1

1

Согласно христианской традиции, впервые понятие смертных грехов, ведущих к душевной гибели, было сформулировано в X веке до н. э. израильским царем Соломоном в Книге Притчей, вошедшей в канонический состав Ветхого завета. Этот набор человеческих пороков был противопоставлен добродетелям, к которым должен стремиться человек, чтобы попасть в Царство Божие. Количество пороков и добродетелей равнялось семи – одному из самых совершенных и самых магических чисел в ранних культурах практически всех народов мира. Можно предположить, что впервые это число было явлено человечеству в его самом раннем, едва ли не колыбельном возрасте, в виде семи цветов радуги. Высокое мистическое значение числа семь никем не оспаривается. Оно чаще других цифр присутствует в афоризмах и максимах мудрецов Древнего мира и Нового времени, в пословицах и поговорках народов всех континентов, в количественном определении важнейших и достойнейших мировых цивилизационных событий. В этом качестве оно всегда остается неизменным: семь самураев в японской и семь Симеонов в русской сказке, седьмое небо в православии и семь врат ада и рая в исламе, семь чудес света, которыми гордится человечество, и семь круп, из которых варится суп, семь бед и семь пятниц на неделе. Список можно продолжать и продолжать. И только количество смертных грехов с возрастом человечества все увеличивается и увеличивается. Так, в православии считаются смертными грехами не семь, а восемь человеческих пороков, современные католические пастыри предлагают внести в этот список еще и другие людские слабости, например употребление наркотиков и избыточное богатство. Вот почему мы сочли возможным пополнить перечень недугов, ведущих к гибели Души, еще одним смертельным пороком – грехом переименований. Неосторожное переименование также может повлечь за собой серьезные последствия. Рассмотрим конкретные примеры.

Одним из важнейших первых шагов человечества от естественного, природного существования к цивилизации была именная и топонимическая революция. Она позволила перейти от общего к частному. Назвать окружающие предметы и явления именем – значит отличить их одно от другого и сохранить в совокупной памяти рода и племени. Так не только приобретался житейский опыт, но и появлялась возможность использовать его в будущем. Отсюда священность, неприкосновенность и, пожалуй, самое главное – заветность имени. В окружающей природе оно навсегда сохранялось за неодушевленными объектами, животными и растениями, а в человеческой жизни передавалось новорожденным детям в наследство от умерших предков. Русское слово «имя» и греческое «топоним» родственны по смыслу. В одном случае это «личное название человека», в другом – «собственное название географического места». В повседневном обиходе и к тому и к другому мы относимся одинаково, как к имени.

Говоря сегодняшним языком, топоним стал носителем информации такой большой емкости, какой могла бы позавидовать любая современная компьютерная система. В нескольких литерах названий многих петербургских исторических районов, сумевших даже в русифицированном виде сохранить певучую фонетику аборигенов этого края, зашифрована многотысячелетняя история древних угро-финских племен, некогда покинувших предгорья Алтая в поисках более пригодных земель для постоянного расселения и осевших на территории от Урала до Балтики. Дикие необжитые болотистые леса и топкие равнины, ледяные реки и зеркальные озера, редкие возвышенности и другие географические объекты, благодаря им, приобретали собственные имена. На территории современного Петербурга и Ленинградской области абсолютное большинство географических имен имеет финское происхождение. Этимология топонимов Нева, Нарва, Охта, Вуокса, Ладожское озеро и Лахтинский залив, Пулковские и Лемболовские высоты до сих пор напоминает о давнем финском присутствии в Приневье. И это не говоря о многочисленных деревушках и слободках, хуторах и рыбачьих селеньях, ставших со временем историческими районами Петербурга.

Старинным топонимам Автово и Купчино, Ульянка и Лигово, Парголово и Коломяги пришлось выдержать мощнейшее давление всеобщей русификации, пытавшейся возвести их этимологию к русскому языку. Делалось это в том числе с помощью более или менее убедительных легенд и преданий. Купчино – потому что там останавливались прибывавшие в Петербург купцы; здесь они заключали «купчие крепости» на продажу своих товаров, хотя известно, что историческое название финской деревушки, долгое время находившейся в этих местах, – Купсила, что на финском языке является одним из обозначений зайца. В Ульянке, по-фински Уляла, якобы жила девица Ульяна. Она была хозяйкой трактира и справно готовила уху из форели, отведать которую специально приезжали любители кулинарного искусства из Петербурга.

Еще более простодушна наивная легенда о происхождении названия Парголово. Принято считать, что топоним Парголово происходит от бывшей здесь старинной деревни Паркола, название которой, в свою очередь, родилось от собственного финского имени Парко. Между тем петербургская фольклорная традиция считает, что название это связано с Северной войной и основателем Петербурга Петром I. Как известно, Парголововская мыза включала в себя три селения: Суздальская слобода, Малая Вологодская слобода и Большая Вологодская слобода. При Петре их стали называть Первым, Вторым и Третьим Парголовом. По легенде, они получили свои названия оттого, что здесь трижды происходили жестокие сражения со шведами. Бились так, что ПАР из ГОЛОВ шел.

Это были первые попытки петербургского фольклора отреагировать на переименования, впервые постигшие городскую топонимику. Надо сказать, топонимика выдержала, несмотря на некоторые лингвистические потери. Купсила превратилось в Купчино, Уляла – в Ульянку, Аутов о – в Автово. С точки зрения сегодняшнего дня это даже и не потери. И тем не менее неприкосновенность имени уже тогда была подвергнута сомнению, импульс был дан, и инерция переименования – задана. К чему это приведет, мы увидим в процессе нашего повествования.

С древнейших времен имя носило сакральный характер. В жизни древних людей оно значило гораздо больше, чем даже сам факт рождения человека. Долгое время датам появления на свет вообще не придавалось особого значения, они забывались. До сих пор на вопрос о дне рождения старые люди произносят не конкретную дату, а весьма приблизительную, ориентировочную. Причем, ориентир оказывался событием более важным, чем само рождение человека, например: «за три дня до большого пожара, что случился в соседней деревне». Да и отношение к жизни новорожденного было более чем простым. Рождение человека не зависело от людей. Как, впрочем, и смерть. «Бог дал, Бог взял», – говорили в народе.

Другое дело именины. Не случайно христианская традиция объединила два важнейших события в жизни человека – таинство приобщения к церкви и наречение имени – в один ритуальный обряд крещения. Ребенка нарекали по святцам именем святого, поминовение которого приходилось не на день рождения, но на момент крещения. С этих пор одноименный святой становился небесным покровителем новорожденного, его «доверенным лицом» перед Богом. Например, Петр I родился 30 мая 1672 года. В этот день Православная церковь поминала Исаакия Далматского, малоизвестного на Руси византийского монаха, некогда причисленного к лику святых. Память об этом святом увековечена в Петербурге строительством сначала Исаакиевской церкви, а затем и величественного Исаакиевского собора. Однако его именем мальчик назван не был. Небесным покровителем Петра стал другой святой – апостол Петр, в день поминовения которого – 29 июня того же 1672 года Петра Алексеевича, будущего императора Петра I крестили и именем которого нарекли. В честь этого святого строили не только церкви и соборы, но и назвали новую столицу Российской империи Санкт-Петербург.

В имени, по представлению древних, была закодирована вся дальнейшая судьба человека. Имя было священно, его нельзя было ни изменять, ни отказываться от него. Более того, за редкими исключениями, однажды данное имя уже никогда не могло исчезнуть во времени, оно закреплялось в отчестве одних поколений и, как мы уже говорили, передавалось по наследству другим. А те исключения, которые случались, оборачивались далеко не лучшими и чаще всего предсказуемыми последствиями. Переименованные корабли тонули, переименованные города ветшали и приходили в запустение, люди, изменившие свои родовые имена, мучились совестью и плохо спали по ночам.

В 1920-х годах у причала Васильевского острова напротив 15-й линии базировалось госпитальное судно «Народоволец». Однажды неожиданно для всех корабль дал крен, лег на борт и затонул. По городу поползли слухи. Говорили, что судно построено с изъяном: у него якобы был постоянный крен на правый борт. Для предотвращения гибели и для придания судну равновесия на противоположном, левом борту имелась специальная цистерна, постоянно заполненная водой. Согласно легенде, один матрос во время дежурства привел на борт подружку. Мало того, что это вообще могло привести к неприятностям, потому что, как известно, посторонние лица на корабле нежелательны, а уж присутствие случайной женщины на корабле издавна считалось плохой приметой, так эта девица ненароком открыла кингстон, который матрос не сумел закрыть. Вода хлынула в трюм, судно моментально потеряло остойчивость и перевернулось.

Очень скоро выяснилось, что название «Народоволец» судно получило незадолго до трагедии, едва ли не накануне описываемых событий. Раньше оно называлось «Рига», что, видимо, в то, послереволюционное время считалось не очень актуальным. Рига совсем недавно стала столицей зарубежного государства. Говорят, корабельные матросы сразу почувствовали, что должно произойти что-то неладное. По давнему морскому поверью, корабль не должен менять имя, полученное при рождении. Переименование всегда ведет к несчастью.

Истории, похожие на корабельные, происходят и с другими объектами именования. Достаточно вспомнить, к чему привело переименование Петербурга сначала в Петроград, а затем в Ленинград. Разруха и голод в первые послереволюционные годы, чудовищные репрессии 1930-х годов, страшная 900-дневная блокада во время Великой Отечественной войны, превращение некогда столичного центра в заштатный город с провинциальной «областной судьбой», по мнению многих, стало следствием поспешных и ничем не оправданных переименований.

В советские времена не избежали соблазна переименования и люди. В силу самых различных обстоятельств политического, идеологического, иногда своекорыстного, а то и просто шкурного свойства немалое количество финнов, евреев, греков, немцев и других представителей «некоренных» народов страны победившего социализма торопливо русифицировали свои национальные имена, полагая, что именно это обеспечит им пресловутое «равенство среди равных». Не случилось. Ни радости, ни счастья новые имена их носителям не принесли. Национальность определялась не по именам, а по печально знаменитой пятой графе бесчисленных анкет, которые сопровождали советского человека от рождения и до смерти. Платой за новое имя становились ночные кошмары растревоженной совести, а те, кто дожил до наших дней и увидел иные времена, еще и почувствовали ощущение неизгладимой вины перед детьми и внуками.

Вот почему так болезненно воспринимается в народе всякое изменение родовых, то есть данных с рождения, имен и названий. В этом смысле история петербургских переименований, да еще пропущенная сквозь призму городского фольклора, остро реагирующего на всякие изменения в окружающем мире, не только показательна, но и поучительна.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.