Глава третья Отступление (24 августа — 9 сентября 1942 г.)
Глава третья
Отступление
(24 августа — 9 сентября 1942 г.)
Понедельник, 24 августа 1942 г. Встреча с «вражеским десантом».
С утра подтвердили команду быть готовым к перемещению в новое место дислокации. Часть людей послали на строительство противотанковых заграждений. Другие продолжали догружать находящиеся на ходу машины имуществом. На второй рейс рассчитывать было нереально. Понимали, что вывезут то, что захватят одним рейсом. Весь день подходили одиночные машины с солдатами из подразделений бригады. Выходили воины, оставшиеся без боевой техники. Все отходили на север, северо-восток к Сталинграду. Мимо проходили свежие части в район боевых действий.
Узнал, что в Зеты прибыл медсанвзвод бригады с ранеными. Я поспешил к ним. Развернули перевязочную и операционную в одной палатке. К эвакуации были готовы две санитарные и одна бортовая машины. Раненые в основном тяжелые. Отправили их на северо-восток без определенного адреса — куда удастся сдать. Сопровождал их санинструктор Иванов.
Встретился с доктором Майей. Она, как всегда, была рада видеть меня живым. Она, как и врач Ложкина и медсестра Люда, была усталая, грязная. Жаль женщин, тяжелая ноша выпала на их плечи. Получил у военфельдшера Шепшелева перевязочный материал и пошел к себе. Меня догнала Майя.
— Я вас немного провожу, можно?
— Я тронут вашим вниманием.
— Как тихо здесь. Не верится, что пережили такие ужасы. И что нас ожидает? Уже сил нет. Хотелось бы сейчас помыться, немного привести себя в порядок. Сама себе противна. Мы все время в окружении мужчин. Даже помыться нельзя толком. Условий нет, и обстановка не позволяет. Во что превращаемся?
Я положил на землю упаковку с перевязочным материалом, повернулся к ней. Она изменилась за эти недели. Старше стала, огонек несколько угас в глазах, измучена, синева под глазами.
— Вы не болеете?
— Нет, — замотала она головой и уставилась на меня. — А что?
— Изменились, под глазами черные круги. Ничего не случилось?
— Как видите, жива, а что могло случиться?
— Максимов не беспокоил? — в упор спросил я.
— Вот о чем вы! Нет. Ему не до меня.
— Значит, вы уже за меня замуж не выйдете?
— Пока нет необходимости, — заулыбалась она.
— Значит, нужда в фиктивном браке отпала. Я от своих слов не отказываюсь. Соглашусь на крайний случай, если возникнет необходимость, и на законный брак, — вырвалось у меня, и тут же я поправился: — Что я говорю, не подумайте плохо.
— Я понимаю, шутите.
— Сам уже не знаю, шутка ли это или правда.
— О каком замужестве можно думать? Пока хотелось бы помыться и залечь спать.
— Да, я могу вам устроить помывку, пожалуй, для всех вас. Для вас, Ложкиной и для Люды.
— Вот было бы здорово, — оживилась она, — где, когда?
— У знакомой учительницы-калмычки, где мне выделили комнату для медпункта, но я там редко бывал. Котел есть, где сможем согреть воду. Во дворе у них колодец. Я договорюсь с ней и вам всем передам. На вечер, пожалуй, удобнее всего.
— Как здорово! Обрадую девочек. Спасибо. Вы — мой ангел!
— А кто же вы для меня?
— Сестра. И старший товарищ, — официально и казенно добавила она. В глазах опять засветились радостные огоньки, появилась теплая, лукавая улыбка, — спасибо, младший братик, что вы есть.
— Младший братик… — повторил я, — но я буду расти и стану старше, если не помешают.
— Дай вам бог расти до старости. Заболталась, извините, мне надо бежать. Спасибо, развлекли немного. До вечера!
Отнес перевязочный комплект в роту и сбегал к учительнице. Она согласилась согреть воду к вечеру и помочь помыться нашим женщинам-медикам. Я рад был, что смогу для них что-то приятное сделать.
2-й танковый батальон получил пополнение — пять танков Т-34 вместе с экипажами и был направлен занять оборону западнее станции Тингута в составе других частей. Остатки 1-го танкового батальона отошли от разъезда и с двумя танками прибыли в Зеты. День проходил очень тревожно. Ждали прорыва врага. Над нами несколько раз пролетали большие группы самолетов на Сталинград. Периодически отчетливо раздавались артиллерийская канонада и глухие взрывы авиабомб юго-восточнее нашего расположения.
Я побежал к моей хозяйке-калмычке. Она уже согрела воду, приготовила ведра, миски и показала место в пристройке, где обычно и они моются. Я пошел за женщинами в медсанвзвод, пока еще не стемнело. Меня там ждали. Быстро собрались, и я их повел к моей хозяйке. По дороге заметили, что многие из встречных воинов поглядывают на небо. Наше расположение облетала «рама» — плохой предвестник. Чаще всего жди после него бомбардировщиков.
В расположении роты машины вытягивались в колонну. Поступила команда выйти из поселка и рассредоточиться в лощине северо-восточное Зеты. Когда построилась колонна, я сел в кабину бортовой машины. В это время поступило сообщение, что севернее поселка Зеты из двух вражеских транспортных самолетов высадилась группа автоматчиков-диверсантов. К этому нередко прибегал наступающий противник, чтобы вызвать панику у обороняющихся и помочь продвижению основных сил. Поступила новая команда: «Занять круговую оборону тут же, имеющимися силами и средствами». Для этого выделили группу людей и под командой лейтенанта Завгороднего заняли круговую оборону вокруг нашего расположения. Кроме того, для борьбы с десантом образовали подвижную группу. Из роты выделили машину с автоматчиками около десяти человек. Из 1-го танкового батальона два оставшиеся на ходу танка.
Вскоре эта объединившаяся группа прошла мимо нас на север. Затем последовал новый приказ: вывести машины за пределы поселка. И мы выехали по дороге, ведущей в Блинников. Вскоре колонна остановилась. Недалеко от нас раздавалась ружейная и автоматная стрельба. Похоже, что встретились с вражеским десантом. Свернули с дороги несколько левее, стали и заняли оборону вокруг наших машин. Все были до предела напряжены, ждали выстрелов из-за любого куста, пригорка. Надвинулись сумерки, стало темно. Как знать в такой сложной обстановке да еще в темноте, где наши, где может быть враг. Пока стояли, вернее лежали в обороне, ждали указаний. Вечера и ночи стали прохладными. Холодно было лежать на земле. Пришлось надеть шинели. Оборона наша внушительно не выглядела. Винтовки-трехлинейки у красноармейцев, карабины у шоферов, пистолеты у командиров. У некоторых было по несколько гранат. Старшим нашей колонны был Калмыков. Командир роты остался в Зетах. Вдруг услышали сильные глухие взрывы в нескольких километрах, в районе поселка Зеты, и гул пролетавших над нами самолетов. Враг бомбил Зеты. Кроме наших, там было много других воинских частей, гражданское население. Все думал о женщинах-медиках. Успели ли помыться и вернуться к себе в медсанвзвод и не попали ли под бомбежку. Трудно было себе признаться, но я думал о Майе, не нуждается ли в помощи? Немцы обычно ночью редко бомбили и не наступали. Видно, спешили в Сталинград. Воентехник Ген поднял меня с участка, где с пистолетом в руке занимал оборону, и сказал, что ему приказано захватить меня и одной машиной вернуться в Зеты, где есть раненые и убитые среди наших ремонтников. Поехали бортовой машиной, на которой было и мое имущество. Он сел в кабину, я залез в кузов. Прибыл вовремя. Среди оставшихся наших было четверо раненых, один убит. Перевязал раненых и отвез в медсанвзвод бригады. Куда они будут направлять их, что будут делать с ними и другими поступающими ранеными? Где лечебные учреждения армии, фронта?
Увидел доктора Майю. Сказала, что, когда закончили помывку — началась бомбежка. Возвращались к себе во время бомбежки. Не представляет, как все обошлось. Добавила:
— Так чудно помылись, и так печально могло все кончиться. С трудом добежали к себе. И что творилось и творится вокруг? Все тот же ад. Спасибо за доставленную радость. Так было здорово! И снова страшная карусель. И без конца. Бегу к раненым.
Вот как все обернулось. Лучше не представлять. Действительно, уж как будет…
Вернулся к себе в роту. Почти не задерживаясь, вся колонна пошла на север в непроглядную темень. Пыль, песок сплошной стеной висели над нами. Шли, не включая подфарники. Не видно было дороги, никаких ориентиров в степи, но шли вперед, вернее, отходили.
Проснулся от выстрелов. Задремал было в кабине. Шла беспорядочная винтовочная и автоматная стрельба в голове нашей колонны. Передавалась тревожная команда вдоль остановившихся машин: «Десантники! Вражеские автоматчики! Занять оборону! К бою!» Вокруг раздавалась стрельба, свистели пули. Я выхватил пистолет, залег возле машин и открыл пальбу в темноту. Противника не видел.
Все стреляли, стрелял и я. Перестрелка продолжалась минут пять. Затем с головы колонны по машинам передалась дублирующая команда:
— Не стрелять! Прекратить огонь! Отбой! Не стрелять!
Вскоре выстрелы прекратились. Как выяснилось, нам встретилась одна из отходящих наших частей. И почему-то они нас или мы их приняли за вражеский десант, и кто-то открыл стрельбу, и началась перепалка с обеих сторон. Наши услышали команды на русском языке с той стороны, а они с нашей, и разобрались таким образом. От этого недоразумения «противник» потерял двух человек ранеными, у нас, к счастью, пострадавших не оказалось. Под утро подошла наша группа, которая с двумя танками ушла с вечера на поиски вражеского десанта. Они его не нашли.
Вторник, 25 августа 1942 г. Хлеб и спирт.
Остаток ночи были в движении. После перестрелки с мнимым десантом дремать в пути не решались, ждали реального противника. Ведь он где-то впереди высадился, как передавали. Не исключался и обход противником наших частей. Все были настороже, напряжение достигло высокого накала, тем более что не знали обстановку, не знали, где мы находимся и куда идем.
Севернее Сталинграда танковые дивизии немцев прорвались к Волге еще 23 августа. Там шли ожесточенные бои. Не менее сложная обстановка и на участке Юго-Восточного фронта. Наша бригада фактически недееспособна. Ей предстоит переформирование. Должна получить новую технику, людей. В танковых батальонах остались считаные десятки людей. Особенно пострадал мотострелковый пулеметный батальон. Больше двух третей состава полегло у разъезда и совхоза.
Командир рассказал, что в нашем районе в тылу у наших войск действует вражеская группа диверсантов — автоматчики на мотоциклах в красноармейском обмундировании. Минувшей ночью они въехали в расположение артиллерийского дивизиона, занимавшего оборону. Мелкими группами рассредоточились у батарей, складов с боеприпасами и горючим и по сигналу ракеты забросали их гранатами. Из автоматов перебили наших и без потерь скрылись в степи. Об этом предупреждены все части 64-й армии. Организованы специальные группы по розыску и уничтожению диверсантов. Командир призвал повысить бдительность, носить постоянно оружие при себе. Усилили охрану нашего расположения. Роте приказано рассредоточить машины по оврагу и ждать дальнейших указаний.
После совещания старшина роты Николаев доложил командиру, что почти на исходе продукты, что на бригадном складе ничего нет — машины с продуктами сгорели. Пока бригада получит, он просил разрешения у командира поехать в Сталинград раздобыть чего-нибудь по чек-требованию. Командир разрешил ему взять машину, и он уехал.
После полудня вновь начался пролет больших групп вражеских бомбардировщиков через наше расположение в сторону Сталинграда. Враг продолжал планомерно и расчетливо разрушать город.
После ужина, когда уже начало смеркаться, вернулся Николаев. Он пошел докладывать командиру, а народ потянулся к машине узнать новости, что привезли. Роль информатора взял на себя шофер. Показал недоеденный кирпичик хлеба, которого не ели и не видели давным-давно. Сказал, хитро улыбаясь, что хлеба привезли четверть машины, под брезентом также и крупы и еще кое-что.
— Как Сталинград, что там слышно? — спросил шофера кто-то.
Он сразу помрачнел и серьезно ответил:
— Плохо, очень плохо. Весь горит. Все горит. Бомбы падают. Убитых и раненых много. Пропал Сталинград. Еле выбрались. Не знаю, как в живых остались.
— Старшина! Угостил бы хлебушком, — раздались голоса.
— Завтра к завтраку всем будет. Разойдись!
Стали разгружать бортовую машину в закрытую складскую будку. Сгрузили мешки, ящики, хлеб и три металлические бочки. Николаев по секрету сказал мне, что он привез спирт.
— Возьмите, доктор, посуду и подходите. Я вам налью, пока не отдали в бригаду. Спирт классный.
— Мне любой годится для медицинских целей, — сказал я, — а не древесный ли? Не отравятся люди, если начнут его пить?
— Что вы! Чистейший. Взял на спиртзаводе. Сказали этиловый. Должно быть, нормальный.
— Каким же образом взяли столько?
— Это долгая история, доктор. Вкратце могу сказать, что мне повезло. По чек-требованию выписал консервы, крупу и хлеб на продовольственном распределительном пункте. Подъехал в это время в «эмке» какой-то чин, видно из интендантов, и сказал их начальнику, что горит спиртзавод и нужно там кое-что взять. Машины грузовой у них не оказалось, и они мне предложили поехать. Я согласился и последовал за их легковушкой. Пришлось переждать и бомбежку очередную. К счастью, минуло нас. Когда подъехали к заводу, действительно горел он во многих местах, как и многое другое горело вокруг. Чины подошли к проходной, показали документы, бумаги, и нам открыли ворота. Мы въехали во двор. Открыли склад, где стояли бочки со спиртом. И нам еще помогли загрузиться. Говорили при этом, что все равно пропадать, и загрузили, сколько просили. Мне оставили три бочки, — их я и привез. Так что возьмите, отлейте во что-нибудь себе.
— Спасибо, а как город, что со Сталинградом?
— Все пропадает там, и город пропадет, живого места не осталось. Разрушает гад дотла его. Что не разобьют, то сгорит. Воды нет. Канализация разрушена. Колодцев копать не станут. Да и погасить такое невозможно. Волга горит, представляете, вода горит. Хранилища с нефтью, бензином разбил, и все это на воде горит. Причалы разбиты и горят. Берег горит, где растеклось горючее. Люди гражданские бегут к Волге, чтобы переправиться на ту сторону, но все горит, нет плавсредств. Раненых много накопилось, частей. Бомбит гад все это: и переправы, и паромы, и все, что плывет по Волге. Видели картину «Извержение вулкана Везувия»? Уже не думал, что живой выберусь, да и тут не слаще. Очень плохи дела наши, могу сказать, хуже уже нельзя.
— Идет много войск из Сибири, должны же, наконец, врага задержать, — заметил я.
— Что-то не видно, что идет к тому, если Сталинград не могут удержать. Немцы прорвались к Волге в северной части города, идут бои на территории тракторного завода. И мы отступаем. Куда? В Волгу? Да, доктор, мы с вами с нашими званиями вопросы войны не решим. Поживем — увидим, если доживем. Пока несите посуду. Я подожду.
Спирт мне нужен для медицинских надобностей. Обходился и теми крохами, которые получал. Многие выпрашивали для выпивки, но нечего было давать. Выдавали миллилитры для работы. Если предлагают, решил взять, пригодится, конечно. Сам спиртное я еще, можно сказать, не употребляю, не переносил его и не чувствовал радости, когда пробовал. Почему так тянутся люди к этому зелью, мне непонятно. Я пошел к машине, где было мое имущество. В комплекте стояла пустая квадратная банка на пол-литра и бутылка на двести граммов из-под спирта, тоже пустая. Да фляга на ремне вмещала граммов семьсот. С этой посудой и направился к машине продсклада. Николаев был там. Кладовщик Лукьянов уже наливал эту жидкость кое-кому по указке старшины и по своему усмотрению. Старшина распорядился налить и мне. Когда увидел эти скляночки в моих руках, усмехнулся, пожал плечами и произнес:
— Тут нужны емкости, а не эти пузырьки, доктор. У меня бочки, а вы на капли протягиваете.
— Нет другой посуды, хватит мне.
Спирт был из бочки слит в ведро, и Лукьянов разливал его кружкой. Он был уже навеселе. Заполнил мою посуду и, подмигивая, сказал, чтобы приходил, еще нальет.
Далеко за полночь крутились люди возле продуктовой машины. Раздавался громкий разговор, смех. Лукьянов был щедр, и никто, видно, с пустым котелком не уходил от него. Примазался к нему в помощники ремонтник красноармеец Вернигора. Последнее время часто можно было его видеть возле кухни. То он добровольно колол дрова, то ездил охотно по воду и стал там своим человеком. И в тот день он старался всех задобрить спиртом через Лукьянова, а сам был трезв. Светился огонек сквозь шторки окошка из машины командира, где были, кроме него, Калмыкова и Титова, еще и уполномоченный особого отдела старший лейтенант Китайчик. Он был прикреплен и к нашей роте. Раньше приходил редко, а последние дни находился постоянно. Между машиной продсклада и летучкой командира курсировал старшина Николаев, а за полночь надолго задержался там. Люди роты также долго не спали. Из щелей летучек прорывался свет — освещались от аккумуляторных батарей. Часть людей сидели небольшими группками возле машин, потягивали спирт, закусывали, чем располагали, вели беседы. Далеко за полночь отяжелевшие спиртом люди стали засыпать. Лежали, где кому пришлось или где свалились. Я и Манько легли сравнительно рано отдыхать. Лежали в кузове открытой бортовой машины. Спирта мы с ним не пили. Я ему показал, что принес, и предложил отпить из фляги, но он отказался. Был не в настроении. Лежали долго, говорили о разном. Сон долго не шел.
Среда. 26 августа 1942 г. Диверсия.
Проснулся от сильнейшего взрыва, который подбросил нас в кузове. Взрывная волна тряханула все вокруг. Мы с Манько свалились с машины. Натянули сапоги на босые ноги. Залегли. И в последующем продолжались в короткие промежутки времени серии более мелких взрывов. Это происходило невдалеке от нас. Стало светло от вспыхнувшего зарева. Что случилось? «Не вражеский ли десант орудует?» — промелькнула мысль. Не понимали, что происходит. Санитарная сумка была в руках. Пистолет был при мне. Вытащил из кобуры. Пилотку не нашел. Еще продолжались неподалеку более слабые взрывы, зарево разрасталось.
— Там боеприпасы, горючее взорвали, — опомнился Манько.
Из кузова машины раздавался неразличимый поток нечленораздельных слов вперемежку с более различимой руганью. Через борт машины свалился к нам Костя Наумов.
— Что тут у вас? — выдавил он, держась за борт кузова машины. — Где мои сапоги? Подай! — обратился он к водителю, который стоял рядом сонный, растерянный. Костя не мог оторваться от кузова — так он удерживался в вертикальном положении, осмысливал, что происходит, и не понимал, как не понимали и мы, трезвые. Настолько были испуганы и растеряны, что никакое мнение на ум не приходило. Все старались понять, что же случилось и что происходит. Вражеский десант, которым грезили, бомбежка? Пламя все разрасталось, продолжались взрывы более глухие со вспышками огня. На фоне зарева отчетливо видны были машины по бокам оврага, редкий кустарник и одиночные фигурки людей.
— Горят склады! — послышались голоса. — Наши склады!
— Той тот як его, лопаты взять! — опомнился, наконец, Манько. — За мной!
И схватив лопату в одну руку, с пистолетом в другой он побежал в направлении зарева. Наумов все стоял, держась руками за борт машины, и, ругаясь, спрашивал:
— Где мои сапоги, мать твою так?
— Возле вас стоят, товарищ младший лейтенант, — ответил водитель машины, стоявший рядом со мной, и, схватив из кабины карабин, побежал за Манько.
Наумов опустился на землю и пытался навернуть портянку на ногу, но ему это не удавалось, она все сползала. В таком состоянии я его оставил возле машины и с санитарной сумкой побежал в район складов бригады.
Вокруг суетились наши красноармейцы и командиры. Тут был и командир роты, комиссар. Несколько уцелевших машин с боеприпасами оттянули подальше от этого места. Горела земля, пропитанная бензином и соляркой. Догорали машины. Им помочь уже нельзя было.
Лежавшие невдалеке на земле в одном из углублений оврага боеприпасы в ящиках остались невредимыми. Считали, что, должно быть, погибли пять человек — бесследно сгорели в машинах. Обнаружили трупы трех человек и двое были с ожогами. Они рассказали, что проснулись от сильного взрыва. Горела и их машина, на которой были бочки с соляркой. Причина пожара оставалась неясной. Поговаривали, что по пьянке кто-то окурок-бросил. Не исключена и диверсия.
Занимался этим уполномоченный особого отдела старший лейтенант Китайчик. И он, и командир, и комиссар, и многие были еще под воздействием ночной попойки, но большинство быстро отрезвели. Усилили охрану остатков склада. Песком забросали участки пожара.
Несмотря на взрывы и пожар, не все еще поднялись. Оказал помощь обожженным и направился к кухне. Харитонов крутился возле котлов. Вода уже закипала. Нужны были продукты для завтрака. С вечера получить не смог и, не отставая от многих других, помог себе рано свалиться спать. Еще раз пошел к продуктовой машине, но разбудить Лукьянова не смог. Доложил дежурному. Вместе пытались разбудить кладовщика, но он был мертвецки пьян. Просили меня, чтобы я его привел в чувство. Он лежал плашмя на полу у дверей будки. На хлопки, пощипывания тела не реагировал. Подтянули его к борту машины, полили голову водой, и это не помогло, он не приходил в сознание.
Часовой возле продовольственного склада и кухни красноармеец Нагиба был сравнительно трезв, и дежурный по роте спросил у него, что произошло ночью.
— Все тихонько перепились, да вы и сами все видели.
Действительно, почему он спрашивает у часового, когда сам должен был видеть, что происходило. Или проспал?
По территории уже бродили единичные и небольшими группами красноармейцы. У многих лица основательно «помяты», ходили, еще пошатываясь, часть спала и не знала о случившемся — настолько перепили, что даже на взрывы не среагировали.
Дежурный лейтенант Завгородний решился доложить командиру о состоянии Лукьянова и спросить, как взять продукты. Командир приказал построить роту по тревоге. В строй стало немногим больше половины личного состава, в основном те, кто был на пожаре. Часть людей привели, поддерживая под локти.
Выглядели красноармейцы в строю очень нелепо. Враг наступал, возможно обошел нас. Наши войска ценой жизни задерживали его стремительное продвижение. А на что способны эти военнослужащие? Что произошло с этими, по сути, хорошими, исполнительными людьми, находящимися сейчас всего на несколько часов в отрыве от жестокого, наступающего врага? Никто не собирается сдаваться врагу, а как сопротивляться в таком состоянии? Кто поведет машины? Кто сядет за руль в таком состоянии, чтоб хотя бы убежать от врага?
Командир спросил часового, что произошло ночью. Тот доложил, что всю ночь люди группками и в одиночку подходили к продовольственной машине, и Лукьянов отливал каждому по желанию определенную порцию спирта. А потом среди полной тишины грянул этот взрыв и пожар. Чужих не было. Помогал Лукьянову разливать спирт красноармеец Вернигора и его друг Кихтенко.
Мне приказал командир привести Лукьянова в чувство и поставить его перед строем. В помощь дал двух красноармейцев. Налил в кружку немного воды, добавил туда несколько капель нашатырного спирта и вылил содержимое кружки ему в рот. Он в какой-то мере пришел в себя. Взяли его под мышки и приволокли и поставили. Он как-то удерживался в вертикальном положении, стоял, шатаясь, на одной ноге, вторая была отставлена в сторону. Очень странная была у него поза, водило его верхнюю половину туловища, но он удерживал себя в вертикальном положении будто приклеенными к земле подошвами.
Заговорил командир:
— Воины нашей бригады истекают кровью, до последнего вдоха удерживают натиск врага, погибают, но не отступают. Бригада потеряла в боях много людей и техники, но не потеряла себя и, как боевая единица, удерживает оборону. А вы изменили ей, предали ее. Позор вам и презрение! Потеряли склады с боеприпасами и горючим. Погибли люди. Представитель контрразведки выяснит, кто это сделал. Во что же вы превратились? Хуже скотов. Срочно надо убыть к новому месту, самим окопаться и подготовить рубежи обороны для остатков бригады. А вы не в состоянии сесть за руль!
Он быстро последовал вдоль строя и, тыча ладонью в грудь каждого, выкрикивал:
— Ты, Кухленко, ты, Бяширов, ты, Завгородний, мать твою так, командир! — он подошел к нему вплотную, взял его за загрудок, подтянул его лицо почти вплотную к своему и произнес: — Подлец ты, Завгородний! В такое время, будучи дежурным, так налакаться и дать напиться роте. Разжалую! Под суд военного трибунала пойдешь! — и оттолкнул его от себя.
— Отстраняю вас от дежурства. Принять дежурство старшему лейтенанту Дьякову. И тебя такая участь ждет, Наумов!
— Я ничего, какую-то малость.
— Молчать! Вести машины надо, а вы не в состоянии. Немец наступает. В плен немцу решили сдаться?! Лукьянов напоил всех, чтобы вывести роту из строя. И он вывел роту из строя, чтобы враг захватил нас, как ягнят. Изменник! — бросил он Лукьянову и вновь повернулся к строю: — Данной мне властью я приговариваю Лукьянова за вывод личного состава роты из строя перед наступающим врагом к расстрелу.
Вытащил пистолет из кобуры правой рукой, взял Лукьянова левой рукой за ворот и повел его от строя в одно из разветвлений оврага в кустарник. Хромая, неуклюже, Лукьянов следовал покорно, спотыкаясь, вперед, подталкиваемый командиром. Через какое-то время раздались два выстрела в кустах, и вернулся к строю командир, пытаясь на ходу и перед строем попасть пистолетом в кобуру. Но ему это не удавалось, видно, волновался. Потом сдвинул кобуру на живот, положил в нее пистолет. Всех это вмиг отрезвило, до людей стала доходить вся серьезность ситуации.
— Каждого ждет участь Лукьянова, если позволит подобное. Всех, кто не в состоянии подойти и сесть в машину, — оставить на месте, не брать их с собой. Пусть немец с ними потолкует. Комиссару, командиру автороты и врачу проверить водителей и выявить, кто в состоянии вести машину. Пьяных отстранить от вождения.
Мне приказал идти к Лукьянову. Пошел в кустарник и увидел Лукьянова, лежащего ничком, тело его содрогалось от всхлипываний. Осмотрел его. Ран не было. Штаны были мокрые от страха или еще с ночи. Он пытался что-то сказать, но не смог: челюсти стучали, тело дрожало, в голос рыдал. Командир, конечно, стрелял в воздух.
Кладовщиком вместо него тут же был назначен Мезенцев. Продовольственную машину, в которой хранился спирт, закрыли на замок, и ключ забрал комиссар. К машине выставили часового. Мне пришлось немало человек отрезвлять нашатырным спиртом.
Враг нас обошел справа и далеко продвинулся на северо-восток к Волге, Сталинграду. Мы оказались в мешке или в окружении. Части нашей бригады были где-то южнее нас, по-видимому, еще в Зетах. Командир убыл в штаб бригады. Все были до крайности напряжены, издерганы. Обстановку не знали. Многих мучило раскаяние и стыд за повальную пьянку. Распределили водителей по машинам, некоторых отстранили. Трезвых водителей не хватало. К некоторым машинам прикрепили водителями командиров, автотехников. Назначили порядок следования в походной колонне. Пока мы все стояли на месте в ожидании команды.
Приехал командир и приказал срочно вытягивать машины для следования к новому месту расположения. Рота вытянулась в походную колонну, и машины двинулись в путь на север. Опять пыль, бескрайняя степь. Потрескавшаяся от жары земля, не знавшая последнее время ни единого дождика.
К вечеру рота прибыла и разместилась в поселке Блинников. Туда подтягивались остатки складов бригады и ряд машин из других подразделений. Рота технического обеспечения, замыкающее подразделение бригады, шла впереди, вернее, отступала, убегала первой. И куда? От наступавшего противника к прорвавшемуся противнику… А где он, прорвавшийся? Есть ли пути отхода и куда? Все были в недоумении. Не отошли еще от прошлой ночи. Людей занимали вопросы ночного взрыва и пожара. Большинство сходилось во мнении, что это дело вражеских рук. Диверсия.
Четверг, 27 августа 1942 г. Изменники.
Спал на носилках. Стояли на земле под машиной. Шофер спал в кабине. Подзастыл. Ночи стали прохладными, много росы. Что сулит нам новый день? Ко мне подошел старшина Николаев, поздоровался, подал руку и доверительно сказал:
— Дело есть, доктор, отойдемте в сторону. Спирт весь опечатали, и мне приказано отвезти его сейчас же после завтрака и сдать в роту управления. Там находится часть бригадного склада. Я успел отлить одну канистру и прошу вас взять ее на хранение к себе. Пусть у нас будет свой «НЗ».
— Где же я буду ее хранить? Мое имущество находится в открытой бортовой машине. Сидеть возле нее не смогу я.
— Мне некому доверить, разопьют, сволочи. Возьмите, пока я буду отвозить спирт в бригаду. Приеду и заберу. Прошу сделать это. Надо, понимаете, надо немного сохранить для себя. Я все думал, куда девать канистру, и ничего другого не придумал.
— Может, в какую-то летучку поставить. К Саркисяну или Дьякову?
— Хрен увидишь потом, не отдадут, и баста. Принесу вам, поставьте к своему имуществу, никто и не догадается. Подумают, что бензин.
— Несите, что поделаешь.
И он принес для хранения канистру спирта, которую поставил на машину к другим канистрам с бензином. Не перепутать бы. Чтоб случайно не залили, сделал заметку на канистре — к ручке привязал кусок бинта.
С утра стали разыскивать красноармейца Вернигору и еще одного ремонтника, по фамилии Кихтенко. Поднял этот вопрос уполномоченный особого отдела старший лейтенант Китайчик. Когда стали уточнять, то выяснилось, что их не видели еще с утра вчерашнего дня, после злополучной пьянки и пожара. Вернигора примелькался в роте за последние две недели своими не совсем здоровыми разговорами, а иногда и просто вражескими. Очень активен он был позапрошлой ночью. Как-то втерся в доверие к Лукьянову, добился доступа к спирту и старался всех споить. Кихтенко был незаметным, работящим, исполнительным красноармейцем, лет за сорок. Семья его была в оккупации где-то на Волыни. Вернигора и Кихтенко как-то сдружились, вернее, первый подчинил второго. Жили и спали вместе. Сослуживцы по ремонтному взводу, которые чаще других соприкасались с ними, высказали предположение, что они ушли к немцам. Стали вспоминать, что Вернигора вел разговоры о переходе линии фронта и о возвращении в родные места. Это было, когда враг разбрасывал листовки и в другое время. На возмущения окружающих отделывался шуткой, мол, хотел испытать их, или говорил, что раздумывает вслух для себя, как сохранить свою жизнь для семьи, родных. Этим рассчитывал воздействовать и на других.
После беседы стало известно, что Вернигора попал в роту не во время формирования бригады, а пристал в пути следования на фронт после Мариновки. Никто из штаба бригады его к нам в роту не направлял. Он пристал по подложным документам, стал на довольствие и, не очень таясь, вел вражескую пропаганду. Это был вражеский лазутчик. За ним органы следили, выясняли эту личность и должны были его разоблачить, но он опередил и исчез, потянув за собой только одного красноармейца. Остальных склонить на свою сторону ему не удалось. Не сомневались, что взрывы и пожар дело его рук. Весь день только и слышны были негодующие разговоры по этому случаю. Выступал и командир. Призывал всех быть бдительными, особенно коммунистов и комсомольцев.
Я спросил у старшего лейтенанта Китайчика, почему органы дали возможность Вернигоре совершить акт диверсии и скрыться, когда многие в роте уже понимали, что он не наш человек и за провокационные разговоры его неоднократно обзывали и осуждали? Он мне доверительно сказал, что они о его разговорах все знали, следили за ним и уже должны были выйти на его шефа, но несколько затянули с изоляцией, чем он и воспользовался.
Пятница, 28 августа 1942 г. Разговор по душам.
Враг предпринимал отчаянные попытки для продвижения к Сталинграду, и ему это с большими для него потерями пока удается. Авангардные его танковые и моторизованные части прорвались северо-восточнее нашего расположения, заняли станцию Тундутово и развивают наступление в направлении Красноармейска. Туда наши водители обычно ездили за боеприпасами, горючим и продовольствием для бригады. Стало известно, что бои шли уже где-то севернее нас, в районе Ивановки. Мы оказались явно в мешке. Эта группировка немцев отрезала нас от Волги и если соединится с северной, которая вышла к Волге, то захлопнут мешок, и мы окажемся в окружении, чего опасались последние дни. Мрачная перспектива. Думаю, что все это понимают, но об этом не говорят. От прибывших за боеприпасами и горючим водителей узнали, что тяжелые бои идут в районе Зеты. Кроме остатков бригады, там находится часть армейских резервов нашей 64-й армии.
Вечером после ужина замполит Титов собрал личный состав роты на очередную молнию. Он сообщил, что враг, истекая кровью, рвется к Сталинграду, бросая в атаки все новые и новые силы. Они не бесконечны. И он найдет себе могилу здесь, на волжской земле, где наши войска стойко обороняются, уничтожая его. И наша танковая бригада, ее остатки, проявила исключительный героизм и самоотверженность при обороне Зеты. Все попытки врага овладеть Зетами безуспешны. 1-й батальон бригады уничтожил двенадцать танков противника, имея всего пять машин и одну противотанковую батарею. Особенно отличился капитан Рустиков. Он лично подбил два танка противника. Командир 2-го танкового батальона старший лейтенант Гавриленко неоднократно выводил танки из укрытий и шел в атаку на наступающую мотопехоту противника, воодушевляя личный состав батальона своим примером. Командир танковой роты лейтенант Михайлов девятнадцать раз ходил в атаку. Особо отличились воентехник 1-го ранга Пак, механик-водитель старшина Лесовский — огневыми средствами танка и гусеницами уничтожали огневые точки и живую силу врага, совершив рейд по его боевым порядкам.
Лейтенант Лейкин подбил два танка противника, задержав его продвижение на участке, занимаемом нашими войсками. Командир роты Мартыненко, младший лейтенант Калашников, командир взвода младший сержант Назаров уложили перед своими позициями несколько десятков солдат и офицеров противника, удерживая занимаемые рубежи. Красноармеец Бадылевский проник в район расположения противника, залез в подбитый немецкий танк, развернул башню и открыл огонь по вражеской мотопехоте. Там и группа наших ремонтников во главе с воентехником Воропаевым немало способствует успеху танкистов.
Комиссар сделал паузу, откашлялся и продолжал:
— Слушайте о позорном случае, имевшем место в бригаде. Связист роты управления красноармеец Штейнберг зарыл в землю свой партбилет, боясь, что попадет в руки немцев. За проявленную трусость, шкурничество и паникерство его исключили из членов ВКП(б) и передали суду военного трибунала. И на нашей совести позорный факт. Среди нас жил вражеский лазутчик. Ел, спал с нами. Вел подрывные разговоры, склонял наших людей перейти к врагу, в плен сдаться, к семьям вернуться. И никто его за шкирку не посмел привести к особисту. Позор нам всем. Он и пьянку спровоцировал, и врагу бы преподнес нас всех как на тарелочке, но, к счастью, не рассчитал. Взрывы и поджог горючего — это дело его рук. Этот случай должен выше поднять нашу бдительность, чтоб никакие уловки врага не прошли.
Под вечер решили немного отдохнуть, Манько с Наумовым расстелили тент на земле возле машин. Я разбросал шинели, плащ-накидки. Прилегли. Присоединились к нам Ген и Саркисян. Подошли Дьяков и старшина «Крошка».
И в нашем кругу началось обсуждение поступка Штейнберга. Пришли к выводу, что сержант не изменил присяге, Родине, не враг нашего народа. Он проявил малодушие. Страх, как говорят, помутил разум. Еврей не может быть изменником Родины и перейти на сторону немецко-фашистских захватчиков. Это противоречит здравому смыслу. В партии ему не место, но в строю, на поле боя он не подведет, постарается искупить вину — свое малодушие.
Жизнь евреев и их судьба неразрывно связаны с судьбой Советского Союза. Выстоит страна, и евреи могут рассчитывать на существование как народ, нация. Не дай бог — потерпит поражение, и с евреями будет покончено. Это сознает каждый еврей и, не жалея жизни, будет бороться до полной победы над врагом. Суду военного трибунала за этот поступок его не следовало бы подвергать.
Суббота, 29 августа 1942 г. Не место женщине на войне.
Зеты подвергались неоднократным налетам вражеской авиации и артиллерийскому обстрелу. Наши войска удерживали занимаемые позиции. Поступил приказ командующего 64-й армией о выходе из боя и об отводе 254-й танковой бригады к Сталинграду. Бригада сдала участок обороны в Зетах и оставшиеся танки с экипажами 13-й танковой бригаде, которая прибыла на смену. Вышла из полосы массированных бомбовых и артиллерийских ударов на север, и к полудню остатки ее выдвинулись на рубеж Кошары-Блинников, где заняли оборону. Чем обороняться? Ни одного танка. В мотострелковом пулеметном батальоне осталось несколько минометов и одна противотанковая батарея. У личного состава автоматы, карабины и пистолеты. В Блинников прибыли наши две ремонтные группы, Ванина и Воропаева.
Враг наступал. Восточнее нас и северо-восточнее, не более чем в двух-трех километрах, раздавалась артиллерийская канонада, то затихая, то усиливаясь.
Танковая бригада потеряла боеспособность, и ее планировали вывести из боев для повторного формирования. Но в обед стало известно, что бригада получила пополнение: прибыли две роты с танками Т-70. Их отдали 1-му батальону. Это уже немало, значит, предстоят еще бои. А мы надеялись, что выходим на формирование.
Из нашей роты выделили группу красноармейцев с командирами — в помощь саперам для возведения оборонительных сооружений. Бригаде приказали занять здесь оборону и задержать продвижение противника. В поселке было много частей. Еще больше проходили мимо нас на север. Это части и соединения 64-й армии отходили к внутреннему оборонительному рубежу, к южной окраине Сталинграда.
Из роты шла машина в штаб бригады. Решил поехать в медсанвзвод. Дополучить перевязочный материал, шины. Острой необходимости в них не было. Еще имелись запасы. Но, возможно, я искал повод, чтобы увидеть Майю.
У штаба бригады встретил военфельдшера роты управления Гомельского Семена. Выглядел он браво, подтянуто. Мы обнялись.
— Рад тебя видеть живым и здоровым. Расскажи, как дела наши. Ты же возле командования. Что нас ждет? Выведут ли нас для переформирования?
— Пока будем воевать. По секрету скажу тебе, что наше дело — швах. Бригаде приказано занять оборону и прикрыть отход на Андреевку дивизий, с которыми взаимодействовали: 204-ю и еще две — 138-ю и 29-ю. Они должны занять оборону ближе к городу.
— Мы почти в окружении. Что сделает бригада с двумя ротами танков? Воевать-то нечем, — заметил я.
— Две роты — это уже что-то значит. Еще что-нибудь дадут. Видно, нужно вывести армию из мешка, чтоб не попали в окружение. А мы можем лечь костьми тут.
Наше положение критическое. Мы очутились в мешке, горловина которого пока открыта на Сталинград, куда нас и направляют. Северо-западнее в город вошла 6-я армия Паулюса и достигла Волги.
Вместе с ними несколько южнее наступают румынская, итальянская и венгерская армии.
С юга в Сталинград вдоль Волги, опережая нас, стремятся армии Гота и Манштейна. Параллельно им отходим к городу и мы — 64-я и 62-я армии и много других частей и соединений, ослабленных в прошедших боях.
Враг близок к захвату Сталинграда, что закроет горловину мешка и приведет к неминуемой катастрофе, последствия которой могут решить исход сражения в пользу противника.
— Скажи, где медсанвзвод? Нужно получить перевязочный материал.
— Недалеко здесь. Я туда иду, пошли — покажу. Они не развернулись. Все на машинах.
С главной улицы свернули в переулок. В одном из дворов и вдоль забора стояли санитарные и транспортные машины. Нашел Гасан-Заде.
— Чего пришел? — встретил он меня высоким крикливым голосом. — Опять раненых привез? Некуда их брать, и не знаю, куда их отправлять. Сказали, жди указаний. Больные идут, раненых везут. Наши и чужие. Как работать и чего ждать?! Сами не знают, на каком свете! Чего молчишь? Я все говорю, а тебе слово не даю сказать. Здравствуй. Скажи, зачем пришел?
— Здравствуйте. Приятно видеть вас живым и здоровым.
— Что со мной сделается? Я везучий. Так сказала моя бабушка, когда принимала меня на свет божий. Пока не ошиблась. Рад видеть и тебя живым и здоровым. Надеюсь и дальше. Что ты хотел от меня? Или к Майе пришел?
— Хочу получить бинты, шины.
— Извини. Иди к Шепшелеву. Он будет ворчать, но не обращай внимания. Скажи, что я послал. Напиши требование и получай.
Я нашел Шепшелева, сказал, зачем пришел. Ни слова не говоря, он повел меня к бортовой машине и сбросил марлевый мешок — комплект шин и фанерный ящик — комплект перевязочного материала.
— Транспорт есть? Как и куда понесешь?
— Пока оставлю здесь и пойду за машиной. Она у штаба бригады.
Стал искать место, куда можно пока положить комплекты. Поднял один и понес к домику, у крыльца которого висела фанера с красным крестом. Из домика на крыльцо вышли врачи Зоя Ложкина и Майя Вайнштейн.
— Можно оставить комплекты, пока я за машиной схожу? — нашелся я.
— Конечно, пожалуйста, — сделала реверанс Ложкина. Посмотрела на Майю и рассмеялась.
Я растерялся. Очень неловко мне было. Стоял с ящиком в руках, все смотрел на Майю. Вдруг сообразил, что даже не поздоровался.
— Здравствуйте! — сказал я.
Они опять рассмеялись, а Ложкина убежала к машинам.
— Ящик-то поставьте и второй комплект принесите, — сказала Майя.
Я сходил за вторым комплектом, положил его поверх первого и подошел к Майе.
— Здравствуйте, Майя.
— Вы уже поздоровались. Смешной вы какой, неловкий, — она подошла ко мне ближе, застегнула пуговицу на моей гимнастерке. Я дышать перестал, а она продолжала: — Спасибо за маникюрный набор. Только сегодня девочкам показала. Очень красивый и, видно, удобный, но я еще не пользовалась. Храню для лучших времен. Как хорошо помылись в Зетах у вашей хозяйки. Спасибо. И вкусные лепешки приготовила хозяйка. Надо же было случиться налету вражеской авиации. Хотелось бы и сейчас помыться, хоть в речке искупаться или у колодца от пота и пыли отмыться. Где и как? Здесь не завели хозяйку? — лукаво спросила она.
— Пока нет, не успел.
— Вам, мужикам, проще, а нам как? В одежде от ваших взглядов не спрятаться. Думаем в сарайчике помыться. Зоя побежала ребят упросить воду принести, хотя бы холодную.
Я уставился на нее и молчу. Замолчала и она.
— Страшная я?
Я молчал.
— Что молчите?
Я смотрел на Майю и думал, как тяжело женщине на войне. Война — это мужское дело. А как тяжело женщине на войне. Мужик запросто разденется по пояс, помоется у любого колодца, водоема, — справит естественные надобности тут же на колесо машины или под любое дерево. А женщине? С ее физиологическими периодами, с ее гигиеническими потребностями помыться или подмыться. Как все это сложно и нередко невыполнимо. Все вокруг ждут от нее улыбки, ласкового слова, а она мучается от того, как бы справить естественную нужду, поддерживать в чистоте хотя бы некоторые части своего тела.
Я все смотрел на Майю. Глаза, такие выразительные, необыкновенные, как всегда я их видел, а сейчас растерянные, беспомощные, по-особому печальные, как бы говорящие: «Я здесь, сюда определила меня судьба, и что я могу поделать?»
— Чего молчите и так смотрите на меня, изменилась очень?
— Просто не место вам здесь, Майя. Ни моим сестрам, родным. Ни одной женщине не место на войне, где и мужчине непосильно трудно.
Мне жаль ее как сестру, на которую взвалилась непосильная ноша, не совместимая с женской сутью, с предназначением женщины. Я эту ношу, не задумываясь, переложил бы на свои плечи.
Она развела руками, которые лучше слов выразили: «Мол, что же делать?»
— О чем же вы думаете? Неловко как-то ваше молчание.
И я разговорился:
— Перенес бы я вас в родную мою Белоруссию, в пущу полесского края, где поместил бы в светлый теремок, возле которого протекает чистый ручеек, воду которого можно пить и в котором можно купаться. Велел бы всем зверям ублажать и лелеять вас. Медведям — носить мед, бруснику с земляникой, свежую рыбку; волкам — свежатину, а не консервы или концентраты; лисичкам — цыплят; зайчикам — свежую картошку, морковку и капусту; белочкам — орешки в шоколаде: русалкам — свежий хлеб и пышные булки, а не сухари; и птицы распевали бы волшебные мелодии или только вальсы и танго, если любите.
Ее глаза засветились таким счастьем, будто ребенку преподнесли расцвеченную огнями новогоднюю елку.
— А себе какое место определите при тереме?
— Это вам решать. Хоть сторожем вокруг, а если позовете…
— Хватит, фантазер! Сил нет больше слушать.
И слезы полились из ее потеплевших глаз, уже не печальных, излучавших тепло, признательность.
— Бегите к себе. И мне пора — много дел. Спасибо за добрые пожелания, — она стала уходить, остановилась, вернулась ко мне, положила руки на плечи, подтянулась на цыпочках, поцеловала и тихо сказала: — Спасибо большое, развлекли и порадовали, спасибо.
Она повернулась и произнесла издали:
— Чтобы беда вас миновала!
— И вас также, — крикнул я.
Она исчезла в домике. Я все стоял. Опомнился, пошел к штабу, вернулся с машиной, погрузил комплекты. Возле домика с красным крестом толпились красноармейцы, командиры. Большинство в повязках. Заехали в штаб, захватили ожидавших там командиров и убыли в расположение роты.
Весь день и ночь отходили части и соединения 64-й армии мимо нас в направлении Сталинграда. Прошли два медсанбата и за ними части не менее двух дивизий, ослабленных и измотанных, прошли остатки курсантских полков Грозненского, Винницкого и Житомирского пехотных училищ. В Житомирском курсантском полку, занимавшем оборону в полосе действия нашей бригады у разъезда 74-й километр, осталось в живых около десяти процентов личного состава. Погиб и начальник училища — командир курсантского полка полковник Гусев.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.