5. РАЗГРОМ НЕКОММУНИСТИЧЕСКИХ ПАРТИЙ В КНДР (1945–1959)

5. РАЗГРОМ НЕКОММУНИСТИЧЕСКИХ ПАРТИЙ В КНДР (1945–1959)

Подобно некоторым другим бывшим социалистическим странам, КНДР является государством, в котором формально существует многопартийная система. Помимо правящей, Трудовой партии, в КНДР есть еще две организации, именующиеся политическими партиями. Это Социал-Демократическая партия (до 1981 г. именовалась Демократической партией) и партия Чхондоге-чхонъуданъ (в буквальном переводе на русский — «Партия молодых друзей небесного пути»). К настоящему времени они давно уже существуют только на бумаге, играя роль вывесочных организаций, которые предназначены почти исключительно для внешнепропагандистских целей.

Такое положение существует уже почти 40 лет. Однако в свое время некоммунистические партии, пусть и на протяжении весьма краткого периода своей истории, были реальной и весьма весомой политической силой. В настоящей статье мы хотим рассказать, как северокорейскому руководству удалось подчинить и постепенно ликвидировать некоммунистические партии, фактически утвердив в стране однопартийную систему, сохранив при этом, однако, формальную многопартийность. Статья посвящена в основном событиям 1945–1960 гг., то есть тому периоду, когда и происходило подчинение «непролетарских» партий. Главными источниками для нас послужили материалы советского посольства в Пхеньяне за 1945–1958 гг., которые до недавнего времени не были доступны исследователям, а также публикации южнокорейских ученых.

***

Как известно, традиционный марксизм-ленинизм считал возможным сохранения многопартийности в тех обществах, которые только вступили на путь строительства социализма. Теория «народной демократии», которая давала концептуальное обоснование практической политике советских властей и местных коммунистических партий в тех странах, что в результате Второй мировой войны оказались под прямым советским контролем, также не исключала того, что в таких государствах с их сложной классовой структурой могут существовать различные некоммунистические партии, которые, однако, должны со временем быть включены в состав руководимого коммунистами Единого фронта. Теоретическим обоснованием этого подхода было то обстоятельство, что в таких обществах сохранялись непролетарские классы (мелкая буржуазия, например, или некооперированное крестьянство), и что эти классы имели определенные специфические интересы, которые и выражались некоммунистическими партиями. Если же подходить к вопросу более трезво и практически, то некоммунистические партии, включенные в систему Единого фронта и подчиненные коммунистам, были с точки зрения новых властей весьма полезными инструментами, так как с их помощью можно было оказывать воздействие на те общественные слои, которые могли особо критически относиться к новому строю. В целом, в концепции «народной демократии» многопартийность рассматривалась как явление вполне допустимое, а во многих случаях — даже желательное. Корея не составляла в этом отношении исключения. Более того, антиколониальный характер проводившихся там в 1945–1946 годах преобразований предполагал, что они могут рассчитывать на широкую и разностороннюю поддержку со стороны представителей всех общественных классов и в силу этого создание целого ряда политических партий было весьма логичным.

История северокорейских политических партий началась 12 октября 1945 г., ровно через два месяца после того, как советские войска пересекли корейскую границу. В этот день советские военные власти опубликовали декрет, официально разрешавший создавать политические партии. Вероятнее всего, решение это было специально приурочено к организованному Политотделом 25-й армии совещанию руководства местных коммунистических организаций, на котором была фактически создана Компартия Северной Кореи, однако приказом от 12 октября воспользовались не только коммунисты, но и представители других политических течений.

В той хаотичной обстановке, которая царила в Корее осенью 1945 г., процесс образования различных групп и партий шел стихийно и неупорядоченно. Количество партий и близких к ним по характеру объединений в Южной Корее измерялось в то время сотнями. На Севере же советское командование сразу попыталось взять этот процесс под контроль. В этом, как можно предположить, советские власти руководствовались как теоретическими, так и практическими соображениями. С теоретической точки зрения подразумевалось, что каждая партия должна представлять определенный класс или, по меньшей мере, заметную социальную группу. Поскольку количество классов было не очень большим, то и партий также не должно было быть «слишком много». С практической же точки зрения было ясно, что контролировать несколько крупных партий будет проще, чем множество мелких. Вместо десятков партий, которые были столь обычны для Юга конца сороковых годов, на Севере возникло всего лишь четыре, причем две их них (Коммунистическая и Новая Народная) были марксистскими, почти не отличались друг от друга по платформе и очень скоро, в июля-августе 1946 г., слились в единую Трудовую Партию Северной Кореи.

Первая из некоммунистических партий Северной Кореи — Демократическая (кор. Минчжуданъ) была основана 3 ноября 1945 года. Создателем ее стал Чо Ман Сик, который на тот момент был, по-видимому, наиболее авторитетным деятелем националистического движения в северной части Кореи. На первых порах Чо Ман Сик рассчитывал, по-видимому, превратить новую партию в реальную политическую организацию право-националистического направления, но подобное развитие событий не входило в планы советской военной администрации. Поэтому по настоянию советских властей первым заместителем Чо Ман Сика в этой партии стал Цой Ен Гон (Чхве Ен Гон) — бывший ученик Чо Ман Сика и, в то же самое время, соратник Ким Ир Сена и заметный участник партизанского движения в Маньчжурии. Во главе секретариата также оказался бывший партизан-коммунист Ким Чхэк. Таким образом, партия эта с момента своего возникновения оказалась под контролем коммунистов и советских властей. [143] Тем не менее, для многих более или менее антикоммунистически настроенных националистов Демократическая партия была единственной легальной политической организацией, в рамках которой они могли действовать.

Другой политической организацией, образовавшейся в первые месяцы после Освобождения, стала партия Чхондоге-Чхонъуданъ (Партия молодых друзей небесного пути), которая объединила сторонников специфического корейского религиозного учения Чхондоге (Тонхак), возникшего во второй половине XIX века как реакция на проникновение католицизма и усиление иностранного влияния. Партия эта была создана 5 февраля 1946 г. с согласия советских военных властей. [144] Во главе партии, которую мы далее для краткости будем именовать Чхонъуданъ, встал известный религиозный деятель Ким Даль Хен. Движение Чхондоге не без оснований воспринималось многими в то время как уникальная корейская религия, для которой были характерны как крестьянский эгалитаризм, так и весьма враждебное отношение к иностранцам. Чхондоге и Тонхак сыграли решающую роль в двух наиболее заметных антияпонских и, шире, антииностранных выступлениях новой истории Кореи: крестьянском восстании 1894–1895 гг. и Первомартовском восстании 1919 г.

На протяжении примерно 2 месяцев Демократическая партия была практически единственной заметной политической силой, не находившейся в прямом подчинении у советских властей, хотя, разумеется, и не выступавшей против них открыто. Однако продолжалось это недолго: жесткий антикоммунизм и откровенный национализм Чо Ман Сика — с одной стороны, стремление советской администрации к инкорпорированию всех политических и общественных организаций в состав Единого фронта — с другой, рано или поздно должны были привести к столкновению.

Неизбежный конфликт разразился в конце декабря 1945 года, когда в Корее стали известны результаты проходившего в Москве совещания министров иностранных дел СССР, США, Великобритании и Китая. Совещание это, как известно, решило установить над Кореей на переходный период совместную опеку 4 держав. Решение об опеке вызвало резкие протесты националистов, видевших в этом оскорбление национального достоинства и попытку установить в стране новую, хотя и слегка замаскированную, форму колониального режима.

В конце декабря 1945 г. руководители Советской Гражданской администрации Н. Г. Лебедев и А. А. Романенко пригласили Чо Ман Сика на встречу и предложили ему и руководимой им Демократической партии присоединиться к готовившемуся тогда рядом северокорейских политических партий и общественных организаций заявлению в поддержку решений Московского совещания. Чо Ман Сик, по свидетельству переводившего беседу Пак Киль Ена, не дал сразу никакого определенного ответа и сказал, что решение по вопросу подобной важности может быть им принято только после совещания с руководством партии. 2 января собрался пленум ЦК Демократической партии. Поскольку настроение руководства националистов было вполне понятно, ни Цой Ен Ген, ни Ким Чхэк, на самом деле являвшиеся коммунистами и введенные в руководящий орган партии для контроля над его деятельностью, в работе пленума не участвовали. 24 голосами из 31 пленум осудил решения Московского совещания министров иностранных дел и призвал население Северной Кореи к борьбе против опеки. Советское руководство на протяжении последующих нескольких дней пыталось уговорить Чо Ман Сика отказаться от его позиции и выступить-таки в поддержку Московского совещания, но ничего добиться не смогло. [145]

Решающие события развернулись на открывшемся в 11 часов утра 5 января 1946 г. заседании Народного политического комитета провинции Ю. Пхенъан. В состав этого комитета, сформированного в августе-сентябре 1945 г. и игравшего роль своего рода протоправительства, входило по 16 представителей коммунистического и националистического движения. Все 16 депутатов-коммунистов приняли участие в заседании. Националистов, большая часть которых состояла в Демократической партии, было существенно меньше, так как многие из них, предчувствуя, в каком направлении развернутся дальнейшие события, сочли за благо не только не явиться на заседание, но и вообще покинуть Пхеньян и бежать в Южную Корею. Кроме того, на заседании присутствовали советские генералы и старшие офицеры, незадолго до этого прибывший в Корею представитель советских спецслужб Г. М. Баласанов, а также ряд переводчиков из числа советских военнослужащих.

В нашем распоряжении имеются два рассказа о происшедшем — генерала Н. Г. Лебедева (интервью с автором настоящей статьи, состоялось 13 ноября 1989 года в Москве) и Пак Киль Ена [146], которые отличаются лишь некоторыми, не очень существенными, деталями. Сначала на заседании слово было предоставлено представителям коммунистов, которые, разумеется, в соответствии с указаниями советского командования выразили поддержку решениям Московского совещания. Выступивший после этого Чо Ман Сик в очередной раз решительно высказался против установления опеки и заявил о своей отставке. Пак Киль Ен вспоминает, что на это решение его спровоцировали советские представители, один из которых сказал: «Если [Вы против опеки], то подавайте в отставку!»[147] Н. Г. Лебедев же утверждает, что решение это было принято Чо Ман Сиком самим, в знак протеста против опеки. После этого, как вспоминает Н. Г. Лебедев, Чо Ман Сик передал полномочия по ведению заседания кому-то другому из членов своей партии, но и тот тут же демонстративно сложил с себя полномочия. После этого все представители Демократической партии покинули зал, а вслед за ними ушли с работы и их сторонники из числа служащих Комитета. Пак Киль Ен не упоминает о передаче полномочий, а говорит только о том, что националисты покинули заседание. Единственным оставшимся националистом был Хон Ки Су, симпатизировавший коммунистам, который и довел заседание до конца.

Чо Ман Сик был арестован в начале 1946 г., сразу же после своей отставки. В течение довольно долгого времени он содержался под домашним арестом в пхеньянской гостинице «Коре». Показательно, что, по словам Пак Киль Ена, командующий 25-й армией И. М. Чистяков, отдавая приказ об аресте Чо Ман Сика, сказал, что это необходимо для того, чтобы Чо Ман Сик «обдумал» свою позицию и выступил в защиту решений Московского совещания. [148] Похоже, что даже после отставки Чо Ман Сика советские власти отнюдь не сразу отказались от идеи сотрудничества с ним и его Демократической партией. 2 апреля 1946 г. Ким Ир Сен вместе с двумя своими старыми соратниками — Ким Чхэком и Цой Ен Геном, которые в то время формально числились в Демократической партии (Цой Ен Ген, вдобавок, был и учеником Чо Ман Сика), посетил находящегося под домашним арестом Чо Ман Сика и еще раз предложил ему выступить в поддержку Московского совещания и созданной на основе его решений советско-американской двусторонней комиссии. Чо Ман Сик отказался. [149]

Впоследствии Чо Ман Сик из комфортабельного отеля был переведен в «обычную» тюрьму. В 1950 г. правительство КНДР попыталось обменять его на двоих руководителей коммунистического подполья, захваченных в Сеуле южнокорейской службой безопасности, но эти переговоры окончились ничем. Начавшаяся вскоре война решила судьбу человека, который в первые месяцы после Освобождения имел вполне реальные шансы стать правителем Северной Кореи: в середине октября 1950 г. (по одним данным — 15, а по другим — 18 числа), во время отступления северян и всего лишь за несколько дней до занятия Пхеньяна американскими войсками, бывший лидер северокорейских националистов был расстрелян вместе с рядом других политических заключенных, содержавшихся в пхеньянских тюрьмах. [150]

Однако арест Чо Ман Сика не привел к формальной ликвидации Демократической партии. Когда 29 января 1946 г. было опубликовано совместное Заявление политических партий и организаций Севера, то самое, подпись под которым месяцем раньше отказался поставить Чо Ман Сик, то от имени Демократической партии Кореи его подписал Цой Ен Ген. 5 февраля 1946 г. Цой Ен Ген созвал в Пхеньяне экстренное совещание активистов Демократической партии, которое, как легко догадаться, осудило действия Чо Ма Сика и других противников решений Московского совещания. [151] 24 февраля 1946 г. в Пхеньяне открылся I съезд Демократической партии. На нем Чо Ман Сик был объявлен «реакционером», «американским и японским агентом», а все деятели из его окружения, еще остававшиеся в руководстве партии, были лишены постов и, во многих случаях, репрессированы (если, конечно, они не успели своевременно бежать на Юг). [152]

8 февраля 1946 г. в Пхеньяне было объявлено о создании Временного народного комитета Северной Кореи, своего рода северокоорейского протоправительства, во главе которого встал Ким Ир Сен. Среди 17 членов первого северокорейского кабинета было и двое представителей Демократической партии — Чхве Ен Гон и Кан Рян Ук (первый занял немаловажный пост главы Департамента безопасности, в то время как второй стал главой секретариата). Однако реальные связи и Чхве Ен Гона, и Кан Рян Ука с Демократической партией были более чем отдаленными. О Чхве Ен Гоне уже говорилось выше, а протестантский священник Кан Рян Ук был… одним из ближайших родственников Ким Ир Сена по материнской линии, и его возвышение стало, пожалуй, самым ранним примером продвижения родственников Ким Ир Сена на руководящие посты (впоследствии, в восьмидесятые годы, численность членов кимирсеновского клана в северокорейском руководстве будет измеряться десятками). [153] Тем не менее, необходимый декор коалиционного правительства и Единого фронта был соблюден.

Подчиненный статус Демократической партии был закреплен в июле 1946 года, когда в Северной Корее в соответствии с предписаниями теории «народно-демократической революции» был формально создан Единый фронт (он официально именовался Единый демократический национальный фронт — ЕДНФ). В состав фронта вошли Демократическая партия, партия Чхонъуданъ и ряд общественных организаций. И формально, и по сути руководился фронт коммунистами.

Чистка партийного руководства, проведенная в феврале — марте 1946 года, стала первым шагом на пути превращения Демократической партии, которая смогла просуществовать в качестве самостоятельной политической силы меньше трех месяцев, в марионеточную организацию. Однако многие из ее рядовых членов и низовых руководителей тогда еще не осознали тогда этого факта. В 1945–1948 гг. в Демократическую партию часто шли те, кто был до определенной степени недоволен существующим режимом и видел в этой партии как бы легально дозволенную оппозицию. В определенном смысле подобная ситуация устраивала и северокорейские власти: вступив в Демократическую партию, недовольные оказывались под жестким контролем, и вероятность из участия в каких-либо реальных антиправительственных актах существенно снижалась. Поскольку в то время северокорейский режим был еще достаточно слаб и не имел в своем распоряжении достаточно разветвленного полицейского аппарат, Демократическая партия с тайными членами ТПК во главе способствовала нейтрализации недовольных. Эта ее роль вполне осознавалась северокорейским руководством. Например, осенью 1949 г. Чан Ви Сам (заместитель заведующего отделом ЦК ТПК) сказал советскому дипломату: «В партиях (Демократической и Чхонъуданъ — А. Л.) осталось немало скрытых врагов КНДР, однако благодаря тому, что руководство партии твердо поддерживает политику КПК, деятельность партии не вызывает беспокойства». [154]

Окончательный подчинение Демократической партии произошло в 1948 г. Первым этапом стала продолжавшаяся примерно полгода чистка партии, в ходе которой из нее были удалены «реакционные элементы», то есть те, кто мог стать катализатором недовольства. Структура партии была окончательно переделана по тому образцу, который был принят тогда в ТПК и в коммунистических партиях вообще и который, похоже, воспринимался многими в Пхеньяне как единственно возможный: в партии были введены партийные билеты, установлена строгая иерархия комитетов. Официально закреплены были новые порядки в декабре 1948 г. решениями III съезда Демократической партии, который также принял новую партийную программу и устав. [155]

Численность Демократической партии в предвоенный период была весьма заметной, в начале 1949 г. в ней было 180 тысяч членов. [156] Среди них были как и потенциальные оппозиционеры, так и те, кто просто по наивности или в порыве националистического энтузиазма потянулся к красивым лозунгам Демократической партии. Многим и многим этот шаг стоил потом карьеры, обрекал их семьи на нищенское существование, голод и дискриминацию: в соответствии с введенным в середине 60-х гг. делением всего населения Северной Кореи на 51 квазисословную группу, бывшие члены Демократической партии относились к так называемым «враждебным слоям населения», и были ограничены в своих правах (не могли жить в крупных городах, учиться в престижных вузах, занимать ответственные посты и т. д.).

Некоммунистические партии были представлены в первых «выборных» органах северокорейского государства (излишне повторять, что слово «выборные» в данном случае может использоваться только в кавычках, ведь выбор у избирателя был один: или голосовать за официального кандидата, или не голосовать вовсе). Когда в феврале 1947 г. было сформировано Народное собрание Северной Кореи, то некоторые представители некоммунистических партий были даже введены в состав Президиума, где они символизировали собой Единый фронт. Из 9 членов президиума 2 формально принадлежало к Демократической партии (старый партизан-коммунист Чхве Ен Гон и родственник Ким Ир Сена пастор Кан Рян Ук), а один — к партии Чхонъуданъ (Ким Даль Хен). Однако президиум был чисто формальным органом, который не обладал ни малейшей реальной властью. В составе же сформированного Народным собранием правительства оказался только один деятель Демократической партии — Хон Ки Су, в прошлом — заметный националист, соратник Чо Ман Сика, рано перешедший на сторону ТПК (как-то в разговоре с автором этих строк Н. Г. Лебедев назвал его «нашим националистом»). Видимо, он должен был, в соответствии с постулатами теории национально-демократической революции, символизировать собой Единый фронт и поддержку, которую оказывают коммунистам «прогрессивные национально-патриотические силы».

О том, что многие тогда еще не усвоили новых правил политической игры, свидетельствует эпизод, произошедший на I сессии Народного собрания. Естественно, реальной властью этот «парламент» не обладал, и фактически его единственной задачей было штамповать решения, подготовленные в кабинетах ЦК Трудовой партии. На первых порах, однако, это понимали не все. Депутат от партии Чхонъуданъ Ким Юн Голь неожиданно заявил, что «хотя после образования народных комитетов и выпущено много законов, много примеров и того, что они не исполняются как надо» и привел в пример несколько известных ему лично случаев нарушений закона, допущенных в ходе земельной реформы. Выступление было достаточно безобидным, но явно не соответствовало общему тому торжественновосторженному тону заседания, которому суждено было на десятилетия стать стереотипным для любых северокорейских официальных мероприятий. Реакция последовала незамедлительно. Крупный деятель Трудовой партии Чхве Чхан Ик, будущая жертва кимирсеновских репрессий, который как раз на этом съезде был избран Генеральным прокурором, обрушился на строптивого депутата, сказав, что «поднимать шум из-за убитого во время больших дел муравья» на деле означает — «препятствовать демократическим реформам» в Северной Корее. Разумеется, после этого прокурорского оклика Ким Юн Голь мгновенно опомнился и к концу работы съезда выступил с покаянной речью. Не исключено, что этот маленький инцидент был вообще единственной попыткой проявить какую-то самостоятельность, предпринятой депутатом северокорейского парламента за всю историю существования этого «законодательного» органа, и не случайно, что подобная «неразумная инициатива» была проявлена именно представителем одной из некоммунистических партий. [157]

Пхеньянский автобус. Январь 1954 года…

Однако, если приручение Демократической партии было к 1948 г. в целом завершено, то о другой некоммунистической организации — партии Чхонъуданъ этого еще никак нельзя было сказать. Этой партии удалось не только остаться самостоятельной, но и превратиться в заметную политическую силу: к концу 1947 г. в ее составе, по утверждениям некоторых ее бывших руководителей, насчитывалось 610 тыс. чел. [158] Конечно, эта цифра крайне преувеличена (вообще страсть к гигантским преувеличениям такого рода была весьма характерна для партии Чхонъуданъ и, шире говоря, для всего корейского национализма). По крайней мере, когда в феврале 1949 г. советский дипломат напрямую поинтересовался у Ким Дон Дю, заместителя председателя партии Чхонъудан, тем, какова же ее численность, прямого ответа не последовало. По данным советского посольства, в партии на тот момент было около 200 тысяч членов. [159] Несколько лет спустя, вспоминая о событиях 1946-47 гг. в беседе с советским дипломатом, тогдашний руководитель партии Ким Даль Хен также называл эту цифру. [160]

Партия Чхонъуданъ считалась независимой организацией, но поддерживала постоянные контакты с находившимся в Сеуле руководством секты Чхондоге, сторонников которой она объединяла. Руководство же это ориентировалось на лисынмановский режим и крайне негативно относилось к Северу. Именно в кругах сеульского руководства и возникла идея использовать партию Чхонъуданъ как орудие в борьбе с северокорейским режимом. 29 января 1948 г. на совещании руководства секты в Сеуле было принято решение организовать в Пхеньяне 1 марта, в годовщину произошедшего в 1919 г. антияпонского восстания, массовую демонстрацию под лозунгами создания общекорейского правительства, допуска в Северную Корею представителей Комиссии ООН и вывода с территории страны советских и американских войск. Эти лозунги полностью соответствовали тогдашней официальной позиции сеульского режима и находились в явном противоречии с требованиями Пхеньяна. Там же было подготовлено и соответствующие документы: официальное обращение вождей секты к единоверцам на Севере и письмо руководству партии Чхонъуданъ. В середине февраля оба эти документа были нелегально переправлены на Север. Доставка их была поручена 2 женщинам-связным, так как считалось, что они привлекут меньше подозрений.

17 февраля 1948 г. в Пхеньяне состоялось секретное совещание руководителей партии Чхонъуданъ. Большая часть их высказалась за то, чтобы в соответствии с решением Сеула провести демонстрацию. Особую позицию занял только сам основатель и руководитель партии Ким Даль Хен, который в то время был также заместителем председателя Президиума Народного собрания Северной Кореи. В своем выступлении на совещании он сказал, что демонстрация может привести к кровопролитию и массовым преследованиям сторонников Чхондоге и что письмо продиктовано полным незнанием сеульским руководством реальной ситуации на Севере. [161] По сути дела Ким Даль Хен был прав, хотя то, что известно об этом человеке, заставляет усомниться в том, что во время этих и последующих событий он руководствовался столь гуманистическими соображениями. Скорее Ким Даль Хен попросту стремился сохранить за собой то весьма привилегированное место, которое к тому времени ему уже дал новый режим.

Как бы то ни было, несмотря на колебания Ким Даль Хена, подготовка к демонстрации была начата. Она шла в глубокой тайне, однако все планы оппозиции были в конце концов сорваны предательством ее руководителя: 23 февраля Ким Даль Хен сообщил органам безопасности о планах выступления и помог им в аресте направленной из Сеула связной. С 25 по 28 февраля по всей территории страны были проведены массовые аресты всех сколь-либо заметных деятелей партии Чхонъуданъ. За эти 3 дня по южнокорейским (видимо, преувеличенным) данным было арестовано более 17 тысяч человек, в той или иной степени причастных или могущих быть причастными к планировавшемуся выступлению. Фактически в результате партия оказалась обезглавленной и ни о каком выступлении после этого уже не могло быть и речи. [162]

После событий марта 1948 г. партия Чхонъуданъ разделила судьбу Демократической: в результате интенсивных чисток из нее были изгнаны все неблагонадежные (с точки зрения северокорейского режима) элементы и она превратилась в чисто марионеточную организацию, совершенно лишенную политического лица и не способную ни к каким реальным самостоятельным действиям. Ким Даль Хен сохранил за собой пост ее руководителя и все связанные с ним привилегии, хотя едва ли он мог играть в пхеньянских коридорах власти какую-либо иную роль, кроме роли «свадебного генерала».

После разгрома легального аппарата и его подчинения руководству ТПК, ряд антикоммунистически настроенных активистов партии Чхонъуданъ предприняли попытку создать нелегальную организацию, которая бы объединила в своих рядах тех сторонников секты, которые не признавали северокорейского режима и стремились оказывать ему активное сопротивление. Эта организация получила название «Ренъухве» («Общество друзей добрых духов»). Ячейки общества занимались не только пропагандой, но и проводили боевые (скорее, террористические) операции. Особенно активной стала вооруженная борьба после начала Корейской войны, летом и осенью 1950 г. Например, только в уезде Чунъхва пров. Ю. Пхенъан, в котором местная организация «Ренъухве» пользовалась большим влиянием и отличалась особой воинственностью, боевиками было проведено 4 похищения оружия и военной формы, 5 нападений на полицейских или солдат и офицеров КНА (главным образом отставших от своих частей или прибывших домой на побывку), а также налет на уездный призывной пункт. В октябре 1950 г., во время наступления на этот район американских войск, боевики «Ренъухве» совершили налеты на воинские склады и правительственные учреждения и оказали поддержку наступающим. [163]

В то же время, несмотря на все усилия и некоторые успехи, сторонники и руководители «Ренъухве» не смогли развернуть в Северной Корее массового партизанского движения, которое было бы по своему размаху даже отдаленно похоже на то, которое коммунистам удалось организовать на Юге. Ночные убийства подвыпивших офицеров, которые были едва ли не самым распространенным типом боевых акций северокорейских оппозиционеров, разумеется, не идут ни в какое сравнение с масштабными операциями южнокорейских партизан-коммунистов, порою захватывавших целые уезды и ведших форменные сражения с правительственными частями.

Официальные же структуры партии Чхонъуданъ тем временем изо всех сил старались продемонстрировать новому режиму свою полезность. При этом Ким Даль Хен проявил немалое чутье и понял, что его партия нужна Пхеньяну в первую очередь для пропагандистской работы на Юге. 26 января 1949 г. во время встречи с известным советским дипломатом — полковником Игнатьевым Ким Даль Хен хвастался: «В ЦК Партии Чхонъуданъ Южной Кореи работают наши люди, деятельность которых направляет ЦК Чхонъуданъ Северной Кореи и лично я. От них я каждую декаду лично получаю донесение (достал и показал донесение). Вот такое донесение. В этом донесении пишется, что в ближайшем будущем районы Тайгу (Тэгу — А. Л.) и Бусан (Пусан — А. Л.) станут освобожденными районами. Далее просят средств… Средства для работы на юге мы направляем следующим образом: закупаем в Северной Корее золото и золотые вещи и реализуем их на юге Кореи. На это нам дал согласие Ким Ир Сен». [164] За этим рассказом хорошо, даже слишком хорошо чувствуется отчаянное стремление любой ценой доказать собственную нужность и значимость.

Любопытно, что через полтора месяца Ким Дон Дю — заместитель Ким Даль Хена — говорил о влиянии партии в Южной Корее куда менее категорично, хотя тоже подчеркивал, что такое влияние существует. Впрочем, десятилетие спустя и сам Ким Даль Хен признавал, что в 1949 году он отнюдь не контролировал всю деятельность сторонников религии Чхондоге на Юге. В 1956 г., вспоминая о предвоенной обстановке, он сказал, невольно опровергая собственные высказывания семи-восьмилетней давности, о которых сам, скорее всего, давно забыл: «Имевшиеся до 1950 г. НЕБОЛЬШИЕ (выделено мною — А. Л.) связи с югом полностью были прерваны войной». [165]

К началу войны обе некоммунистические партии уже находились под жестким контролем. Во главе одной из них стоял тайный член Трудовой партии Цой Ен Ген, многие из заметных фигур в окружении которого тоже нелегально состояли в ТПК. Степень проникновения «агентов влияния» в партию Чхонъуданъ была, видимо, несколько ниже, но и там их, кончено, хватало. Немалое количество осведомителей действовало на всех уровнях. Почта партийных организаций и их руководителей перлюстрировалась молодой корейской тайной полицией. Кстати сказать, с перлюстрацией корреспонденции связан один забавный и показательный эпизод, произошедший на рубеже 1948 и 1949 г. и отраженный в материалах советского посольства. При перлюстрации почты в провинции Северная Пхенъан не успевшие еще набраться опыта сотрудники тайной полиции нечаянно заменили содержимое вскрытых пакетов, так что руководители местного отделения Демократической партии и партии Чхонъуданъ получили документы друг друга. Тогда руководители относительно более независимой партии Чхонъуданъ предложили Демократической партии совместно направить в адрес правящей Трудовой партии протест против проверки ее сотрудниками партийных документов на почте. Но в ответ деятели Демократической партии (возможно, тайные члены ТПК) заявили, что поскольку не установлено, кто именно проверял эти пакеты, то они не считают нужным предъявлять протест. [166]

Тем не менее, с началом войны репутация «непролетарских» партий как не слишком надежных подтвердилась. Это было неизбежно, ибо вступление в какую-либо из этих партий, с одной стороны, показывало, что человеку отнюдь не безразлична политика, а с другой — ясно говорило, что он отнюдь не согласен с линией властей и правящей Трудовой партии. Разумеется, центральные органы обеих партий во время осеннего отступления были эвакуированы на север, в район китайской границы (штаб-квартира Демократической партии располагалась в г. Канге) и там принимали некоторое участие в пропагандистских акциях пхеньянских властей, но вот рядовые члены и, особенно, низовые активисты этих партий очень часто выступали на стороне Сеула. В результате значительная их часть во время отступления южнокорейских войск зимой 1950-51 гг. ушла на юг. Кроме того, когда на территории, вновь оказавшейся под контролем Севера, в 1951 г. была проведена перерегистрация членов Демократической партии, многие из них больше не встали на учет. В результате численность партии существенно сократилась и к концу войны не превышала 10 тысяч человек. Абсолютно аналогичная картина наблюдалась и в партии Чхонъуданъ. [167]

Воздушная тревога в Пхеньяне. 1951 г.

После окончания войны ситуация, в которой действовали обе некоммунистические партии, существенно изменилась. Пхеньянский режим вышел из войны экономически ослабленным, но политически — неизмеримо усилившимся. Отныне власть опиралась на сильную армию и полицию, куда менее зависела от прямой иностранной политической поддержки, и, наконец, действовала в новой социально-психологической атмосфере, когда большинство населения либо искренне поддерживало существующий строй, либо уже набралось достаточно опыта для того, чтобы вести себя тихо. Укреплению режима способствовало и то, что во время войны практически вся территория страны побывала сначала под северокорейской, а потом под южнокорейской оккупацией, так что сторонники обоих режимов могли попросту уйти в ту часть страны, порядки которой были им больше по сердцу. Оппозиция фактически сама себя отправила в изгнание.

После войны пхеньянский режим более не нуждался в декоративных «непролетарских» партиях. Косвенный контроль над потенциальной оппозицией был заменен прямым. Задача объединения страны, в выполнении которой обе партии должны были играть особую роль, была на неопределенное время снята с повестки дня. Наконец, в отличие от стран Восточной Европы, Северная Корея не привлекала к себе особого внимания международного сообщества, и в силу этого, равно как и в силу отсутствия демократических традиций, перед ней не стояла та задача сохранения демократического фасада, которая вынуждала многие социалистические страны Восточной Европы достаточно бережно относиться к символической многопартийности. Наконец, руководство КНДР, воспитанное в духе догматического советского марксизма 1940-50-х гг., воспринимало наличие у себя в стране нескольких партий как показатель определенной «незрелости» социальной структуры. Они считали, что в «настоящей» социалистической стране может быть только одна партия — пролетарская (то есть коммунистическая), так как там не осталось непролетарских классов. Поэтому первые послевоенные годы стали временем наступления на «непролетарские» партии и окончательного их превращения в эфемерные структуры, в вывески. Надо отметить, что этот подход встретил определенные, хотя и очень робкие, протесты со стороны советских дипломатов, которые иногда советовали своим северокорейским собеседникам проводить более острожную в отношении «непролетарских» партий и не стремиться к их скорейшей ликвидации.

Сельский рынок. Середина 1950-х годов.

Около 1954 г. была прекращена выплата государственных дотаций партии Чхонъуданъ, в то время как Демократическая партия тогда еще продолжала получать государственную материальную поддержку. [168] Этот избирательный подход был, как представляется, вызван, во-первых, тем, что Демократическая партия воспринималась как партия торговцев, кустарей и христиан (преимущественно — католиков), которых тогда было еще довольно много и которые пользовались некоторым влиянием, в то время как партия Чхонъуданъ состояла в основном из крестьян сравнительно отсталых районов. Вторая причина, как кажется автору, была связана с тем, что обе партии с точки зрения северокорейского руководства были важны в основном как каналы, по которым можно было поддерживать связи с Югом, а 1950-е гг. в Южной Корее стали эпохой быстрой христианизации и заметного сокращения влияния религии Чхондоге. Поэтому Демократическая партия, формально прохристианская, была важнее для Пхеньяна, нежели партия Чхонъуданъ.

Разумеется, численность обеих партий быстро сокращалась. Этому способствовала политика, которую по распоряжению ЦК ТПК проводило их руководство. Считалось, что Демократическая партия — эта партия «мелкобуржуазных элементов» предпринимателей, торговцев, кустарей и работников культа, главным образом, католиков. Представители трудящегося населения, рабочие и крестьяне, в соответствии с официальными представлениями, никак не могли быть членами этой партии. Поэтому, как в мае 1956 г. рассказывал советскому дипломату председатель Пхеньянского городского комитета Демократической Партии Северной Кореи Ким Сен Юр: «Как только член Демократической партии поступает на завод или вступает в сельскохозяйственный кооператив, то с ним проводится работа, чтобы он вышел из партии». [169] Отметим, что «работу» эту проводили сами же деятели Демократической партии, которые, таким образом, боролись за ослабление своего влияния, создавая ситуацию, в своем роде уникальную в мировой политической истории. Разумеется, в послевоенный период прием в партию более не проводился. На вопрос советского дипломата о том, наблюдается ли рост численности организации Демократической партии в Пхеньяне, Ким Сен Юр ответил, что они принимают в партию только наиболее влиятельных людей, из числа торговцев, промышленников и работников культа, чтобы «через них проводить свое влияние на неорганизованные мелкобуржуазные и религиозные массы». [170] Проще говоря, партия продолжала служить своего рода приманкой для потенциальных недовольных, которые, вступив в ее ряды, оказывались под контролем властей.

Важным показателем того, что значение Демократической партии в глазах властей существенно снизилось, стал уход Цой Ен Гена из ее руководства. В конца 1955 г. этот проверенный соратник Ким Ир Сена один из тех немногих, кому доверял будущий Великий Вождь, покинул свой пост руководителя Демократической партии и открыто вошел в состав руководства ТПК. Пикантность ситуации заключалась в том, что бывший руководитель «буржуазной партии» сразу стал одним из высших коммунистических руководителей. Это обстоятельство не укрылось от внимания современников и некоторые из лидеров ТПК, являвшиеся противниками Цой Ен Гена, попытались протестовать против его внезапного перехода в ТПК, но без особого успеха — соответствующе решение было принято самим Ким Ир Сеном. Переход Цой Ен Гена в высшие органы ТПК показывал, что с точки зрения северокорейского руководства роль Демократической партии к тому времени была уже столь мала, что держать там политического деятеля серьезного калибра более не следовало.

О том, что представляла из себя Демократическая партия в середине 1950-х гг., достаточно ясно свидетельствует такой красноречивый факт. В ноябре 1957 г. сотрудник советского посольства встретился с Нам Он Еном (Нам Семен Тимофеевич), который в то время был заместителем начальника управления информации при Кабинете министров, то есть заместителем руководителя одной из северокорейских разведывательных служб. Он сообщил о реорганизации северокорейской разведки и рассказал, что планируется создать Главное разведывательное управление при Кабинете министров, в состав которого должны были войти действовавшие до этого разрознено северокорейские разведывательные службы. Из беседы выяснилось, что в тот момент главой одной из северокорейских разведывательных служб — Управления информации был Тен Сон Он, который официально считался заместителем председателя ЦК Демократической партии Северной Кореи. Он же должен был стать и вторым лицом в новом разведывательном органе. На недоуменный вопрос советского дипломата Нам Он Ен ответил: «[Тен Сон Он] был раньше заместителем Цой Ен Гена в Демократической партии, но сейчас он там фактически не работает, да и не имеет ничего общего с Демократической партией, т. к. он старый коммунист и так же, как и Цой Ен Ген был в Демократической партии по заданию ЦК Трудовой партии Кореи». [172] Весьма характерно и это объяснение, и то, что один из лидеров псевдопартии на деле был высокопоставленным сотрудником спецслужб.

Примерно также обстояли дела и в партии Чхонъуданъ. В мае 1956 г. Ким Дал Хен встретился с советником посольства А. М. Петровым и рассказал о сложившейся в партии ситуации. Ким Даль Хен признал, что во время войны многие из членов партии ушли на Юг, и что численность партии сильно уменьшилась. Из его рассказа следовало, что в партии около 3 тысяч членов, а число сторонников Чхондоге составляет примерно 50 тысяч человек. [173] Однако, похоже, Ким Даль Хен преувеличивал и на этот раз, так как в августе 1956 г. заведующий орг. отделом партии Чхонъуданъъ Пак Син Док назвал куда более скромные цифры: по его данным летом 1956 г. в партии Чхонъуданъ было 1742 члена (на 50 человек меньше, чем в предшествующем году), а число сторонников Чхондоге Пак Син Док оценивал в 6-10 тысяч человек. [174]

Главной проблемой партии Чхонъуданъ были финансовые трудности, так как после войны она перестала получать правительственные дотации. Роль вывесочной партии требовала сохранения непропорционально большого управленческого аппарата, в котором летом 1956 г. насчитывалось 200 человек (около 30 человек в ЦК и по 6–7 в каждой из провинций). Таким образом, получалось, что каждый восьмой член партии был освобожденным функционером — доля для нормальной партии немыслимо высокая. Однако после 1954 г. содержать этот аппарат стало весьма трудно. Основные доходы партии давала принадлежащая ей типография и железоделательная мастерская.

В то же время партия Чхонъуданъ была все же несколько более независимой, чем Демократическая. Разумеется, обе партии представляли из себя достаточно фиктивные организации, но во главе партии Чхонъуданъ, в отличие от Демократической, все-таки не стояли агенты тайной полиции. Поэтому в 1956 г. Ким Дал Хен еще говорил о возможности и даже желательности проведения съезда партии, в то время как функционеры Демократической партии подчеркивали, что созыв съезда их партии не планируется. Ким Дал Хен в мае 1956 г. сказал, что проведение съезда Чхонъуданъ намечено на октябрь 1956 г. [175] Однако история распорядилась иначе. В августе на пленуме ЦК ТПК произошло неудачное выступление против Ким Ир Сена, за которым последовал острый политический кризис, осложненный вмешательством СССР и Китая. По-видимому, именно эти события и не дали руководству партии Чхонъуданъ осуществить свои намерения и созвать съезд.

Провал августовского выступления привел к существенному ужесточению внутриполитического режима в КНДР. Прежние нормы политической и общественной жизни, скопированные со сталинских образцов, стали казаться излишне либеральными. В новых условиях даже полностью контролируемые псевдопартии более не устраивали северокорейское руководство, которое в 1958 г. задумало нанести по ним окончательный удар и покончить с партиями как таковыми, оставив от них только одни вывески. В условиях укрепления кимирсеновского тоталитаризма «непролетарские партии» вообще оказались не у дел во внутренней политике. В косвенном контроле над потенциальными недовольными более не было надобности, ибо на смену ему пришел контроль прямой: жесткий полицейский режим подавлял любые проявления недовольства силой, уничтожая или отправляя в лагеря и «специальные районы» как реальных врагов режима, так и его потенциальных недоброжелателей. Для внешнепропагандистских целей вполне было достаточно иметь вывески и аппарат в несколько десятков человек, которые бы в большинстве своем (если не поголовно) являлись тайными членами ТПК и сотрудниками спецслужб.

К уничтожению остатков «непролетарских» партий приступили в конце 1958 г. Об этих планах Ким До Ман вполне откровенно говорил первому секретарю советского посольства Б. К. Пименову еще летом 1958 г. По словам Ким До Мана, в руководстве обеих партий существуют недовольные, и с этим надо покончить. Ким До Ман сказал: «Мы намерены наиболее реакционно настроенных из них, человек 20, арестовать, а с остальными вести воспитательную работу. Мы считаем, что многочисленные и не играющие никакой политической роли непролетарские партии и группы, входящие в ВДОФ, отмирают. Это естественный процесс, и мы не думаем, что эти партии надо искусственно поддерживать». [176] Подобно другим советским дипломатам, Б. К. Пименов не согласился с этим и сказал, что «непролетарские» партии чрезвычайно нужны для проведения правильной политики по отношению к Югу.