч человек и к которому население, включая рабочих, отнеслось безучастно».
Да, был заговор, направленный на свержение Временного правительства. Об этом открыто заявляли большевики, а двое из их руководства — Каменев и Зиновьев — предупредили общественность о приблизительной дате переворота. Можно ли утверждать, будто заговор был тайным? Достаточно вспомнить «Апрельские тезисы» Ленина, где вполне определенно поставлена задача осуществления в ближайшее время социалистической революции.
В конце июля 1917 года Ленин писал: «Власть нельзя уже сейчас мирно взять. Ее можно получить, только победив в решительной борьбе действительных обладателей власти в данный момент, именно военную шайку, Кавеньяков, опирающихся на привезенные в Питер реакционные войска, на кадетов и монархистов.
Суть дела в том, что победить этих новых обладателей государственной власти могут только революционные массы народа, условием движения которых является не только то, чтобы они были руководимы пролетариатом, но и то, чтобы они отвернулись от предавших дето революции партий эс-эров и меньшевиков».
Напомню: Кавеньяк — французский генерал, военный министр, жестоко подавивший восстание рабочих в 1848 году. И еще одно замечание: в рукописи Ленин писал не о «решительной борьбе», а о «вооруженном восстании». Но по цензурным соображениям смягчил формулировку. Хотя для любого внимательного читателя ясно, о чем тут идет речь, ибо решительно бороться можно не на словах, а на деле.
20 октября (2 ноября) военный министр Временного правительства генерал А.И. Верховский в секретном докладе о состоянии русской армии высказал здравую мысль: «Если большевики до сих пор не захватили власть, то только потому, что они боялись фронта; но кто может гарантировать, что через пять дней (когда произойдет Второй съезд Советов) они не возьмут власть?»
Такой гарантии ему никто не дал, и правильно, ведь точно через пять дней Временное правительство было низложено. Вряд ли дело было только в том, что большевики боялись прихода с фронта в столицу воинских частей, верных Временному правительству. Таких частей, по существу, не было. Многие царские офицеры и генералы с недоверием, а то и с презрением и неприязнью воспринимали правительство, ответственное за свержение монархии.
Большевики, возглавляемые Лениным, основательно готовились к вооруженному мятежу: укрепляли свои позиции в Советах и вели революционную пропаганду в воинских частях. Безусловно, об этом были осведомлены все заинтересованные лица, включая членов Временного правительства. Заговор большевиков был, как говорится, секретом Полишинеля.
Сошлюсь на документальное произведение честного, талантливого писателя и незаурядного мыслителя Михаила Зощенко. Он почти два года находился в действующей армии, был ранен и демобилизован, в марте 1917 года вернувшись в Петроград. В повести «Керенский» он точно описал события, предшествовавшие Октябрьскому перевороту:
«Уже в сентябре 1917 года все было запутано и разрушено. Армии не существовало. Большевистский фронт ширился.
Подготовка вооруженного восстания шла у большевиков весьма энергично и успешно, и об этом почти открыто говорили на улицах и в казармах.
21 октября Временное правительство поручило министру-председателю Керенскому принять меры к ликвидации ожидаемого восстания.
Керенский приказал своему командующему округом полковнику Полковникову разработать план ликвидации мятежа.
Полковников, не сделав ничего, доложил, что правительство может быть уверено — Петроградский гарнизон окажет сопротивление большевикам.
Керенский сообщил правительству, что меры приняты и восстание, если оно случится, будет подавлено.
Однако 23 сентября Керенский стал терять некоторую свою уверенность относительно войск Петроградского гарнизона и отдал приказ главнокомандующему Северного фронта — подтянуть войска к Петрограду.
Но главнокомандующий генерал Черемисов не исполнил приказ».
Может показаться странным поведение Полковникова и Черемисова. Неужели они тоже «продались большевикам» за германские деньги?!
Вопрос ироничный. Как бы неприязненно ни относились кадровые, недавно еще царские офицеры и генералы к большевикам, взявшие власть «демократы» для большинства из них были узурпаторами, свергнувшими законного государя. Какими бы ни были оговорки на добровольное отречение императора и его брата, на силу судьбы и т.п., осуществилось именно то, о чем долго мечтали партии, желавшие установить в России если не республику, то конституционную монархию.
1 сентября Россия была объявлена республикой, управляемой Директорией в составе пяти министров во главе с Керенским. Он — человек сугубо штатский, юрист — принял пост военного министра и Верховного главнокомандующего, явно переоценив свои силы и возможности. В первый же месяц своего назначения он получил суровый урок, так и не осознав его.
«Он выступал в Мариинском театре перед военной аудиторией, — писал Зощенко. — Он вышел на сцену с двумя адъютантами, которые замерли в неподвижных и почтительных позах, когда он начал свою речь.
Все шло, как полагалось. Бурные аплодисменты услаждали сердце военного министра. Но вот на сцену была брошена записка, которую Керенский сгоряча огласил, думая, что там комплименты. Группа офицеров писала, что адъютанты Керенского "марают честь мундира" тем, что, как фокстерьеры, делают стойку перед штатским человеком.
Взрыв смеха потряс здание театра».
Презрение к руководителю значительно хуже, чем неприязнь к нему. Большевики в этом отношении с точки зрения многих русских офицеров и генералов не были узурпаторами власти, а представляли собой, можно сказать, третью силу. Ее следовало опасаться, но не презирать. К тому времени, о котором идет речь, именно большевики или их сторонники стали возобладать в Советах. Благодаря пресловутому «Приказу № 1» и «демократизации» армии дисциплина в частях ослабла, настроение большинства солдат было анархическое. Если предложить им отправиться на подавление мятежников — рабочих и солдат Петрограда, — нет никакой гарантии выполнения приказа. Даже нельзя быть уверенным, что останешься после таких призывов живым.
Вот одно роковое и знаменательное происшествие. Утром 27 февраля взбунтовалась учебная команда лейб-гвардии Волынского полка. Начальник части штабс-капитан Лашкевич вошел в казарму и приказал всем строиться и направиться на подавление беспорядков. Революционно настроенный фельдфебель Кирпичников предложил ему покинуть помещение. Офицер настаивал, грозил покарать нарушителей дисциплины и был убит выстрелом в спину. Кто это сделал, осталось неизвестным. Однако назначенный 2 марта командующим Петроградским военным округом генерал-лейтенант Лавр Корнилов вручил Кирпичникову Георгиевский крест.
Большинство военачальников русской армии, которая из царской с марта стала революционной, а с сентября республиканской, без особого рвения относились к приказам Керенского, а вступать в острые конфликты с солдатскими Советами не решались.
«В 11 часов утра 24 октября, — рассказывает Зощенко, — Керенский явился в Мариинский дворец и, ввиду чрезвычайного положения, потребовал в своем слове все меры доверия и содействия. Совет республики устроил Керенскому овацию и стоя приветствовал его. Премьер, счастливый и взволнованный… поспешил в Штаб, чтобы заняться военными делами…
Между тем в Совете начались длинные дебаты о тексте резолюции. Этот текст… выработан был только к ночи. Целый день пропал на бесцельные споры и крики.
Большевики тем временем энергично вели подготовку восстания и в ночь на 26 октября стали занимать правительственные здания».
К Керенскому явилась группа казаков с подтверждением своей верности Временному правительству и ему лично. Как показали дальнейшие события, доверять этому заявлению не было оснований: Совет казачьих войск постановил не вмешиваться в борьбу правительства с большевиками. Когда этой же ночью Керенский отдал приказ казакам прибыть для защиты правительственных зданий, то получил уклончивый ответ: мол, пока у нас идет обсуждение, а затем начнем седлать лошадей. Но их лошади так и остались не оседланными.
Узнав, что суда Балтийского флота без его приказа входят в Неву, Керенский послал радиограмму: «Всем судам, идущим в Петроград без разрешения Временного правительства, приказываю: командирам подводных лодок топить суда, не повинующиеся Временному правительству». Столь несуразное распоряжение вряд ли можно было бы выполнить даже при большом желании. А тут и малого желания ни у кого из моряков не было.
«Полковник Полковников, — пишет Зощенко, — продолжал вести двойную игру и, уверяя Керенского в верности, агитировал офицеров тотчас арестовать премьера.
Тогда Керенский, видя измену Полковникова, принял на себя все командование. Однако дело ни на йоту не изменилось, так как, в сущности говоря, не над чем было командовать».
В чем-то крах Временного правительства напоминал падение самодержавия. В обоих случаях просматривается явный дефицит власти у тех, кто стоял во главе государства. Керенский мог с полным основанием повторить слова Николая II: «Кругом измена, трусость, обман». Но не сам ли он этому содействовал, проводя непоследовательную политику и взявшись руководить страной, умея лишь произносить вдохновенные речи?
«Изучая по материалам и документам его характер, — отмечает Зощенко, — видишь, что ему, в сущности, ничего не удавалось из того, что он задумал. Его слабая воля не доводила до конца ни одно из начинаний.
Он хотел спасти Николая II и не спас его, хотя много старания приложил к этому. Он хотел вести войну до победного конца, но создал поражение. Хотел укрепить армию, но не мог это сделать и только разрушил ее. Хотел лично двинуть войска против большевиков, но не собрал даже одного полка, хотя был Верховным главнокомандующим. Он с горячими речами выступал против смертной казни, а сам ввел ее.
Все его шаги, все замыслы и начинания гибли, извращались им и не доводились до конца…
Он… был крошечной пылинкой в круговороте революционных событий. Правда, за его спиной таились значительные силы контрреволюции. Но этими силами Керенский не располагал по своему усмотрению. Даже больше — эти силы… сами старались уничтожить его».
Николай II и Ленин тоже были пылинками в вихрях революций. Но царь при всех своих недостатках сумел достойно уйти с исторической сцены, о чем свидетельствует текст его отречения. Он оставался патриотом и не упивался в отличие от Керенского своей властью. Его, да и всей страны, беда была в том, что в трудные, критические годы России у него не хватило государственной мудрости и силы воли.
Ленин обладал решительностью и силой воли; действовал упорно и последовательно, а главное, имел какой-то особенный политический ум или, возможно, «нюх», чувство реальности, ощущение скрытых механизмов, динамики революционных вихрей, которые для многих представляются страшным хаосом.
Подобно профессиональным серфингистам, он умел воспользоваться надвигающейся и набирающей высоту и мощь волной — не морской, а социальной — для того, чтобы оказаться на ее гребне или, точнее, на скате близ вершины.
Там, где другие беспомощно барахтаются, подобно Керенскому, или отказываются от борьбы, подобно Николаю II, он ловко, смело, искусно лавируя, движется к намеченной цели. Он предвидит возможный спад революционной стихии, а потому точно выбирает момент восстания.
В этом отношении полезно вспомнить высказывание Сталина о двух сторонах политических движений. Он отмечал в них элементы объективный и субъективный.
К первому относятся «экономическое развитие страны, развитие капитализма, развал старой власти, стихийные движения пролетариата и окружающих его классов, столкновения классов и пр.».
Ко второму — отражение в сознании людей подобных процессов. «Если стратегия не в силах изменить что-либо в ходе объективных процессов движения, то здесь, в области субъективной, сознательной стороны движения, наоборот, поле применения стратегии широко и разнообразно, ибо она, стратегия, может ускорить или замедлить движение, направить по кратчайшему пути или совлечь его на путь более тяжелый и болезненный в зависимости от совершенств или недостатков самой стратегии».
Это он писал еще при жизни Ленина, в марте 1923 года, в статье «К вопросу о стратегии и тактике русских коммунистов». В ней он называл события октября 1917 года то переворотом, то революцией, словно это одно и то же. Впрочем, надо учитывать, что эта его статья появилась в газете «Правда» и была обращена к широким массам трудящихся, а не к теоретикам революционного движения.
Итак, был ли тайный заговор большевиков, задумавших свергнуть Временное правительство? Нет, тайного заговора не было. Это — один из антисоветских мифов Октября. Он придуман для того, чтобы представить данное событие результатом происков группки заговорщиков, дворцовым переворотом, свергнувшим законную власть.
В действительности была открытая подготовка государственного, можно даже сказать, дворцового (все-таки брали же Зимний дворец!) переворота. Она не представляла тайны ни для кого, кто сколько-нибудь внимательно следил за развитием событий и читал газеты. Такая достаточно длительная подготовка уже сама по себе свидетельствует о том, что Временное правительство утратило контроль за происходящими событиями и не имело сил для того, чтобы предотвратить собственный крах.
К вооруженному перевороту большевики стали готовиться, начиная с середины апреля 1917 года, когда на собрании представителей рабочих дружин в Петрограде была образована комиссия по формированию Красной гвардии. Меньшевики и эсеры выступали против ее создания. Централизованная официальная организация по этой причине не состоялась, но было много местных, в частности, на предприятиях, и там верховодили большевики.
10 марта Петербургский комитет РСДРП(б) постановил организовать Военную комиссию. Позже на ее учредительном собрании присутствовали 97 человек от 53 воинских частей Петроградского гарнизона. Затем Военная комиссия при ЦК РСДРП(б) превратилась в общероссийский центр, руководивший работой большевистских организаций в армии. Массовое создание отрядов Красной гвардии началось 25 августа, когда произошел военный мятеж, возглавляемый генералом Л.Г. Корниловым. А к 20 октября в рядах Красной гвардии Петрограда находилось свыше 20 тысяч вооруженных и обученных бойцов (по всей стране — около 100 тысяч).
После «Апрельских тезисов» Ленина большевики не скрывали, что готовятся совершить социалистическую революцию. А создание Красной гвардии со всей очевидностью показало, что речь идет не о словах, не о тезисах, а о конкретных мероприятиях по вооруженному свержению существующей власти.
Победа социализма?
Вдумаемся в определение: Великая Октябрьская социалистическая революция. Оно стало в нашей стране штампом. Вот что было сказано о ней, например, в советском учебнике Новейшей истории (1975):
«Рабочий класс России в союзе с беднейшим крестьянством под руководством Коммунистической партии, созданной Владимиром Ильичем Лениным, в 1917 г. совершил социалистическую революцию, навсегда покончил с господством капиталистов и помещиков, установил диктатуру пролетариата».
В одной этой фразе, отражающей сложившийся к тому времени миф об Октябрьской революции, сразу несколько сомнительных, а то и очевидно неверных утверждений.
Произошла революция или было вооруженное восстание, которое привело к государственному перевороту?
Корректно ли название «социалистическая революция», если она проходила под лозунгом «Вся власть Советам»?
Был ли союз рабочего класса с крестьянством? Разве благодаря этому предполагаемому союзу было свергнуто Временное правительство?
Установилась ли диктатура пролетариата?
Ну а то, что не навсегда было покончено с господством капиталистов и помещиков, теперь и спорить не надо. С той поры, как после 1991 года в России победил капитализм и установился буржуазно-демократический строй, господство капиталистов и помещиков стало реальностью.
Еще одно спорное утверждение. Допустимо ли в данном случае говорить о Великой социалистической революции? Под словом «великая» следует понимать нечто грандиозное, масштабное, величественное. А в октябре 1917 года в Петербурге, а уж тем более в России ничего подобного не произошло. Социалистическая? То есть устанавливающая социальную справедливость?
Возможно, кому-то могло так показаться. Завершение Октябрьского вооруженного восстания Владимир Маяковский выразил так:
Дул, / как всегда, / октябрь / ветрами.
Рельсы / по мосту вызмеив,
гонку / свою / продолжали трамы,
уже — / при социализме.
Увы, такие чудесные превращения общества бывают лишь в сказках и фантазиях поэтов. Никакого свержения капитализма и установления социализма не произошло ни в октябре 1917 года, ни в последующее десятилетие. В этом смысле называть Октябрьский переворот социалистической революцией было бы по меньшей мере преждевременно.
Что потребовалось для того, чтобы свергнуть самодержавие? Отказ царя и его преемника от трона. Только и всего! Смена власти произошла без каких-либо потрясений. В сущности, переворот касался духовной сферы. До того времени в обществе существовало добровольное согласие считать законной (а то и данной Богом!) самодержавную власть царя. Он, в свою очередь, обещал заботиться о народе, как отец. Так порой и называли: царь-батюшка. Его власть освящала Православная церковь. И это, конечно же, относилось к духовной общественной сфере.
Такое общественное соглашение можно заменить другим без особых затруднений, если существует добровольное согласие сторон. В данном случае отречение царя было в значительной мере вынужденным — под давлением анархии, которой воспользовались представители буржуазных партий. Но это ничего принципиально не меняло.
В отличие от самодержавия, определяющего прежде всего духовную, а также социальную структуру общества, капиталистические и социалистические отношения затрагивают прежде всего сферу материального производства, экономики, социальной иерархии, а также предполагают смену нравственных ориентиров. Можно ли такие коренные изменения произвести в приказном порядке? Нет, конечно.
Обратимся к документу, характерному и красноречивому. Он появился сразу после того, как было свергнуто Временное правительство. Крупнейший русский теоретик марксизма Г.В. Плеханов обратился с открытым письмом к петроградским рабочим:
«Товарищи!
Не подлежит сомнению, что многие из вас рады тем событиям, благодаря которым пало коалиционное правительство А.Ф. Керенского и политическая власть перешла в руки Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов.
Скажу вам прямо: меня эти события огорчают».
Он не стал называть происшедшее революцией. И даже счел это прискорбным явлением. Не потому, конечно, что власть вроде бы перешла к пролетариату: как революционер С огромным стажем, он всегда стремился к этому. По его мнению (со ссылкой на Энгельса), «для рабочего класса не может быть большего исторического несчастья, как захват политической власти в такое время, когда он к этому еще не готов».
Плеханов обосновал этот тезис: «В населении нашего государства пролетариат составляет не большинство, а меньшинство. А между тем он мог бы с успехом практиковать диктатуру только в том случае, если бы составлял большинство. Этого не станет оспаривать ни один серьезный социалист».
Имеются в виду теоретические основы марксизма и демократические формы завоевания и удержания власти, опирающиеся на мнение большинства населения данной страны. «Но крестьянству нужна земля, — справедливо отмечал он, — в замене капиталистического строя социалистическим оно не нуждается. Больше того: хозяйственная деятельность крестьян, в руки которых перейдет помещичья земля, будет направлена не в сторону социализма, а в сторону капитализма. В этом опять-таки не может сомневаться никто из тех, которые хорошо усвоили себе нынешнюю социалистическую теорию. Стало быть, крестьяне — совсем ненадежные союзники рабочего в дате устройства социалистического способа производства… Отсюда неизбежно следует, что если бы, захватив политическую власть, наш пролетариат захотел совершить "социальную революцию", то сама экономика нашей страны осудила бы его на жесточайшее поражение».
Он отметает положение, выдвинутое Лениным, о перерастании русской революции в мировую. Мол, цепь империализма разорвана в наиболее слабом звене, а затем она рассыплется окончательно под напором мирового пролетариата. Плеханов справедливо возражает: «Большинство немецкого пролетариата… стало поддерживать германских империалистов… Значит, немец не может докончить того, что будет начато русским. Не может докончить это ни француз, ни англичанин, ни житель Соединенных Штатов. Несвоевременно захватив власть, русский пролетариат не совершит социальной революции, а только вызовет гражданскую войну, которая в конце концов заставит его отступить далеко назад от позиций, завоеванных в феврале и марте нынешнего года».
Разве не произошло в точности так, как предсказал Плеханов? Мировая революция не свершилась, а Гражданская война разразилась со страшной силой. О том, что она будет после захвата власти большевиками, говорили представители различных партий. Выходит, такова была объективная реальность. Обратим внимание и на то, что крупнейший теоретик марксизма упоминает о социальной революции в будущем времени. Следовательно, считает октябрьские события вооруженным переворотом, не более того.
Относительно ленинского Декрета о мире он тоже высказался логично:«Но чтобы германский император послушался нашего декрета, надо, чтобы мы оказались сильнее его, а так как сила на его стороне, то, "декретируя" мир, тем самым декретируем… победу германского империализма над нами, трудящимся населением России».
Завершая свое письмо, Плеханов призвал «сознательные элементы рабочего класса» выступить «твердо и решительно против политики захвата власти одним классом или — еще хуже того— одной партией».
Вот и сказано главное: произошел захват власти одной партией, и это худшее из того, что могло случиться, — «величайшее несчастье», по словам автора письма.
Итак, согласимся с Плехановым: с позиций догматического марксизма нет серьезных оснований называть успешное вооруженное восстание октября 1917 года социалистической революцией. Власть узурпировали представители преимущественно одной партии, не считаясь с демократическими нормами. Установилась диктатура партийного руководства, возглавляемого Лениным, что неопровержимо доказали последующие события. При всем желании новая власть не могла своим декретом ни ввести социализм, ни установить мир с Германией.
Даже среди большевистского руководства не было единодушия по поводу осуществления государственного переворота. Об этом настойчиво упоминал один из главарей восстания, Л.Д. Троцкий, после того, как был выдворен за пределы СССР.
Правда, в те же года Сталин писал: «Должен сказать, что никакой особой роли в Октябрьском восстании Троцкий не играл и играть не мог». Но тогда между ним и сторонниками Троцкого шла глухая, но достаточно острая политическая борьба, так что такое заявление было, конечно же, продиктовано именно этим, а вовсе не желанием установить истину.
Чтобы разобраться в этом вопросе, обратимся к статье Льва Давидовича «Кем и как был совершен Октябрьский переворот», помещенной в сборнике его трудов «История Русской революции. Октябрьская революция» (Берлин, 1933). Сразу же отметим: один лидер большевиков говорит об Октябрьском восстании, а другой называет это событие переворотом. Ни о «великой», ни о «социалистической» революции речи вроде бы нет.
Впрочем, вряд ли следует придавать этим формулировкам слишком большое значение. Уже в начале упомянутой статьи Троцкий пишет об Октябрьской революции. У Сталина тоже чаще всего встречается именно такое определение. Не вдаваясь в теоретические тонкости, будем считать, что слова «переворот» и «революция» они обычно употребляли как синонимы.
В статье Троцкого высказаны некоторые суждения, требующие детального рассмотрения и проверки. В результате приходишь к неожиданным выводам и предположениям.
Образец стратегии или недальновидности?
По словам Троцкого, «Ленин настаивал на поднятии восстания в дни Демократического совещания; ни один из членов ЦК не поддержал его. Неделю спустя Ленин предлагал Смилге организовать штаб восстания в Финляндии и оттуда нанести удар по правительству силами моряков. Еще через десять дней он настаивал на том, чтобы Северный съезд стал исходным моментом восстания. На съезде никто не поддержал этого предложения».
Для ленинской политики захвата власти могло стать гибельным Демократическое совещание, созванное в Петрограде в середине сентября 1917 года меньшевиками и эсерами после разгрома корниловщины. В нем участвовали представители разных организаций, включая некоторые профсоюзы, земства, воинские части. Был создан Предпарламент и провозглашен курс на укрепление буржуазной демократии. Участники совещания знали о подготовке большевиков к захвату власти и старались этому воспрепятствовать.
Судя по всему, Ленин понимал: время для нанесения главного удара по Временному правительству сокращается с угрожающей быстротой. Если бы решения совещания удалось закрепить конкретными действиями, подавив в зародыше готовящийся переворот, судьба большевиков была бы решена окончательно и бесповоротно. Владимир Ильич должен был всерьез обеспокоиться не столько осуществлением социалистических идеалов, сколько спасением своей партии и себя лично.
Троцкий в своей статье всячески возвышает свою роль в Октябрьском перевороте, не останавливаясь перед критикой некоторых ленинских предложений. В частности, по его словам, «Ленин одно время полагал, что начать восстание следует в Москве, предполагая, что там дело разрешится без боя». А на самом деле московское восстание длилось неделю и стоило многих жертв, хотя и здесь победа в конечном счете осталась за сторонниками большевиков.
Троцкий привел слова Сталина, который в работе «Об основах ленинизма» писал о выборе момента решающего удара: «Образцом стратегии можно считать проведение Октябрьского восстания. Нарушение этого условия (правильного выбора момента) ведет к опасной ошибке, называемой "потерей темпа", когда партия отстает от хода движения или забегает вперед, создавая опасность провала. Примером такой "потери темпа", примером того, как не следует выбирать момент восстания, нужно считать попытку одной части товарищей начать восстание с ареста Демократического совещания в сентябре 1917 г.».
Кто представлял эту «одну часть товарищей», Сталин не указал. Сделал это Троцкий. По его словам, под неопределенной «одной части товарищей» подразумевается… Ленин!
«Никто, кроме него, — писал Троцкий, — не предлагал начать восстание с ареста Демократического совещания и никто не поддержал этого предложения. Тактический план Ленина Сталин рекомендует в качестве "примера того, как не следует выбирать момент восстания". Анонимная форма изложения помогает Сталину в то же время начисто отрицать разногласия между Лениным и ЦК».
Сталин достаточно тонко провел свою линию, никого конкретно не задев и не обидев. О Троцком этого сказать нельзя. Он то ли хитрит, искажая факты, то ли ошибается, представив позицию Ленина прямолинейной. Просматривая ленинские статьи и записи, не находишь подтверждения тому, что он настаивал на проведении вооруженного восстания в те дни и предлагал Смилге нанести удар по Временному правительству из Финляндии.
По первому вопросу есть «Проект резолюции о современном политическом моменте», написанный в середине сентября. В нем отмечено: события «развиваются с такой невероятной быстротой вихря или урагана, что задачей партии никак не может быть ускорение их; напротив, все усилия должны быть направлены на то, чтобы не отстать от событий». Завершается записка: «Весь ход событий, все экономические и политические условия, все происшествия в армии подготовляют все быстрее и быстрее успех завоевания власти рабочим классом, который даст мир, хлеб, свободу, который ускорит победу революции пролетариата и в других странах».
Ленин писал о необходимости добиваться перехода всей полноты власти к Советам. Но о скорейшем восстании у него речь не идет. О подготовке к нему — да, но это совсем другое дело.
Наиболее ясное свидетельство на этот счет дает письмо И.Т. Смилге, который был председателем Областного комитета армии, флота и рабочих Финляндии. Оно было секретным. Ленин предлагал его сжечь по прочтении, а подписался псевдонимом «К. Иванов». В данном письме он высказался вполне откровенно.
Прежде всего высказал недовольство отсутствием конкретной подготовки к вооруженному восстанию в то время, когда противник может укрепить свои силы: «Общее политическое положение внушает мне большое беспокойство. Петроградский Совет и большевики объявили войну правительству. Но правительство имеет войска и систематически готовится… А что делаем мы? Только резолюции принимаем?».
Суждение справедливое. И вот его высказывание по интересующему нас вопросу: «События вполне подтвердили правильность моего предложения, сделанного во время Демократического совещания, именно, чтобы партия должна поставить на очередь вооруженное восстание. События заставляют это сделать».
Сказано совершенно ясно, без обиняков. Ленин упоминает о своем предложении поставить на очередь вооруженное восстание. А это, конечно же, совершенно не то, что приписал ему Троцкий.
Ленин пишет Смилге о необходимости «все внимание отдать военной подготовке финских войск + флота для предстоящего свержения Керенского». О немедленном восстании тут и речи нет. Предлагается: «Для правильной подготовки умов надо сейчас же пустить в обращение такой лозунг: власть должна немедленно перейти в руки Петроградского Совета, который передаст ее Съезду Советов… От пропаганды этого лозунгами большевиками и левыми эс-эрами в Финляндии не может быть ничего, кроме пользы».
Как видим, сказано о подготовке умов путем внедрения в сознание определенных лозунгов и пропаганды, а вовсе не о начале восстания. В данном вопросе Троцкий не побрезговал извращением фактов. Правда, в одном своем утверждении он не отступил от истины. Ленин действительно в письме руководителям большевистских Советов Москвы и Питера (точной даты нет; по-видимому, 16—20 октября) призывал:
«Если нельзя взять власть без восстания, надо идти на восстание тотчас. Очень может быть, что именно теперь можно взять власть без восстания… В Москве победа обеспечена и воевать некому. В Питере можно выждать. Правительству нечего делать и нет спасения, оно сдастся…
Необязательно "начать" с Питера…
Питерский Совет может выжидать, агитируя за московское советское правительство. Лозунг: власть Советам, земля крестьянам, мир народам, хлеб голодным.
Победа обеспечена, и на девять десятых шансы, что бескровно.
Ждать — преступление перед революцией».
Можно ли утверждать, что Ленин предлагал непродуманный план? Сомневаюсь. Во-первых, он писал не директиву на восстание, а только обращение к товарищам, требующее обсуждения. Во-вторых, он вовсе не исключал начала восстания в Питере (что и осуществил). В-третьих, бои в Москве были вызваны тем, что противники большевиков, узнав о свержении Временного правительства, успели организовать сопротивление, а не были, как в Питере, застигнуты врасплох, не ожидая, что восстание произойдет до дня Съезда Советов.
Неудивительно, что Владимир Ильич не раз обдумывал и менял дату восстания и место нанесения главного удара. Иначе быть не могло. Разыгрывалась не шахматная партия, не кабинетная интрига, а чрезвычайно ответственное и опасное предприятие — государственный переворот.
Вот что писал сам Троцкий в 1924 году в работе «Уроки Октября», имея в виду события 1917 года: «24 октября Ленин пишет: "Яснее ясного, что теперь, уже поистине, промедление смерти подобно", — и далее: "История не простит промедления революционерам, которые могли победить сегодня (и наверняка победят сегодня), рискуя потерять многое завтра, рискуя потерять все".
Вот эти письма, где каждая фраза ковалась на наковальне революции, представляют исключительный интерес и для характеристики Ленина, и для оценки момента… Если бы не было этой ленинской тревоги, этой критики, этого напряженного и страстного революционного недоверия, партия не выровняла бы, пожалуй, своего фронта в решающий момент, ибо сопротивление на верхах было очень сильно, а штаб играет большую роль в войне, в том числе и в гражданской».
Оставим без внимания нарочитую «красивость» некоторых его выражений. Как видим, в то время он сам привел как пример образца стратегии верный выбор Лениным времени нанесения удара по противнику, то есть именно тот случай, на который сослался позже Сталин. 8 лет спустя Троцкий мог бы напомнить Сталину о своем высказывании, сослаться на свой приоритет в данном вопросе, пошутить на этот счет. Но он предпочел оспорить верное заключение Сталина (а значит, и свое собственное).
Надо иметь в виду, что с момента своего приезда в Петроград Ленин твердо взял курс на свержение Временного правительства. В октябре такие видные партийные деятели, как Зиновьев и Каменев, категорически возражали против восстания. В такой обстановке, да еще находясь на нелегальном положении, Ленин проявил удивительное упорство в достижении цели и талант организатора.
Какими бы ни были сомнения и метания Ленина, что бы он ни писал в статьях и секретных записках, приходится признать как факт: его курс на подготовку и проведение восстания оказался верным, а стратегия и тактика — победоносными.
«Ленинская дубинка»
Льва Давидовича до сих пор нередко превозносят, как это ни странно, враги советской власти, которую он насаждал жесточайшими методами. Обычно ссылаются прежде всего на его ораторский дар, умение бросать в толпу зажигательные лозунги.
Да, оратором он был ярким, вдохновенным, эмоциональным. Хотя многие его высказывания не рассчитаны на логический анализ и не выдерживают сколько-нибудь основательного анализа. По большей части это образцы демагогии, характерной для публичных политиков.
Но и в своих сочинениях он в полемическом задоре позволял себе вольное обращение с фактами, а то и явную ложь. Во всяком случае, желая в упомянутой выше работе представить Сталина как скрытого антиленинца, он не пожелал говорить правду, которую, скорее всего, знал.
Обратим внимание на время и место публикации работы Троцкого, о которой у нас идет речь. И он, и те, кто его поддерживал, не имели перед собой академическую цель — изучить и предельно точно изложить историю Октябрьской революции. Как политический деятель, потерпевший фиаско, Лев Давидович стремился взять реванш. Его ненависть к Сталину была велика, а к России и русскому народу он относился высокомерно и даже, пожалуй, презрительно.
Он писал публицистическую работу, имевшую сверхзадачу: опорочить Сталина и его политическую линию. Для Троцкого наша страна и наш народ были только средством для достижения своих политических целей, прежде всего — для разжигания всемирного революционного пожара. Когда эта затея провалилась, он стал одним из активнейших врагов СССР.
Конечно, и Сталин в своих работах, посвященных Октябрьской революции, преследовал в первую очередь политические цели, не всегда объективно излагая факты. Но для руководителя государства в тот тяжелейший период в истории страны иначе быть не могло. А его целью было укрепление советского общества.
Троцкий, конечно же, не упустил из вида противоречия в высказываниях Сталина, относившихся к разным годам. Так, в газете «Правда» от 6 ноября 1918 года Иосиф Виссарионович писал об Октябрьской революции:
«Вдохновителем и организатором переворота с начала до конца был ЦК партии, во главе с тов. Лениным. Владимир Ильич жил тогда в Петрограде, на Выборгской стороне, на конспиративной квартире. 24 октября, вечером, он был вызван в Смольный для общего руководства движением. Вся работа по практической организации восстания проходила под непосредственным руководством председателя Петроградского Совета тов. Троцкого. Можно с уверенностью сказать, что быстрым переходом гарнизона на сторону Совета и умелой постановкой работы Военно-революционного комитета партия обязана прежде всего и главным образом Троцкому. Товарищи Антонов и Подвойский были главными помощниками тов. Троцкого».
Шесть лет спустя, когда политическая ситуация в Советской России радикально изменилась, Сталин позволил себе утверждать, опровергая вроде бы самого себя: «Должен сказать, что никакой особой роли в Октябрьском восстании Троцкий не играл и играть не мог».
Тут с некоторым лукавством сказано об «особой роли». Как это понимать? Если иметь в виду общее руководство партией, выработку ее генеральной линии, подготовку и осуществление государственного переворота, то первая роль безусловно принадлежала Ленину. Ее можно с полным основанием считать «особой». Троцкий был одним из исполнителей, хотя и занимавшим едва ли не самый ответственный пост. Он проигрывал в сравнении с Лениным, но среди остальных руководителей восстания был, если так можно сказать, самым главным.
Но в своей работе, опубликованной в 1933 году, он постарался как можно ярче показать свою выдающуюся роль в Октябрьском перевороте даже в сравнении с Лениным. О себе написал в третьем лице:
«Ленин не был доверчив, особенно в таком вопросе, где дело шло о судьбе революции. Словесными заверениями его успокоить нельзя было. На расстоянии он склонен был каждый признак истолковывать в худшую сторону. Он окончательно поверил, что дело ведется правильно, когда увидел собственными глазами, то есть когда появился в Смольном. Троцкий рассказывает об этом в своих воспоминаниях в 1924 г.: "Помню, огромное впечатление произвело на Ленина сообщение о том, как я вызвал письменным приказом роту Литовского полка, чтобы обеспечить выход нашей партийной и советской газеты… Ленин был в восторге, выражавшемся в восклицаниях, смехе, потираний рук. Потом он стал молчаливее, подумал и сказал: "Что же, можно и так. Лишь бы взять власть". Я понял, что он только в этот момент окончательно примирился с тем, что мы отказались от захвата власти путем конспиративного заговора. Он до последнего часа опасался, что враг пойдет наперерез и застигнет нас врасплох. Только теперь… он успокоился и окончательно санкционировал тот путь, каким пошли события"».
Лев Давидович, цитируя самого себя, ничего не проясняет. Пожалуй, даже запутывает. Когда он говорит, будто заочно Ленин был склонен «каждый признак истолковывать в худшую сторону», в этом можно усмотреть намек на то, что Сталин, осуществлявший связь Ильича с центром восстания, делал какие-то упаднические доклады и не верил в окончательную победу. Странное впечатление производят слова о том, как после восклицаний и смеха Ленин «стал молчаливее».
Вообще стиль Троцкого (не только в данном отрывке) вызывает немало недоуменных, а то и саркастических вопросов. Но сейчас речь идет о другом. Он написал о приказе одной роте охранять партийную типографию так, будто это было каким-то переломным событием, кульминацией и триумфом вооруженного восстания!
Как это понимать? То ли Владимир Ильич был ошеломлен происходящим и такую мелочь воспринял восторженно (что такое одна рота и одна типография, когда войска гарнизона по приказам руководителей восстания занимают почту, телеграф, телефон, государственные учреждения!)? То ли для Троцкого этот приказ был вершиной его деятельности по организации восстания? Скорее всего, события развертывались по намеченному и утвержденному Лениным плану, а Троцкий внес свое дополнение в связи с необходимостью охранять партийную типографию.
Эта его статья интересна еще в одном аспекте, достаточно неожиданном. Троцкий приводит письмо Ленина, обращенное к руководителям районов в то время, когда вооруженное восстание, по существу, уже началось:
«Товарищи! Я пишу эти строки вечером 24-го… Изо всех сил убеждаю товарищей, что теперь все висит на волоске, что на очереди стоят вопросы, которые не совещаниями решаются, не съездами (хотя бы даже съездами Советов), а исключительно народами, массой, борьбой вооруженных масс… Надо во что бы то ни стало сегодня вечером, сегодня ночью арестовать правительство, обезоружив (победив, если будут сопротивляться) юнкеров…
Надо, чтобы все районы, все полки, все силы мобилизовались тотчас и послали немедленно делегации в Военно-революционный комитет, в ЦК большевиков, настоятельно требуя: ни в коем случае не оставлять власти в руках Керенского и компании до 25-го, никоим образом, — решать дело сегодня непременно вечером или ночью».
По словам Троцкого, когда это писал Ленин, «полки и районы, которые он призывал мобилизоваться… были уже мобилизованы Военно-революционным комитетом для захвата города и низвержения правительства».
Из этого письма Троцкий заключает: «Ленин не мог ни предлагать 21 -го отложить восстание до 25-го, ни участвовать в утреннем заседании 24-го, где решено было немедленно перейти в наступление». Намекается на то, что Владимир Ильич пребывал то ли в замешательстве, то ли в неведении о происходившем восстании, которое осуществлялось под руководством… конечно же, Троцкого, возглавлявшего Военно-революционный комитет.
И Сталин, выходит, тоже оставался в стороне от событий Октября. «Связь с Лениным, — пишет Троцкий, — поддерживалась в этот день через Сталина. Остается предположить, что, не явившись на утреннее заседание ЦК, Сталин так и не узнал до вечера о вынесенном решении».
К сожалению, все эти суждения Троцкого логично не выстроены и оставляют немало места для сомнений. Тревожное и несколько сумбурное письмо Ленина вовсе не свидетельствует о его незнании хода восстания. Он настоятельно повторяет, что требуется делать в первую очередь, не останавливаясь на достигнутом. И почему бы Сталин, а от него и Ленин не могли знать о решении заседания ЦК, словно для этого надо непременно присутствовать на заседании?
Тут многовато неясностей. Но самое интересное — дальше. Вот что пишет Лев Давидович:
«Непосредственным толчком к тревоге Ленина могли послужить сознательно и настойчиво распространявшиеся в этот день из Смольного слухи, что до решения съезда Советов никаких решительных шагов предпринято не будет. Вечером этого дня на экстренном заседании Петроградского Совета Троцкий говорил в докладе о деятельности Военно-революционного комитета: "Вооруженный конфликт сегодня или завтра не входит в наши планы — у порога Всероссийского съезда Советов. Мы считаем, что съезд проведет наш лозунг с большей силой и авторитетом. Но если правительство захочет использовать тот срок, который остается ему жить — 24, 48 или 72 часа, — и выступит против нас, то мы ответим контрнаступлением, ударом на удар, сталью на железо". Таков был лейтмотив всего дня. Оборонительные заявления имели задачей в последний момент перед ударом усыпить и без того не очень активную бдительность противника. Именно этот маневр дал, по всей вероятности, Дану основание заверять Керенского в ночь на 25-е, что большевики вовсе и не собираются сейчас восставать. Но, с другой стороны, и Ленин, если одно из этих успокоительных заявлений Смольного успело дойти до него, мог, в своем состоянии напряженной недоверчивости, принять военную уловку за чистую монету».
Троцкий утверждает: на экстренном заседании Петроградского Совета его заявление о том, что «вооруженный конфликт сегодня или завтра не входит в наши планы», было «военной уловкой», которую Ленин мог принять «за чистую монету».
Признаться, такой словесный маневр Троцкого весьма неубедителен. Я не принадлежу к поклонникам Ленина как философа, не считаю его крупным мыслителем. Но, без сомнения, он был выдающимся политиком. Тут его свершения поистине грандиозны. Этим он решительно отличается, скажем, от Троцкого, потерпевшего полное фиаско как политик.
Есть основания полагать: если подготовка к вооруженному восстанию велась фактически открыто, то конкретную дату и час его начала Владимир Ильич держал в секрете не только от большинства ЦК, но и от Троцкого. Поэтому последний в своей речи примерно за 10 часов до начала выступления искренне, резко и красноречиво говорил, что вооруженный конфликт в ближайшие день-два исключен.
Конечно, всякое бывает, но представьте себе: возможно ли, чтобы признанный и единственный лидер партии (Ленин) не знал о том, что один из ответственных ее деятелей, возглавляющий Военно-революционный комитет, прибегает к военной хитрости, чтобы усыпить бдительность противника? Бывает ли, чтобы подобный маневр происходил без ведома главного руководителя, в тайне от него?
Если верить Троцкому, Октябрьское вооруженное восстание он возглавлял единолично, не ставя Ленина в известность о своих действиях и прибегая к таким изощренным «военным хитростям», которые вводили в заблуждение не только противника, но и собственного вождя.