Тайны интеллекта

Тайны интеллекта

Как писал А.Блок, человеку в этом бренном мире доступны "и жар холодных числ, и дар божественных видений", свойственны способность глубокого интеллектуального проникновения в суть загадочного бытия и прекрасные эмоциональные взлеты.

Интеллект Ленина, или рационально-теоретическая часть его сознания, был мощным, глубоким, но односторонним. Вождь большевиков был способен "перерабатывать" колоссальное количество самой разнообразной информации, выделять главное в ней, формулировать выводы и решения, ставить проблему. Как вспоминал Луначарский, "трудоспособен Ленин в огромной степени. Я близок к тому, чтобы признать его прямо неутомимым…". Он мог по многу часов изучать и конспектировать интересовавшие его книги, делая выписки, пометки для себя. Правда, потом эти конспекты исследователями Ленина выдавались за его самостоятельные труды, имеющие "огромную научную ценность". Например, в ленинских "Тетрадях по империализму", которым посвящен целый том и которые относятся к его сочинениям, есть пространные выписки из 148 (!) книг и 232 статей буржуазных экономистов со своими собственными примечаниями, оценками и пометами.

Ленина в данном случае интересуют труды немецких, английских, французских ученых, но он полностью обходит российскую мысль, как будто капитализм в России "ненастоящий". Хотя еще раньше, в 1908 году, однозначно выразил отношение к подобной литературе: "Ни единому профессору политической экономии, способному давать самые ценные работы в области фактических, специальных исследований, нельзя верить ни в одном слове, раз речь заходит об общей теории политической экономии". Ленин несколько неожиданно и совсем бездоказательно называет буржуазных экономистов, философов "учеными приказчиками теологов". Иногда авторов, которых Ленин прилежно конспектирует, походя, в своем типичном духе "аттестует". Делая выписки, например, из книги профессора Роберта Лифмана, Ленин помечает: "Автор — махровый дурак, как с торбой возящийся с дефинициями — преглупыми… Теоретическая часть — вздор".

Вообще его отношение к большинству социал-демократических авторов было уничижительным, оскорбительным, высокомерным, а часто просто развязным. В своем письме к Инессе Арманд 13 марта 1917 года (я приведу изъятую из 49 тома купюру — обычная практика "подсахаривания" вождя авторами партийного издания) Ленин пишет: "Хочется поделиться впечатлениями по поводу статьи Мартынова в № 10 "Известий". Вот перл-то. Ей-ей, судьба нам этого дурака всегда посылает на помощь… Перл, прямо перл. Я предвкушаю удовольствие "кушать" этого болвана. Во всех отношениях он помог нам ("послал бог дурака"): ибо мне (или нам) говорить про "колебания" Нобса или Платтена было бы очень неловко, неприятно… Дурак нас выручил, сим сказавши это. Прелесть!!!" В нескольких строчках бессвязного текста три раза "дурак" с "болваном" в придачу…

Однако Ленин был в состоянии долгими часами, согнувшись за столом, перелопачивать "вздор" этих "махровых дураков", выуживать крупицы эмпирических данных, непосредственных наблюдений, сделанных авторами, к которым он относился с нескрываемым презрением. Подобный подход Ленина к буржуазной литературе является определяющим. Его интеллект всегда настроен на крайне критическую волну.

Зачем все это было нужно Ленину? Литературный труд прокормить его не мог. Его книжки и брошюры интересовали десятки, максимум сотни людей. Писал он очень "темно". Но Ленин где-то в глубине души чувствовал свое призвание: быть во главе партии, движения, а может, и революции. Наблюдательный Троцкий пишет, что "Ленин приехал за границу не как марксист "вообще", не для литературно— революционной работы "вообще"… Нет, он приехал как потенциальный вождь, и не вождь вообще, а вождь той революции, которая нарастала, которую он чувствовал и осязал. Он приехал, чтобы в кратчайший срок создать для этой революции идейную оснастку и организационный аппарат…". Ленин готовился, Ленин учился, Ленин создавал себя для будущего. Ну а книги, которые он писал (у них, повторю, до революции было очень мало читателей), были нужны не только как инструмент борьбы, но и как антураж. Какой же вождь без собственных книг! Ведь это олицетворение мудрости… У Ленина была потребность всю политическую мозаику действительности осмысливать прежде всего в статьях, заметках, рецензиях, откликах, памфлетах.

Почему я назвал выше интеллект Ленина мощным, но односторонним? Знакомство с множеством его работ свидетельствует: о чем бы ни говорил или ни писал Ленин, в конечном счете он все сводил только к политике, политическим реалиям, политическим пристрастиям. Могут сказать: но ведь Ленин — политик! Что вы от него хотите! Однако я Думаю и даже убежден, что абсолютная политизация его мышления вольно или невольно искажает почти все (в той или другой степени), что отражается в его мозгу.

На развитие ленинского интеллекта оказала огромное воздействие западноевропейская социалистическая мысль. Правда, Ленин усваивал эти идеи через призму возможного их использования в России. Ленин широко использовал в своих трудах идеи, мысли, положения, которые развивались Плехановым, Аксельродом, Даном, Потресовым и особенно зарубежными марксистами. Например, у Ленина прослеживаются положения об особенностях буржуазно-демократической революции, ее движущих силах и революционной ситуации, которые были до него детально разработаны Карлом Каутским. И было время, когда Ленин воздавал должное этому выдающемуся марксисту.

Конечно, когда Каутский осудил диктаторство большевиков и написал, что с помощью октябрьского переворота утвердилось "казарменное мышление., которое сводится к тому, будто голое насилие является решающим фактором в истории", Ленин тут же предал теоретика большевистской анафеме.

До Октябрьской революции Ленин и Каутский обменялись несколькими сухими, официальными письмами. Радикал Ленин и демократ Каутский были слишком разными людьми, чтобы установить между собой дружеские отношения. Однако интеллектуальное влияние Каутского на Ленина бесспорно.

Сейчас, представляется, самое время проследить, как ленинский интеллект проявлял себя в различных формах индивидуального сознания. Их многообразие, как известно, обусловливается исключительной сложностью, многострунностью, многосторонностью окружающего нас объективного мира, а также потребностями социальной практики людей. На теоретическом уровне (интеллект) формы индивидуального сознания выделяются более рельефно, отчетливо и предстают обычно как политические взгляды человека, его правосознание, система личных моральных принципов, эстетические вкусы, философские воззрения, религиозные догматы. Но вместе с тем эти же формы индивидуального сознания проявляют себя также на чувственном и волевом уровнях.

Каковы были политические особенности ленинского интеллекта? В чем заключается тайна его политической одержимости?

Повторюсь, но скажу, что казнь брата Александра в 1887 году дала самый мощный, еще не осознанный тогда толчок, притяжение к истокам политического осмысления семейной трагедии. Это печальное событие совпало с окончанием гимназии и поступлением в Казанский университет. Вскоре — исключение из учебного заведения и приобретение Ульяновым статуса человека под "гласным надзором" полиции. Переломный возраст, взросление непосредственно совпали с событиями, которые поставили юношу в положение полуотверженного. В то же время возможность, не работая, поглощать массу книг, в том числе социально-политического характера, исподволь формировала в характере молодого Ульянова повышенный, особый интерес к политике государства российского, общественным движениям, социальным процессам.

Будь Владимир Ульянов сыном рабочего или бедного мещанина, даже большие природные способности не вырвали бы его из своей среды. А здесь у молодого человека, не заботящегося о куске хлеба и предающегося размышлениям по поводу прочитанного, всеми этими обстоятельствами была затронута некая сокрытая важная струна его души, начавшая формировать установку всей жизни.

Пройдет совсем немного времени, и юный Ульянов уверует в себя как человека, для которого уготована судьба политического литератора, политического публициста, человека-социалиста — нечто загадочно непонятное и тревожное, с налетом некоего народнического романтизма. Неповторимое сцепление жизненных обстоятельств, социальных условий плюс богатые природные данные сформировали ум человека, для которого политика (и все, что с ней связано) стало смыслом всей его жизни. Политическое сознание выглядело явной аномалией, но и эпицентром на фоне всех его остальных склонностей, способностей и устремлений.

Эта политическая флюсообразность ленинского интеллекта часто принимала просто уродливые формы. Известный советский дипломат ленинского времени Адольф Абрамович Иоффе вспоминал, что Ленина в международных вопросах интересовала лишь политическая сторона дела: продвигает ли данная конкретная акция дело революции. "Помню, — пишет Иоффе, — как перед самым подписанием одного договора… В.И. мне прислал записку: "Если договор гарантирует советизацию (данного государства), согласен на его подписание; если нет — не согласен".

Ленин не просто обладал "политизированным" интеллектом, он умел утверждать свою политическую линию канализированием общественной неприязни и даже ненависти в отношении ее врагов. В своих воспоминаниях о Ленине писатель Ф.А.Березовский описывает выступление Ленина на заседании ВЦИК в апреле 1918 года: "…ленинский голос зазвучал тревогой и ненавистью к тем, кто разрушал и саботировал великое дело освобождения трудящихся. И ненависть загоралась огнем во взглядах людей, одетых в серые гимнастерки и черные куртки… Конец доклада был насыщен такой уничтожающей иронией к врагам рабочего класса, что тишина аудитории то и дело прерывалась взрывами заразительного смеха. Казалось, что Ленин стер, уничтожил, похоронил своих противников до их выступлений…

Помню густую, тесную толпу, выносившую меня в стихийном потоке (после выступления. — ДА) на улицу. Вокруг меня горели энтузиазмом глаза. То там, то здесь звучали короткие фразы:

— Долго не забудут меньшевики и эсеры…

— Еще бы!.. Ильич-то?! Он, брат, покажет!

— С ним все будет наше!

— Все возьмем! Весь мир завоюем!""

Политическое мышление Ленина отличается беспощадностью. Он обладает способностью "отодвинуть" в сторону все нравственные, гуманные и иные соображения во имя "политической целесообразности". Универсальная политическая доминанта предписывает всем принимаемым решениям только один классовый вектор. Кажется порой, что это мозг политического автомата.

Ленину докладывают Д.Курский и Л.Каменев по делу о спекуляции в Главсахаре: "…Ввиду того, что все привлеченные к делу лица, за исключением Григорьева, постановлением Московской ЧК уже расстреляны и в этих условиях рассмотрение дела в отношении одного Григорьева поставило бы трибунал в невыгодные условия…" Далее Курский и Каменев рассуждают, что Григорьева можно было бы "уничтожить во внесудебном порядке", ибо "лишение свободы сделало бы его мучеником в глазах приверженцев". Но можно и "условно освободить на поруки всей общины трезвенников…".

Ленин краток: "Согласен с Курским и Каменевым".

Председатель Совнаркома согласен с явным беззаконием (расстреляны без суда, по постановлению ЧК) лишь потому, что установленная им политическая система одобряет подобное решение. Вождистская власть такова, что от особенностей политического мышления одного человека, специфики его интеллекта зависят судьбы множества людей.

В своей записке Чичерину 20 июля 1920 года Ленин предлагает подумать, как установить особые отношения с Ирландской Республикой без ухудшения отношений с Англией.

"…Или можно тайный договор с Ирландской Республикой (пожалуй, следует условие: взаимоинформация, помощь курьерами, изданиями, по возможности оружием, связями); через Ирландскую Республику — связь с коммунистами ирландскими…"

Предлагая заключить "тайный договор", Ленин нисколько не смущается тем, что его борьба с Керенским в огромной степени была построена на разоблачении Председателя

Временного правительства в его приверженности и верности тайным договорам. Тогда Ленин в статье "Над кем смеетесь? Над собой смеетесь!" писал, что "искренность в политике есть вполне доступное проверке соответствие между словом и делом". Говоря об "искренности" в политике, Ленин, однако, совсем не собирался смеяться над собой.

Ленинские представления о политическом строе, его умозаключения о "политической целесообразности" становятся доминантой реальной жизни. Ленин просто гениален (с точки зрения достижения большевиками своих целей) в нахождении и принятии единственных политических решений в критические моменты, ведущих к успеху в той или иной ситуации. Так, после февраля 1917 года ни у кого из социал-демократов не возникало даже мысли о возможности немедленного перехода к социалистическому (большевистскому) этапу революции. Ленин, оценив ситуацию, увидел уникальный шанс взять власть. Сколько нужно было иметь политической решимости, чтобы пойти на преступный брестский сговор с немцами! Но выбора у Ленина не было; он пришел к власти на обещании дать мир народу. Не всякий бы решился отдать пол-европейской части России во имя внешнего мира, равного колоссальному поражению, при разгорающемся внутреннем пожаре.

Когда в середине 1918 года Советская Россия сократилась до размеров Московского княжества, Ленин увидел единственный способ устоять, уцелеть, но главное — сохранить власть при помощи неограниченного террора. И он пошел на этот чудовищный террор! Можно назвать десятки других более крупных и более мелких обстоятельств и ситуаций, когда Ленин, внешне не колеблясь, принимал единственное спасающее большевиков решение. Бывали моменты, когда он буквально балансировал над бездной, но политические расчеты, а порой и интуиция выручали его. Это был гениальный ум демона-политика.

Даже и глубоко больного Ленина тянуло только к политике. Она была его страстью, увлечением, судьбой, проклятием. Летом 1922 года он говорил врачу Кожевникову:

— Политика — вещь захватывающая сильнее всего, отвлечь от нее могло бы только еще более захватывающее дело, но такого нет.

Полная "политизация" ленинского мышления не могла не отразиться и на его правосознании. Юрист по образованию, Ленин мало интересовался специальными вопросами юриспруденции. Для него право было лишь гранью политики. Он всегда был политическим прокурором.

После октябрьского переворота старая судебная система подверглась разрушению. Большевики, загипнотизированные романтизированным опытом Французской революции, стали создавать революционные трибуналы. Весьма долго главным критерием оценки правонарушения и преступления была "революционная совесть". Длительное время приговоры не могли быть обжалованы ни в апелляционном, ни в кассационном отношениях. Юристов в трибуналах почти не было. В 1917–1919 годах едва ли не единственной мерой наказания была смертная казнь — расстрел. Никто никогда не узнает, сколько россиян — не только "помещиков, капиталистов и белых офицеров", но и просто случайных людей, почему-либо оказавшихся на пути власти, — после краткого "суда", а порою и без него, было отправлено на тот свет.

Правосознание Ленина имело огромное поле деятельности, поскольку он, будучи Председателем Совета Народных Комиссаров, был непосредственным творцом множества декретов. Все они были, как и "положено" в революционное время, бестолковыми, сумбурными, поспешными, односторонними. Ленин всегда вносил в содержание декретов элементы классовости, масштабности и неотвратимости жестокого наказания.

Имея перед глазами революционных деятелей Французской революции, Ленин давно уверовал, что беспощадность, непреклонность, твердость в репрессиях — истинно великие качества большевика. Сразу после октябрьского переворота был отменен введенный Керенским закон о смертной казни для солдат. Когда Ленин узнал об этом, вспоминал Троцкий, он пришел в страшное негодование:

— Вздор. Как же можно совершить революцию без расстрелов? Неужели же вы думаете справиться со всеми врагами, обезоружив себя? Какие еще есть меры репрессии? Тюремное заключение? Кто ему придает значение во время гражданской войны, когда каждая сторона надеется победить?

Его утешали, что отменена смертная казнь только для дезертиров. Все было напрасно. Он настойчиво твердил:

— Ошибка, недопустимая слабость, пацифистская иллюзия…

Порешили на том, что если нужно, то "лучше всего просто прибегнуть к расстрелу, когда станет ясным, что другого выхода нет". На этом и остановились. Юрист Ульянов-Ленин считал совершенно нормальным, вопреки закону-декрету, расстреливать людей: "Как можно совершить революцию без расстрелов?"

В дальнейшем Ленин поможет большевикам возвести беззаконие в закон. "Революционный", разумеется. При этом Ленину будет всегда казаться, что чем более политическую окраску носит ситуация, тем для революции лучше. В ноябре 1921 года Председатель СНК пишет народному комиссару юстиции записку:

"…Обязательно этой осенью или зимой 1921–1922 гг. поставить на суд в Москве 4–6 дел о московской волоките, подобрав случаи "поярче" и сделав из каждого суда политическое дело". Разумеется, если обычного бюрократа наречь контрреволюционером, исход процесса нетрудно предсказать. Ленин так до конца своих дней и не поймет, что создаваемая им Система — фактически апофеоз государственной бюрократии. В сталинские времена контролеры стояли почти над каждым человеком, но бюрократии не убавлялось. Эта иллюзия, что контролем, карой, угрозой репрессии можно достичь созидательных целей, жила на протяжении десятилетий в советском обществе. Да и сейчас еще не исчезла… Но вначале она утвердилась в сознании отца социалистического государства.

Показательные процессы (пусть народ "трепещет") — слабость Ленина. Многократно он рекомендует ВЧК, Наркомату юстиции припугнуть людей "политическим процессом". В письме к А.Д.Цюрупе рекомендует "за неправильную отчетность и за убыточное ведение дела" организовать "ряд образцовых процессов с применением жесточайших мер". Ленин убежден, что чем больше людей будет знать об этих репрессиях, тем их исполнительность и прилежание будут выше. Но в то же время Ленин советует Уншлихту: "Гласность ревтрибуналов — не всегда; состав их усилить вашими людьми, усилить их связь (всяческую) с ВЧК, усилить быстроту и силу их репрессий, усилить внимание ЦК к этому". Тривиальные, обычные, повседневные расстрелы: стоит ли обо всем говорить? С началом знаменитого красного террора регулярно печатали списки расстрелянных. Но их оказалось так много, что физически стало невозможно публиковать все эти мартирологи. Так строилось ленинское "правовое" общество.

Ленин, будучи главой правительства, искренне верит, что его указания могут являться прямым основанием для приговора. Мягкого или жестокого, но решения судьбы конкретного человека. В его сознании это как раз значит "действовать по-революционному". В телеграмме Евгении Богдановне Бош (которая в своих воспоминаниях умиляется, что Владимир Ильич и Надежда Константиновна однажды пригласили ее к себе "чай пить") Ленин требует "сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города". В том же ключе рекомендует Уншлихту и Сталину за разворовывание народного добра: "…поимка нескольких случаев и расстрел…".

С тех пор в нашей стране столько людей посадили в концлагеря, стольких расстреляли, а "сомнительных" не убавилось и количество воров едва ли сократилось.

Ленин прожил мало, чтобы проанализировать всю эту криминальную статистику за более длительный период, нежели первые семь лет советской власти. Но ясно одно — ставка на жестокие, революционные меры себя не оправдала. Общество, основанное на насилии, страхе наказания, угрозе репрессий, несправедливых законах, не в состоянии избавиться от извечных человеческих пороков. Не избавились от них и демократические системы, но, по крайней мере, сам термин "права человека" не был под запретом, как в государстве, основателем которого был Ленин.

Интеллект Ленина, как мощная мыслящая политическая "машина", включил без остатка правосознание в революционную методологию мышления и действия. Хотел того или нет юрист Ленин, но его практические шаги на этом поприще лишь демонстрировали иллюзорность большевистского права.

Следует отметить еще один момент. Пока Ленин был в тихой и спокойной Швейцарии, он убедительно критиковал аграрные прения в Думе, разносил П.Н.Милюкова за "приукрашивание крепостничества", предсказывал, что при социализме "способ Рамсея" в промышленности позволит сократить рабочий день до менее чем 7 часов, возмущался полицейскими гонениями царизма… Но стоило прийти к власти этому эмигранту, как "полицейские гонения царизма" показались детскими забавами перед ужасами пролетарской диктатуры.

Повествуя о Цезаре, его гибели, летописец изрек: "То, что назначено судьбой, бывает не столько неожиданным, сколько неотвратимым". То, что произошло в России в октябре 1917 года и позже, можно было предсказать. Это, в частности, делали Плеханов и меньшевики, Милюков и кадеты. Секта большевистских подпольщиков, выросшая в грозную партию, не могла изначально дать что-либо хорошее России. Но исторически так сложилось, что все сценарии будущего, родившиеся в голове вождя этой партии, постоянно менявшиеся, уточнявшиеся, стали программой разрушения великой страны, пытавшейся в феврале 1917 года выйти на столбовую дорогу цивилизации.

Каковы философские особенности интеллекта Ленина? Ведь все мы, и автор настоящей книги в том числе, в свое время утверждали в своей догматической слепоте, что автор "Материализма и эмпириокритицизма" — крупнейший философ XX века.

Эта ленинская работа, написанная в 1908 году, не будь ее автор лидером тех сил, которые "потрясли весь мир", на долгие десятилетия была бы малозаметной книжкой, о которой бы знали и помнили лишь самые узкие специалисты в области гносеологии. Я думаю, что даже эти специалисты не рискнули бы поставить этот труд в один ряд с книгами русских философов того времени: Н.А.Бердяева, отца С.Булгакова, С.Л.Франка, Л.П.Карсавина, Н.О.Лосского, Ф.А.Степуна, И.А.Ильина, О.П.Флоренского и некоторых других.

Профессор В.В.Зеньковский из Богословского православного института в Париже в своей фундаментальной двухтомной "Истории русской философии" пишет: "Философские интересы Ленина сосредоточивались почти исключительно на вопросах философии истории — все остальное его интересовало лишь в той мере, в какой те или иные учения в теории могли влиять на философию истории. Но и в философии истории Ленин раз на всю жизнь принял построения Маркса — и уже ничто вне их его не интересовало. Эта внутренняя узость, присущая изначально Ленину, превращает его философские писания в своеобразную схоластику (в дурном смысле слова). Все, что "соответствует" позиции диалектического материализма, укрепляет ее, — приемлется без оговорок; все, что не соответствует, — отбрасывается только по этому признаку".

Зеньковский не сгустил краски. Он лишь подтвердил то, что писал сам Ленин в своем философском труде: "Идя по пути Марксовой теории, мы будем приближаться к объективной истине все больше и больше (никогда не исчерпывая ее); идя же по всякому другому пути, мы не можем прийти ни к чему, кроме путаниц и лжи".

Другими словами, философы и ученые фактически лишь те, кто придерживается марксистской методологии. Абсурдность такого вывода сразу обесценивает ленинские философские изыскания, хотя в области гносеологии есть некоторые положения, сформулированные В.И.Ульяновым, которые идут в русле общепринятого научного знания. Но сама категоричность выводов, что является фирменным стилем Ленина как политика, организатора и философа, вызывает внутреннее сопротивление.

Вся ленинская философия, по сути, имеет целью разделить мыслителей на "чистых" и "нечистых", материалистов и идеалистов. Именно для этого так много муссируется "основной вопрос философии", каковым он едва ли является и лишь придает привкус пропагандистского, даже классового деления в области общественной мысли. Думаю, действительная заслуга Ленина в этой области заключается в придании философии социального характера, но сделано это, к сожалению, с целью разделить "философов на два больших лагеря". Большевистскими призывами выглядят ленинские заклинания не верить ни одному буржуазному профессору в области философии. Ведь они — "ученые приказчики теологов".

Поражает настойчивость Ленина доказать, что та философская школа, которая допускает существование религии, не является научной. Если общенаучные рассуждения Ленина можно принимать или не принимать, считать их удачными или неудачными, что является обычным делом в философской литературе, то провозглашенный принцип партийности для философского анализа естествознания сразу выводит читателя за рамки науки в область идеологической борьбы и большевистских оценок.

Еще меньшее значение имеет труд "Философские тетради", представляющий ленинский конспект работ как ряда философов-классиков, так и менее известных ученых. Даже сам Ленин не придавал им самостоятельного значения, называя "тетрадками по философии", мыслями "для себя". Это комментарии и идеи, возникшие у внимательного и пристрастного читателя, каким был Ленин, "по поводу" прочитанного.

Верно заметил Бердяев, что Ленин "по философии читал исключительно для борьбы, для сведения счетов с ересями и уклонами в марксизме. Для обличения Маха и Авенариуса, которыми увлечены были марксисты-большевики Богданов и Луначарский, Ленин прочел разную философскую литературу. Но у него не было философской культуры; меньше, чем у Плеханова. Он всю жизнь боролся за целостное, тоталитарное мировоззрение…".

Последнее замечание Бердяева, по-моему, очень метко характеризует философскую сущность интеллекта вождя русских большевиков. Безоговорочно приняв социально-политическую и философскую доктрину Маркса (действительно крупный шаг в истории мировой общественной мысли), Ленин тем самым обрек себя лишь на догматическое комментирование выдающегося учения. Ни одна социально-политическая теория не может быть универсальной, глобальной, надвременной. Но именно в такую превратил марксизм Ленин.

Впрочем, Бердяев, Степун, Франк и некоторые другие российские мыслители могли со временем считать, что им повезло. Когда Ленин в марте 1922 года прочел сборник статей "Освальд Шпенглер и закат Европы", подготовленный этими авторами, он пишет записку управделами СНК Н.П.Горбунову, в которой называет книгу "белогвардейской" и поручает поговорить о ней с заместителем председателя ГПУ И.С.Уншлихтом… Философов не расстреляли за "белогвардейские" убеждения, что было нормальной практикой того времени, а лишь изгнали из отечества.

Философская грань интеллекта Ленина была сильной в своей убежденности, но явно догматичной. Абсолютная уверенность в том, что "философия Маркса есть законченный (курсив мой. — Д-В.) философский материализм", последняя вершина, единственно верная теория, говорит о догматической ограниченности Ленина. Эта узость проявилась, в частности, наиболее ярко в его труде "Государство и революция", утопическом прежде всего потому, что автор абсолютизировал некоторые догмы Маркса и Энгельса. Чего только стоят утверждения Ленина, что новый социалистический строй ликвидирует бюрократию, ибо "при социализме все будут управлять по очереди и быстро привыкнут к тому, чтобы никто не управлял".

Для Ленина очень много значило, говорится ли о данном предмете, явлении что-либо у основоположников марксизма. С ленинских времен почти до дней настоящих у коммунистов главный аргумент в споре — соответствующая цитата, подходящая к случаю идея, конкретное "указание" классиков.

Критикуя меньшевика Н.Н.Суханова, Ленин в одной из последних своих работ писал: "Для создания социализма, говорите Вы, требуется цивилизованность. Очень хорошо. Ну а почему мы не смогли сначала создать такие предпосылки цивилизованности у себя, как изгнание помещиков и изгнание российских капиталистов, а потом уже начать движение к социализму? В каких книжках прочитали Вы, что подобные видоизменения обычного исторического порядка недопустимы или невозможны?"

По Ленину, если в Марксовых "книжках" это не возбраняется, то можно "исторический порядок" делать любым.

Ленинский интеллект, что касается теоретического отражения действительности, не был загадочным, ибо здесь властвовали догматизм, одномерность, однозначность марксистских выводов.

"Социализм", созданный Лениным, даст наиболее универсальную — тоталитарную — форму бюрократии и догматизма. Впрочем, в кое-каких их неистребимых проявлениях Ленин успел убедиться еще при своей жизни. Десятки, сотни его распоряжений о показательных процессах, судах, расправах с бюрократами, "дураками" не дали положительного результата…

Догматическая узость ленинского интеллекта выразилась и в том, что для него основной социальной общностью был класс. Он был певцом рабочего класса, хотя отводил ему лишь роль основной силы его партии. Проблема личности, ее прав и свобод всегда стояла у Ленина на третьем — десятом местах. Классовая апологетика доведена Лениным до социального расизма. Свои собственные взгляды Ленин с поразительной настойчивостью внедрял в своей партии, а с ее помощью распространял и в Советской России. "Это и есть, — писал Бердяев, — диктатура миросозерцания, которую готовил Ленин".

Эстетическая грань интеллекта Ленина была менее деспотичной. Может быть, она просто стояла дальше от политики, чем правосознание и философия? А может быть, потому что Ленин не чувствовал себя здесь корифеем? Трудно сказать, однако в основном он был более терпим к эстетическому "еретичеству". Бердяев, возможно, преувеличил, назвав Ленина "отсталым и элементарным человеком" в искусстве, но в целом был недалек от истины.

Ленин был типичным "потребителем" искусства с весьма консервативным вкусом. Но крут его знакомства с литературной классикой весьма широк. Естественно, больше всего он цитирует и использует в своих произведениях Чернышевского — более 300 раз! — против, кажется, двух раз Достоевского. Наиболее часто обращается Ленин в своем политическом творчестве к Грибоедову, Крылову, Салтыкову-Щедрину, Гоголю, Тургеневу и всего несколько раз к Пушкину, Лермонтову, как мы уже сказали, Достоевскому, Толстому (хотя есть специальные статьи о нем).

Ленин читал художественные произведения как политик, ища в них ответа на многие социально-экономические вопросы. Трудно сказать, кто был еще особенно любим Лениным, кроме Чернышевского, но по ряду косвенных признаков можно отнести к ним Некрасова, Успенского, Горького, Салтыкова-Щедрина, Тургенева, Толстого, Гончарова, Писарева. Ленин был даже несколько "старомоден", отдавая предпочтение классике перед модными для своего времени художниками слова. Неудивительно, что Ленину особенно нравились "Что делать?" Чернышевского и "Мать" Горького, в которых исключительно остро поставлены социально-политические проблемы общества при сравнительно невысоком их художественном воплощении.

Ленин наиболее близок лично был к Горькому, хотя именно этот писатель в 1917–1918 годах особенно остро и резко критиковал лидера большевиков. В это время автор "Матери" печатал в петроградской газете "Новая жизнь" свои публицистические статьи. Всего под рубрикой "Несвоевременные мысли" Горький успел опубликовать в газете сорок восемь статей. Часто они были открытой полемикой между большевистской "Правдой" и "Новой жизнью", пока в июле 1918 года газета, где сотрудничал Горький, не была закрыта по распоряжению Ленина. Это и понятно, ибо Горький уже после октябрьского переворота писал, например, 7(20) ноября 1917 года: "..Ленин и соратники его считают возможным совершать все преступления, вроде бойни под Петербургом, разгрома Москвы, уничтожения свободы слова, бессмысленных арестов — все мерзости, которые делали Плеве и Столыпин". Здесь же Горький резюмирует: "Вот куда ведет пролетариат его сегодняшний вождь, и надо понять, что Ленин не всемогущий чародей, а хладнокровный фокусник, не жалеющий ни чести, ни жизни пролетариата".

Конечно, все эти статьи в "Новой жизни", как и многие другие, изданные в то же время, не вошли в тридцатитомное собрание сочинений писателя. Разве могли позволить большевики, чтобы заявление Горького, подобное тому, что он сделал в год смерти Ленина, стало известно советскому читателю? А оно таково: "Вероятно, при Ленине перебито людей больше, чем при Уоте Тайлере, Фоме Мюнцере, Гарибальди".

Но с начала 20-х годов Горький меняет тональность в отношении Ленина. Писатель, почувствовав, что власть устояла, не может обойтись без помощи ее и лично Ленина. Так, например, в апреле 1919 года он обратился к Председателю Совнаркома, прося освободить левую эсерку Н.А.Шкловскую — секретаря А.А.Блока (спустя полгода после просьбы ее выпускают); в сентябре 1920 года Горький лично встречается с Лениным, в сентябре следующего года бьет челом перед Лениным по поводу разрешения выезда за границу известного издателя З.И.Гржебина… Эти просьбы и встречи не прошли бесследно: Ленин обладал сильной духовной "радиацией". Скоро Горький станет почти ручным.

Ленин лично, повторюсь, смотрел на литературу и искусство как потребитель. Но как лидер партии видел в них мощный инструмент политического влияния. Может быть, поэтому он враждебно относился к футуризму, другим модернистским течениям и школам в искусстве? Но почему он одно время ратовал за ликвидацию оперы и балета? Может быть, тоже потому, что не видел, как артисты Большого театра будут вдохновлять отряды по продразверстке? Ведь известно его высказывание об опере и балете как "придворном искусстве", далеком от народа.

Ум этого человека, иногда способный восхищаться музыкой, поэзией, тем не менее главное предназначение искусства видел в развитии "лучших образцов, традиций, результатов существующей культуры с точки зрения миросозерцания марксизма и условий жизни и борьбы пролетариата в эпоху диктатуры". Так он изложил задачи Пролеткульта в проекте резолюции, подготовленной им. По сути, для него культура и искусство ценны лишь с точки зрения их полезности марксизму. Надо ли говорить, сколь ограничен этот подход.

По поручению Политбюро Бухарин готовился выступить в октябре 1920 года на съезде Пролеткульта. Ленин предложил в своей записке взять за основу следующий политический алгоритм:

1. Пролетарская культура=коммунизм

2. Проводит РКП

3. Класс — пролетариат=РКП=Советская власть.

Так мыслил этот человек. Мощный ум был односторонен, узок и ничем не хотел обременять себя, кроме политики, марксизма, диктатуры пролетариата, классовой борьбы, революции, схваток с оппортунизмом, либерализмом, буржуазией…

Интеллект и религия. Не верится, что Ленин даже в детстве был верующим человеком. Г.М.Кржижановский утверждал, что Ленин якобы рассказывал ему, "что уже в пятом классе гимназии резко покончил со всяческими вопросами религии: снял крест и бросил его в мусор…".

Думаю все же, что это произошло позже. Нельзя забывать, что отец и мать Ульянова были глубоко религиозными людьми, но не были фанатиками веры. Тем более что гимназия требовала посещения церкви, исполнения многих её обрядов. Но в послегимназические годы Ленин уже был убежденным атеистом. Как и почему мог произойти столь решительный перелом в условиях, когда религия в обществе была важнейшей духовной пищей многих людей?

Трудно ответить на этот вопрос однозначно. Это еще одна тайна ленинского интеллекта. Но, думаю, решающее значение вновь имели семейные события: смерть отца и брата, которых, несмотря на долгие молитвы матери, не удалось спасти, свое исключение из университета, а главное, раннее приобщение к материалистической литературе.

Многие биографы и люди, встречавшиеся с Лениным, отмечают огромную "физическую силу" его ума. Может быть, потому что он обычно подавлял оппонента в спорт своей абсолютной неуступчивостью; возможно, производила впечатление бескомпромиссность его суждений, одномерная, почти фанатичная убежденность. Так это или нет, но очень многие (и не без оснований) стали усиленно подчеркивать силу ленинского ума формой облика его головы. А.В.Луначарский отмечает, что "строение черепа Владимира Ильича действительно восхитительно. Нужно несколько присмотреться к нему, чтобы оценить эту физическую мощь, контур колоссального купола лба и заметить, я бы сказал, какое-то физическое излучение света от его поверхности".

Мы с вами не видели Ленина живым и не можем утверждать, что купол лба "излучает свет". Перед нами пятьдесят пять томов его собрания сочинений, сорок томов ленинских сборников, тысячи неопубликованных документов, тысячи апологетических книг, написанных о нем, и малая горстка книг беспристрастных и честных. А главное, что дает нам писательское право судить об интеллекте Ленина, — его деяния. По его чертежам и планам.

Все же я бы выделил главное в уме этого человека: идея силы и воля к власти. Революция была главным средством достижения власти, которая могла быть только диктатурой. Поразительная по уникальности комбинация рациональных, эмоциональных и волевых компонентов сознания сформировала ум человека не только одержимого идеей революционного переустройства мира, но и способного политически и организационно осуществить, сделать все для ее претворения в жизнь Да, можно говорить, что ленинская власть — выкидыш первой мировой войны. Но Ленин смог его оживить. Коммунизм — идея западная, не прижившаяся нигде. Ленин силой привил ее в России, не остановившись перед столь страшными потрясениями, которые делают саму цель ничтожной.

В ленинском сознании политика была обособлена от морали. Это одна из глубинных причин трагедии не только этого человека, но и великого народа, который насильно повели исторической тропой ленинизма.

Ленин, тем не менее, не мог выйти из мира нравственности, где извечно борются Добро и Зло.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.