Глава девятнадцатая Вперед — на запад! Июнь — июль 1944 года
Глава девятнадцатая
Вперед — на запад!
Июнь — июль 1944 года
Операция «Багратион»
Так Ставка назвала Белорусскую операцию — по имени прославленного генерала русской армии Отечественной войны 1812 года. В этой грандиозной операции — она продолжалось более двух месяцев, с 23 июня по 29 августа 1944 года — участвовало четыре фронта — около четырех миллионов человек.
Гитлер был уверен, что Центральная группа войск сумеет остановить русских. Немцы заранее подготовили, наверно, самую прочную эшелонированную оборону за все годы войны. Ее глубина простиралась на 270 километров и опиралась на труднопроходимую местность. Однако немецкое командование допустило серьезную стратегическую ошибку. И эта ошибка ему дорого обошлась.
Немцы предполагали, что главный удар будет нанесен южнее Припятских болот, где и были сосредоточены главные танковые и моторизованные силы вермахта. Ставка же выработала иной план, понимая, что наступление южнее Припятских болот может привести к проникновению противника во фланг и тыл со стороны северного выступа — так называемого «Белорусского балкона». Поэтому наши войска были сосредоточены именно здесь, на выступе. Замысел разрабатывался исходя из основной задачи операции «Багратион»: освобождение Белоруссии, Западной Украины и Прибалтики.
Охватывающими маневрами наши войска прорвали немецкую оборону и окружили крупные вражеские силы в районе Минска, Бобруйска, Витебска, Орши и Могилева. Сражения развернулись от Карпат до Прибалтики. В первые же дни операции «Багратион», 27 июня 1944 года, была освобождена Орша. В районе Витебска и Бобруйска попали в окружение и были разгромлены 11 немецких дивизий — знаменитый «Бобруйский котел». 3 июля была освобождена столица Белоруссии. Восточнее Минска — окружена и пленена 100-тысячная немецкая группировка.
Только за первые 12 дней наступления Красная Армия продвинулась на 225–280 километров, а за все время операции — на 500–600. Были освобождены вся Белоруссия и большая часть Литвы и Латвии. Фактически немецкий фронт затрещал и рухнул. В начале августа наши передовые части подошли к Висле и вступили на землю Польши.
Белорусская операция привела к разгрому группы армий «Центр», потери которой составили 539 тысяч человек: 381 тысяча убитыми и 158 тысяч пленными. Успех Красной Армии был оплачен еще более высокой ценой — общие потери составили свыше 765 тысяч человек.
Катастрофа вермахта летом 1944 года привела к концу организованное сопротивление немецких войск на востоке. По мнению немецкого генерал-лейтенанта Вестфаля, «немецкую армию постигло величайшее в истории поражение, превзошедшее даже Сталинградское»[21].
По своим результатам и военно-политическим последствиям наступление Советской Армии в Белоруссии вылилось в одну из крупнейших операций Великой Отечественной войны и стало выдающимся событием Второй мировой войны.
Как объясняют историки столь блестящий успех Красной Армии?
Историки полагают, во-первых, что ни одна из крупных наступательных операций не готовилась так тщательно и детально, как операция «Багратион», включая разведку, подготовку состава, организацию взаимодействия различного рода войск[22].
Во-вторых. Убедившись в неэффективности отдельных наступательных операций, на этот раз советское командование осуществило наступление силами четырех фронтов.
В-третьих. Велика и роль военного гения поднявшихся за годы войны советских полководцев. Прибалтийским фронтом командовал генерал И. Х. Баграмян, 1-м Белорусским — генерал К. К. Рокоссовский, 2-м Белорусским — генерал Г. Ф. Захаров и 3-м Белорусским — генерал И. Д. Черняховский. Указывают и на возросшую роль Ставки в руководстве всей операцией.
В-четвертых. Значителен вклад союзников. Помощь, оказанная по ленд-лизу, в полной мере сказалась именно в 1943–1944 годах. Белорусская операция подтвердила этот бесспорный факт.
И наконец, самое главное. Спустя три года после начала войны в Белоруссию пришла новая, другая армия — закаленная в боях и оснащенная современной техникой. Впервые проявилось полное превосходство советской авиации, которая сыграла значительную роль в разгроме противника.
Хорошо смеется тот, кто смеется последним!
В сорок первом Гитлер просил генерала танкиста Гудериана взять Минск через неделю. Гудериан был в Минске через шесть дней. Красная Армия освободила столицу Белоруссии за одиннадцать дней и через 1903 дня после ее оккупации. Но вспомним, что в сорок первом мы могли противопоставить танкам Гудериана. И что в сорок четвертом представляли собой подступы к Минску!
23 июня, в 6.40 утра, раздались первые залпы «катюш», открывшие операцию «Багратион». Артиллерия, минометы, бомбовые удары авиации — одновременно с невероятной силой обрушились на противника.
— Попробуй, немец, удержись! — радостно твердили бойцы.
Воодушевленные ранее невиданной поддержкой на земле и с воздуха, солдаты рвались в наступление. Нам предстояло взять Бурое Село — крупный опорный пункт противника. До начала операции немцы несколько раз передали по радио:
— Не укусить вам, иваны, в задницу ежа! Хе-хе…
— Ладно, — осерчал комдив Полевик, — покажем мы им «хе-хе»!
Первым завязал бой 653-й полк Сковородкина. Но наступавшие наткнулись на сильный заградительный огонь «не подавленных полностью» огневых точек врага. Комдив Полевик бросил на прорыв 376-й полк. И этот полк был остановлен: стена огня заставила солдат по уши зарыться в землю.
Два первых дня прошли без видимого результата — никакого движения вперед, только потери.
— Хе-хе! — вновь прозвучало над передним краем.
Генерал рассвирепел. И тут возникла ситуация, позволившая комдиву предпринять удачный маневр. 673-й полк, наступая вдоль шоссе Москва — Минск, опрокинул немецкие заслоны, заставив немцев отступить. Левый фланг врага возле Бурого Села оголился. Комдив приказал 673-му полку переправиться через Днепр на правый берег, совершить бросок вперед и затем форсировать реку обратно. Полк выполнил задачу. После чего все три полка ударили по противнику — одновременно и с разных сторон. В 2.30 ночи с 25-го на 26 июня враг был вышвырнут из Бурого Села.
В этом бою во время перебежки через Минское шоссе какой-то немец-идиот попытался всадить в меня пулю. Пуля, как бритвой, срезала часы на левой руке и ошпарила ее всю до красноты и крови.
В тот же день я впервые встретился с «Фердинандами». Этих чудовищ немцы выставили на Минском шоссе как заслон против танков. «Тридцатьчетверки» спокойно обошли преграду с обеих сторон трассы и, приблизившись на расстояние пушечного выстрела, без суеты расстреляли эти бронированные махины из своих 57-мм пушек.
Минск
Время поджимало, необходимо было как можно быстрее достичь Минска и продолжать преследование отступающего врага. Роты посадили на повозки, и лошади понесли нас вперед. Добравшись благополучно до городских окраин, мы высадились, и полки вступили в город.
Город горел. Истерзанный под немцем, он представлял ужасное зрелище своей пустотой, безжизненностью, нищетой. На улицах повсюду валялось множество трупов наших и немцев, еще раздавались взрывы гранат и стрельба, изредка проносились танки, оставляя после себя столбы пыли, долго стоящий в воздухе запах гари. Несмело выползали из подвалов домов, рвов, землянок группки местных жителей, все еще напуганные, не верившие в происходящее.
Но вот на Доме правительства взвились красные флаги! Люди бросились к нам! Объятия! Слезы радости! Появился самогон, нам подносили скромные угощения, целовали, благодарили. Со всех сторон партизаны вели пленных немцев, кое-кто из них успел переодеться в гражданскую одежду, партизаны потешались: «Чуть не упустили гадов! Не признали с первого взгляда!»
Вслед за танкистами в город ворвался передовой отряд дивизии — механизированная пехота на «студебеккерах». Оставив машины, солдаты принялись выкуривать немцев из домов, подвалов, сараев. К середине дня батальон добрался до Дома правительства и Дома Красной Армии — самых высоких зданий в городе. Оба здания немцы заминировали и подготовили к взрыву. Подпольщики помогали саперам пробираться в полуподвальные помещения, чтобы перерезать провода к взрывчатке. На верхних этажах освобожденных от немцев зданий заиграли на ветру красные флаги, — я вручил их солдатам перед началом наступления. А к концу дня над многими домами появились и самодельные флаги — их вывешивали уцелевшие горожане.
Мы прошли через весь Минск к месту сбора и остановились в ближайшей деревне. Умывшись и поев, измученные солдаты валились на траву. Комдив Полевик строго приказал: «До утра не трогать никого!»
Мобильный батальон
В рамках продолжавшейся операции «Багратион» командарм приказал сформировать мобильный батальон численностью в двести человек, как следует вооружить его и без задержки отправить к Неману. Батальону надлежало, не вступая в бои, выйти к реке и форсировать ее. Задача операции: захватить плацдарм на правом берегу и обеспечить переправу всей дивизии. Готовность к выступлению: 5 июля. 5.00.
Командовать «мобильником» — так называли подразделения, посаженные на «студебеккеры», назначили полковника Кудрявцева — он уже имел известный опыт, ранее командуя передовым отрядом.
Командир 673-го полка, которому комдив поручил решить столь важную задачу, сформировал отряд из опытных фронтовиков — в основном это были бойцы 2-го батальона, костяк отряда. Командир 2-го батальона старший лейтенант Захар Дюдин и его замполит лейтенант Георгий Мышинский также вошли в новое подразделение, как и батальонный комсорг лейтенант Паша Берников, опытный, толковый офицер. Политчасть полка включила в отряд и меня.
Вооружили отряд солидно: 15 ручных пулеметов, один станковый, придали три 45-мм орудия, включили снайперов и бронебойщиков. Все бойцы получили автоматы «ППШ». Снабдили нас двумя радиостанциями. Не забыли и о медиках. Выдали пятидневный сухой паек. Машины максимально загрузили боеприпасами, горючим и продуктами.
5 июля, в 5.30 утра, отряд двинулся в путь. Впереди шла машина с комбатом Дюдиным, выполняя роль разведки и боевого охранения. За ней на «виллисе», с радиостанцией и охраной, ехал полковник Кудрявцев, следом остальной караван. Я ехал на замыкающей машине, чтобы видеть всю колонну и сообщать полковнику текущую обстановку.
Машины шли строго по указанному на карте маршруту. Двигались лесными дорогами, стараясь обходить главные трассы, жилые массивы, даже небольшие деревни. Каждых три часа колонна останавливалась на двадцать-тридцать минут для радиосвязи с дивизией и разминки людей. Июльский день длинный, вечера светлые, останавливали машины в полночь, а в пять утра с первыми проблесками рассвета мы уже загружались, и движение возобновлялось.
Следуя правилу быть с рядовыми, я отказался от места в кабине, сидел вместе с бойцами. Справа рядом со мной — Илья Селехов. Илья из крестьянин, служит с сорок первого, бывший пограничник — один спасся из всей погранзаставы. Трижды ранен, награжден орденом Красной Звезды. Сейчас он рассказывает:
— За день или два до начала войны на вражеской стороне — другом берегу Западного Буга — появилась немолодая женщина со стадом гусей, кричит нам: «На вас идет германец!» — а как только к ней подходит немец-дозорный, поворачивается к своему стаду и кричит уже на гусей. Несколько раз прокричала — изо всех сил, чтобы мы получше услышали. Вернувшись, рассказал начальнику заставы и комиссару, мол, так и так. Комиссар засмеялся: «Какая-то сумасшедшая или провокаторша. Товарищ Сталин заверил всех советских людей и армию, что никакой войны с Германией не должно быть, слухи раздувают провокаторы. Немцы — наши лучшие друзья!» В ту ночь застава перестала существовать, и сделали это «наши лучшие друзья»!
— И комиссар погиб? — спросил я.
— И комиссар, и жена его — «Анка-пулеметчица». Как поглядела фильм «Чапаев», так и влюбилась в Анку-пулеметчицу, вот ее так и прозвали. Изучила баба «максим» получше мужа. Села за него в первые минуты боя и в первые же минуты погибла. Разумели мы в сорок первом, как говорится, на авось да небось.
Заговорил Федя Левков, воюет он с сорок второго, дважды ранен, награжден медалью «За отвагу» — спас от взрыва людей и груженную взрывчаткой машину:
— А я с Орловщины, из деревни Старуха — так она называется. Дело наше — жито. Работали от зари до зари, начисляли за трудодень тридцать копеек. Кабы не огородишко да две козы…
Слово о солдате
До войны я ни разу не бывал в деревне и представлял ее в основном по книгам Толстого, Тургенева, Лескова, Чехова — в пределах школьной программы, но то были описания старой, дореволюционной деревни. Впервые о советской деревне я узнал от нашей домработницы, семнадцатилетней Тани. В начале 30-х годов, в период коллективизации и знаменитого страшного голода на Украине, родителей Тани выслали в Сибирь, а ей удалось сбежать из родной деревни. Мы тогда жили на Украине, в Кривом Роге, папа руководил шахтами. Таня пришла к моему отцу, честно все рассказала и попросила взять ее на шахту. Папа привел ее к нам в дом. Я не очень понимал, о чем она говорила, не вникал в новые для себя слова: колхоз, кулак, середняк, бедняк, милиция, ссылка, высылка, трудодень. Мне было тогда всего восемь лет. «Поднятая целина» Шолохова, прочитанная в последнем классе школы, тоже мало что рассказала мне о советской деревне, — кажется, я прочитал ее с закрытыми глазами, ибо произошло это в самую сложную пору моей юности, когда отца упрятали на 28 месяцев в тюрьму.
Впервые я увидел деревню в ноябре 1941 года, когда меня на месяц направили уполномоченным в деревню. Впечатление тогда сложилось тяжелое.
Попав из училища на фронт, а за годы войны я служил на пяти фронтах в четырех дивизиях, я встретил много крестьян в солдатских шинелях — русских, украинцев, белорусов, татар, казахов, узбеков… Эти люди оказали на меня огромное влияние — на мое мироощущение и характер; гораздо большее, чем все командиры и комиссары. От русского мужика я набрался разума — вот уж университет университетов, кладезь жизненной мудрости и благородства.
Крестьянин помог мне глубже понять, почему оказалась такой пустой и нищей наша деревня и чем нынешний крестьянин-колхозник отличается от толстовских героев. Проходя русские и белорусские деревни, я видел в них много горя и, слушая рассказы колхозников — мужчин и женщин, старался найти ответ, понять, почему они простили советской власти все то, что она так безбожно и уродливо сотворила с ними. Простили. И в трудный час, когда родина оказалась на краю гибели, безотказно служили ей. Во имя чего?
Наверное, такими их сделал ОБРАЗ ЖИЗНИ. Жили эти люди на земле, и она насыщала их разумом, верой в добро и святость труда — что и составляет основу всей человеческой жизни, данной нам богом. Как-то я услышал от них: «Дети и неспособного сделают благородным. А без благородства как прожить?» В русском крестьянине часто есть что-то детское — искренность, стремление к правде, вера в старших. Общаясь с этими людьми, я понял, что интеллигентность человека, его культура отнюдь не определяются ни образованием, ни эрудицией, как это утверждают энциклопедии, а скорее — внутренним складом души и сердцем. Недаром люди издавна говорят: «сердечный друг» — и это высшая похвала.
Провожали мужика на войну всем миром, со словами: «С богом!» Попав на фронт, мужик понимал, что на войне ему долго не прожить. Но никогда ни в одном из них я не замечал какого-то озлобления или душевной раздвоенности, неприятия воинской дисциплины. Твардовский, как никто другой, уловил эти особые струнки крестьянской души и оттого так удачно сложил свою поэму о Василии Теркине. Сколько раз я читал эти стихи солдатам, а они просили снова и снова. Солдатская среда приняла Теркина как своего товарища и брата.
Мне часто доводилось присутствовать и самому участвовать в мужицких «разговорчиках», как я ласково их называл, и я обратил внимание, что чаще всего во всех рассказах о доме, родных присутствовал свет надежды: вот кончится война…
— У меня сын — грамотей, первая голова в деревне, — начинался разговор, — после службы в армии остался в городе, выучился на инженера, вот теперь уповаем…
В этих зачинах звучал подспудный вопрос-ответ: «Как дальше жить будем…» Наверное, в этой надежде, смирении перед стихией и скрыта тайна прощения и искреннего отношения крестьянина к власти, к войне, да и к другим невзгодам и перипетиям жизни — в надежде, что и это минет, и как-то все образуется, а перемелется — мука будет…
Солдатские афоризмы
Всякое общение учит. Только вот чему? Я уже говорил, рассказывая о первом дне на фронте и встрече с дядей Кузей, что загорелся идеей записывать советы бывалых солдат. День за днем в блиндажах, прямо в окопах, в поле, в лесу, нередко у костра я собирал крупицы солдатской мудрости и не помню ни одного случая, чтобы кто-то отказался от дружеского разговора. Так возник целый рукописный том, который я озаглавил «Свод правил поведения солдата». Я не скрывал своей затеи, часто читал свои записи молодым командирам и новобранцам. Все же, чтобы обезопаситься и сбить с толку всяких недоброжелателей, я открыл «Свод» лозунговыми правилами.
Несмотря на предосторожности, однажды, услышав об офицере-чудаке, собирателе афоризмов, меня вызвал к себе комиссар в высоких чинах. Пролистав с десяток страниц, он усмехнулся: «Воевать людей научат и без вашей писанины, а вам советую заняться более путным делом. Ваши прямые обязанности: чаще бывать на передовой, воодушевлять бойцов, поднимать их в атаку. Вот и действуйте! И никакой отсебятины!»
Какая глупость! В немецкой армии любой солдат, не говоря об офицере или генерале, мог вести дневник. Об этом я, понятно, узнал гораздо позже. А тогда я промолчал. Много нелестного говорили об этом партийном вельможе, — этот сукин сын дошел до того, что заставлял вступивших в партию бойцов добираться за партбилетом с переднего края в тыл, иногда под прицельным огнем.
Окончательно я успокоился, когда дивизионка напечатала с десяток правил из моего «Свода» под заголовком: «Советы бывалых фронтовиков (из фронтовых записей капитана Ч.)». Начальство прочитало, одни похвалили, другие промолчали, кто-то, как обычно, посмеялся.
К сожалению, мой многолетний труд сгорел во время пожара в графском замке, где размещался штаб дивизии. Произошло это в Венгрии 12 ноября 1945 года, в мой день рождения.
Многое из записанного тогда забылось, все же кое-что я восстановил по памяти как пример того, что помогало выжить мне и другим солдатам.
СВОД ПРАВИЛ ПОВЕДЕНИЯ СОЛДАТА
Береги честь смолоду.
Никогда не забывай о данной тобою присяге.
Пуще живота своего береги боевое знамя.
Приказ начальства — закон.
Приказ не обсуждают, а выполняют.
Не спорь с начальством — это что против ветра плевать.
Не попадайся начальству под горячую руку.
Без разрешения начальства — ни шагу на вражескую территорию.
Жаловаться в армии не положено.
Старайся оставить начальство в дураках.
Береги своего командира.
Сам погибай, а товарища выручай.
Помогай, как можешь, старым солдатам и новобранцам.
Береги фронтовое товарищество!
Помни о чувстве локтя.
Плохое забывай, а доброе всегда помни.
Не совершай необдуманных поступков.
Не пропускай мимо ушей советов бывалых солдат.
Перед маршем не ешь соленого и сладкого.
Перед боем не нажирайся. Старайся быть в еде умеренным.
Всегда держи в запасе пару сухарей и фляжку воды.
У кого табачок — у того и праздничек.
Поесть досыта так же важно, как иметь надежное укрытие.
Научись спать и есть на ходу и во всякую погоду.
Если ранен — не пугайся крови.
В бою не лови свою пулю. Помни: пуля летит быстрее твоей реакции.
В боевой обстановке забудь о стыдливости! Никто тебя не осудит.
В бою никогда не поддавайся панике, подавляй в себе страх.
Не полагайся на глаза и уши: они могут подвести.
Убей противника, иначе противник уложит тебя.
Научись ненавидеть врага: без ненависти его не одолеть.
Не расстреливай военнопленных.
Не читай вражеских листовок.
Не хвали противника и не верь его хитрым речам.
Не поддерживай слухи и сплетни. Пресекай их!
Не надейся, что противник простит твою неопытность.
Не веди на фронте личных записей.
Научись держать язык за зубами.
Неизвестному человеку ничего не объясняй.
Ищи, находи и употребляй в бою свою изобретательность.
Приспосабливайся к трудностям — не уходи от них, а преодолевай их.
Любой успех зависит от выдержки и терпения.
Подружись с землей — верным другом в бою.
И на ровном месте ищи укрытие от огня противника.
Старайся, как можно и где можно, обманывать противника.
Не зевай!
Ленивому солдату все в тягость.
Помни суворовский принцип: каждый солдат должен знать и понимать свой маневр.
Пули не осведомлены, что старший по званию имеет привилегию.
Нет ничего более приятного, чем когда кто-то стреляет и промахнется.
Будь всегда со всеми ровным в обращении и готовым прийти на помощь.
Выполняй приказ ответственно, не полагаясь на авось.
Запомни: важно не то, что ты исполняешь, важно — как исполняешь.
Дал слово — выполняй его, чего бы это тебе ни стоило.
Встретишь бабу — не упускай случай порадоваться жизни, другого случая может не представиться.
После войны я узнал, что аналогичные правила, подсказанные военной практикой и солдатской смекалкой, существуют во многих армиях. Где в шутку, а где и всерьез традиционно ругают интендантов, не очень чтят генералов, не верят в способности командиров.
В разведке
Вечером 9 июля колонна «студебеккеров» вышла на шоссе, ведущее к Неману. От Минска до Немана примерно 230 километров; если двигаться по шоссе напрямую и без остановок, это двое суток пути. Мы добирались почти пять суток. По карте выходило, что мы находимся севернее Гродно, в районе Шемболец. До цели оставалось совсем немного, реку закрывал от нас только огромный лесной массив, рассеченный лентой шоссе. У выезда на шоссе полковник Кудрявцев остановил машины, построил отряд и обратился к нам с краткой речью:
— Поздравляю, офицеры и бойцы! Мы добрались до реки Неман, которую форсировал в 1812 году Наполеон, а через 129 лет — гитлеровская армия. Через час и мы подойдем к Неману и переберемся на его правый берег. За нами должна переправиться вся дивизия. Уверен, отряд не подведет своих товарищей. Обстановка пока неясная, поэтому прошу всех приготовиться к возможному бою.
Действительно, в это время во фронтовой полосе армиям становилось тесно: местность была перенасыщена людьми, техникой, различными дополнительными и спецчастями, причем это были и наши части, преследующие врага, и осколки немецких, поспешавших за своей отступавшей армией.
Только первая машина колонны выдвинулась на шоссе, как увидели метрах в трехстах впереди тормозившую автоколонну. Кто там — свои, чужие? Пришлось остановиться. Полковник Кудрявцев послал вперед разведчиков.
— Немцы! — вернувшись, доложили они. — Несколько танков и пять-шесть машин с пехотой!
— Задний ход! В лес! — последовала команда.
Машины развернулись, и скоро мы выехали на лесную дорогу, ведущую к реке. Разведчики рассказали, что на наш уход немцы не обратили никакого внимания, видно полагая, что мы, как и они, догоняем свою часть.
На подъезде к реке увидели сторожку лесника.
— Есть где вокруг немцы? — спросил Кудрявцев у вышедшего старика. — Когда вы видели их в последний раз?
— Был здесь немец, вчера был, — сказал старик, — взорвали мост и ушли. Вроде бы туда, к Гродно. — И добавил: — А если кому на ту сторону, то это можно. Тут рядышком сильный есть плот, немец бросил его в сорок первом. Выдержит и машины, и пушки.
Вот это удача! Оказалось, это единственная возможность переправиться.
За ночь на плоту переправили весь батальон. Откатили машины и орудия подальше от берега и замаскировали. Для прикрытия одно орудие и группу солдат полковник приказал оставить у лесной дороги на выходе к реке.
В первую очередь следовало определить, с какими силами противника мы имеем дело и каковы его планы, собирается ли он продолжать отступление или постарается закрепиться и превратить Неман в новую преграду для наступающих. На рассвете полковник решил послать разведчиков в сторону Гродно. Я вызвался возглавить группу.
Комсорг полка у подбитого немецкого танка, 1944 г.
Взяв «студебеккер» и трех разведчиков, а также ручной пулемет и приличное количество гранат, мы тронулись в путь.
Я сидел в кабине с шофером. Через несколько минут, выехав на сельскую дорогу, очутились в небольшой деревне. Остановились у первых домов, спрашиваем у вышедших крестьян:
— Где немцы? Когда их видели в последний раз?
Ответ примерно тот же, что лесника: здесь и в селе рядом их нет, на танках и машинах укатили в Гродно.
Двинулись дальше, прихватив с собой добровольца-поляка — поможет нам выбраться из леса к шоссе на Гродно. Когда выехали на трассу, я чуть задремал.
Проснулся я от резкого толчка в бок.
— Глядите, товарищ старший лейтенант, немцы! — прокричал шофер и тут же затормозил.
Мы наткнулись на передовую заставу! Артиллерийскую батарею установили как заслон при въезде в Гродно, рядом выстроилась, наверное, целая рота немцев, им что-то выговаривал офицер.
Без всякой команды шофер развернул «студебеккер» — и тем спас нас всех! Он гнал машину на большой скорости, в открытую дверцу я прокричал младшему лейтенанту: «Приготовиться к бою!» Но немцы уже заметили машину и открыли огонь. Снаряды стали нас догонять. В этот момент шофер, заметив дорогу в лесу, свернул и погнал еще быстрее. Немцы тоже сместили огонь, стреляли уже в сторону лесной дороги…
Наконец все стихло. Мы остановились. И тут только заметили, что поляк исчез. То ли испугался и удрал, воспользовавшись суматохой, то ли нарочно навел нас на немцев?..
Нужно было собрать сведения о местоположении противника, его передвижениях, и, проезжая через деревни, я каждый раз отправлял разведчиков поговорить с селянами. На обратном пути внимательно вглядывался во все близкие и дальние холмы вокруг в поисках пребывания врага. Кто-то из разведчиков, видно, неверно истолковав мои действия, мечтательно вздохнул, оглядывая цепь высоких взгорий: «Славны бубны за горами»…
Вернувшись в расположение батальона, доложил комбату обо всем, что увидел и услышал, и у меня состоялся примечательный разговор с полковником Кудрявцевым, как я считаю — самый важный за войну из всех моих разговоров с начальством.
— Гродно занят немцами, — сказал я, — местные жители видели много танков, стоящих по деревням вдоль Немана. Но самое важное: в нашем районе — три высоты. Если их займут немцы, они сумеют сбросить нас в реку. Если их займем мы, то запрем им выход из Гродно. — Я попросил карту и показал на ней расположение всех высот.
Полковник, не перебивая, внимательно меня выслушал, поблагодарил и сказал:
— То, что вы предлагаете, делать мы не станем. Мне приказано форсировать Неман, захватить плацдарм на правом берегу и обеспечить переправу дивизии. Она должна прибыть к нам на десятый день. Армия вот-вот подошлет понтонный и саперный батальоны для возведения переправы. Я не имею права рисковать. Нас — горстка по сравнению с противником, у них танки и артиллерия.
Меня поддержал старший лейтенант Захар Дюдин:
— Я согласен с мнением комсорга: если немцы займут высоты, никакая переправа дивизии не понадобится.
— Товарищ полковник, — опять попытался я, — мы не собьем их оттуда! Будет много крови!
— Это вам не сорок второй, старший лейтенант, — уверенно возразил комбат. — Если понадобится, вызовем авиацию. — И более не стал нас слушать.
Правда, на всякий случай приказал занять одну из высот у самого берега, и всю ночь солдаты рыли окопы.
К сожалению, случилось то, чего я опасался.
Уже на следующий день ситуация принципиально изменится: два полка дивизии и артиллерию вместо Немана повернут на Гродно, где 3-й Гвардейский кавалерийский корпус уже завязал бои. Нас же, лишившихся поддержки, атакуют большими силами, и в первом же бою будет смертельно ранен сам Кудрявцев — хороший человек, кадровый военный, но упрямый и слишком осмотрительный, малоинициативный человек.
Бой за Неманский плацдарм
Поздно вечером я устроился под развесистым деревом со свисавшими над рекой длинными ветвями, решив немного поспать: завтрашний день обещал быть нелегким. Сумерки постепенно окутывали берег, скрывая быстро текущую реку, с холмов налетал сильный холодный ветер, вода швырялась брызгами, иногда долетая до меня стылой моросью. В деревне рядом нам показали развалины хлебопекарни, построенной во времена, когда Великая армия императора переходила Неман. За этими высокими холмами когда-то скрывалась армия Наполеона, и где-то здесь, на берегу, стояла его палатка, он наблюдал за переправой… И Наполеон сгинул, и Гитлер сгинет, а река все так же величаво продолжит свое нескончаемое живое движение. Наполеон и Гитлер — завоеватели, гении злодейства… На то есть божий суд, сказал бы Маврий… Кажется, я все-таки задремал…
Из дремоты меня выхватил грохот разрыва снаряда, бухнувшего в реку, и тут же прозвучал громкий голос полковника Кудрявцева:
— Всем наверх!
Быстро взобравшись на гребень склона, мы заняли отрытые за ночь окопы.
На рассвете батальон принял первый бой. Налетела авиация, артиллерия — накрыли быстрым огнем все пространство местоположения батальона. Все ранее безмолвные холмы извергали огонь и несли гибель. Да уж, «славны бубны за горами», припомнились слова разведчика. Тем временем чуть дальше нас, в районе Шемболец, подошедший понтонный батальон быстро навел переправу. Самолеты, оставив нас, набросились на понтоны. Под непрерывным огнем и бомбовыми атаками противника саперы навели новую переправу, но к вечеру и ее разбомбили.
У нас же после бомбежки и артподготовки пошли в атаку автоматчики противника, поддержанные пулеметным огнем с самоходок, стоявших у основания высоты. Захар Дюдин, он заменил погибшего Кудрявцева, поднял всех в контратаку. Забрасывая нападавших гранатами, мы сумели сбросить их с высоты. Контузило комсорга Павла Берникова. Осколком разорвавшейся рядом мины тяжело ранило Дюдина, его заменил замполит Григорий Мышинский. Бомбовыми ударами были разбиты пушки, вышли из строя все пулеметы. Положение делалось все тяжелее. Противник стремился во что бы то ни стало сбросить нас в Неман.
Оставался день до подхода дивизии. Один день! Нужно выстоять, пока не подойдет хотя бы передовой полк. Мы должны выдержать, продержаться! Вот-вот враг вновь ринется на нас. Никто из нас не думал о геройстве, как не помышлял и о смерти, остатки батальона стремились во что бы то ни стало сдержать ужасный натиск противника.
Вечером замполит прислал мне записку: срочно переправить тяжелораненых на другой берег, встретить 376-й полк, сообщить им о нашем тяжелом положении, чтобы общими силами заставить немцев оставить занятые высоты.
Я спустился на берег, отыскал у крутого изгиба реки запрятанный плот и подогнал к месту, где находились раненые. Их было двенадцать, в том числе Захар Дюдин и Паша Берников. Вчетвером, с помощью фельдшера и двух санитаров, мы перетащили всех на плот, аккуратно уложили, перенесли мертвого полковника Кудрявцева и поплыли к противоположному берегу. На берегу нас встретили разведчики 376-го полка! Раненых сразу передали врачам медсанбата.
Полк готовился к переправе. Ни лодок, ни бревен не было, разбирали пустые избы, сооружали плоты. Первым переправился на нашем плоту парторг полка капитан Кирилл Кошман. Мы давно были знакомы и обрадовались встрече. Я постарался четко изложить положение мобильного батальона.
— Ясно! — Кошман вытащил из кобуры пистолет: — Не станем терять времени, нас ждут. Оставайтесь здесь, доложите обо всем комполка. Нужно срочно решить следующее: подготовиться к встрече новых раненых — всех нужно переправить за ночь. Обязательно повидайтесь с командиром противотанкового дивизиона, посоветуйте им, где лучше расставить пушки, и обозначьте на их картах высоты, занятые немцами. С рассветом возьмемся за них. Если понадобится, введем в бой реактивные минометы. Пока не восстановлю радиосвязь, прошу вас находиться с комполка.
Кошман — бесстрашный человек, инициативы ему тоже не занимать. Взяв с собой человек двадцать, он сразу ушел в окопы.
За ночь были вывезены еще шестнадцать раненых. Полк начал переправляться через Неман. Я провел в полку полный день. Все, о чем просил Кошман, было выполнено.
В тот день я впервые увидел, как человеческая ненависть и остервенение боя оказались сильнее страха смерти. Бойцы соскакивали с плотов и, не задерживаясь ни минуты, устремлялись вперед, обтекая с флангов занятые врагом высоты. Это были солдаты, прошедшие многострадальную Белоруссию, и то, что они увидели, оказалось еще страшнее, чем под Вязьмой, Ржевом, на Смоленщине. Они шли на огонь противника — и не было силы, которая могла бы их остановить.
К концу дня ситуация резко изменилась. В ночь на 16 июля Гродно пал, и 220-я дивизия двинулась нам на подмогу, — об этом сообщил мне Гугуев, командир 376-го полка. Сдав Гродно, немцы стали быстро отходить, бросая технику. Покинули они и высоты. Над Неманом появились наши штурмовики, они догоняли и добивали панически бегущие войска противника.
Ровно через сутки после освобождения Гродно, 17 июля 1944 года, немцам довелось наконец прогуляться по Москве, к которой они так рвались с сорок первого. Их доставили под конвоем. Пленных. 52 тысячи. И провели по Садовому кольцу под взглядами собиравшихся прохожих. О впечатлениях москвичей мне вскоре написали из дома.
За освобождение Гродно 220-я дивизия удостоилась ордена Красного Знамени. Ту же награду получили комбат Захар Дюдин и батальонный комсорг Павел Берников. Парторгу 376-го полка Кириллу Кошману за форсирование Немана было присвоено звание Героя Советского Союза. Меня наградили орденом Отечественной войны 1-й степени.
После войны, будучи в Минске, в Белорусском музее Великой Отечественной войны я видел документы о нашем мобильном батальоне, оборонявшем Неманский плацдарм.
Государственная граница
Вскоре мобильный батальон был расформирован. Да, собственно, почти некого было расформировывать. А наша 220-я дивизия уже двигалась дальше, на запад, и, сбив по пути несколько заслонов, в 20.00 17 июля 1944 года вышла на Государственную границу! Особенный день и час для каждого, кому довелось пережить тот потрясающий миг! И произошло это поистине историческое событие вечером того самого дня, когда пленных немцев с позором провели по Москве. Удивительные бывают совпадения, и чудится в них какая-то загадка…
Первыми подошли к границе разведчики. Запыхавшись, один из них бежал навстречу походной колонне, крича на ходу:
— Граница! Граница! Ура-а!!!
Колонна поспешила вперед, и все мы замерли. Нашему общему взору предстала полоса земли, которую называют «границей». Поначалу все мы, солдаты и офицеры, молчаливо разглядывали то, что всегда казалось грозным и недосягаемым, за чем люди ощущают себя крепко и навсегда защищенными. Словно ошалелые, мы оглядывались вокруг, задаваясь одним и тем же вопросом: а где же те традиционные атрибуты, которые в нашем представлении ассоциируются с Государственной границей?! Где колючая проволока?! Где длинные глубокие рвы, разделяющие страны?! Где, наконец, пограничные столбы и сторожевые вышки?! А шлагбаумы?! Ничего этого не было. Все куда-то исчезло.
Потом мы узнали, что жители ближайшей деревни хотели забрать пограничные столбы на дрова, но местная власть не разрешила, возможно, предвидя их судьбу — вновь встать в строй. И мы увидели их, эти символы границы: они лежали возле леса, сложенные в аккуратные штабеля, в ожидании своей новой жизни.
Граница! Сколько картин написано о ней художниками! Сколько песен, стихов сочинено поэтами и композиторами! Мы, школьники, разучивали на уроках пения:
Границы Союза Советов
Закрыл он от воронов черных,
Одел их бетоном и камнем
И залил чугунным литьем.
Споем же, товарищи, песню
О самом великом дозорном,
Который все видит и слышит, —
О Сталине песню споем.
Хотелось бы поскорее забыть эти слова.
Но тогда каждый из нас всем существом ощутил величественность происходящего! Особый момент в своей жизни! И без всякой команды вдруг загремел салют! Стреляли из автоматов и винтовок! Из карабинов и пистолетов!
И началось невероятное! Все бросались друг другу в объятия. Кто-то упал на колени, воздев руки к небу. Другие бросились к единственному пограничному столбу, вкопанному по случаю торжества, обнимали его, целовали, отрывали щепки на память. Некоторые собирали землю в платочки. И все плясали! И как! Чего только не отплясывали — и русскую, и лезгинку, и украинский гопак! Отбивали чечетку — и с таким азартом, изобретательностью, что все были в восторге, аплодировали, притопывали, сами пускались в пляс. И уже вышли вперед баянисты, гитаристы, запели частушки, все подхватывали слова, хлопали. С места и выходя в круг, вступали все новые исполнители.
Скоро кончится война,
Скоро Гитлеру капут,
Скоро временные жены,
Как коровы, заревут.
Ах ты, Гитлер косолапый,
Тебе будет за грехи.
На том свете девки спросят:
А где наши женихи?
Всего за несколько минут люди стали совсем другими — раскованными, выпрямились, на лицах появилась гордость, глаза блестели. Отступили, пусть ненадолго, жуткие воспоминания о днях отступления, смерти, годы шедшей с нами в обнимку, слезы о тех, кто погиб, — все отошло в этот миг общего торжества и радости! Как прекрасно, что ты дожил до этого часа! Что среди первых из первых пересек эту условную географическую линию, которая всем так дорога, к которой мы все так стремились! Всем казалось, что теперь-то — рукой подать до конца войны!
Незабываемый день! В наших душах гремели оркестры, стучали барабаны! Наши опьяненные победой сердца пылали гордостью исполненного долга!
Прибыла кинохроника. После краткого приветственного слова командира 653-го полка Сковородкина, отставив пляски и частушки, все построились в колонну, и фронтовые операторы засняли торжественный момент: строевым шагом полк пересекает границу, минуя пограничный столб.
Шли герои разгрома немцев под Москвой, Ржевом, Смоленском, Витебском, Минском, Оршей, Гродно, на Немане. И каждый солдат, проходя мимо этого единственного пограничного столба, отдавал ему честь, воспринимая его как символ освобождения родной земли от фашистской нечисти[23].
Данный текст является ознакомительным фрагментом.