11. «Бароны-разбойники» и бунтари

11. «Бароны-разбойники» и бунтари

В 1877 г. были посланы сигналы, которые определили развитие до конца столетия: черное население отбросят назад, с забастовками белых рабочих мириться не будут, промышленные и политические элиты Севера и Юга возьмут страну под контроль и организуют величайший рывок экономического развития в истории человечества. Сделают они это при помощи и за счет труда чернокожих, белых, китайцев, европейских иммигрантов, женщин, вознаграждая их за проделанную работу по-разному, в зависимости от расы, пола, этнического происхождения, принадлежности к тому или иному классу общества, таким способом, чтобы создать разные уровни угнетения, мастерски выстраивая иерархическую лестницу в целях стабилизации пирамиды благосостояния.

В период между Гражданской войной и 1900 г. паровая тяга и электричество заменили мускулы человека, железо пришло на смену дереву, а сталь — железу (до изобретения бессемеровского процесса передел чугуна в сталь происходил со скоростью 3–5 тонн в сутки, теперь же такое же количество можно было переработать в течение 15 минут). На станках начали изготавливать стальные инструменты. Нефтепродукты использовались для смазки оборудования и освещения домов, улиц, фабрик. Люди и товары перемещались по стальным рельсам железных дорог на поездах с локомотивами, приводимыми в движение паровой тягой; к 1900 г. было проложено 193 тыс. миль железнодорожного полотна. Телефон, пишущая машинка и арифмометр ускорили развитие деловой активности.

Машины изменили и сельское хозяйство. Перед Гражданской войной, для того чтобы обработать 1 акр пшеничного поля, требовалось трудиться 61 час. К 1900 г. та же работа занимала 3,19 часа. Производимый промышленным способом лед позволял перевозить продукты питания на большие расстояния, и родилась мясоконсервная индустрия.

Паровая тяга раскручивала веретена текстильных фабрик и приводила в движение швейные машины. Для ее работы требовался каменный уголь и пневматические инструменты все глубже проникали в недра Земли. В 1860 г. было добыто 14 млн тонн угля; к 1884 г. — 100 млн тонн. Расширение угледобычи означало увеличение производства стали, поскольку для передела чугуна в сталь применялись печи, использовавшие каменный уголь. К 1880 г. выплавлялся 1 млн тонн стали, а к 1910 г. — уже 25 млн тонн. К тому времени электричество начало заменять паровую тягу. На изготовление электропроводов шла медь, и к 1880 г. годовой объем производства этого металла составил 30 тыс. тонн; к 1910 г. он вырос до 500 тыс. тонн.

Для того чтобы достичь таких результатов, нужны были гениальные изобретатели новых процессов и машин; умные организаторы и администраторы новых корпораций; страна, богатая землями и полезными ископаемыми; громадный приток людей, способных выполнять изнурительную, вредную для здоровья и опасную для жизни работу. Ряды рабочей силы пополняли иммигранты из Европы и Китая. Фермеры, которые не могли приобретать новую технику или выплачивать новые железнодорожные тарифы, переезжали в города. В 1860–1914 гг. население Нью-Йорка выросло с 850 тыс. до 4 млн человек, Чикаго — со 110 тыс. до 2 млн, Филадельфии — с 650 тыс. до 1,5 млн человек.

Иногда изобретатель сам становился организатором бизнеса, как, например, Томас Эдисон — автор электрических устройств. В некоторых случаях предприниматели комбинировали изобретения других людей. Таким был чикагский мясник Густавус Свифт, который совместил полезные свойства железнодорожного вагона-рефрижератора и холодильного склада, создав в 1885 г. первую в стране мясоконсервную компанию. Джеймс Дьюк использовал новую машину для закрутки сигарет, которая могла скручивать, фасовать и разрезать столбики табака, производя 100 тыс. единиц продукции в день; в 1890 г. он объединил четыре крупнейшие сигаретные фирмы, образовав «Америкэн тобакко компани».

При том что некоторые мультимиллионеры начинали свой путь в бедности, для большинства это было не так. Исследование социального происхождения управляющих 303 текстильных, железнодорожных и сталелитейных компаний 70-х годов XIX в. показало, что 90 % из них являлись выходцами из семей среднего или высшего класса. Истории Горацио Элджера[119] о восхождении «из грязи в князи» были для некоторых личностей истинной правдой, но для большинства богачей — полезным мифом, использовавшимся в целях контроля над остальными.

По большей части создание крупных состояний было юридически законным и осуществлялось при помощи правительства и судов. Иногда такое сотрудничество приходилось оплачивать. Т. Эдисон посулил политикам из Нью-Джерси по 1 тыс. долл. каждому в обмен на принятие благоприятного законодательства. Даниэл Дрю[120] и Джей Гулд[121] потратили 1 млн долл. на взятки членам легислатуры штата Нью-Йорк с целью легализации выпущенных ими на сумму 8 млн долл. необеспеченных акций (т. е. акций, не отражающих реальную стоимость активов) железной дороги «Эри».

Первая трансконтинентальная железная дорога была построена на крови и поте, в условиях политиканства и воровства, за счет соединения железных дорог «Юнион Пасифик» и «Сентрал Пасифик». Последняя начиналась на Западном побережье страны и шла в восточном направлении; ее администраторы израсходовали в Вашингтоне 200 тыс. долл. на взятки, чтобы купить 9 млн акров свободных земель и получить 24 млн долл. в облигациях, а также заплатили 79 млн долл. (переплатив лишние 36 млн) строительной компании, которая на самом деле принадлежала самой же железной дороге. Строили магистраль четыре года 3 тыс. ирландцев и 10 тыс. китайцев, зарабатывая по 1–2 долл. в день.

«Юнион Пасифик» начиналась в Небраске и шла на запад. Ее руководство получило 12 млн акров свободных земель и государственных облигаций на сумму 27 млн долл. Оно создало компанию «Креди мобилье», передав ей 94 млн долл. на проведение строительных работ, при том что в действительности их стоимость составляла всего 44 млн долл. Чтобы предотвратить расследование, акции по дешевке продали некоторым конгрессменам. Это было сделано по предложению члена Конгерсс США от штата Массачусетс, производителя лопат и директора «Креди мобилье» Оукса Эймса, сказавшего однажды: «Заставить людей присматривать за своей собственностью не составляет никакого труда». На строительстве «Юнион Пасифик» было занято 20 тыс. человек — ветераны войны и иммигранты из Ирландии прокладывали по 5 миль пути в день и сотнями умирали от жары и холода, а также во время стычек с индейцами, воспротивившимися проникновению на их территорию.

Обе магистрали имели длинные, извилистые маршруты, что было сделано для получения субсидий от населенных пунктов, через которые они прошли. В 1869 г., под аккомпанемент музыки и речей, две кривые ветки сошлись в штате Юта.

Дикое мошенничество на железных дорогах привело к тому, что финансы железнодорожных компаний попали под более жесткий контроль со стороны банкиров, которые стремились к большей стабильности, а именно получать прибыли законными путями, а не с помощью воровства. К 90-м годам XIX в. подавляющая часть железнодорожных путей была сконцентрирована в рамках шести крупных компаний. Четыре из них полностью или частично контролировал «Дом Моргана», а две другие — банковская фирма «Кун, Леб энд Ко».

Дж. П. Морган начал свое дело перед войной, будучи сыном банкира, торговавшего акциями железных дорог за хорошие комиссионные. Во время Гражданской войны он выкупил на военном арсенале 5 тыс. винтовок по цене 3,5 долл. за штуку и продал их одному генералу действующей армии по 22 долл. Винтовки оказались бракованными и отстреливали большие пальцы солдатам, использовавшим их. Комитет Конгресса отметил этот факт мелким шрифтом в тексте невнятного отчета, но федеральный судья подтвердил законность сделки как реализации условий имеющего юридическую силу контракта.

Морган избежал военной службы в годы Гражданской войны, заплатив 300 долл. тому, кто его заменил. Так же поступили и Джон Д. Рокфеллер, Эндрю Карнеги, Филип Армор, Джей Гулд и Джеймс Меллон. Отец последнего написал сыну, что «человек может оставаться патриотом, не рискуя жизнью и не жертвуя здоровьем. Для этого есть предостаточно жизней, которые являются менее ценными».

Фирма «Дрексел, Морган энд Ко» получила контракт правительства США на выпуск облигаций стоимостью 260 млн долл. Федеральные власти могли бы продать их напрямую, однако предпочли заплатить банкирам 5 млн долл. комиссионных.

Второго января 1889 г., как пишет Г. Майерс, имели место следующие события:

… три банковские дома: «Дрексел, Морган энд Ко», «Браун бразерс энд Ко» и «Киддер, Пибоди энд Ко» — разослали циркуляр с грифом «Приватно и конфиденциально». Затрачено было чрезвычайно много усилий, чтобы этот документ не проник в печать или не стал известен каким-нибудь другим способом… Откуда эта боязнь? Этот циркуляр содержал приглашение… крупным железнодорожным магнатам собраться в доме Моргана на Мэдисон Авеню, № 219, и там образовать, по выражению того времени, «забронированный» союз.

План состоял в заключении прочного договора, уничтожающего конкуренцию между отдельными железными дорогами и согласующего железнодорожные интересы так, чтобы можно было более действенно, чем раньше, высасывать кровь из народа Соединенных Штатов.

У этой впечатляющей истории финансового гения имелась и другая сторона — цена человеческой жизни. В том самом 1889 г., по данным Комиссии по торговле между штатами[122], 22 тыс. железнодорожных рабочих погибли или получили увечья.

В 1895 г. золотой запас США был истощен, однако в сейфах 26-ти нью-йоркских банков лежало 129 млн долл. золотом. Синдикат банкиров во главе с «Дж. П. Морган энд Ко», «Огаст Белмонт энд Ко», «Нэшнл сити бэнк» и др. предложил федеральному правительству этот драгоценный металл в обмен на облигации. Президент страны Гровер Кливленд согласился. Банкиры немедленно перепродали облигации по более высокой цене, получив прибыль в размере 18 млн долл.

Журналист писал: «Если человеку требуется купить мясо, он должен сходить к мяснику… Если мистеру Кливленду требуется больше золота, он должен обратиться к крупному банкиру».

Сколачивая свое состояние, Дж. П. Морган привнес в экономику страны рациональность и организованность. Он сохранял стабильность системы. Однажды он сказал: «Нам не нужны финансовые конвульсии и каждодневные колебания условий». Морган связал между собой железные дороги и все их вместе — с банками, а банки, в свою очередь, со страховыми компаниями. К 1900 г. он контролировал 100 тыс. миль путей, т. е. половину общей протяженности магистралей страны.

Активы трех страховых компаний, в которых доминировала группа Моргана, составляли 1 млрд долл. На инвестиции у них оставалось 50 млн долл. ежегодно. Это были средства, отданные простыми людьми за страховые полисы. Л. Брандейс, описавший эту ситуацию в своей книге «Деньги других людей» (до того, как он стал членом Верховного суда), отмечал: «Они контролируют народ при помощи его же собственных средств». Джон Д. Рокфеллер начинал карьеру бухгалтером в Кливленде, стал торговцем, скопил денег и решил, что в условиях развивающейся нефтяной промышленности тот, в чьих руках находится нефтепереработка, господствует в отрасли. Свой первый нефтеперерабатывающий завод он купил в 1862 г., а к 1870 г. создал «Стэндард ойл компани оф Огайо», тайно договорился с железными дорогами, по которым мог в обмен на существенные тарифные скидки перевозить нефть, и таким образом вытеснил из бизнеса своих конкурентов.

Один из независимых нефтепереработчиков сказал: «Если бы мы не продавали [свои компании], то нас бы раздавили… На рынке был только один покупатель, и продавать мы должны были на выдвинутых им условиях». Вот какими записками обменивались служащие «Стэндард ойл»: «"Уилкерсон энд Ко" получила одну цистерну нефти в понедельник 13-го… Просьба завинтить еще одну гайку». Нефтеперерабатывающий завод конкурента в Буффало потряс небольшой взрыв, о котором сотрудники «Стэндард ойл» договорились с главным инженером предприятия.

К 1899 г. эта компания являлась холдингом, контролировавшим акции многих других фирм. Ее капитал составлял 110 млн долл., а прибыли — 45 млн долл. в год. Личное состояние Джона Д. Рокфеллера оценивалось в 200 млн долл. Вскоре он заинтересовался добычей железа, меди, угля, транспортными перевозками и банковским бизнесом (создал «Чейз Манхэттен бэнк»). Ежегодные прибыли выросли до 81 млн долл., а состояние Рокфеллера достигло уже в 2 млрд долл.

В 17 лет Эндрю Карнеги работал клерком-телеграфистом, затем секретарем директора Пенсильванской железной дороги, потом стал брокером на Уолл-стрите, торгующим железнодорожными акциями за огромные комиссионные, и вскоре после этого он превратился в миллионера. В 1872 г. Карнеги побывал в Лондоне, увидел новый бессемеровский способ производства стали и, вернувшись в США, построил за 1 млн долл. сталелитейный завод. От иностранных конкурентов его охраняли высокие тарифы, вовремя установленные Конгрессом, и к 1880 г. Карнеги производил 10 тыс. тонн стали в месяц, получая 1,5 млн долл. прибыли в год. К 1900 г. ежегодный прирост составил уже 40 млн долл., и в том же году, во время ужина, он дал Дж. П. Моргану согласие продать свою сталелитейную компанию. Цену — 492 млн долл. — Карнеги нацарапал на банкноте.

Затем Морган зарегистрировал «Юнайтед Стейтс стилкорпорейшн», объединив корпорацию Карнеги с другими ей подобными. Он продал акции и облигации за 1,3 млрд долл. (на 400 млн долл. дороже, чем стоимость объединенных активов компаний) и получил комиссионные за организацию сделки в размере 150 млн долл. Каким образом можно было выплатить дивиденды всем этим акционерам и держателям облигаций? Только сделав так, чтобы Конгресс принял соответствующие тарифы, которые уменьшили бы приток импортной стали, перекрыв пути для конкуренции и держа цену в 28 долл. за тонну, а также заставляя 200 тыс. человек работать ежедневно по 12 часов за зарплату, которая едва позволяла их семьям выжить.

Так и пошло дело, охватывая отрасль за отраслью, — находчивые и деятельные бизнесмены создавали свои империи, устраняли конкурентов, устанавливали высокие цены и низкие зарплаты, пользовались государственными субсидиями. Эти предприятия были первыми бенефициарами «всеобщего благосостояния». На рубеже веков компания «Америкэн телефон энд телеграф» обладала монополией на национальную систему телефонной связи, а «Интернэшнл харвестер» производила 85 % всей сельскохозяйственной техники. Практически во всех других отраслях ресурсы стали консолидироваться, и контролироваться немногими. Банки имели доли в таком числе возникших монополий, что была создана взаимосвязанная сеть всесильных корпоративных управляющих, каждый из которых заседал в советах директоров множества корпораций. Согласно докладу сената, представленному в начале XX в., Дж. П. Морган на пике своей карьеры являлся членом советов директоров 48 компаний, Дж. Д. Рокфеллер — 37.

В то же время правительство США вело себя примерно так, как в описаниях капиталистического государства, данных Карлом Марксом: для сохранения порядка оно делало вид, что придерживается нейтралитета, но на самом деле служило интересам богачей. Не то чтобы последние жили между собой в согласии — имели место разногласия по поводу того, какую политику проводить. Но целью государства было разрешение споров в верхушке общества мирным путем, контроль за недовольством низшего класса и принятие мер, которые обеспечили бы долгосрочную стабильность системы. Достигнутая в 1877 г. договоренность между демократами и республиканцами об избрании Разерфорда Хейса задала тон дальнейшему развитию событий. Вне зависимости от того, кто побеждал на выборах, внутренняя политика сколько-нибудь существенно не менялась.

Когда в 1884 г. демократ Г. Кливленд проводил избирательную кампанию, в США создавалось общее впечатление, что он выступает против всесилия монополий и корпораций, а Республиканская партия, кандидатом которой был Джеймс Блейн, отстаивает интересы богатых. Но когда Кливленд победил Блейна, Дж. Гулд направил ему телеграмму: «Я чувствую… что обширные деловые интересы страны находятся в надежных руках». Он оказался прав.

Одним из основных советников нового президента США был миллионер и корпоративный адвокат Уильям Уитни, который женился на наследнице состояния «Стэндард ойл» и был назначен Кливлендом военно-морским министром. Он немедленно занялся созданием «стального флота», закупая сталь по искусственно завышенным ценам на заводах Э. Карнеги. Сам Кливленд заверил промышленников, что его избрание не должно их пугать: «Пока я являюсь президентом, ни один из интересов бизнеса не пострадает в результате административной политики… переход контроля над исполнительной властью от одной партии к другой не означает каких-либо серьезных потрясений существующих условий».

В ходе президентских выборов серьезных проблем избегали; не было четкого понимания того, кто приобретет, а кто потеряет, если будет принята та или иная политика. Избирательная кампания проводилась в типичной для подобных мероприятий форме, когда базовое сходство политических партий скрывалось, а акцент делался на личностях, слухах, мелочах. Генри Адамс, проницательный, литературно образованный комментатор той эпохи, писал по поводу выборов своему другу:

Мы тут погрузились в политические игры, которые более смешны, чем это можно выразить словами. В повестке дня — очень важные вопросы… Но удивительно то, что никто не говорит о реальных интересах. По общему согласию решено оставить их в стороне. Мы боимся обсуждать их. Вместо этого пресса занята увлекательным спором о том, был ли у мистера Кливленда незаконнорожденный ребенок и жил ли он с одной любовницей или с несколькими.

В 1887 г., имея в казне огромные излишки, Кливленд наложил вето на законопроект, в котором предлагалось оказать поддержку в размере 100 тыс. долл. техасским фермерам на закупку семенного зерна во время засухи. Он сказал: «В таких случаях федеральная помощь… поощряет ожидания отеческой заботы со стороны правительства и ослабляет наш крепкий национальный характер». Но в том же году президент США использовал излишки золотого запаса для выплаты богатым держателям облигаций по 28 долл. сверх стоимости каждой такой стодолларовой ценной бумаги. Это был подарок стоимостью 45 млн долл.

Основная реформа, проводившаяся администрацией Кливленда, выдает тайну американского реформаторского законодательства. Предполагалось, что Закон о торговле между штатами 1887 г. был призван регулировать деятельность железных дорог в интересах потребителей. Однако Ричард Олни, адвокат железной дороги «Бостон-Мэн» и ряда других дорог, вскоре ставший в администрации Г. Кливленда генеральным прокурором США, сказал представителям железнодорожных компаний, которые жаловались на Комиссию по торговле между штатами, что «с точки зрения железнодорожных интересов» нет смысла упразднять ее. Он объяснил почему:

Комиссия… полезна или может быть очень полезной для железных дорог. Она удовлетворяет популярным требованиям государственного надзора за деятельностью этих дорог, и в то же время такой контроль является почти полностью номинальным… Было бы мудро не уничтожать Комиссию, а использовать ее.

Сам Кливленд в своем послании о положении в стране в 1887 г. сказал нечто подобное, добавив предупреждение: «Сейчас предоставляется возможность провести безопасные, осторожные и взвешенные реформы, и никто из нас не должен забывать о том, что может настать время, когда оскорбленный и раздраженный народ… потребует радикального и сметающего все вокруг восстановления справедливости».

Республиканец Бенджамин Гаррисон, сменивший Кливленда на посту президента и занимавший эту должность с 1889 по 1893 г., так описан в прекрасном исследовании М. Джозефсона «Политиканы», посвященном периоду после Гражданской войны: «Бенджамин Гаррисон был единственным, кто служил железнодорожным компаниям и в качестве адвоката, и как солдат. Он преследовал в федеральных судах бастующих [в 1877 г.]… и он же организовал и возглавил роту солдат во время забастовки…»

В период администрации Б. Гаррисона делались жесты и в сторону реформ. Антитрестовский закон Шермана, принятый в 1890 г., назывался «Закон о защите торговли и коммерции от незаконных ограничений»; он запрещал вступать в «соглашение или сговор» с целью ограничения торговли между штатами либо внешней торговли. Инициатор закона Джон Шерман так объяснил необходимость успокоить критиков монополий: «В старые времена… были монополии, но никогда не существовало таких гигантов, как сегодня. Вы должны внимательно отнестись к их требованиям или готовиться к приходу социалистов, коммунистов и нигилистов. Сегодня общество встревожено силами, присутствия которых ранее не ощущалось».

Когда в 1892 г. президентом вновь избрали Г. Кливленда, Э. Карнеги, находившийся в Европе, получил письмо от управляющего своих сталелитейных заводов Генри Клея Фрика: «Мне очень жаль президента Гаррисона, но я не вижу, чтобы наши интересы были тем или ином способом затронуты при смене администрации». Кливленд, столкнувшийся с агитацией, вызванной финансовой паникой и депрессией 1893 г., использовал войска для подавления «Армии Кокси»[123] (демонстрации безработных, пришедших в Вашингтон) и против общенациональной забастовки на железных дорогах в следующем году.

В то же время Верховный суд, несмотря на внешний антураж справедливости, облаченной в черные мантии, вносил свой вклад в поддержку правящей элиты. Как он мог быть независимым, если его члены назначались президентом, а их кандидатуры утверждал сенат? Как он мог сохранять нейтралитет по отношению к богатым и бедным, если судьями часто назначались богатые экс-адвокаты и почти всегда выходцы из высшего класса? В начале XIX в. Суд заложил основы национальной регулируемой экономики, установив федеральный контроль над торговлей между штатами и создав юридическую базу для корпоративного капитализма путем признания неприкосновенности контракта.

В 1895 г. Верховный суд интерпретировал закон Шермана таким образом, чтобы сделать его безобидным. По делу «США против И. Си. Найт компани» было вынесено решение, согласно которому монополия в сахароварении является промышленной, а не торговой и, соответственно, ее деятельность не регулируется Конгрессом посредством упомянутого закона. Суд также постановил, что закон Шермана можно применять против забастовок, выходящих за рамки штата (таких, как железнодорожная стачка 1894 г.), поскольку они препятствуют торговле. Признавалась неконституционной слабая попытка Конгресса увеличить процентную ставку налога на высокие доходы (дело «Поллок против „Фармере лон энд траст компани“»). В последующие годы Верховный суд откажется дробить на части монополии типа «Стэндард ойл» и «Америкэн тобакко», заявляя, что закон Шермана запретил лишь «необоснованные» соглашения, препятствующие торговле.

В 1895 г. нью-йоркский банкир поднял тост за Верховный суд: «Джентльмены! Представляю вашему вниманию Верховный суд Соединенных Штатов — это страж доллара, защитник частной собственности, враг мародеров, последняя надежда Республики».

Вскоре после того, как 14-я Поправка к Конституции США была ратифицирована, Суд начал постепенно подрывать те ее постулаты, которые защищали чернокожих, и развивать то, что охраняло корпорации. Однако в 1877 г. решение Верховного суда по делу «Манн против штата Иллинойс» подтвердило законы штатов, регулировавших цены, которые фермеры платили за использование элеваторов. Компания, владевшая элеваторами, заявила, будто она оказалась лицом, лишенным собственности, что нарушает упомянутую Поправку, в которой провозглашалось, что «ни один штат не может лишить какое-либо лицо жизни, свободы или собственности без надлежащей правовой процедуры…». Верховный суд с таким аргументом не согласился, заявив, что элеваторы являются не просто частной собственностью, а объектами инвестиций «в интересах общества», а потому их работа подлежит регулированию.

Через год после этого решения Ассоциация американских юристов, созданная адвокатами, привыкшими обслуживать богатых, начала общенациональную просветительскую кампанию, чтобы повернуть это решение Суда вспять. В разные времена президенты Ассоциации произносили фразы вроде: «Если тресты являются оборонительным оружием, защищающим собственность от коммунистических тенденций, их существование является желательным» или «Монополия часто является необходимой, и в ней есть преимущества».

К 1886 г. адвокаты добились своего. Легислатуры штатов под нажимом встревоженных фермеров принимали законы, позволявшие регулировать железнодорожные тарифы, но в том же году Верховный суд (дело «Уобаш против штата Иллинойс») решил, что штаты не имеют права делать это, поскольку такие действия являются вмешательством в полномочия федеральной власти. Только в 1886 г. Суд покончил с 230 законами штатов, которые были приняты для регулирования деятельности корпораций.

К тому времени Верховный суд уже согласился с аргументом, что корпорации являлись «лицами», а их денежные средства — имуществом, подлежащим защите согласно положению о надлежащей правовой процедуре, содержащемуся в 14-й Поправке. Казалось бы, эту Поправку принимали для того, чтобы защитить права негров, но из связанных с ней дел, которые Суд рассмотрел в период между 1890 и 1910 гг., 19 имели отношение к черным, а 288 касались корпораций.

Члены Верховного суда были не просто интерпретаторами Конституции США. Они являлись людьми определенного происхождения и имели определенные интересы. В 1875 г. один из них, судья Сэмюэл Миллер, заявил: «Бесполезно соревноваться с судьями, которые в свою бытность адвокатами защищали железнодорожные компании и все прочие формы организованного капитала». В 1893 г. член Верховного суда Дэвид Дж. Брюэр, обращаясь к Ассоциации юристов штата Нью-Йорк, сказал:

Является неизменным законом то, что благосостояние общества будет находиться в руках немногих… Огромное большинство людей не желает выносить длительного самопожертвования и бережливости, которые делают возможным накопление средств… а посему, если не изменится природа человека, всегда было и будет так, что богатство страны находится в руках немногих, а остальные должны полагаться на плоды своего повседневного тяжкого труда.

Это была не просто причуда 80 — 90-х годов XIX в. — корнями она уходит к отцам-основателям, изучавшим право в эпоху «Комментариев» У. Блэкстоуна, где говорилось: «Уважение закона к частной собственности столь велико, что он не позволит малейшего покушения на нее, даже осуществляемого во имя блага всего общества».

В современном обществе контроль требует большего, чем использование силы и закона. Он требует, чтобы население, сконцентрированное в городах и на фабриках в опасно большом количестве, чья жизнь полна причин для бунта, было обучено тому, что все и так хорошо. А потому школы, церкви, популярная литература учили, что богатство — признак превосходства, бедность — признак личного провала, и единственный путь наверх для бедняка — достичь богатства при помощи экстраординарных усилий и благодаря необычайной удаче.

После Гражданской войны человек по имени Расселл Конуэлл, выпускник Йельской школы права, священник и автор бестселлеров, выступал с лекцией под названием «Бриллиантовые поля». Он прочитал ее более 5 тыс. раз слушателям по всей стране. Его общая аудитория составила несколько миллионов человек. Идея Р. Конуэлла заключалась в том, что разбогатеть мог любой, если он достаточно постарается, а вокруг, если внимательно присмотреться, лежат «бриллиантовые поля». Вот отрывок из его выступления:

Я бы сказал так: вам следует стремиться к богатству и стать состоятельным человеком — ваш долг… Люди, которые разбогатели, вполне могут быть самыми честными в вашей общине. Позвольте мне недвусмысленно заявить… 98 из 100 богачей в Америке — это честные люди. Поэтому они и богаты. Поэтому им доверяют деньги. Поэтому они руководят огромными предприятиями, и множество людей готово у них работать. Все это потому, что они — честные люди…

… Я сочувствую бедным, но число тех бедняков, кому можно сочувствовать, очень невелико. Сочувствовать тому, кого Господь наказал за его грехи… значит поступать неправильно… давайте не забывать о том, что в Соединенных Штатах нет ни одного бедняка, который стал таковым не в силу собственных недостатков.

Р. Конуэлл был основателем Университета Темпл. Дж. Д. Рокфеллер вкладывал средства в колледжи по всей стране и содействовал созданию Чикагского университета. К. П. Хантингтон, владелец железной дороги «Сентрал Пасифик», давал деньги двум негритянским колледжам — Хэмптоновскому и Таскиджийскому институтам. Э. Карнеги жертвовал средства колледжам и библиотекам. Университет Джонса Гопкинса был учрежден торговцем-миллионером, а миллионеры Корнелиус Вандербилт, Эзра Корнелл, Джеймс Дьюк и Лиланд Стэнфорд основали университеты, названные их именами.

Богатых, отдававших часть своих громадных барышей таким способом, стали называть филантропами. В созданных ими образовательных учреждениях не поощрялось инакомыслие; они готовили для американской системы посредников: педагогов, врачей, юристов, администраторов, инженеров, технологов, политиков — тех, кому платили за то, чтобы система продолжала работать, а сами эти люди служили бы буфером лояльности на случай неприятностей.

В то же время распространение государственного среднего образования позволило обучить письму, чтению и счету целое поколение квалифицированных и полуквалифицированных работников, которые стали в новую индустриальную эпоху грамотной рабочей силой. Было важно, чтобы эти люди научились подчиняться властям. Журналист, писавший о школах в 90-х годах XIX в., отмечал: «Недружественный настрой учительницы бросается в глаза; ученики, полностью подчиненные ее воле, безмолвны и неподвижны, атмосфера в классе подавляющая и натянутая».

Еще в 1859 г. секретарь совета по делам образования штата Массачусетс так объяснил желание фабрикантов города Лоуэлла выучить своих рабочих:

Владельцы фабрик в большей мере, чем представители других классов, озабочены и заинтересованы вопросом интеллектуального развития своих работников. Когда последние хорошо образованы, а первые — настроены поступать по справедливости, тогда нет места противоречиям и забастовкам, а умы масс не засоряют демагоги, ими не овладевают временные и фракционные устремления.

Дж. Спринг в своей книге «Образование и развитие корпоративного государства» пишет: «В школе XIX в. развитие системы, похожей на фабричную, было неслучайным». Это явление перешло и в XX в., когда книга У. Бэгли «Управление классом» стала стандартным учебником по подготовке преподавателей и выдержала 30 переизданий. Автор писал: «Тот, кто должным образом изучает педагогическую теорию, может увидеть в механической рутине классных занятий те силы образования, которые мало-помалу превращают ребенка из маленького дикаря в существо законопослушное, готовое к жизни в цивилизованном обществе».

Именно в середине и конце XIX в. средняя школа стала помощницей индустриальной системы, а историю начали широко включать в школьную программу для развития патриотизма. Клятвы верности[124], сертификация учителей, требование наличия у них американского гражданства были введены как меры надзора как за качеством педагогической подготовки, так и за политическими воззрениями учителя. Также в конце столетия школьным чиновникам, а не преподавателям был поручен контроль за учебниками. Законы, принимавшиеся в различных штатах, запрещали некоторые их виды. Например, в Айдахо и Монтане были под запретом учебники, пропагандировавшие «политические» доктрины, а на Территории Дакота в школьные библиотеки не допускались «партийные политические брошюры или книги».

В противостоянии этой гигантской системе получения знаний и организации учебного процесса, служившей интересам консерватизма и покорности, появилась литература несогласия и протеста, которой приходилось преодолевать путь к читателю сквозь многочисленные препятствия. Г. Джордж, рабочий-самоучка из бедной филадельфийской семьи, ставший газетным журналистом и экономистом, написал книгу, вышедшую в 1879 г. и проданную миллионными тиражами не только в США, но и по всему миру. В его работе «Прогресс и бедность» выдвигался следующий тезис: основой богатства является земля, которая переходит в монопольную собственность, и единый налог на землю при отмене всех остальных даст стране достаточно средств, чтобы решить проблему бедности и равномерно распределить богатство. Возможно, читатели и не были убеждены в предлагавшихся автором решениях, но на примере собственной жизни они могли убедиться в точности его наблюдений:

Правда состоит в том, что благосостояние намного повысилось и поднялся средний уровень комфорта, отдыха и изысканности; но этот рост не является всеобщим. Нижний класс он не затрагивает… Эта связь нищеты и прогресса — великая загадка нашего времени… В рабочей среде существует смутное, но всеохватное чувство разочарования и горечи; распространено ощущение волнения и нависшей угрозы революции… Цивилизованный мир дрожит в ожидании великого движения.

Это может быть или скачок вверх, открывающий путь к прогрессу, о котором нельзя было и мечтать, или погружение вниз, которое вернет нас к варварству…

Другой вызов социально-экономической системе бросил Э. Беллами, юрист и писатель из западной части Массачусетса, написавший простым языком увлекательный роман «Взгляд назад». Автор книги засыпает и просыпается в 2000 г., обнаружив социалистическое общество, в котором люди живут и работают сообща. В течение нескольких лет был продан 1 млн экземпляров романа, где ярко и с любовью описан социализм, а по всей стране появились сотни групп, пытавшихся воплотить эту мечту в жизнь.

Оказалось, что, несмотря на энергичные попытки государства, бизнеса, церкви и школы контролировать образ мышления народа, миллионы американцев были готовы к жесткой критике существующей системы и рассмотрению других, альтернативных способов бытия. В этом им помогали великие общественные движения рабочих и фермеров, которые охватили страну в 80 —90-х годах XIX в. Эти движения пошли дальше, чем разрозненные забастовки и борьба арендаторов в 1830–1877 гг. Они стали общенациональными, в большей степени, чем когда-либо ранее, угрожавшими правящей элите, и более опасными тем, что предлагали иные пути развития. Это было время, когда в большинстве американских городов существовали революционные организации, а в воздухе веяло революцией.

Поток иммигрантов из Европы в 80-90-х годах XIX столетия заметно усилился. Все эти бедняги пережили мучительное трансокеанское путешествие. Приезжих из Ирландии и Германии было теперь меньше, чем итальянцев, русских, евреев, греков — выходцев из стран Южной и Восточной Европы, гораздо больших чужаков для англосаксов, чем ранее прибывшие иммигранты.

То, как различные этнические группы повлияли на раскол рабочего класса и каким образом развивались конфликты между этими группами, сталкивавшимися с одинаковыми трудностями, наглядно показано в статье из газеты богемских иммигрантов «Сворност» от 27 февраля 1880 г. В петиции 258 родителей и попечителей нью-йоркской школы Трооп, подписанной более чем половиной всех налогоплательщиков школьного округа, говорилось, что «у просителей столько же прав требовать преподавания богемского языка в государственных школах, сколько у немецких граждан — требовать преподавания немецкого языка… Возражая на это, мистер Воке утверждает, что между немцами и богемцами существует большая разница, или, иными словами, они [немцы] стоят выше».

Ирландцы, все еще помнившие о той ненависти, которую к ним проявили после их приезда, теперь получали работу в рамках новых «партийных машин»[125], которые нуждались в их голосах. Те, кто шел работать в полицию, сталкивались с недавно прибывшими в страну евреями. Тридцатого июля 1902 г. еврейская община Нью-Йорка собралась на похороны игравшего важную роль в ее жизни раввина, и произошли стычки со взбунтовавшимися ирландцами, которые сопротивлялись поселению евреев в их районе. Полиция преимущественно состояла из ирландцев, и в ходе официального расследования волнений выяснилось, что она помогала нарушителям порядка: «… против полицейских были выдвинуты обвинения в неспровоцированном и крайне жестоком избиении дубинками, но в результате их либо оправдали, либо оштрафовали, лишив жалованья за один день, но оставили работать в полиции».

Между вновь прибывающими возникала отчаянная экономическая конкуренция. К 1880 г. в Калифорнии насчитывалось 75 тыс. китайских иммигрантов, ввезенных в страну железнодорожными компаниями для выполнения самых тяжелых работ за гроши, и они составляли почти десятую часть населения. Эти люди стали объектом постоянных жестоких нападений. Романист Брет Гарт написал такой некролог на смерть китайца по имени Ван Ли:

Скончался он, мои почтенные друзья, скончался. Забит камнями до смерти на улицах Сан-Франциско, в лето Господне 1869 г., забит толпою подростков и школяров-христиан.

Летом 1885 г. в Рок-Спрингс (Вайоминг) белые напали на 500 китайских шахтеров, хладнокровно зарезав 28 человек.

Новые иммигранты становились разнорабочими, малярами, работали на каменоломнях и рыли канавы. Часто подрядчики ввозили их в массовом порядке. Один итальянец, которому сказали, что его везут в Коннектикут для работы на железной дороге, вместо этого оказался на Юге на добывавших сульфаты шахтах, где за ним и его товарищами в бараке и в рудниках наблюдала вооруженная охрана, а денег выдавали ровно столько, чтобы оплатить железнодорожный проезд и покупку инструментов, и их едва хватало на еду. Вместе с другими этот итальянец решил бежать. Они были схвачены. Под угрозой оружия им предложили продолжить работу или умереть. Когда беглецы отказались работать, их привели к судье и заковали в кандалы и отпустили только спустя пять месяцев после прибытия на рудники. «Мои товарищи поездом поехали в Нью-Йорк. У меня был лишь 1 долл., и, не зная ни страну, ни язык, мне пришлось идти туда пешком. Спустя 42 дня, в конце концов, я добрался до города совершенно изможденным».

Условия, в которых оказывались иммигранты, иногда заставляли их бунтовать. Современник писал, что «некоторые итальянцы работали в поселке у озера Дил в штате Нью-Джерси; не получив свою зарплату, они захватили подрядчика и заперли его в хибаре. Так этот человек и оставался в плену, пока шериф графства с собранным им отрядом не прибыл на выручку».

Развивалась эксплуатация детей-иммигрантов, которых или отдавали по контракту отчаявшиеся родители у них на родине, или попросту похищали. За детьми потом надзирали «наставники», что напоминало одну из форм рабства; иногда их отправляли зарабатывать в качестве уличных музыкантов. Толпы таких ребят наводнили улицы Нью-Йорка и Филадельфии.

Когда иммигранты становились натурализованными гражданами США, то попадали в сферу действия американской двухпартийной системы. Им предлагали соблюдать лояльность в отношении одной из двух партий, и таким образом политическая энергия этих людей перетекала в форму участия в выборах. В ноябре 1894 г. иммигрантская газета «Италия» призывала итальянцев отдавать голоса Республиканской партии:

Когда американские граждане, родившиеся за границей, отказываются связывать себя с Республиканской партией, они ведут войну с собственным благосостоянием. Республиканская партия отстаивает все то, за что борются народы Старого Света. Она выступает за свободу, прогресс, порядок и закон. Она — самый стойкий противник правления монархического класса.

В 80-х годах в страну прибыло 5,5 млн иммигрантов, в 90-х годах — 4 млн. Их присутствие позволяло сдерживать рост заработной платы. Приезжавших было проще контролировать, они оказывались более беспомощными, чем местные рабочие. Между иммигрантами, очутившимися в чужеродной культурной среде, возникали противоречия, и потому они были полезны в качестве штрейкбрехеров. Часто работали и дети вновь прибывших, что только усиливало проблему избытка рабочей силы и безработицы. В 1880 г. в США трудились 1 млн 118 тыс. детей в возрасте до 16 лет (т. е. каждый шестой). Поскольку рабочий день был очень продолжительным, между членами семьи возникало отчуждение. Гладильщик брюк Моррис Розенфельд написал стихотворение «Мой мальчик», которое часто перепечатывали и декламировали:

Есть дома мальчик у меня,

Сынок мой дорогой.

В нем вера и любовь моя,

И целый мир земной.

В труде с рассвета спину гну,

Кончаю с темнотой;

Чужой я сыну моему,

И он мне как чужой… [126]

Женщины-иммигрантки становились служанками, проститутками, домохозяйками, фабричными работницами, а иногда — бунтарками. Леонору Барри[127], родившуюся в Ирландии, в детстве привезли в США. Она вышла замуж, а когда муж скончался, пошла работать на трикотажную фабрику на севере штата Нью-Йорк. Ей необходимо было содержать троих маленьких детей, получая 65 центов за первую неделю работы. Л. Барри вступила в «Орден рыцарей труда» (ОРТ), в котором к 1886 г. состояло 50 тыс. женщин и насчитывалось 192 женских ассамблей. В своей ассамблее, где было 927 женщин, она стала «мастером», и «Рыцари труда» назначили Леонору главным уполномоченным по изучению ряда вопросов, чтобы она «шла и разъясняла своим сестрам, работающим женщинам, а также широкой публике, их нужды и потребности». Вот как Л. Барри описывает самую большую проблему, с которой сталкивались работницы: «За долгие годы терпения они обрели, как нечто вроде второй натуры, привычку подчинения и беспрекословного согласия с любыми выставленными перед ними условиями, а также пессимистический взгляд на жизнь, в которой они не видят надежды». Ее отчет за 1888 г. показал, что поступило 537 просьб помочь женщинам организоваться, совершены поездки в 100 городов и населенных пунктов, распространено 1,9 тыс листовок.

В 1884 г. женские ассамблеи текстильщиц и шляпниц устроили стачку. На следующий год в Нью-Йорке швейники, занятые в пошиве плащей и сорочек — мужчины и женщины (которые проводили свои митинги раздельно, но действовали согласованно), — начали забастовку. Нью-йоркская газета «Уорлд» назвала ее «восстанием из-за хлеба с маслом». Рабочие добились повышения жалованья и сокращения продолжительности рабочего дня.

Той же зимой в город Йонкерс за вступление в ОРТ уволили нескольких ковровщиц. Тогда, в холодном феврале, 2,5 тыс. женщин вышли на улицу и устроили пикет у ворот фабрики. Из них только 700 человек состояли в профсоюзе, но вскоре все принявшие участие в забастовке вступили в него. Полиция напала на пикетчиц и арестовала их, но присяжные признали этих женщин невиновными. В их честь рабочие Нью-Йорка устроили торжественный ужин, на который пригласили 2 тыс. делегатов от профсоюзов со всего города. Забастовка продолжалась в течение полугода, и женщинам удалось добиться выполнения некоторых своих требований и вернуть себе работу, однако их профсоюз не был признан.

Потрясающим в этих многочисленных примерах борьбы было не то, что бастующим не удавалось добиться выполнения всех требований, а то, что, несмотря на столь громадные препятствия, они смели сопротивляться и их не могли сломить.

Возможно, признание того, что повседневной борьбы недостаточно и что необходимы фундаментальные перемены, стимулировало в то время революционные движения. Социалистическая рабочая партия, образованная в 1877 г., была крошечной, и ее раздирали внутренние разногласия; однако она имела некоторое влияние на процесс организации профсоюзов среди рабочих-иностранцев. В Нью-Йорке еврейские социалисты создали свою газету. В Чикаго немецкие революционеры наряду с радикалами-американцами, такими как Алберт Парсонс, организовали социалистические революционные клубы. В 1883 г. в Питтсбурге состоялся съезд анархистов. В принятом манифесте говорилось:

… Все законы направлены против рабочих… Даже школа служит целям предоставления отпрыскам богачей навыков, необходимых для удержания своего классового превосходства. Дети бедняков едва получают начальную подготовку, да и та в основном направлена на те области, в которых есть тенденция порождать предрассудки, высокомерие и раболепие, короче говоря — недостаток разума. Наконец, церковь стремится сделать из масс полных идиотов и отказаться от рая земного во имя выдуманного рая небесного. С другой стороны, капиталистическая пресса заботится о заплутавших в общественной жизни душах… Таким образом, рабочим не стоит ожидать какой-либо помощи со стороны капиталистических партий в своей борьбе против существующей системы. Они должны собственными усилиями добиться освобождения. Как и в прошлом, привилегированный класс никогда не расстанется с тиранией самостоятельно. Не следует ожидать и того, что капиталисты нашей эпохи откажутся от своего господства, если их не заставить это сделать…

Манифест требовал «равноправия для всех вне зависимости от пола или расы». В нем цитировался «Манифест Коммунистической партии»: «Пролетариям нечего… терять, кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир. Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.