Эпилог Оппонента надо уважать
Эпилог
Оппонента надо уважать
Когда перечитываешь работы В. Суворова, невольно поражаешься, каким видит автор Сталина. Последний якобы не просто творил европейскую историю, но и буквально держал руку на ее пульсе. Противников и партнеров он, по утверждению В. Суворова, рассматривал не как наделенных свободой воли субъектов, но лишь как объект приложения своих устремлений, при этом возможные их действия автором «Ледокола» попросту игнорируются. Так кукловод смотрит на марионеток. Но ведь мир не кукольный театр.
Не было никакого плана завоевания Европы с использованием в качестве ударной силы Гитлера. Сталин вовсе не организовывал события, напротив, как и многие другие, шел у них на поводу. Предоставлялась возможность, и он охотно раздвигал границы своей империи. Но лишь в том случае, если считал это абсолютно безопасным делом. Когда же перспектива столкнуться один на один с Германией стала реальностью, вождь, уничтоживший как по заказу цвет армии, испугался. Да и было отчего.
Военный потенциал не может дать немедленные результаты, да и оценить его уровень не так уж и просто. Военные же успехи, равно как и неудачи, всегда налицо, именно по ним судят, сравнивая силы противоборствующих сторон. И такое сравнение было отнюдь не в пользу СССР. Повторюсь, за два предвоенных года Красная Армия с бою и с тяжелейшими потерями взяла полоску Карельского перешейка. Вермахт же захватил почти всю Европу, сокрушив при этом версальских победителей. Французскую армию, считавшуюся сильнейшей, уничтожил, англичан — вышвырнул с континента.
Все предпринятые Сталиным действия — не часть «гениального замысла», а следствие рокового заблуждения. Он посчитал, что достаточно убедить Гитлера в своей лояльности и миролюбии, и немцы не нападут. И было сделано все возможное, чтобы не просто показать, что войска на границе небоеготовы, но и реально сделать их таковыми.
Последствия известны…
«…уважай противника, старайся понять его доводы, старайся извлечь пользу даже из гнева своих врагов»[594].
Пусть В. Суворов далеко не всегда следует своему же призыву[595], с тем, что оппонента нужно уважать, трудно не согласиться.
И когда утверждают, что без Сталина мы проиграли бы войну, я не отрицаю, жесточайшая централизованная власть сыграла определенную положительную роль. Но если на защиту Отечества не поднялся бы народ, ни Сталин, ни армия чиновников сделать ничего бы не смогли. Человека можно заставить выдалбливать ломом мерзлый грунт и выдавать на-гора оговоренные кубометры дров. Но стоять у станка по 14–16 часов в сутки и при этом изготавливать пригодную к употреблению продукцию, тем более умирать за Родину заставить нельзя!
И чем хуже шли дела на фронте, тем ближе сходились интересы правящей верхушки и широких народных масс. В какой-то момент они удивительным образом почти совпали. Пусть на короткое время, но возник такой резонанс, что немцы были отброшены от Москвы. То же повторилось и под Сталинградом, да и под Курском.
Не думаю, впрочем, что в отсутствие Верховного Главнокомандующего армия воевала бы хуже. Не случайно же почти все крупные неудачи постигали армию тогда, когда вождь принимал стратегические, порой ошибочные решения, как и в самом начале, единолично. Ни для кого не секрет, что причиной гибели наших армий под Киевом, например, стало в том числе и его прямое вмешательство. А все удачи случались, когда Сталин, по сути, отдавал бразды армейского правления профессионалам. Когда он понял, что так для всех будет лучше, и уже не вмешивался почти, не мешал…
Но тот факт, что именно Сталин, а вернее, созданный им бюрократический режим, летом 41-го подвел страну к черте, не вызывает сомнения. И дело тут не в ошибках и роковой бездеятельности. Когда во главе государства становится человек с абсолютной, ничем и никем не ограниченной властью в руках, страна уже обречена. Когда все решения принимает один-единственный, а эксперты не анализируют ситуацию, а в страхе стараются угадать и искусственно обосновать его решение, страна обречена. Когда оппозиции не существует и просто некому возразить, оспорить, предотвратить последствия роковых неизбежных ошибок, рано или поздно все оканчивается катастрофой.
Скажу больше, так уж устроен мир. В нем абсолютная власть тяготеет к спринту. Марафон же ей не под силу. Стоит одному человеку или группе лиц прибрать к своим рукам всю полноту власти, и возможность распоряжаться судьбами миллионов очень быстро оборачивается кровавыми разборками между недавними соратниками, истерией доносительства и расстрелов, а вслед за ними и террором не столько против уничтоженной уже оппозиции, сколько против собственного народа. Бесконечно далекая от широких народных масс правящая верхушка всегда озабочена лишь одним — сохранить свою монополию на власть[596]. В условиях, когда законность и правопорядок заменены классовым чутьем и «революционной» целесообразностью, когда в отсутствие противовесов страна отдана на откуп ошалевших от вседозволенности чиновников, когда государство начинает пожирать самое себя, катастрофа, военная или экономическая, становится лишь вопросом времени.
Специфика нашей страны такова, что только здесь, благодаря казавшимся неисчерпаемыми природным ресурсам и терпению народному, государство с затратной экономикой, с почти полным отчуждением людей от собственности могло просуществовать так долго. Спору нет, при Сталине, под хозяйской дланью, бюрократический аппарат функционировал куда эффективнее. Но также очевидно и то, что именно в этот период он окончательно оформился и осознал себя «как класс», усилился и окреп настолько, что вскоре сам уже управлял самодержцами. А в конечном итоге непомерным своим властолюбием, чудовищными амбициями и дремучей некомпетентностью[597] завел нас в то самое болото, из которого и не знает никто, как выбираться!..
И когда В. Суворов утверждает, что великая война не являлась Отечественной, он не только пытается обесценить подвиг народный, не только возвеличивает во многом вполне земного, в общем-то, тирана, но и ставит под сомнение те светлые и героические страницы, которых и так немного было в нашей истории.
Автор «Ледокола» рассказывает, как учили его в академии ГРУ:
«…обращай внимание на мелкие подробности, на мельчайшие. Только из них можно сложить четкое и объективное представление о происходящем»[598].
Все так. Но не слишком ли мелки «подробности»?
Вот, например, история с сапогами. В. Суворов утверждает, что в 1941 году десятки тысяч пар сапог были вывалены прямо на землю у границы (сам-то он это наблюдать не мог, ему очевидец якобы рассказал). Это значит, красноармейцы перед «освободительным» походом должны были примерить кожаную обувку, чтобы вид иметь соответствующий там, за кордоном[599]. Да ничего это не значит! Кто видел, как «одевается» рота молодых солдат, со мной согласится. На все про все отводится час. Повзводно заходят бойцы в помещение вещевого склада, и кладовщик бросает им в лицо комплекты обмундирования. Какой там рост, какой размер… Все наудачу. Потом поменяются друг с другом. В армии все делается быстро. Даже если представить себе, что где-то складировали сапоги под открытым небом, подстелив брезент, это свидетельствует о чем угодно, о том, например, что не оборудовали вовремя склад, но не о готовности к превентивному удару. Даже если действительно собирались выдать солдатам кожаные сапоги, признак ли это готовящегося нападения? Сам проходил в «хромках» два года. Мягкие, легкие, удобные, но… пропускают влагу, да и подошва протирается до дыр. Хороши для парадов, но в повседневной носке, тем более в полевых условиях, надежная, неприхотливая «кирза» даст заметную фору.
Вот еще «довод». Сталин не принимал Парад Победы потому якобы, что
«праздновать товарищу Сталину было нечего и радоваться не было повода. Вторая мировая война была проиграна(І). Сталин это знал»[600].
Вот уж нет. Было чему радоваться. Тому, например, что ноги унес, что выжил. Он-то, Сталин, уже на второй день посчитал, что все кончено. Вот, например, как оценивает его близкое к истерике состояние Хрущев:
«Война началась. Но каких-нибудь заявлений Советского правительства или же лично Сталина пока что не было… То, что выступил Молотов, а не Сталин, — почему так получилось? Сталин тогда не выступил. Он был совершенно парализован…
…Когда началась война, у Сталина собрались члены Политбюро… Сталин морально был совершенно подавлен и сделал такое заявление: «Началась война, она развивается катастрофически. Ленин оставил нам пролетарское Советское государство, а мы его про…» Буквально так и выразился. «Я, — говорит, — отказываюсь от руководства», — и ушел. Ушел, сел в машину и уехал на «ближнюю» дачу. «Мы, — рассказывал Берия, — остались… Посовещались и решили поехать к Сталину, чтобы вернуть его к деятельности… Когда мы приехали к нему на дачу, то я (рассказывает Берия) по его лицу увидел, что Сталин очень испугался. Полагаю, Сталин подумал, не приехали ли мы арестовать его за то, что он отказался от своей роли и ничего не предпринимает для организации отпора немецкому нашествию?..
…Он находился в состоянии шока»[601].
Желание разглядеть в Сталине «демоническую» фигуру[602] толкнуло некоторых известных и вполне заслуженных историков к мысли, что таким образом вождь решил попугать своих соратников, продемонстрировать, что без него они — ничто. Власть — скользкая штука. Завоевать ее, растолкав хитростью и локтями бесчисленных конкурентов, не просто, потерять же — минутное дело. Если бы Сталин склонен был к подобным «демонстрациям», до войны он попросту не дожил. Да и впоследствии, вплоть до Сталинграда, не раз давал он понять, что в победу не верит. Вот слова того же Хрущева:
«Где-то в июле или августе… меня вызвали в Москву… Командный пункт находился тогда на станции метрополитена возле Кировских ворот. Пришел я туда. Там стояла кушетка. Сталин сидел один на кушетке. Я подошел, поздоровался. Он был совершенно неузнаваем. Таким выглядел апатичным, вялым. А глаза у него были, я бы сказал, жалкие какие-то, просящие…
Помню, тогда на меня очень сильное и неприятное впечатление произвело поведение Сталина. Я стою, а он смотрит на меня и говорит: «Ну, где же русская смекалка? Вот говорили о русской смекалке. А где же она сейчас в этой войне?»[603]
Такие высказывания простительны капризному ребенку, но не Верховному Главнокомандующему. И после всего этого Сталина не удовлетворили результаты войны?! Трудно поверить…
В. Суворов же с легкостью выстраивает логическую цепочку. Раз Верховный не принимал парад[604], значат, был недоволен итогами войны. Раз был недоволен, значит, рассчитывал на большее. И, раз так, значит, готовил в сорок первом превентивный удар. Убедительно?
Весьма сомнительным представляется и следующее утверждение:
«До 30 июня 1941 года Жуков настаивал на наступлении и требовал от командующих фронтами только наступления»[605].
Не наступления он требовал, а сосредоточенных контрударов по ударным танковым группировкам противника, проникшим в глубь нашей территории на сотни километров!
Но возможная критика, кажется, мало заботит автора «Ледокола». «В ход» идет все. Песня «Священная война» и плакат «Родина-мать». Отсутствие Звезды Героя на кителе Сталина и откровения Власова, протоколы допросов которого В. Суворов также не приводит. Рейды подводных лодок и даже катастрофическое завершение приграничного сражения. Все якобы неопровержимо свидетельствует об агрессивном характере наших планов.
И на базе этого «фундамента» выстроена вся «теория», согласно которой школьники-осовиахимовцы превращаются в сто пятьдесят тысяч воздушных асов, способных в несколько минут уничтожить все Люфтваффе, да в миллион парашютистов, которые, если высадятся разом, перебьют хребет Вермахту еще до осени, скромный «Су-2» — в «крылатого Чингисхана», а «бэтушка» — в супертанк прорыва. Сталин при этом представляется едва ли не национальным героем, которому насмешка судьбы не дала построить «светлое будущее» на Европейском континенте, а советский народ — не более чем преданным и послушным исполнителем хозяйской воли.
Дальше — больше.
«Мы не хотим верить Гитлеру в том, что он планом «Барбаросса» защищал Германию от предательского(!) удара советских войск на Бухарест и Плоешти»[606], — стыдит В. Суворов. Будто речь идет об умеренном демократическом лидере, а не о чудовище, пожравшем десятки миллионов жизней. Может, вторгаясь в Польшу, Данию, Норвегию, Голландию, Бельгию, раздавив Францию, Югославию, Грецию, он также защищал Германию от чьего-то предательского удара?! Да и книгу свою «Майн кампф», в которой нацеленность на мировое господство и уничтожение славянских наций, написал он задолго до того, как СССР мог даже потенциально угрожать Германии…
И, наконец, как апофеоз, неприметные строчки вывода: «…Хочется ли нашему Президенту найти такой документ, который покажет, что вина Иосифа Сталина в развязывании Второй мировой войны ничуть не меньше вины Адольфа Гитлера? Если найдут листочек со сталинским планом, то городу Калининграду придется вернуть настоящее имя, а сам город — законному владельцу»[607].
Как все просто. Если следовать его логике, то и Польше следует поступиться южной частью бывшей. Восточной Пруссии, Вроцлавом и Щециным. Поляки ведь тоже в тридцать девятом сосредоточили все почти наличные силы вдоль западной границы — наверняка хотели ворваться в Берлин. У французов тоже рыльце в пушку, разве не они, объявив войну Германии, спровоцировали Вторую мировую? Территориальных приобретений в Европе почти не имели? Отдавайте Страсбург.
Любой нормальный человек скажет: все это бред. Европа слишком дорого заплатила за то, что позволила кровавому маньяку заняться переделкой границ. Все устоялось и обустроилось, люди привыкли. Не стоит ворошить прошлое всуе, это чревато самыми непредсказуемыми последствиями. Любые территориальные изменения должны созреть, но и тогда их осуществление будет обусловлено обоюдным согласием заинтересованных сторон, но никак не смутными догадками и весьма сомнительными выводами.
Если соответствующих документов нет, мы можем лишь догадываться о том, что думал тот или иной политический деятель, и любые, даже доказательные, умозаключения так догадками и останутся. Да и мало ли кто и что думал?
В. Суворов пытается привнести «свежие» веяния и в область юриспруденции. Судите сами:
«Историки до сих пор не ответили нам на вопрос: кто же начал советско- германскую войну[608]. При решении этой проблемы(!) историки — коммунисты предлагают следующий критерий: кто первым выстрелил, тот и виновник. Почему бы не использовать другой критерий? Почему бы не обратить внимание на то, кто первым начал мобилизацию, сосредоточение и оперативное развертывание(!), т. е. кто все- таки первым потянулся к пистолету?»[609]
Иными словами, в развязывании войны виноват не тот, кто начал боевые действия, а тот, кто якобы собирался открыть огонь[610]. Этот «постулат» и служит фундаментом базовой логической цепочки: Сталин был единоличным хозяином огромной страны с неисчерпаемыми людскими и природными ресурсами, военными традициями и потенциалом, значит, мог напасть первым. Мог, следовательно, наверняка собирался. Собирался, но не напал, значит, его упредили. А раз так, Советский Союз и есть агрессор, Калининград надо переименовывать и отдавать!
Насколько все это доказательно, судить читателю. Я свою точку зрения, как мог, высказал и доводы в ее защиту привел. Еще в конце восьмидесятых, ознакомившись с отдельными главами «Ледокола», чего скрывать, вызвавших большой интерес, еще и не думая даже, что возьмусь опровергать его суждения, я все же не мог с ним согласиться. По одной простой причине: агрессор так войну не начинает, агрессор встречного боя не проигрывает! Не изменил свою точку зрения и поныне.
Надо уважать оппонента, надо отдавать ему должное. Надо отдать должное и В. Суворову. Он показал себя весьма гибким аналитиком. Да и не все в его работах вызывает чувство протеста. Особенно же впечатляет владение автора «Ледокола» информацией по составу армий, корпусов, дивизий, а зачастую и полков, поистине энциклопедическая подборка данных, характеризующих Вооруженные силы накануне войны. А главное, он наглядно показал, к чему приводят попытки придать историческим событиям определенный оттенок, добавить идеологическую нагрузку, исказить насколько возможно негативные примеры и, напротив, выпячивать сверх всякой меры то, что, по мнению партийных историков, могло служить делу воспитания «нового человека». Уверен, вся недосказанность и расплывчатый характер информации о событиях тех трагических дней, который один только и позволил В. Суворову высказать свою «догадку», — от желания, чтобы все и вся «работало на социализм»[611]. Вызывает уважение и объем работы, проделанной В. Суворовым, и его целеустремленность.
И все же… Все же…
В своей рецензии к «Ледоколу» симпатизирующий идеям В. Суворова Буковский пишет:
«…мы изумляемся, читая Суворова, что к 1941 году Красная Армия имела 5 корпусов парашютно-десантных войск, около миллиона тренированных парашютистов. Где, когда успел Сталин подготовить такую армаду, да еще незаметно для всех?»[612]
Уж так замаскировал вождь свои «приготовления», что никто, удивительное дело, их и не заметил. А было ли что маскировать?
В. Суворов заходит в темную комнату, но не ищет черную кошку. Он просто заявляет, что она там есть…
А в открытую автором «Ледокола» просторную нишу устремляются тем временем другие ниспровергатели канонов. Со своими «открытиями» и более чем оригинальными идеями. Вот, например, на какое наткнулся недавно высказывание:
«Странное бездействие вождя усматривают в его слепоте, в недалекости, в том, что он излишне передоверился «пакту о ненападении», в «парализованности кролика перед удавом»… в самоуверенности, в сознательной и халатной преступности, в желании выиграть время для переоснащения армии и тому подобном… Но Сталин… прекрасно догадывался о неизбежном столкновении с Гитлером. Тогда чем же он руководствовался, если даже в июне 41-го года запретил войскам западных округов сбивать немецкие самолеты, которые уже нарушали границы СССР?
А тем, что вождь хотел выиграть войну… только по своему (выделено автором. — А Б.) плану, и ни по какому другому. И он действительно был «шахматистом», просчитывающим будущие события на несколько ходов вперед. Но сам этот расчет был уже нечеловеческий. Сталин разыгрывал партию с Черчиллем, будучи абсолютно равнодушным к предстоящим миллионным жертвам своих подданных, не желая при этом просчитать какой- либо иной вариант грядущей войны. Он, как говорится, «зациклился» на Англии, и это холодное упрямство Сталина можно объяснить лишь его параноидальной и уже глубоко больной личностью.
В результате ценой гигантских человеческих и материальных потерь, но зато удовлетворив свое маниакальное тщеславие, вождь все-таки «переиграл» Черчилля. Тот, как политик, продолжительное время испытывал двойственные чувства: он мечтал «видеть германскую армию в могиле, а Россию на операционном столе», однако 26 мая 1942 года был принужден Сталиным определиться и подписать советско-английский договор о союзе в войне против Германии и о взаимопомощи»[613].
Получается, Иосифа Виссарионовича куда больше заботили не результаты войны, а то, чтобы подписать союз с Англией. И якобы лишь ради этого упершийся «шахматист» Сталин подставил под разгром кадровую армию и открыл дорогу немцам к Москве и Ленинграду. Думаю, комментарии излишни.
К сожалению, история и идеология пока еще неразделимый. И когда те или иные исторические события используются для подтверждения своих взглядов — надо быть настороже. Когда же историю подгоняют под идеологию, это может обернуться чем угодно.
И уже по-иному воспринимаешь следующие строки:
«Кадровый военный, каким был Жуков, не предавался эмоциям… Недобрая усмешка пробегала по его лицу, когда ему попадались снимки тех, кто разогнал французские и английские войска: пустоглазые парни в куцых мундирах мышиного цвета, с автоматами. Из коротких голенищ торчат запасные обоймы, на головах знакомые ему по фронту той войны каски омерзительной формы, Каждый из них ничто, но вместе — победители!..»[614]
Понятно, что отдельные историки, равно как и отдельные издательства, могут быть излишне поэтизированы. Но допустимо ли вкладывать в уста исторической личности едва ли не программу своего движения, допустимо ли отождествлять свои убеждения с мыслями столь масштабного человека, тем самым низводя его до уровня пропагандиста националистических идей?
Откуда эта мелкая ущербная злоба? Где хоть строчкой, хоть намеком дал Жуков повод предположить, что подобным образом оценивал немецких солдат. Не мог Жуков так думать! Все, что мы знаем о нем, свидетельствует — не мог. К противнику Георгий Константинович относился уважительно. Не дано мне узнать его мысли, но слова маршала приведу:
«Надо будет, наконец, посмотреть правде в глаза и не стесняясь сказать о том, как оно было на самом деле. Надо оценить по достоинству немецкую армию, с которой нам пришлось столкнуться с первых дней войны. Мы же не перед дурачками отступали по тысяче километров, а перед сильнейшей армией мира. Надо ясно сказать, что немецкая армия к началу войны была лучше нашей армии, лучше подготовлена, выучена, вооружена, психологически более готова к войне, втянута в нее. Она имела опыт войны, и притом войны победоносной. Это играет огромную роль»[615].
«…Я противник того, чтобы отзываться о враге, унижая его. Это не презрение к врагу, это недооценка его»[616].
А недооценить немецких солдат, заранее представляя их «пустоглазыми ничтожествами», значило обречь себя на поражение…
Непомерное возвеличивание, прививаемая исподволь высокомерность, искусственная изоляция нации не может не обернуться в итоге ущербностью и отчужденностью. Все нации проходят по одному, в общем-то, пути. Вот только одни взрослеют раньше, а другие продолжают сочетать капризы переходного возраста с пудовыми кулаками.
Национализм, в любом своем проявлении, как и всякая идеология, основанная на создании образа врага, может принести сиюминутный успех, но в конечном счете неизбежно ведет к разрушению.
Прошло более полувека. Что же нам до сих пор таить в себе ожесточение? Войны развязывают диктаторы и правящие элиты, а солдаты… Солдаты кормят вшей в окопах и держат фронт. Потому что за спиной — Отечество. Каким бы оно ни было…[617]
Да, мы нанесли друг другу глубокие раны. Да, были чудовищные зверства. Но виновата в них и понесла ответственность преступная клика. Ничего не должно быть забыто, но стоит ли перекладывать взаимную неприязнь на плечи новых поколений. Тем более, немцы-то как раз повинились: «Не без нашей молчаливой поддержки вырос и окреп кровавый человеконенавистнический режим, принесший столько горя, смертей и разрушений. Простите, если сможете. Никогда этого не повторится». А мы? Продолжаем дискуссию, чего было больше в деятельности Сталина (и Гитлера!), хорошего или плохого. И упаси боже усомниться в правильности всего совершенного. Оттого, наверное, так и живем.
А по улицам запросто расхаживают крепкие бритоголовые парни со стилизованной свастикой на рукаве. Почитывают на досуге «Майн кампф». Рассуждают о чистоте расы. И ведь ждут только лишь сигнала, чтобы взять в руки факелы и сжигать сваленные на площадях книги неугодных авторов…
Не думаю, чтобы в боевых частях даже в самом начале слишком уж популярны были идеи национал-социализма. Террор в отношении местного населения быстро разлагает армию. Вермахт же представлял собой грозную силу практически до последних дней. И надо честно признать, это был достойный противник. Выучка и дисциплинированность немецкого солдата достойны самых высоких оценок. Да и проявления массового, как принято у нас говорить, героизма имели место с обеих сторон.
Немецкие пехотинцы также, как один, поднимались в штыковые атаки. А когда их окружали, когда не оставалось надежды и никто из своих не мог увидеть последнего их подвига, отстреливались до последнего патрона, предпочитая сдаче в плен смерть. Немецкие десантники, уступая в численности, вступив в бой, едва обрезав лямки парашюта, оттеснили англичан в глубь Крита, дав тем самым возможность, приземлиться планерам с основными силами и очистить остров. Подводники неделями находились в рейдах и, пренебрегая опасностью, забирались в бухты вражеских баз. Жертвуя собой, почти без воздушного прикрытия вывезли немецкие моряки из Крыма и спасли от плена десятки тысяч солдат. Танкисты атаковали втрое, вчетверо превосходящего врага и добивались успеха. Снайперы задерживали продвижение батальонов. Летчики Люфтваффе вытянули начало этой войны, а затем, когда положение стало уже безнадежным, сопротивлялись, как могли. А был еще Эрих Хартман, сбивший последний по счету, 352-й(!) самолет противника 8 мая 1945 года в небе над Бруэном. Вернувшийся на базу, сжегший материальную часть и отправившийся с подчиненными на запад, сдаваться американцам… Был лейтенант Прин, проведший свою подлодку по узкому фарватеру прямо в Скапа-Флоу и потопивший линкор «Ройал Оук» в его базе… Гарнизоны Сен-Назера и Лорьяна[618] держались почти год и капитулировали лишь после окончания войны.
И если наши альпинисты, сбросившие вражеские штандарты с Эльбруса, — герои, то те, кто их туда водрузил, — разве нет?
Так что же, делать вид, что всего этого не было?!
Тем более что мы-то в главном, в определяющем не уступили. Не постояли за ценой…
Ловлю себя на мысли, как мало знаем мы об этой войне. Она ведь не только в расстановке войск, озарениях и ошибках принимаемых решений. Не только даже в наступательных и оборонительных, удачных и катастрофически проигранных сражениях.
Война в жизни, быту, чувствах и ощущениях солдатских. Как оно было все на самом деле там, в окопах. Когда нужно было вставать во весь рост и с винтовкой наперевес идти вперед под пулями навстречу таким же фронтовикам и знать, что, если не убьешь ты, убьют тебя! Когда месяцами жили в землянках, а то и под открытым небом, в окопах, где вода — по колено. Когда, упершись, держали клочок земли, несколько разрушенных, горящих кварталов, и выстояли, и выстрадали перелом. Когда месили грязь в несчастливом весеннем наступлении, а немцы собрались с силами и ударили… Когда в последние дни, уже победив, продолжали умирать…
В этом смысле воспоминания лейтенанта-взводного и даже рядового пехотинца представляют не меньший интерес, чем работы крупных военачальников. К сожалению, даже лучшие, наиболее объективные и правдивые труды грешат заданной временем субъективностью. Цензура, в еще большей степени самоцензура, не могла не выхолостить из них все то, что не вписывалось в официальные представления. Не только все «негативное», но и любые проявления человеческого естества вымарывались беспощадно. И получалось, что, когда из двух дивизий одна в панике бежала, оголив фронт, а другая, приняв бой, погибала под бомбами, под гусеницами врывающихся в боевые порядки танков, считалось, что обе — «вышли из боя». Когда тысячи безоружных красноармейцев рассеивались по хуторам и толпами сдавались в плен, а сотня-другая, с винтовками, окопавшись вокруг «бэтушек», отстреливались до последнего, пропавшими без вести объявляли всех.
И из-за плотных штор официоза лишь проглядывала окопная правда, которая одна только правдой и остается.
И если не сейчас поделиться фронтовикам своей памятью, своим восприятием войны, рассказать не о том, как должно было быть, но как было, не придумывая, не приукрашивая ничего, ничего, пусть даже вызывающего чувства стыда, не скрывая, то когда же?
Боюсь только, что пройдет десяток лет, и мы лишимся этой возможности.
На этот раз уже навсегда.
г. Ростов-на-Дону, 1997–2000 гг.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.