2

2

Долгое время писательский труд в России считался делом низким, если не унизительным. Писателей снисходительно называли «сочинителями», а их работа выводилась за скобки общественнополезной деятельности. Писательское ремесло считалось предосудительным и ставилось в один ряд с ремеслом бродячих комедиантов, шутов и лицедеев. Офицеров, чиновников и дипломатов, рискнувших выступить в печати в качестве авторов без разрешения начальства, могли довести до отставки и изгнания из профессиональной среды. Были и более оскорбительные средства воздействия на пишущих. В 1824 году в распоряжении по Первому кадетскому корпусу было приказано давать по 25 розог каждому кадету замеченному в сочинении прозы, и по 50 розог – за стихи. Известно, что Державин какое-то время подвизался на административном поприще. В течение двух лет он был статс-секретарем Екатерины II. Затем занимал ряд других важных государственных постов, в том числе заседал в Сенате и был правителем его канцелярии, президентом Коммерц-коллегии, государственным казначеем, губернатором в Тамбове. Однако везде проявлял очень неуживчивый характер и часто покидал должность вовсе не по собственной воле. Однажды даже терпеливая Екатерина не выдержала: «В третьем месте не мог ужиться; надобно искать причину в самом себе. Он даже при мне горячился. Пусть пишет стихи».

Кстати, Гаврила Романович Державин был автором одного из первых русских литературных псевдонимов, имевших прямое отношение к его происхождению. Державин родился в татарском селении недалеко от Казани. Он происходил из древнего татарского рода. Его предок мурза Багрим покинул Орду еще в XV веке, во времена великого московского князя Василия Темного. Фамилия Державин происходит от прозвища внука этого мурзы – Державы. Державин гордился своим происхождением. Известно, что в 1783 году свою оду «К Фелице», посвященную Екатерине II и напечатанную в «Собеседнике», он подписал: «Татарский мурза, издавна поселившийся в Москве, а живущий по делам в Санкт-Петербурге».

Описанная нами история с Державиным происходила в XVIII веке, в екатерининскую эпоху. Но и просвещенный XIX век мало что изменил в отношении к писателям. Известно, с какой осторожностью отнеслись далеко не богатые, но гордые дворяне в первом поколении Гончаровы к просьбе Пушкина руки и сердца их дочери Натальи Николаевны. Они искренне считали, что сочинительство Пушкина не принесет необходимых средств для достойного существования будущей семьи. Но у Пушкина ко времени сватовства было уже литературное имя, и это спасло его от позорного отказа. У Гоголя же в подобной ситуации вообще никаких шансов не было. Читателям журнала «Нева» известно, каким скрытным и застенчивым от природы был Гоголь. Он сторонился женщин, никогда не был героем романтических приключений, свойственных богемным кругам того времени, и, насколько это известно, у него не было ни постоянных, ни временных подруг. Даже его единственная в жизни неудачная попытка посвататься историками считается не более чем семейной легендой графа

Михаила Юрьевича Виельгорского, известного сановника и одного из близких приятелей Пушкина. В 1850 году Гоголь будто бы просил руки его младшей дочери Анны, но в семье сочли брак с «незнатным, мелкопоместным дворянином, пусть и прославленным писателем» невозможным.

Понятно, каким важным элементом писательской жизни становился в этих условиях псевдоним. Тем более что, например, у Гоголя причин для появления другого имени было и без того вполне достаточно. Маленького роста, с непропорционально длинным носом, он еще в детстве страдал обидчивостью, особенно когда его называли «Маленьким Карлом». Может быть, потому он отказался и от своей полной родовой фамилии Гоголь-Яновский.

Кстати, и свою первую юношескую поэму «Ганц Кюхельгартен» Гоголь не решился выпустить под своим именем и подписался псевдонимом В. Алов. Но даже это обстоятельство не спасло поэму от уничтожения после появления в прессе отрицательных отзывов. Гоголь скупил все найденные им у книгопродавцев экземпляры неудавшейся поэмы и сжег их.

В пушкинском Петербурге бытовала злая легенда о том, что предок Пушкина по материнской линии Ганнибал был куплен Петром у пьяного английского матроса за бутылку рома. С особенным смакованием разносил эту легенду в петербургском обществе Фаддей Булгарин. Это стало предметом яростного ожесточенного литературного спора между ним и Пушкиным. На бесцеремонный выпад первого Пушкин ответил стихами, в которых вывел этого литературного фискала и доносчика под именем Видока Фиглярина. Все в этом прозвище было убийственным. Имя полностью совпадало с фамилией известного французского сыщика Эжена Франсуа Видока, а фамилия умело произведена от фигляра, то есть грубого, жалкого шута.

Решил Фиглярин, сидя дома,

Что черный дед мой Ганнибал

Был куплен за бутылку рома

И в руки шкипера попал.

Так появилось прозвище секретного сотрудника Третьего отделения, которое на многие годы вперед определило далеко не лестную репутацию Фаддея Венедиктовича Булгарина в истории отечественной литературы.

Мало кто знает, что один из крупнейших поэтов пушкинского Петербурга Василий Андреевич Жуковский всю свою жизнь прожил под фамилией, ничего общего не имеющей с родовой. Если верить фольклору, Жуковский родился при обстоятельствах столь необычных, что это послужило основанием для одной из самых романтических легенд старого Петербурга. Крестьянин, принадлежавший владельцу села Мишенское Белевского уезда Тульской губернии Афанасию Ивановичу Бунину, отправляясь на Русско-турецкую войну с войском генерал-фельдмаршала Румянцева, спросил у своего барина: «Какой гостинец привезти тебе, батюшка, коли поход наш будет удачен?» – «Привези-ка ты мне, братец, молодую турчаночку, а то видишь, жена моя совсем состарилась», – пошутил Афанасий Иванович. Но преданный крестьянин шутить не собирался и, когда война закончилась, вернулся в село в сопровождении шестнадцатилетней турчанки по имени Сальха. «Бери, барин», – сказал он, легко толкнув застенчивую девушку в сторону Бунина. Так Сальха, захваченная в плен при осаде одной из турецких крепостей, оказалась в доме Бунина.

По обычаю тех времен, малолетняя наложница считалась «воспитанницей» барина. При крещении получила имя Елизавета Дементьевна и соответствующую происхождению фамилию Турчанинова. Сначала она служила нянькой при младших детях Бунина, затем стала экономкой, то есть домоправительницей.

В 1783 году она родила барину мальчика, которого назвали Василием. А вот фамилии своей сыну Афанасий Иванович дать не мог. По законам Российской империи, незаконнорожденный ребенок автоматически становился крепостным, а этого счастливый отец допустить не мог. И Бунин нашел выход. В то время в его доме жил небогатый киевский купец Андрей Жуковский. Его и уговорил Бунин усыновить своего тайного сына от Сальхи. Так, если верить легенде, у Василия появилась фамилия – Жуковский. А заодно и отчество – Андреевич, которое охотно подарил ему киевский купец.

Случай с Жуковским в те времена был далеко не первым и не единственным. Мы уже рассказывали об известном государственном и общественном деятеле екатерининских времен Иване Ивановиче Бецком, так много сделавшем в области русского воспитания и образования. Напомним, что он был внебрачным сыном князя Ивана Юрьевича Трубецкого и, по обычаю тех лет, его фамилией стала урезанная фамилия князя.

Похожих историй было много. Одна из них произошла в 1762 году. Этот год для императрицы Екатерины II стал дважды счастливым. В этом году она не только взошла на российский престол, но незадолго до этого события стала еще и матерью, 11 апреля она родила сына. Правда, не от законного супруга, императора Петра III, а от своего фаворита Григория Орлова. Рождение Алексея, как назвали мальчика, окружено романтическим ореолом с примесью известной доли авантюризма, так свойственного куртуазному XVIII веку. Ребенок родился прямо в Зимнем дворце – резиденции законного, еще не свергнутого императора. Буквально до последнего мгновения Екатерине удавалось скрывать беременность от мужа, с которым она давно уже не была в интимных отношениях. Как гласит предание, когда у Екатерины начались родовые схватки, камердинер императрицы, преданный Василий Шкурин, то ли по предварительной договоренности, то ли по собственной инициативе поджег свой собственный дом на окраине Петербурга, «дабы отвлечь от событий во дворце внимание посторонних лиц».

Понятно, что скрывалось за неуклюжим эвфемизмом «посторонние лица». В Петербурге хорошо знали, что Петр III слыл большим охотником до тушения пожаров. Едва ему докладывали о каком-либо возгорании, он тут же, забывая о государственных делах, бросался по указанному адресу. Расчет оказался точным. Император умчался спасать дом находчивого слуги, а когда вернулся с пожара, Екатерина, проявив недюжинную силу воли и самообладание, как ни в чем не бывало, «оделась и вышла ему навстречу».

Тем временем мальчика тайно вынесли из Зимнего дворца. Вскоре ему дали фамилию Бобринский и щедро одарили поместьями с крепостными душами. По поводу фамилии петербургская мифология знает две легенды. Согласно одной из них, она происходит от названия имения Бобрики, пожалованного счастливой матерью новорожденному, согласно другой – от бобровой шубы, в которую верные люди завернули плод незаконной любви, унося ребенка из дома обманутого супруга.

В 1782 году родился известный художник, основоположник романтизма в русской портретной живописи XIX века Орест Адамович Кипренский. Это событие произошло в безвестной деревушке Нежново вблизи крепости Копорье. Мальчик был незаконным сыном тамошнего барина A.C. Дьяконова, рожденным дворовой женщиной Анной Гавриловной. По местным легендам, в честь рождения сына барин высадил платан, который и сегодня можно увидеть в бывшем усадебном парке. Там же от старожилов можно услышать и легенду о происхождении необычной фамилии художника. Будто бы фамилия ребенку, родившемуся «под звездой любви», была дана по одному из имен богини любви Венеры, или Афродиты – Киприды. Соответственно, античным должно было быть и имя мальчика. Его назвали в честь героя греческой мифологии Ореста, сына Агамемнона и Клетемнестры, хорошо известного в России по переводам трагедий Эсхила и Еврипида.

Впрочем, есть еще одна легенда о происхождении фамилии этого замечательного художника. Согласно ей, после рождения сына Анна Гавриловна была выдана замуж за дворового человека Дьяконова – Адама Карловича Швальбе, который усыновил мальчика, подарил ему отчество от своего имени, а вот дать ребенку собственную родовую фамилию отказался. Долгое время будущий художник так и оставался без фамилии. И только когда в возрасте шести лет барин отдал своего сына в Академию художеств, то будто бы и придумал ему вымышленную фамилию Кипренский. Якобы от кипрея, известного в народе местного копорского чая.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.