Глава четвертая Завоевание Ливонии

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава четвертая

Завоевание Ливонии

Исторические прецеденты. Ливония в XVI веке. Московское завоевание. Вмешательство Европы.

I. Исторические прецеденты

Борьба из-за обладания Балтийским морем в XVI в. была спором между наследниками. Наследство это осталось от Ганзы, великой политической и торговой конфедерации, разоренной открытием Нового Света и безоружной перед алчностью соседей. Столкновение имело грозный характер благодаря тому, что притязание предъявили такие державы, как Швеция, Дания, Россия и Польша. На карту ставились торговые, промышленные, культурные и религиозные интересы. До 1540 г. Москва играла подчиненную роль, выступая только помощницей двух скандинавских держав. Но в это время общий враг – ганзейцы – были почти побеждены, и недавние союзники начали неизбежную борьбу из-за дележа добычи.

Исторические основания московских домогательств были самыми древними. В летописи Нестора можно найти указание на то, что Ливония и Эстляндия составляли часть древней Руси. Перечисляя народы, подчиненные власти варяжских князей, летописец говорит о ливах и чуди, обитавших на побережье Балтийского моря. Указания эти, впрочем, весьма проблематичны. Первая достоверная попытка русских утвердиться в Ливонии относится к 1030 г., когда Ярослав Мудрый основал в стране Чуди Юрьев. Но скоро здесь пришлось столкнуться с соседями – семигалами, и владение стало непрочным, а в следующем столетии с появлением немцев возникло более опасное соперничество.

История немецкой колонизации в Ливонии связана с основанием Любека Генрихом Львом в 1158 г. Купцы нового города в поисках пути в скандинавские земли и на далекий восток стали Колумбами этой второй Америки. Тогда и возникло соперничество между немцами, русскими и скандинавами из-за обладания устьями Двины, связанной уже с речной сетью Руси и даже с бассейном Днепра. Ключ находился в Ливонии, и отсюда началась немецкая колонизация при помощи тевтонских миссионеров. Во второй половине XII в. августинский монах Мейнгард построил около города Юкскюль церковь, где появилась резиденция епископства и новый военный центр. Преемник Мейнгарда, епископ Бертольд цистерцианец, был прелатом в духе Барбароссы: опоясанный мечом, он больше служил ему, чем кресту. В 1198 г., получив папскую буллу на крестовый поход, он появился в устье Двины во главе флота и армии. После целого ряда успехов и неудач, окончательную победу одержал только третий епископ, Альберт, происходивший из одной знатной бременской фамилии. Он основал Ригу и орден меченосцев. Организованные по образцу тамплиеров, меченосцы были в меньшей непосредственной зависимости от папы. Со своим гроссмейстером, жившим в Риге, капитулом, состоявшим из 5 главных начальников, и со всеми своими рыцарями, одинаково подчиненными власти епископа, новое братство образовало весьма централизованную организацию. Однако светский и монашеский элементы недолго жили в согласии; в завязавшейся скоро борьбе орден развил материальную и политическую стороны своей организации в ущерб своему духовному назначению. Это принесло ему гибель при встрече с другими соперниками.

Рядом с этими рыцарями в белых плащах с красным крестом в соседней Пруссии появились черные кресты рыцарей Германа Зальца. Это была ветвь ордена госпиталя святой Марии в Иерусалиме, преобразованных в 1191 г. папой в орден госпитальеров и обращенных в 1198 г. германскими князьями в духовно-рыцарский орден. В 1225 г. герцог Мазовецкий и Куявецкий Конрад призвал этот орден себе на помощь, чтобы обратить в христианство язычников пруссов, и наделил его славянской землей. В следующем столетии святая Бригитта открыла злодеяния этих лжеапостолов, «сражающихся только для того, чтобы питать свою гордость и дать простор своим страстям». Гордость и алчность делали тесной для них их область, и соседняя Ливония казалась им желанной добычей. В 1236 г. неожиданный случай создал для осуществления их намерений благоприятные условия. Меченосцы были почти совершенно уничтожены в битве с ливонцами. Желанное для обоих орденов слияние было решено в Риме, и красные кресты исчезли.

Но и при этой новой комбинации все-таки пришлось поделиться с соседями. В 1238 г. Дания получила Ревель, Гаррьен и Вирланд. В 1242 г. после кровопролитного столкновения на Чудском озере с войсками Александра Невского черные кресты, распространившиеся уже вдоль Финского побережья, должны были отступить и оставить свои недавние приобретения. В конце XIII века орден должен был считаться с другим враждебным элементом: развившаяся к этому времени буржуазия выступила против рыцарей в защиту епископов. Но она была побеждена, и в половине XIV в. рыцари торжествовали еще более славную победу: под их исключительной властью объединились Ливония, Курляндия и Эстония. Дания сохранила права на свои старые приобретения только номинально и заставила признать их позже.

Однако торжество продолжалось недолго. В следующем веке на сцену выступила Польша. 1 сентября 1435 г. войска ордена и русско-литовские отряды Свидригайла нанесли друг другу полное поражение. Эта братоубийственная борьба была искусно вызвана Польшей. В то же время прусские черные кресты подверглись большой опасности 15 июля 1410 г. в достопамятной битве была утолена двухсотлетняя вражда, чтобы, возродившись потом, вечно существовать в другой форме. На этот раз более правильно разделенный германский мир и славянский выставили один перед другим лучших своих воинов. Это был великий день Грюнвальдского боя, когда цвет тевтонского рыцарства пал под напором польско-литовской армии Ягелло и Витольда. Могущество ордена рассыпалось в прах на кровавом поле этой эпической битвы.

Польша подвергала большому риску свою судьбу. Орден был готов заключить союз против нее даже со славянами, хотя от нее получил все, чем обладал. Он обращался с ней, как с наследственным врагом и не останавливался ни перед какими средствами, чтобы погубить ее. Еще в предыдущем веке он уже работал над тем, чтобы склонить Швецию, Венгрию и Австрию принять план раздела Польши – первый план этого рода. Орден всеми силами старался воспрепятствовать слиянию Польши с Литвой и усвоил политику, которой потом держалась светская Пруссия. Он находил средство отплатить своему благодетелю союзом с Москвой.

Грюнвальдская битва на некоторое время ликвидировала эти счеты. Принужденные в следующем году в Торне принять условия мира, по которому сокращались их прусские владения, рыцари почувствовали, что им и в Ливонии угрожает то же самое польско-литовское соглашение, которое они пытались разрушить, а союз с Москвой был лишь мечтой отдаленного будущего. А теперь нужно было оказать сопротивление усилению московского влияния в Ливонии. В 1483 г. было заключено перемирие между воюющими, но прежде чем истек срок его, русские начали строить у устья Наровы, на восточном берегу, Ивангород, свою Нарву, угрожающую тевтонской, расположенной на другой стороне.

В то же время орден переживал состояние разложения в своей внутренней организации, чему оказала большое содействие реформация, особенно после перехода на ее сторону Альберта Бранденбургского, бывшего гроссмейстером с 1510 г. В 1525 г., когда после одной неудачной войны Альберт признал над своим секуляризованным государством сюзеренитет Польши, Ливония на Вольмарском ландтаге обнаружила подобное же намерение. Но у главы ливонских рыцарей Вальтера Плеттенберга не хватило на это решимости. В то же время протестантство распространялось из городов с неудержимой силой, потрясая устои братства, проникая даже до епископских дворов и оставляя в стране только внешность католических установлений. Страна впала в анархию. Катастрофа была неизбежна. В 1554 г. преемник Плеттенберга Фюрстенберг заключил союз с Москвой. Но в 1557 г., несмотря на обнаруживаемое им презрение к Польше, он должен был явиться в Позвол к королю Сигизмунду-Августу и заключить с ним оборонительный и наступательный союз против Москвы. Тогда стало ясно, что Ливония сделается ареной, на которой соседи будут оспаривать друг у друга свои интересы. Ей уже больше нечего было спасать, даже чести.

II. Ливония XVI века

В немецкой литературе и в народной поэзии того времени подготовлявшееся московское нашествие изображалось как Божие наказание. Страна в то время представляла действительно печальную картину. Орден приходил в полное разорение. Воинственный дух древних рыцарей исчез; его не заменили гражданские доблести. Обязательное безбрачие выродилось в разнузданный разврат. Женщины дурного поведения массами селились у замков; постоянные оргии и выставлявшаяся рыцарями на показ роскошь повергали народ в ужасную нищету. В своей «Космографии», опубликованной в 1550 г., Себастьян Мюнстер из этих пиров и вызываемой ими нищеты создал мрачную, отталкивающую картину. Тильман Бракель Анверский, проповедник того времени, изобразил нравы высшего духовенства, окруженного наложницами и незаконными детьми.

Распущенность тогда была общим явлением во всей Европе. Но одной этой черты недостаточно для объяснения разложения всех местных установлений. Ему способствовали и другие причины. С XII в. Ливония представляла парадоксальное зрелище немецкой колонии, имеющей цель, по примеру греческих колоний на берегах Малой Азии и Сицилии, образование независимого государства без национальной основы. Местное население финского и литовского племени, подчиняясь иноземным господам, наложившим на него тяжелое ярмо, не имело с ними ничего общего – ни языка, ни нравов, ни религии. Обращенное насильно в католичество и принуждаемое затем к переходу в протестантство, оно оставалось индифферентным или враждебным. Здесь отсутствовали устои, опирающиеся на народные массы, и не было связи с метрополией – источником направляющей власти. Император сохранял только номинальную власть над орденом, как и папа над церковью. Централизация и единство отсутствовали. Шла постоянная борьба между светской и духовной властью за владения, границы которых были не определены и постоянно изменялись. Города обнаруживали общее стремление сбросить с себя власть этих соперничавших между собою сил. Везде антагонизм.

Против угрозы нашествия четырех государств – Польши, России, Швеции, Дании – у Ливонии не было никаких собственных средств. Как военная организация, Орден потерял всякое значение, а чтобы набрать армию со стороны, недоставало денег, да их и не могло быть там, где не было желания их платить. Не на что было надеяться и извне. Рассчитывали в момент опасности объявить себя частью Германии, но уже в течение двух веков Ливония из-за высокомерного партикуляризма требовала от Германии признания своих прав и вольностей.

Польша предлагала и даже навязывала свою поддержку. Но происходившие в ней неурядицы и заботы об объединении с Литвой скорее вызывали страх, как перед враждебной силой, чем надежду на безопасность, как союзницы. В 1554 г. Густав I шведский хотел воспользоваться затруднительным положением Ивана во время восточных военных предприятий. Но союз, к которому он склонял Ливонию, Польшу и Литву, не осуществился, он остался один в борьбе с Москвой и должен был в 1557 г. согласиться на сорокалетнее перемирие. Таким образом несчастная Ливония осталась одна лицом к лицу с этим четвертым хищником, у которого не было недостатка ни в побуждениях, ни в предлогах к нападению.

Мотивы? В молчаливом соглашении части западноевропейских государств держать на западе двери, ведущие к могущественному северо-восточному соседу, прибалтийские провинции добровольно брали на себя роль сторожа. Знаменитое дело Ганса Шмитта свидетельствовало об их усердии в это время. В 1548 году Шмитт получил разрешение Карла V вербовать в Германии ремесленников и ученых на службу царю, но в Ливонии он был задержан вместе с набранными людьми и посажен в тюрьму, где его продержали до тех пор, пока все его спутники не разбежались.

Другая причина: раз Новгород был включен в состав Московского государства, завоевание Ливонии сделалось необходимостью. Новые хозяева начали с того, что разрушили в Новгороде немецкий двор, но отнятая таким способом у ганзейцев торговля сейчас же перешла в ливонские города – Ригу, Нарву и другие центры. И теперь Москва подвергалась их эксплуатации. В этих враждебных городах иностранцам запрещалось учиться русскому языку, производить непосредственно торговые сделки с русскими и открывать русским кредит под страхом денежного штрафа.

Предлогом к войне послужило следующее: между ливонским городом Нейгаузеном и Псковом издавна существовала спорная область, над которой Москва добилась некоторого рода верховенства. Ливонские землевладельцы этой области должны были ежегодно московскому правительству подать в размере 10 фунтов меда с каждого. Когда пчелы начали исчезать вследствие истребления лесов, подать эта была заменена незначительной суммой денег, а потом и совсем забыта. В 1503 году Москва вспомнила об этом старинном доходе, соединяя восстановление этой подати с притязаниями на Дерпт, прежний русский Юрьев. В 1554 году, вскоре после покорения Астрахани, Иван ко всему этому прибавил еще недавние обиды: нарушение границ и конфискацию церквей протестантскими фанатиками. В 1556 году, упрочив свое новое владение на востоке, он заговорил более решительно. Один из его предшественников уже отправил однажды ливонцам кнут в виде предостережения. Казалось, царский посол теперь вдохновился этим прецедентом. Подать в 10 фунтов меду или взамен его деньги превратилась в его устах в оброк, равный марке с каждой души населения. Недоимка же за прежнее время достигла крупных размеров.

Епископ дерптский думал было вывернутся из затруднительного положения путем дипломатической ловкости. Он обещал заплатить все, если одобрит германский император, которому ливонцы писали не трудно догадаться в каком духе. Посол Терпигорев сделал вид, что совершенно не понимает этой хитрости. «Какое отношение имеет император к этому делу? Будете платить деньги или нет?» Вместо денег ему вручили письмо для Ивана. – «Ого!» воскликнул он, пряча старательно документ в шелковую сумку, «этот теленок обещает стать большим и жирным», и, приказав угостить изумленных представителей города, он начал весело прыгать, вскакивая на столы. Испуганные представители города заявили, что нельзя в короткое время собрать требуемую крупную сумму денег.

– Ладно! Ведь в кладовых ратуши есть 12 бочек серебра.

– Возможно, но ключи от них находятся не в наших руках. Одним владеет Рига, другим Ревель.

– Хорошо, хорошо! Если вы не хотите дать денег, царь сам придет за ними.

И царь готовился идти. Разве Макарий не сравнивал его с Александром Невским после взятия Казани? Эта лесть задела самую чувствительную струнку у Ивана, и он хотел оправдать данное ему название. Он пошел по тому пути, который был оставлен русскими в XIII веке из-за необходимости защищаться на востоке от татар. Но времена переменились. Вместе с Польшей, Швецией и Данией в эту борьбу должна была теперь вмешаться вся Европа. Даже Испания, мечтавшая о всемирной монархии, стремясь завладеть и далеким Севером и Зундом, оспаривая у Дании союз с Марией Стюарт, претендовала на вмешательство.

III. Московское завоевание

В феврале 1567 года в Москве появилась ливонская депутация, снова просящая об отсрочке. Иван отказал им в приеме, поручил Адашеву отправить их обратно и начал готовить карательную экспедицию. Это было просто и ужасно. В конце года армия, состоявшая в значительной части из татар, под командой бывшего казанского хана Шах-Али, напала на Ливонию и произвела там страшные опустошения. Тут было все: и женщины, изнасилованные до смерти, и дети, вырванные из чрева матерей, и сожженные жилища, и уничтоженные урожаи. Быть может, в местных летописях есть некоторое преувеличение. Но войны того времени везде были отвратительным варварством, и черемисы Шах-Али ни в чем не уступали более дисциплинированным разбойникам герцога Альбы. По словам одного летописца, они выбирали наиболее красивых пленниц и, насытив с ними свои похотливые желания, привязывали их к дереву и упражнялись в стрельбе по этим живым мишеням. Все это возможно, хотя присутствие в армии двух русских начальников – Михаила Васильевича Глинского и Даниила Романовича, брата царицы Анастасии, Захарьина, должно было несколько сдерживать этих дикарей. Впрочем, здесь дело шло не столько о завоевании, сколько о manu militari. Как уже заявлял Терпигорев, русские пришли за деньгами, и террористические приемы оправдывались до некоторой степени.

Сопротивление не было почти никакого. На протяжении почти 200 верст завоеватели встречали только слабые отряды, которые без труда были разбиваемы и обращаемы в бегство. Результаты этой кампании определились не сразу. Весьма вероятно, что Иван не остановился на определенном плане и шел наугад. В январе 1555 г. Шах-Али, собрав громадную добычу, согласился на перемирие, и новая депутация отправилась в Москву. Она везла с собой некоторую сумму денег и была принята. Посредничество московских купцов, заинтересованных в торговле с Дерптом, быть может, и деньги, данные кому следует, казалось, обещали депутации такие условия мира, на которые она раньше никак не могла рассчитывать. Иван согласился отказаться от взыскания контрибуции ввиду истощения края. Однако новая неожиданность расстроила переговоры; Нарва отказалась от перемирия и продолжала перестрелку с Ивангородом. В 1558 г. город сдался, но крепость продолжала оказывать сопротивление. 11 мая она была взята приступом. После этого Адашев, ведший переговоры, сразу изменил тон. До этого момента ставился в довольно неопределенных выражениях вопрос лишь об уплате дани дерптским епископом. Теперь же потребовали уплаты от всей Ливонии, вместе с признанием ею московского сюзеренитета на тех основаниях, на каких находились Казань и Астрахань. Гроссмейстер Фюрстенберг, епископы дерптский и рижский должны были отправиться в Москву и там выполнять обязанности новых вассалов. Наконец, Нарва и другие покоренные уже города просто присоединялись к московскому государству.

Эта манера идти этапами, последовательными скачками была традиционной чертой московской политики. Иван, вероятно, не думал, что эти условия будут приняты. Он пускался в авантюру. После экзекуции он устраивает завоевание. Война продолжалась. Несчастная Ливония обнаруживала неспособность к защите. Только города на некоторое время задерживали нашествие. Отчаявшийся Фюрстенберг, успевший собрать только 8000 человек, предоставил командованию своему помощнику Готтгарду Кеттлеру, который не обнаружил предприимчивости. Крепости стали сдаваться: сначала Нейхаузен, потом Мариенбург. Малодушие и предательство обнаруживалось везде. Даже немецкие летописцы с этим согласны.

В июле был осажден 1558 г. Дерпт. Епископ и его приближенные торопились сдать город, чтобы получить кое-какие личные выгоды. В войнах XVI века эта капитуляция представляла исключительное явление, говорящее в пользу Москвы. Русский воевода князь Петр Иванович Шуйский дал жителям этого города полную амнистию, свободное исповедание их веры, сохранил прежнее городское управление и судебную автономию, свободную, беспошлинную торговлю с Россией. Сначала эти условия соблюдались добросовестно. Шуйский держал свое войско в строгой дисциплине и не допускал насилий. Москва изменила тактику, изменив намерения. В Нарве после приступа был организован правильный грабеж, следы которого до сих пор хранятся в петербургской Кунсткамере. Хотя Ливония и не нашла денег для своей защиты, но она была все-таки богата. У одного горожанина Тизенгаузена нашли до 80 000 марок золотой монетой. Полагают, что даже могилы были разрыты. Правда, законы войны того времени допускали еще и не такие осквернения!

Но как только мешок наполялся деньгами, победители смягчались и проявляли большую мудрость. Привилегии, которых добился Дерпт, были распространены и на Нарву. Тотчас же принялись за восстановление города, начали поощрять к занятиям окрестных земледельцев и даже помогать им.

По мнению Ивана, для побежденных делалось слишком много. Он утвердил договор, на который согласился Шуйский, с некоторыми ограничениями. Например, в муниципальный суд должен был войти представитель Москвы. Апелляции на решения суда рижской палатой передавались на рассмотрение воеводы или направлялись царю. Торговля с русскими городами стеснялась введением пошлин на товары. От пошлин освобождались торговые сношения с Новгородом, Псковом, Ивангородом и Нарвой. Жители Дерпта получали права селиться в пределах Московского государства, где им заблагорассудится. По-видимому, эти льготы казались соблазнительными, так как до наступления осени выразили покорность еще 20 городов.

Но до окончания войны было еще далеко. Ревель продолжал сопротивление. В сентябре, с приближением зимы, Шуйский, по обычаю русских военачальников, отступил. Кеттлер этим воспользовался и начал наступление. Собрав 10 000 человек, он взял приступом, стоившим ему 2 000 душ, Ринген. Затем подошел к Себежу и Пскову, где сжег пригороды. Крымские татары со своей стороны угрожали Ивану, и он, скрепя сердце, должен был в мае 1559 г. заключить с ливонцами перемирие. Но на следующий год, 2 августа, лишь только миновала опасность, Курбский настиг под стенами Феллина ливонскую знать, сплотившуюся для общего дела, и разбил ее одним ударом. Взятый Феллин выдал Курбскому Фюрстенберга, который уже отказался от власти в пользу Кеттлера. Вместе с другими знатными пленниками: ландмаршалом Филиппом Шальфон-Беллем, его братом Вернером, комтором Гольдрингена Генрихом фон-Галеном, судьею Баушенбурга; бывший гроссмейстер был отправлен в Москву. По свидетельству летописцев, с пленниками там обошлись слишком жестоко. Они были будто бы проведены по городу под ударами железных прутьев, затем подвергнуты пытке, убиты и выброшены на съедение хищными птицами. По отношению к Фюрстенбергу это чистейший вымысел. Он остался жив. В Ярославской области ему дана была земля. В 1575 г. в письме к своему брату он заявляет, что не имеет основания жаловаться на свою судьбу. Во время прибытия его в Москву там находились датские послы. Они удостоверили, что он встретил в Москве хороший прием. На обратном пути они об этом сообщили ревельскому магистрату, прибавив, что остальные пленники были казнены. Казни эти, с точки зрения Ивана, были вполне уместны и последовательны. Военные успехи в Ливонии воскрешали старые воспоминания, вызываемые чувством национальной гордости. Естественно, что царь начал смотреть на эту землю как на свою законную собственность, а на ее жителей как на подданных, возмутившихся против него, своего законного государя. Ответил же он датскому королю, предъявлявшему права на Эстонию, что 500 лет тому назад Ярослав приобрел более серьезные права, построив Юрьев и покрыв всю страну православными храмами. Для установления событий этой войны ливонские или немецкие источники не внушают к себе доверия, русские же, к сожалению, не достаточны. Даже в народной поэзии эти события не нашли отзвука. Взятие Казани, завоевание Сибири – все это действовало на воображение русского народа, склонного и к мистицизму и реализму одновременно; он ясно видел религиозные и экономические интересы, которые были тесно связаны с этими событиями. В ливонской резне, лишенной обаяния военных подвигов, народ ничего не понимал. Эти убийства были далеки и чужды его уму и сердцу.

Для Ивана же они были совершенно ясны.

Дело покорения Ливонии было уже на три четверти закончено. Будучи в состоянии поддерживать лишь защиту некоторых крепостей, унижаемые в Эстонии Кеттлер и его соратники обращались за помощью то к германскому императору, то к Дании, Швеции и Польше. Однако возможность вмешательства с их стороны оставалась весьма проблематичной.

IV. Вмешательство Европы

Впечатление, произведенное ливонскими событиями на все государства Западной Европы, было громадно. Внимательно следя за интригами Испании, протестантские публитисты с самого начала войны были осведомлены относительно участия в событиях Филиппа II, вдвойне заинтересованного в этих распрях: во-первых, чтобы нанести удар протестантству, во-вторых, чтобы получить на берегах Балтийского моря опорный пункт. В этой игре, несомненно, был заинтересован и папа. Пришлось вмешаться и императору. Императором в это время был Фердинанд I, склонный к бюрократизму и обнаруживавший в политике пассивность. Он заставил присылать ему донесения, завязал переписку с Иваном, обменивался взглядами с польским, финским и шведским королями. Но к активным действиям не приступал.

С другой стороны, Иван умел обходиться с этим высоким авторитетом. Отношения Москвы с домом Габсбургов завязались в конце XIV века. Они поддерживались постоянными уступками Москвы. На этот раз Иван пошел дальше своих предшественников в самоунижении и приписывал несчастия Ливонии отступничеству ее от католицизма.

Приморские города и германские князья казались надежнейшей опорой для Ливонии: и те, и другие заявили о своем желании придти на помощь своим братьям, находящимся в крайности. На аугсбургском рейстаге в 1559 г. это расположение привело лишь к тому, что Ливония получила субсидию в 100 000 флоринов. Депутатское собрание в Спире обнаружило еще больше беспокойства. Оно объявило всю Германию под угрозой, а Мекленбург – находящимся в непосредственной опасности. Но результаты и здесь были не велики: субсидия в 400 000 флоринов, наложение запрещения на торговлю с Москвой и проект отправки в Москву чрезвычайного посольства. Сделанное одновременно с этим запрещение ливонцам поддерживать отношения с Польшей и другими соседними державами выдавало истинные заботы собрания. Ни одно из принятых им решений не было осуществлено. 26 ноября 1561 г. Фердинанд, наконец, проявил активность, опубликовав знаменитый манифест, запрещавший навигацию по Нарове. Этим была сделана попытка запретить ввоз в Москву западноевропейских товаров, особенно военных припасов. Однако Англия нашла другой путь и пользовалась им, хотя это и отрицалось лукавой Елизаветой, занявшей в 1558 г. престол после Марии Тюдор. Да и Ганза, вопреки более или менее искренним симпатиям к ливонцам, обнаружила склонность конкурировать с английской торговлей и использовать в своих интересах постигшую Ливонию катастрофу, избавлявшую ее от опасных соперников в лице Риги, Ревеля и Дерпта.

Несчастная Ливония была покинута всеми. В отчаянии она усиленно стучалась в двери иностранцев, доступ к которым усердно закрывали ее естественные защитники. В январе 1559 г. посланник ордена появился на польском сейме в Петрокове. Но сейм был занят внутренними делами страны, и ему пришлось обратиться к королю Сигизмунду-Августу. Представитель истощенной расы, ленивый гуляка, слабый и не заботящейся о завтрашнем дне, он все-таки имел в своих жилах кровь великих политиков Италии. Его мать Бона Сфорца вместе с культурой принесла в Краков дух интриг и жестокие инстинкты своей семьи. В вопросах внешней политики сын ее обнаруживал обыкновенно понимание интересов, поставленных на карту. Он выслушал посланника и через два месяца вступил в переговоры с Кеттлером и предложил свои услуги. Польша будет защищать Ливонию, несмотря на риск войти в конфликт с Москвой, но за это она получит Кокенгаузен, Юкскюль, Динабург и Ригу – ключи от горящего дома. Риск был действительно велик, но сын Боны Сфорца не мог повторить ошибку своего безумного отца Сигизмунда I, упустившего из рук отдавшуюся ему Пруссию и помогшего восстановить в интересах Бранденбургского дома рушившееся государство. Приобретение естественной границы на севере и побережья Балтийского моря стало для Польши вопросом жизни и смерти. Хотя представившийся теперь случай был менее благоприятен, но все-таки довольно заманчив.

Кеттлер некоторое время колебался. Сначала он отправился в Вену, пытаясь добиться лучших условий, затем появился на аугсбургском сейме, но возвратился в Вильну, в то время как король вел переговоры со своими упрямыми сенаторами. Логика фактов убедила всех. С 31 августа по 15 сентября 1559 г. было подписано два трактата. Польша обещала помощь против Ивана и сохранение в неприкосновенности религии и прав жителей. За это она получала около шестой части ливонской территории – полосу от Друи до Ашерадена. Что касается возможных территориальных захватов у Москвы, то Польша обещала вернуть их Ливонии по уплате последней вознаграждения в размере 700 000 флоринов. Сигизмунд не без оснований рассчитывал, что эта сумма никогда не будет уплачена. Что касается авторитета императора, то король утверждал, что он его уважает. Но с царем было недавно заключено перемирие? Сигизмунд вмешивался в дело, как законный государь спорных областей, и не нарушал принятых на себя обязательств.

Король не торопился приводить в исполнение эту сложную и довольно сомнительную программу. Эта бездеятельность не могла быть объяснена только нежеланием польской шляхты сделать то усилие, которого от нее ожидали. Игра была серьезная, и нужно было приготовиться к ней основательно. Ливония, хотя и просила помощи, но она этим еще не отдавалась в чужие руки. Храбрая, но не дисциплинированная польская армия могла оказаться ниже возложенных на нее задач. Получить Ригу было хорошо, но что делать с ней без морской силы, без военного и торгового флота? Сигизмунд мечтал о лиге, объединяющей под его руководством скандинавские государства и ганзейские города. Как осторожный политик, он думал приобрести те орудия, которых у него не было: регулярные войска, флот и гавани. Но ошибся и в расчетах времени и в надеждах, возлагавшихся им на своих предполагаемых союзников. У Ганзы были свои намерения. Скандинавские же государства сами мечтали получить то, чего добивалась Польша. Тотчас же после взятия Дерпта ревельская знать обратилась к шведскому королю. Умирающий Густав Ваза помнил унижение, виновницей которого была Ливония. Она бросила его и тем самым заставила заключить в 1557 г. мир, переговоры о котором вести непосредственно с ним московский царь отказался. Достаточно и воевод новгородских, чтобы вести переговоры с «ничтожным королем Стокгольма!» Этот обычай вести переговоры через посредников восходит еще ко времени новгородской вольности. На возражения против этого способа вести переговоры, Иван ответил: «Что такое Стекольна (sic) и ее господин? Городишко, сделавший своим государем купеческого сына. Слишком много для него чести!»… Поэтому ливонские послы должны были дождаться восшествия на престол сына Густава, честолюбивого и горячего Эрика XIV, принявшего их с большим вниманием. В мае 1561 г., несмотря на некоторую оппозицию со стороны Кеттлера, Ливония заключила новый трактат, по которому Ревела и территория Харриена, Вирланда и Иервена подчинялись Швеции. В Ревеле был польский гарнизон, но флот Эрика и немецкие наемники быстро с ним справились. 4 июня гарнизон капитулировал. Это было началом вековой борьбы, разорившей впоследствии Речь Посполитую и подготовившей победу Москвы истощением сил обеих враждовавших сторон.

Дания в свою очередь выступила на сцену. В 1558 г. Король Христиан III, отправив в Москву посольство заключить мир и требовать возвращения Эстонии ее законному государю, одновременно начал переговоры с Эзельским епископом Иоганном Мюнгаузеном. Это было ответом на просьбы ливонцев о помощи. Христиан, однако, скоро умер, и с его преемником скоро удалось достигнуть соглашения. Фридрих II имел двадцатилетнего брата Магнуса, который должен был получить в наследство Шлезвиг-Голштинию. По своему ли побуждению или же по совету брата, эзельского епископа Христофора Мюнгаузена, человека предприимчивого, король решил предложить Магнусу Ливонию в виде компенсации. Не имея на то никаких прав, Иоганн Мюнгаузен уступил епископство за 30 000 талеров. Королева Дании Доротея дала эту сумму, и в апреле 1560 г. Магнус высадился в Аренсбурге. Епископский доверенный передал ему замок, где с ним встретились некоторые ливонцы. В то же самое время Христофор Мюнгаузен самовольно назвал себя наместником короля Дании в Эстонии, Гаррии, Эзеле и пр. Предназначенный к фантастической карьере, законченный тип князей-авантюристов того времени, Магнус принял титул короля Ливонии.

Таким образом подготовлялась запутанная борьба, в которой будущее оспаривавшихся областей и шансы соперников оставались более 20 лет неопределенными. Сигизмунд-Август был принужден действовать скорее, чем подсказывала ему его политическая мудрость. В августе 1560 г. виленский воевода Николай Радзивилл Черный во главе польской армии появился в Риге. Он объявил подчинение всей Ливонии Польше и аннексию и секуляризацию областей по правому берегу Двины.

Кеттлер прослыл предателем между своими соотечественниками, но в сущности он был только плохим игроком. Он искал союзника. Но никто не заключает союза с трупом, сказал один писатель, оправдывая Сигизмунда-Августа. С другой стороны, несчастный преемник Фюрстенберга истощил все средства для сопротивления и, насколько было возможно, отсрочил конец. Только в конце этого рокового года он уступил, когда явилась необходимость, из-за Польши, бороться вместо одного с тремя противниками. Признав, как глава тевтонского ордена, актом 21 ноября 1561 г. соединение Ливонии и Литвы и приняв вместе с наследственным титулом герцога в обладание Курляндию и некоторые другие соседние области, Кеттлер 5 марта 1562 г. передал Радзивиллу свой крест, мантию и ключи от Рижского замка.

В этот момент балтийские провинции представляли необыкновенное зрелище даже для той эпохи непрерывного территориального соперничества. Милан и Фландрия были превзойдены. Бледная копия первого герцога Пруссии, новый герцог Курляндский и семигальский, начинал управлять областью, лежавшей к югу от Двины. Польский король утверждал свое господство над северной частью прежних владений ордена и объявил свое верховенство над всей Ливонией. Подчиненная той же власти, но юридически оставаясь свободным имперским городом, Рига сохраняла лишь видимость независимого города. Шведы удерживали за собой Ревель и Харриен. Эзель, Вик и Пильтен признавали Магнуса. Русские же, основавшись в дерптском епископстве, в Вирланде и на латышской границе, были склонны оспаривать обладание всей страной.

«Теперешняя Ливония, что девица, вокруг которой все танцуют», писал один современник. Одно явление, характерное для целой эпохи, отходило тогда в область преданий: заканчивался период крестовых походов и рыцарских орденов. В этот момент Европа соединилась с Москвой, чтобы, ликвидируя прошлое, положить основание нового политического порядка. Но этот новый порядок должен был еще только выйти из хаотической и титанической борьбы, перипетии которой я вкратце намечу.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.