Глава IX От молота Тора к кресту

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава IX

От молота Тора к кресту

Слышал ли ты о том, как Тор вызвал Христа на поединок?

Есть один факт в открытии Винланда, не в последнюю очередь привлекающий к себе внимание, – а именно то, что некоторых исследователей этой земли сага рисует христианами. Последняя просьба смертельно раненного отравленной стрелой скрелингов Торвальда такова: «Похороните меня там, поставьте крест в головах и в ногах, и пусть это место называется Крестовый Мыс (Кросснес)».[157] Этот рассказ вполне правдоподобен, поскольку христианство рано достигло Гренландии, ведь еще Лейв Удачливый, чтобы угодить конунгу Олаву, сам привез туда проповедника-миссионера.

Однако Гренландия, столь быстро принявшая новую веру, все же стоит особняком. Разве переход от язычества к христианству в самой Британии не происходил в продолжение чуть ли не всей эпохи викингов? Более того, если судить о новой религии по самым первым ее последователям, то впечатление может сложиться ужасное. Христианами были многие беспощадные убийцы-викинги. Свейн сын Аслейва, столь же всецело преданный своему ремеслу, как и любой другой викинг, умер со словами истинной веры на устах.

Возможно, иначе и быть не могло. Разве покажется реальным внезапное преображение народа, в котором веками воспитывалась убежденность в правоте и истинности принципа «помоги себе сам»? Да для воина и не могло существовать иной веры. Воспевающие героизм и презирающие проявление эмоций, его идеалы рисовали ему жизнь человека как битву, причем уже наполовину проигранную. Однако люди должны смело сражаться, поскольку они – товарищи богов в этой борьбе. Хотя норны и ухаживают за Мировым Древом,[158] противостоя без устали гложущим его зловредным змеям, честное братство людей и богов постоянно борется с силами рока. Силы эти ведут мир к ужасной катастрофе, наступят «сумерки богов», Локи разобьет свои оковы и поведет великанов к победе, и все же такая мрачная перспектива вовсе не умаляет ценности борьбы.

В этой, по сути своей, мужской религии чувствуется недостаток более мягких качеств и добродетелей. Образ «Всеотца» Одина – божества смерти, войны и коварства – излучает не больше доброты, чем выбитое в скале каменное лицо старика с острова Хой. Однако сфера влияния Одина была ограничена: в мифологию Севера он пришел довольно поздно – не раньше железного века. Несмотря на то, что Один – это наш саксонский Воден, его культ вряд ли достиг западных берегов Британии. Воплощение высоких душевных – почти духовных – качеств, Один привлекал все больше аристократические умы; в то время как в сердцах обычных простолюдинов он никогда не мог преодолеть простую силу Тора.

Тор, Тор Громовержец, был, безусловно, главным богом британских викингов. Повелитель грома и молнии, вызывавшихся ударами его молота Мьельнир, Тор был воплощением силы и веселья, причем сила всегда была на первом месте. У Тора больше человеческих качеств, он всегда готов по-братски протянуть руку помощи. Сохранение мира во время различных людских собраний также было в его ведении; надлежащим образом устроенный тинг должен был начинаться в день Тора – в четверг. Даже когда Тор и уступил пальму первенства Одину, он остался, если можно так выразиться, «позади, но рядом» с Одином.

Красочная и детально разработанная германская версия мифа рисует Тора стражем Асгарда – жилища богов. В самой большой зале Асгарда – Вальгалле – сидит сам Один, при помощи двух своих воронов – Помнящего и Думающего – руководящий с высоты своего престола делами людей. Туда слетаются валькирии – вестницы смерти, «высокие девы в шлемах, в кольчуге, окропленной кровью», унося с собой с бранных полей на Земле через мост Радуги выбранных ими героев. Какого иного рая мог пожелать викинг, помимо этого места сражений и празднеств? Здесь приятно проводить дневные часы в поединках со своими собратьями. Вечером наступает перемирие, а затем в сумерках все отправляются верхом домой, садятся ужинать за столом Одина, а валькирии в шелковых одеждах разносят мед и мясо дикого кабана, и этот ужин «постоянно варят, а к вечеру он снова цел».[159]

Трусу, слабаку и умершему «пустячной смертью» от болезни или старости оставалось мечтать только о пронизывающем холоде Нифльхейма. Охраняемый сторожевым псом Гармом, управляемый неумолимой богиней Хель, Нифльхейм является не столько страной возмездия, сколько попросту жалким местопребыванием. Его вечная зима контрастировала с сияющим летом Асгарда.

Образ Бальдра Прекраснолицего добавляет еще один штрих к юношескому веселью Асгарда. «Он так прекрасен лицом и так светел, что исходит от него сияние».[160] В образе бога Бальдра, убитого стрелой из омелы благодаря злобному коварству Локи, нередко видят следы поклонения деревьям. Кроме него в Асгарде живет также Фрейр, сын Ньорда, который воплощает рыцарский дух: «Лучший среди могучих воинов жилища Асов, он не обидел ни одной девы и ни одной жены. Он развязывает путы пленников».

Однако полный каталог богов оказался бы не только слишком длинным, но еще и весьма непоследовательным. Здесь все четко разложить по ящичкам не удается. Характерные черты плавно перетекают от одного божества к другому, словно тени ветвей на земле, переплетающиеся друг с другом и накладывающиеся друг на друга. Фрейю, например, можно спутать с Фригг, так как обе являются богинями-покровительницами женщин и домашнего очага. Фрейр и Фрей срастаются в один образ, будучи покровителями плодородия. Тюр, древний бог войны, как и Ньорд, бог навигации, полностью теряются под сенью Тора.

Как бы ни была сложна и запутана северная мифология, в ней проглядывают гораздо более древние корни. На мировоззрении людей болезненно сказывались не только долгие жестокие зимы и суровые морские пейзажи Севера, над ними довлели также и суеверия. Знамения и сны, колдуны и волшебники, гномы и духи воды, земли и воздуха – со всеми ними, плохими или хорошими, норманн вынужден был считаться.

Поклонение природе никогда не уходило далеко от самой природы. Храмы располагались среди деревьев, что напоминает нам рощи друидов, которые и на самом деле были с ними схожи. Вспомним, что одним из первых деяний короля Бриана после его победы под Дублином была отправка людей на север, дабы они уничтожили, как место нечестивых обрядов, «Рощу Тора».

Предполагают, что сама форма этого храма с закругленными углами символически повторяла дерево. При этом внутреннее убранство главной залы, судя по всему, почти не отличалось от залы обыкновенного дома, за исключением роскошной обстановки и богатых украшений. Само святилище, вместе с алтарем и изображением богов, находилось в пристройке в дальнем конце здания. На алтаре лежала самая сакральная вещь – священное кольцо Тора. Это кольцо было похищено из дублинского храма предшественником Бриана не только из-за того, что в нем было много золота. Молот был эмблемой Тора, кольцо же являлось его собственноручной печатью. Свои самые страшные клятвы мужи давали на нем. Разве не на этом кольце Гутрум дал клятву соблюдать Уэдморское соглашение с Альфредом? И, похоже на то, что один древний оркнейский обычай, который и по сей день не совсем забыт, воскрешает память о кольце Тора. Среди мрачных мегалитов на Стеннисе один называется Кольцо-Камень, через круглое отверстие которого молодой человек и девушка в день помолвки жмут друг другу руки в знак верности.

Само ношение кольца Тора было знаком принадлежности к жречеству. С этим кольцом на руке жрец был особым человеком; без него он был мирянин во всем, кроме звания, обычный человек, который мог убивать и которого могли убить так же свободно, как и любого другого. Нередко человек совмещал функции жреца и вождя, и это было для него настоящей удачей. Роль жреца в своем собственном храме мог исполнять любой землевладелец; кроме того, человек мог стать жрецом, унаследовав это право или купив его. Правда, надо сказать, что отдельная каста священников была так же чужда духу викингов, как и особая таинственность жертвоприношений. Праздничные ритуалы могли проводиться не только в храме, но и на открытом воздухе и даже в помещении обычного мирского жилища.

Обязательной частью ритуала в храме или в обычном доме было то, что в центре пола зажигался огонь. Ритуал начинался с умерщвления жертвы, после чего жрец при помощи священной веточки окроплял сидящих на скамейках участников обряда и все остальное помещение кровью. Вслед за этим провозглашались тосты в честь богов и умерших родичей. «Благосклонные к людям, боги повернули свои головы к подношению». Жрецы делали маленький глоток крови, после чего по кругу пускался Кубок Памяти, наполненный медом или вином, который выпивался в честь умерших.

Со временем в жертву все чаще стали приносить лошадей, а не рабов или военнопленных, как это было раньше, хотя в Швеции массовые людские жертвоприношения в Упсале продолжались вплоть до одиннадцатого века. Сохранилось предание, что в Дании Свейн Вилобородый, чтобы получить помощь богов в своей первой экспедиции в Англию, принес в жертву ребенка. Однако принесение в жертву отдельных людей через вырезание на них орла прекратились только после окончательной победы христианства. Такое жертвоприношение врага, столь любимое норвежцами, имело то преимущество, что совмещало в себе жертву и Тору, и Одину, а также становилось местью непосредственно самому врагу: убийца таким образом восстанавливал попранную честь. Другой зловещий обычай – еще более древний, – распространенный также в далекой Полинезии, вполне мог продержаться и до самых поздних времен. Обычай отмечать первый спуск на воду военного корабля бросанием пленников на катки, по которым его спускали, был еще не вполне забыт даже во времена Олава сына Трюггви. В эпоху правления Олава один из епископов благочестиво заменил эту традицию вполне христианским обрядом освящения корабля.

В годы бедствий или «великих начинаний» имели место особые священные празднования, в дополнение к ним проводились и регулярные торжества. Во время летнего и зимнего солнцестояний, осеннего и весеннего равноденствий люди зажигали гигантские костры, чтобы почтить ход Солнца. Бельтан, «Майский День», отмечал начало сезона навигации, на Зимний День в середине октября приходился праздник урожая, благодарение за урожай корабля и плуга. Самым важным праздником был Йоль, длившийся целый месяц. Он начинался в середине января и достигал своего пика в Двенадцатую Ночь. В течение всех двадцати четырех дней, пока длился праздник, «люди должны были жить в мире и не работать больше, чем это было необходимо».

В мире викингов невозможно было силой ускорить полную победу христианства. Под давлением внешнего принуждения, подобно тому, как это было в Норвегии при двух Олавах, люди только притворились бы верующими, но в сердце упорно продолжали бы цепляться за убеждения своих отцов. Так. Олав сын Трюггви, взойдя на престол, «потребовал, чтобы все люди приняли крещение, а тех. кто противился, он подвергал жестоким наказаниям, некоторых убивал, других велел покалечить, а еще других изгонял из страны».[161] Неудивительно, что он был сметен той самой волной, которую вызвал. Олав. крещенный на островах Силли и прошедший обряд конфирмации в Англии, показал, как он понимает свою новую веру, еще до того, как он покинул Британские острова: он насильно обратил в христианство ярла Сигурда и забрал с собой его сына. Но поведение Сигурда, вскоре вернувшегося к своим старым убеждениям, показало ценность подобных методов.

Когда норманны имели возможность выбирать сами, а не под угрозой меча у своего горла, они нередко находили особую привлекательность в религии «Белого Христа». Христос был Победителем, сумевшим одолеть в открытом бою самого Тора, и, более того, мог оказать людям такую поддержку, на которую никогда не был способен даже Тор.

В Британии мы встречаемся с удивительным обстоятельством: с атмосферой взаимной терпимости между новообращенными и их соплеменниками. Крещеный люд спокойно жил по преимуществу в языческом племени. Например, в большой семье Кетиля Плосконосого, стойкого приверженца старины, только один его сын не оставил традиционную веру. А дочь Кетиля Плосконосого Ауд Многомудрая вышла замуж за языческого короля Дублина Олава Белого. Более того, Ауд, овдовев, но оставшись стойкой христианкой, отправилась в известную своим язычеством общину Исландии. Там после ее смерти она и была похоронена – руками язычников – на берегу меж линией прилива и линией отлива, чтобы ее тело не лежало в неосвященной земле.

Крещение в глазах норманнов вовсе не обязательно означало полное отречение от прошлого. Требовать этого – значило требовать от них слишком многого. Людям понадобилось время – около столетия, – чтобы система их мировоззрения избавилась от особенностей, характерных для язычества. Было допустимо сочетание двух вер. Возьмем, например, Хельги Тощего, зятя Кетиля: «Он верил в Христа, но молился Тору за успешные плавания или смелые деяния». Другой норманн из Ирландии, например, серьезно верил в Христа, но «молился Тору за свои поездки и перед всяким делом, которое он считал важным».

К совершенно другой категории относилась большая категория так называемых новообращенных. Как только священник вешал на шею человеку крест, тот оказывался в рядах христиан, хотя сам ни от чего не отрекался. Такое обращение не несло за собой никаких обязанностей, но давало преимущества. Это было «обычным делом среди купцов и наемников в христианских армиях, поскольку тот, кто был новообращенным, мог общаться и с христианами, и с язычниками, оставаясь при той вере, которая ему нравилась больше».

Изваяния крестов на острове Мэн и в других частях Британии ясно показывают нам, сколь долгим оказалось обращение. Кресты эти напоминают нам о влиянии ирландцев на искусство викингов, однако главное, чем они интересны, – это необычное соединение в них элементов христианства и язычества. На кресте – символе христианства, поставленном в память об умерших, – обычно вырезались фигуры из древней мифологии, и это не шло вразрез с ортодоксальными устоями. Возьмем, например, один из многих крестов – крест из Госфорта в Камберленде, – на котором, наряду с распятием, изображен Локи в цепях.

Крест из Госфорта Камберленд, восточная сторона

Фото – Уилл Ф. Тайлор (Will F. Taylor)

Рунические надписи также иногда появляются на крестах, – в частности, на том же острове Мэн, и это несмотря на то, что нанесение рун обычно связывается у нас с нечистой черной магией. На самом же деле рунические надписи были вполне благочестивы: они приобрели таинственный смысл просто потому, что людей, которые могли ими пользоваться, было мало.

В целом, именно норманны в Британии своим ранним принятием христианства проложили дорогу остальным. Викинг-христианин в Британии или Ирландии не был редкостью в то самое время, когда священникам из Рима в Скандинавии не удалось добиться практически ничего. Так, датчанин Гутрум был крещен в Уэдморе, а крёстным отцом стал Альфред, и по прошествии времени, постоянный тесный контакт с саксами постепенно положил конец его старым убеждениям. Во времена правления Этельстана приемный сын последнего, Хакон, признал безнадежной затею крещения Норвегии, и в то же время Нортумбрия, главная цитадель британских норманнов, получила короля-христианина – Сигтрюгга Йоркского. Хотя жители Нортумбрии были в большинстве своем язычниками, саксонский архиепископ также имел на них влияние. Один архиепископ – Вульфстан – так втянулся в ссору Эйрика Кровавая Секира с Анлафом Квараном, что, спасаясь бегством от Эйрика, был взят в плен новым английским королем.

В Ирландии влияние кельтской Церкви также доказало свою мощь. Церковь, сильно пострадавшая от неистовства викингов, в скором времени нанесла им мощный контрудар. Даже такой человек, как Готфрид, брат язычника Сигтрюгга Йоркского и «самый жестокий из всех норвежцев», был под таким впечатлением от церквей, что во время своих опустошительных походов по Армагу «жалел церкви и дома молитвы».

Особенно, почти сразу же после их первого появления, ирландская Церковь пленила датчан. Когда их котлы на берегах Лох-Карлингфорд дымились со своим жутким варевом, в то же время «поблизости была вырыта канава, вся полная золота и серебра в дар святому Патрику». Подобное поведение стало вообще типичным для датчан. Они поддерживали дружеские отношения с духовенством, в то время как «светлые чужеземцы» все еще оставались вне лона Церкви.

С самого начала – со времен дублинского Анлафа Кварана – и впредь большинство королей городов-портов в Ирландии были христианами вне зависимости, были ли они датчанами или норвежцами. И все же, несмотря на это, в Дублине всегда имело место смешение вер. Храм Тора процветал даже тогда, когда Сигтрюгг Шелкобородый чеканил монеты с изображением креста. Сигтрюгг Шелкобородый никогда не был фанатиком. Сигтрюгг отдал свою дочь в ирландский монастырь, дважды совершил паломничество в Рим, и при этом мог отправиться на Оркнейские острова и предложить ярлу-отступнику сражаться на его стороне против ирландцев-христиан при Клонтарфе. Именно Сигтрюгг основал собор, ныне называемый Кристчерч. На склоне своих лет он «указал место для строительства церкви Святой Троицы» и «дал серебра и золота на ее постройку».

Довольно любопытен тот факт, что крещеные норманны в Ирландии обращались к английской Церкви в обход местной христианской иерархии. Первый скандинавский епископ Дублина ездил в Англию, где его рукоположил Ланфранк, и вслед за ним не одно поколение епископов Дублина, Уотерфорда и Лимерика, избранных духовенством и мирянами своих будущих епархий, отправлялось в Кентербери для рукоположения. Ирландская Церковь могла протестовать сколько угодно, однако вплоть до двенадцатого столетия Дублин крепко держался за Кентербери.

Однако на Оркнейских островах ситуация была совершенно иной, нежели в Ирландии. В отличие от сильной ирландской Церкви, на островах среди норвежцев не осталось священников-кельтов. Соответственно, и принятие христианства здесь сильно запоздало: первая церковь была основана не ранее, чем через пятьдесят лет после короткого визита Олава сына Трюггви. Но, хотя семя и было брошено поздно, всходы оказались скорыми. В течение всего следующего столетия на Оркнейских островах появились и свой святой, и собор, и достопамятный епископ-воин.

Епископ Вильям Старый, первый из занимавших это место на Оркнейских островах, был масштабной фигурой своего времени. В течение шестидесяти шести лет он обладал всей полнотой власти во владениях оркнейского ярла, участвовал в непрекращавшихся конфликтах, как внутренних, так и внешних, в то самое время, когда даже князь Церкви не мог быть застрахован от гнева простонародья или меча воина. Но, в отличие от некоторых своих преемников, он почил в мире в собственной постели. Его старые кости были с честью погребены в соборе в Керкуолле и лежали там до тех пор, пока в обновленческом безумии девятнадцатого века какие-то фанатики выбросили их оттуда на основании того, что «церковь, мол, не кладбище».

Вильяма Старого можно назвать священником викингов – хотя бы за его слишком терпимое отношение к оркнейским пиратам. В те времена это ремесло было очень популярно на пространстве между нашими северными островами и вообще по всему Северному морю. Некоторые грабители-христиане, судя по всему, относились к церквям и монастырям все же немного мягче, нежели их языческие предки. Тот факт, например, что Магнус Голоногий уважительно отнесся к монастырю на острове Айона, оказался достаточно значимым, чтобы упомянуть об этом в рассказе о его подвигах: «Магнус конунг приплыл со своими людьми на Святой Остров и обещал мир и безопасность всем людям и сохранность всему добру. Люди говорят, что он хотел отпереть часовню Колумкилли (Колумба), но не вошел в нее, а закрыл дверь на замок».[162]

В этом походе Магнуса Голоногого в рядах его армии оказался другой Магнус, которому судьбой было уготовано оказать еще большее влияние на воображение современников. Этот юноша по прошествии многих лет стал известен всему Северу как святой Магнус.