7

7

2 марта 1632 года король снова двинулся в поход, оставив Рейн на попечение Бернхарда Саксен-Веймарского, встретился с маршалом Горном в Швайнфурте, а оттуда направился в Нюрнберг, где должны были сойтись все его войска. Здесь его приняли восторженно, муниципалитет задарил подношениями[853], и, набрав еще сорок тысяч рекрутов, Густав Адольф приготовился идти на юг, сначала в Аугсбург, потом в Баварию.

Желая сохранить верность Ришелье, но боясь больше Густава Адольфа, Максимилиан в итоге сыграл на руку шведскому королю. Французский агент побуждал его к тому, чтобы придерживаться нейтралитета. Однако страхи были столь велики, что он даже и не пытался отмежеваться от армии Тилли и в марте написал Фердинанду, прося его вызвать Валленштейна[854]. Боясь потерять земли, Максимилиан принес в жертву свой нейтралитет и все то, что получил в результате увольнения генерала. 1 апреля он присоединился к Тилли в Ингольштадте, дав Густаву Адольфу все основания для вторжения в Баварию.

Получив подкрепления численностью пять тысяч человек, которых Валленштейн, потянув время и демонстрируя нежелание, все-таки прислал, Тилли отступил на восток, имея в виду удерживать линию по реке Лех. 7 апреля Густав Адольф форсировал Дунай у Донаувёрта и тоже пошел на восток, опустошая все на своем пути, чтобы никакая другая армия не могла найти себе пропитание[855]. Войска уничтожали даже молодые посевы, скармливая их лошадям. Все это время Валленштейн стоял на границе Богемии со своей армией в двадцать тысяч человек[856], которых он набрал, но не хотел куда-либо вести. Неделями и венское правительство, и император, и сын императора, молодой и гордый эрцгерцог Фердинанд, тщетно умоляли генерала объявить свои условия и прийти к ним на помощь[857]. Валленштейн хранил гробовое молчание даже тогда, когда шведский король перешел Дунай. 14 апреля Густав Адольф добрался до реки Лех, на противоположном берегу на лесистой возвышенности уже стоял лагерем Тилли. Отправившись в разведку, Густав Адольф заметил на другом берегу часовых. Солдаты, не узнав его, с невинной дерзостью прокричали: «Где твой король?» — «Ближе, чем вы думаете», — ответил Густав Адольф и пришпорил коня[858]. Ночью он распорядился выстроить из лодок мост, а утром три сотни финнов под непрерывным огнем Тилли перешли на другую сторону, чтобы возвести земляные укрепления для шведских батарей. Под прикрытием пушек вскоре переправилась и вся армия. Тилли не осмелился атаковать шведского короля. Густав Адольф, перейдя на другую сторону реки, довольно быстро взял штурмом холм; ему, как всегда, помогали искусная тактика и везение. Тилли, раненного в ногу, унесли в тыл, а за ним и его заместителя Альдрингера, без сознания, с размозженным черепом. Остатки армии спасались отступлением. Артиллерия и обозы в основном остались на поле боя, и потрепанное войско Тилли вряд ли смогло бы уйти, если бы ураганный ветер следующей ночью не заблокировал дороги поваленными деревьями[859].

В двухстах пятидесяти милях, в австрийском Геллерсдорфе, император и Валленштейн наконец пришли к согласию. Условия договоренности, возможно, так никогда и не станут известны, никаких достоверных свидетельств не сохранилось. Послухам, Валленштейн настоял на своем праве не только иметь абсолютную власть над армией, но и вести все мирные переговоры и заключать по своему усмотрению договоры. Он потребовал также исключить любое вмешательство в командование сына императора и какое-либо влияние со стороны Испании. В качестве вознаграждения ему были обещаны часть земель Габсбургов и титул курфюрста: Богемия, курфюршество Бранденбург или Пфальц. Все эти данные, конечно, основаны главным образом на слухах, но в них, возможно, есть какая-то доля информации из первоисточников[860].

Какими бы ни были условия соглашения с императором, Валленштейн вернулся, обладая властью и силой, которой едва ли кто мог противостоять. Он уже доказал, что один способен содержать армию, а за время своего отсутствия достиг новых высот в управлении поместьями. Фридланд герцог превратил в гигантскую фабрику по производству продовольствия и одежды. Выросли оружейные заводы, мельницы работали день и ночь, пекари пекли хлеб, пивовары варили пиво, ткачихи ткали полотно, а чиновники аккуратно собирали подати, чтобы Валленштейн мог вовремя выплачивать жалованье своей армии. Герцог создал сеть банковских расчетных палат, построил дороги, по которым продукты доставлялись в войска, соорудил огромные склады и хранилища на случай непредвиденных и чрезвычайных обстоятельств[861]. Валленштейн, наверное, первым из европейских правителей применил в подготовке к войне государственный подход.

Однако его возвращение еще не означало, что он первым делом займется королем Швеции, — сначала Валленштейн решил очистить от саксонцев Богемию. Но герцог не спешил. Полностью контролируя ситуацию в лагере католиков, Валленштейн понимал, что легче всего подорвать позиции короля переманиванием на свою сторону Иоганна Георга. Соответственно, вместо того чтобы атаковать их, он позволил им беспрепятственно уйти, предлагая заодно свою дружбу[862]. Герцог еще не оторвал Иоганна Георга от шведского короля, но уже наполовину достиг своей цели. Густав Адольф рассчитывал на то, что саксонская армия удержит Богемию. Ее уход посеял сомнения в преданности союзника и в общем-то стал одной из причин его гибели.

Какое-то время триумфальное шествие короля продолжалось. 24 апреля он появился в Аугсбурге под аплодисменты протестантов и выступил перед народом с балкона дома Фуггеров на винном рынке, однако потом потребовал от самых старших горожан клятву в верности и ежемесячную субсидию в размере тридцати тысяч талеров[863]. Вечером король устроил бал с банкетом и, отбросив все условности, как гласит местная легенда, продрался сквозь толпу и поцеловал неприступную, но очень хорошенькую аугсбурженку[864].

Через пять дней король был уже возле основательно укрепленного города Ингольштадт, где умирал от ран Тилли.

Узнав о назначении Валленштейна, граф собрал последние силы и написал послание с добрыми пожеланиями человеку, который сделал все для того, чтобы его погубить[865], и завещал ветеранам армии Католической лиги шестьдесят тысяч талеров. По преданию, он умирал, произнеся лишь одно слово — «Регенсбург»[866], название города, занимавшего ключевое стратегическое положение на Дунае. Душа старого полководца уже стремилась к Господу и к своей пресвятой покровительнице, ради которой он отдал жизнь, но в мыслях Тилли все еще был с армией.

За стенами города, в шведском лагере, под королем убили коня. По своему обыкновению, Густав Адольф не придал этому инциденту никакого значения. Он всегда говорил: «Какой толк от короля, который всего боится?»[867] Однажды французский агент, приехавший из Мюнхена и в очередной раз пытавшийся добиться от короля нейтралитета для Максимилиана, сказал ему, что курфюрст ничего не знал о вооруженном столкновении между Тилли и шведами. Густав Адольф спросил: «Почему же Тилли не арестовали и не повесили?» Француз, поняв, что допустил тактическую ошибку, ответил: «У курфюрста были свои расчеты». «У вшей, очень преданных и очень прилипчивых, тоже есть свои расчеты», — язвительно заметил король. Француз хотел было возмутиться, но Густав Адольф обрушился на него уже с угрозами. Максимилиан получит свой нейтралитет, если без промедления сложит оружие, без каких-либо оговорок, иначе его Бавария запылает от края до края, чтобы ему было легче различать врагов и друзей. Разозленный французский агент решил напомнить Густаву про обещание Ришелье помогать Максимилиану в случае нападения. Сотрясаясь от гнева, шведский король пригрозил: пусть попробует, для него и сорок тысяч французов не армия. С ним — сам Всевышний. Заявление Густава Адольфа было настолько наглым, что француз не нашелся что и ответить[868].

3 мая король поднял войска, решив не тратить время на длительную осаду Ингольштадта. Маршал Горн, опустошая все на своем пути, преследовал остатки армии Тилли[869], уходившие в сторону Регенсбурга, а Густав Адольф направился в Баварию, стремясь этим маневром выманить Валленштейна из Богемии. Максимилиан, теперь сам командовавший потрепанным войском Тилли, оказался перед тяжелым выбором. Ему надо было либо бросить все силы на защиту Мюнхена, своей столицы, забыть о Регенсбурге, который формально не был его городом, и позволить Горну отрезать его от Валленштейна, либо оставаться там, где он находился, пожертвовать Баварией, но сохранить коммуникации с Валленштейном. Нет никаких сомнений в том, что сделал бы человек, радеющий за интересы империи. А как быть с дорогой сердцу Баварией, о благе которой он пекся сорок лет? Тем не менее, под влиянием одной из тех вспышек самоотречения, которые иногда озаряли его карьеру, исполненную династического эгоизма, Максимилиан приказал армии удерживать Регенсбург. Сам же курфюрст, наспех заехав в Мюнхен, где оставался гарнизон из двух тысяч отборных кавалеристов, забрал казну и самые важные документы и умчался в Зальцбург[870].

Максимилиан скрылся вовремя. В середине мая у ворот города уже стоял шведский король. Гарнизон, поняв, что сопротивляться бесполезно, ушел через реку Изар, взорвав мосты, а горожане и священники откупились, выплатив гигантскую сумму — четверть миллиона талеров[871].

Некоторые считали, что после Леха королю потребуется всего три недели для того, чтобы дойти до Вены[872]. Но сражение у реки Лех было в апреле, а в конце мая он все еще находился в Баварии. Его задерживал Иоганн Георг. Информация из Богемии поступала путаная, противоречивая и странная. Граф Турн, бунтарь с большим стажем, командовавший небольшим шведским контингентом, сопровождавшим саксонцев, весь год делал намеки на нелояльность Арнима[873]. А генерал Иоганна Георга действительно никак не мешал Валленштейну набирать рекрутов и неоднократно говорил, что прекратит сражаться, если к маю не будет заключен мир[874]. Мало того, он без единого выстрела ушел в Силезию. 25 мая Валленштейн снова занял Прагу, и теперь, когда он уже находился в ней, а Арним вовсе не собирался с ним связываться, Густаву Адольфу, конечно, нельзя было идти на Вену. Он оказался бы в том же положении, которого с трудом избежал в прошлом году. В результате сепаратного договора между Иоганном Георгом и Фердинандом король попал бы в капкан в Австрии. Густав Адольф колебался. Несмотря на злостные подозрения Турна, он был лучшего мнения об Арниме, чем об Иоганне Георге, и попытался разрешить проблему переманиванием генерала на службу к себе[875]. Но Арнима невозможно было подкупить. 7 июня он вывел из Богемии последние войска, и Густав Адольф спешно послал в Дрезден гонца выяснять намерения Иоганна Георга[876].

Обстоятельства вынуждали короля предпринять шаги для укрепления политических позиций в Германии. 20 июня он прибыл в Нюрнберг и начал организовывать собственную партию. За сорок восемь часов Густав Адольф подготовил свой план германского урегулирования. Он подпишет с императором только такой договор, который будет предусматривать повсеместную терпимость протестантской веры, возвращение всех протестантских земель, передачу Швеции северного побережья от Вислы до Эльбы, а курфюрсту Бранденбурга — Силезии. Но самое главное, протестантские князья должны сформировать единый Corpus Evangelicorum — Евангелический корпус, со своим президентом и сильной постоянной армией, имеющий равные и полные права как в империи, так и в рейхстаге.

Нюрнберг сразу же заявил о готовности вступить в корпус, но шведскому королю пришлось отложить на время свои занятия политикой, так как Валленштейн наконец перешел границу Богемии и двинулся на соединение с Максимилианом. Король попытался помешать им соединиться, но Валленштейн обогнул его и 11 июля лично встретился с Максимилианом в Швабахе. Спешившись, союзники обнялись, как будто между ними не было никаких трений. Все прошлые обиды моментально позабылись[877], они приготовились вместе спасать церковь и династию.

Король отступил к Фюрту в окрестности Нюрнберга. Валленштейн последовал за ним и встал укрепленным лагерем на длинном кряже, возвышающемся над речкой Редниц, угрожая оттуда позициям Густава Адольфа. 27 июля он получил информацию о том, что шведский монарх, уступая ему в численности войск и опасаясь за свою слабость, послал за подкреплениями, разбросанными по югу и западу Германии. По расчетам Валленштейна, Густав Адольф не мог прокормить ни людей, ни лошадей, и ему придется либо сражаться, либо голодать. Если наступит голод, придет конец и его армии, хотя и битва ничего не изменит и тоже приведет к гибели[878]. Валленштейн снабжал свои войска из собственных ресурсов и запасов, правда, коммуникации были далеко не безупречны, а солдаты, особенно в армии Максимилиана, довольно быстро вымирали. И все же была огромная разница в положении Валленштейна и Густава Адольфа: один мог потерять одну армию и тут же набрать другую, второй такой возможности не имел. Не мог позволить себе такой роскоши и Максимилиан, он говорил об этом не раз, но безрезультатно[879]. Валленштейна никогда не интересовали трудности армии Католической лиги.

16 августа к шведскому королю наконец пришли подкрепления, и он предпринял атаки на позиции противника 3 и 4 сентября. Обе они провалились. На неровной земле, покрытой густым низким кустарником, его кавалерия вообще не могла действовать, и Густав Адольф отступил, понеся тяжелые потери в людях и подмочив свою репутацию[880]. Разнузданное поведение войск, особенно набранных в Германии, серьезно подорвало его прежнюю популярность, и сам король был иногда бессилен остановить разбой. В краже скота уличали даже офицеров. «Видит Бог, вы сами губите, разоряете и поганите свое отечество! — в сердцах говорил Густав Адольф. — Мне тошно смотреть на вас»[881]. «Союзники уходят от него», — распространялись злостные слухи. «Его сила не в своих, а в чужих деньгах, не в своих подданных, а в иноземцах, не в их доброй воле, а в надобности, связавшей их, — пророчествовал шотландский богослов. — Потому, когда надобность перестанет быть столь насущной, как сейчас, и деньги, и сила, и подмога, идущие к нему, покинут его». «Ему неуютно в Германии, — писал шотландец. — Он слишком далеко от дома»[882].

В сентябре в Нюрнберге король попытался разрешить последнюю, но, очевидно, и самую трудную проблему. Он предложил Валленштейну схему мирного урегулирования, в которой легко просматривалось стремление создать в Германии сильную протестантскую партию. Густав Адольф выдвинул несколько принципиальных требований. Все земли, принадлежавшие протестантам, должны быть им возвращены. «Эдикт о реституции» надо отозвать, и религиозную терпимость необходимо поощрять во всех государствах, в том числе и в имперских землях. Тем, кого лишили прав владения, следует вернуть собственность. Валленштейн получит Франконию вместо Мекленбурга, Максимилиан — Верхнюю Австрию взамен Пфальца. Для себя Густав Адольф оставлял Померанию, а курфюрсту Бранденбурга выделял Магдебург и Хальберштадт[883]. Шведский король замыслил грандиозные перемены. Нести потери должны были главным образом католическая церковь и династия Габсбургов, а империя, в которой доминировали конституционные духовные князья, фактически переходила во власть Евангелического корпуса и его президента, короля Швеции. Бракосочетание его единственной дочери Кристины с наследником Бранденбурга создало бы в Северной Европе династический блок, который затмил бы Габсбургов и изменил баланс сил на континенте.

Но Аксель Оксеншерна медлил с решением, не доверяя оппонентам. «Баварский герцог ничем не отличается от Валленштейна, — говорил он. — Такой же скользкий и лживый»[884]. Не хотел ни о чем договариваться и Валленштейн, уверенный в своем военном превосходстве и видевший, как разваливается альянс короля. Регент Вюртемберга выражал недовольство, курфюрста Бранденбурга разочаровали условия бракосочетания сына[885], а сам король сомневался в Иоганне Георге. Пока Густав Адольф пребывал в Нюрнберге, Хольк, сподвижник Валленштейна, вторгся в Саксонию, опустошая и разоряя страну[886].

Армия короля, стоявшая в Нюрнберге, и люди и животные испытывали неимоверные мучения. Сырое лето добавило страданий[887], нехватка еды и питьевой воды способствовала распространению эпидемий, армия катастрофически вымирала, только численность кавалерии сократилась почти натри четверти.

18 сентября король надумал уйти из города, невзирая на риск. Поступали сообщения о новом бунте крестьян в Австрии и восстании Штефана Ракоци, преемника Бетлена Габора, в Трансильвании[888]. Кроме того, Густав Адольф, зная, что Валленштейн собирается соединиться с Хольком в Саксонии, надеялся своим южным маневром разделить его силы.

Наблюдая, как уходит королевская армия, Максимилиан снова начал уговаривать Валленштейна напасть на Густава Адольфа, и снова генерал пренебрег его советами[889]. У него был свой план. Объединившись с Хольком, он либо вынудит Иоганна Георга и Арнима согласиться на его условия, либо выдворит Густава Адольфа из Австрии. Максимилиан разозлился и удалился защищать свою Баварию.

Раздраженный Валленштейн повернул на северо-восток, послав Хольку и Паппенгейму, находившемуся на Везере, приглашения присоединиться к нему. Три армии теперь вместе могли обрушиться на Иоганна Георга. Если бы Густав Адольф доверял курфюрсту и его генералу, то мог бы спокойно продолжать идти к Вене. Однако два месяца назад его информировали о том, что Арним якшается с врагом, а Иоганн Георг жалуется на то, что устал от опасного альянса с королем Швеции[890]. Но курфюрст не отличался стойкостью натуры. Видя из Дрездена, как горят деревни подданных, огромными факелами освещая его пьяные загулы[891], 9 октября он призвал короля на помощь[892]. Густава Адольфа не надо было упрашивать, он уже находился в пути.

22 октября шведский король снова появился в Нюрнберге и не мог преодолеть искушение побывать в покинутом лагере Валленштейна. От того, что он увидел там, его чуть не стошнило: посреди разлагающихся трупов людей и животных все еще ползали окровавленные и умирающие от голода солдаты[893]. Позднее он поручил Оксеншерне сделать все необходимые приготовления к зиме. 2 ноября в Арнштадте Густав Адольф встретился с Бернхардом Саксен-Веймарским и отсюда, прежде чем пойти к Лейпцигу, который уже сдался Хольку, снова написал канцлеру. Зима надвигалась быстро, его третья зима в Германии, и король хотел навести порядок и укрепить свое положение в стране как силой закона, так и силой оружия. Оксеншерна должен был созвать собрание представителей четырех округов, оккупированных шведами: Верхнего и Нижнего Рейна, Швабии и Франконии, — с тем чтобы узаконить Евангелический корпус и его первого президента, короля Швеции[894].

6 ноября армии Валленштейна и Паппенгейма соединились. Густав Адольф колебался. У него имелось около шестнадцати тысяч человек, кавалерия была очень слаба, а Иоганн Георг не подавал никаких сигналов, что может подойти. Четыре тысячи лошадей погибли только во время перехода[895]. У имперцев же было двадцать шесть тысяч человек. 15 ноября пленные хорваты сообщили Густаву Адольфу: Валленштейн, полагая, очевидно, что шведы не рискнут атаковать его, отослал Паппенгейма к Галле[896]. Ситуация складывалась благоприятная, и Густав спешно двинулся вперед и поздно вечером окопался у небольшого городка Лютцен, в пятнадцати милях к западу от Лейпцига. Наступила темнота, и Валленштейн, еще днем предупрежденный о выдвижении шведского короля, отправил гонца к Паппенгейму, требуя вернуться обратно[897]. Всю ночь его люди трудились: устанавливали батареи в садах у городских стен, сооружали земляные укрепления, светя себе факелами[898]. Густав Адольф со своим войском спал в миле к юго-востоку от Лютцена в поле под открытым небом[899].

Утро 16 ноября выдалось ясное, но к десяти часам на плоскую сырую равнину опустился густой туман, и он уже держался до конца дня[900]. Равнина была поистине плоская, поля тянулись до самого горизонта, на сколько хватало глаз, по обе стороны дороги, почти без растительности, только кое-где можно было разглядеть редкие кустарники. Дорога пролегала примерно с востока на запад, к северу от нее был прорыт глубокий ров, а чуть дальше виднелись три ветряные мельницы. Между мельницами и рвом, оставляя Лютцен справа от себя, Валленштейн и расположил свое войско, приказав мушкетерам занять позиции во рве, с тем чтобы можно было стрелять в животы лошадей, когда шведская конница пойдет в атаку. Он не отступил от традиционного построения боевого порядка, разместив кавалерию на флангах, пехоту — в центре, а артиллерию — перед пехотой. Паппенгейм еще не появился, и у Валленштейна в наличии было двенадцать—пятнадцать тысяч человек — крайне мало для битвы, как потом утверждал генерал[901]. Желая исправить этот недостаток, Валленштейн пригнал из города людей, сгруппировал их в каре, вручил несколько штандартов, надеясь, что на расстоянии шведы примут их за резервы.

Король расположил свои войска на южной стороне дороги так, что Лютцен оказался перед ним слева. Правое крыло прикрывала небольшая лесопосадка. Густав Адольф выстроил такой же боевой порядок, какой он успешно применил при Брейтенфельде. Сам он возглавил правый фланг, а Бернхард Саксен-Веймарский — левый, но общая диспозиция войск, в отличие от Брейтенфельда, была для него более благоприятная. Левый и правый фланги были организованы в традиционном шведском стиле. Хольк стоял перед королем, Валленштейн — перед Бернхардом Саксен-Веймарским[902].

По своему обыкновению, король помолился перед всей армией, прося Господа благословить его на битву за правое дело протестантов. Уже было восемь утра, стрельба уже началась, но армии не двигались с места еще два часа. Шведы раз или два попытались ложными бросками выманить Валленштейна, но имперский генерал не реагировал. Наконец в десять утра, когда начал сгущаться туман, король на правом фланге атаковал кавалерию Холька. Острая схватка завязалась во рве, откуда шведы все-таки вытеснили мушкетеров. Имперская кавалерия отступила, перепуганные «резервы» разбежались, бросив и обозы, и обозных лошадей[903]. На самом дальнем конце сражения Валленштейн запалил Лютцен, и дым повалил в сторону позиций Бернхарда. Пользуясь дымовой завесой, хорватская конница накинулась на его людей, которые из-за дыма почти ничего не видели. Но они оказались храбрее саксонцев при Брейтенфельде и выдержали натиск даже без ободряющих призывов короля, прискакавшего к ним на помощь.

Дым и туман, окутавшие с этого момента поле битвы, затмили для историков и некоторые детали сражения. В полдень или даже ближе к вечеру на левом фланге Валленштейна появился Паппенгейм и сразу же смял уже побеждавших шведов, отбросив их обратно за ров, который они с таким трудом заняли. Где-то во время этой стремительной атаки Паппенгейму прострелили легкое, и его, захлебывавшегося кровью, увезли умирать в Лейпциг. Около полудня многие видели, как по полю битвы метался конь шведского короля, без всадника, обезумевший от кровавой раны в шее. Имперцы орали, что король убит. Октавио Пикколомини клялся, будто видел его лежащим на земле. Хольк радовался этой вести. Но шведские офицеры не верили или не хотели верить. Однако вездесущий король уже больше не командовал боем, а это могло означать только одно — он погиб.

Возглавил битву герцог Бернхард Саксен-Веймарский. На правом фланге шведы снова начали громить Валленштейна, оттесняя его людей к горящему Лютцену. Разъяренные гибелью своего короля, они захватили батареи у мельниц и снова вышибли имперцев изо рва, обратив кавалерию Паппенгейма в бегство. Октавио Пикколомини потерял трех коней, пытаясь остановить кавалеристов; он получил семь пулевых ранений, но даже не взглянул на них. С наступлением ночи Валленштейн, у которого внезапно разболелась нога из-за застарелой подагры, отошел, пользуясь темнотой, к Галле. Его люди как подкошенные рухнули на землю и моментально заснули, а сам Валленштейн всю ночь посылал разведчиков выяснять, сколько человек уцелело для продолжения битвы. Английский капитан, спавший во рве, уткнувшись головой в теплый бок лошади, когда его разбудили, насчитал трех офицеров, лежавших неподалеку. Он и занес их в число выживших. А если и еще кто-то выжил, то капитан их все равно потерял[904]. Не осталось ни одной обозной лошади, перевозить уцелевшие пушки, боеприпасы и снаряжение было не на чем, и лишь один Хольк верил в то, что победила имперская армия[905].

В кромешной ноябрьской темноте шведы все-таки отыскали своего короля. Он получил смертельную пулевую рану между ухом и правым глазом, которая его и погубила. Но у него было множество и других ранений: удар кинжалом, выстрел в бок, два — в руку и один, вызвавший подозрения о предательстве, — в спину. Он лежал на вражеской стороне рва, голый, под грудой других мертвых тел. В тот день весь лагерь: шведы и немцы, шотландцы, англичане и ирландцы, поляки, французы и голландцы, наемники и его подданные — оплакивал погибшего в бою короля[906].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.