Правое дело

Правое дело

Итак, что происходило на левом, российском берегу Днепра, мы с вами, друзья, уже знаем. А как же правый, польский? Об этом никак нельзя не поговорить.

Только чтобы разговор был правильный, понятный, давайте вернемся чуть-чуть назад. В те пару-тройку лет, когда, слегка передохнув после трудных Чигиринских походов 1676–1677 годов, Порта продолжила Drang nach Westen и осадила Вену, угрожая прорывом в мелкие беззащитные княжества Германии, что означало бы всеевропейский бардак лет этак на тридцать, Польша в последний раз тряхнула стариной. Собрав все, что могло драться, в том числе и остатки срочно амнистированных правобережных казаков, Ян Собеский решил вопрос. После чего — поскольку хотя турки и перестали быть остро актуальны, но татары-то со своими шалостями никуда не делись — восстановил на правом берегу казачество — шесть небольших, не чета прежним (сотни по полторы сабель) «полков» во главе с наказным гетманом Самусем. Под сурдинку туда же пристроились и успевшие просочиться с левого берега неформалы некоего Семена Гурко-Палия, явочным порядком организовавшие еще несколько «полков» и давшие королю честное слово, что будут лояльны. Как ни странно, слово они держали. Ну, не точно уж совсем, немногочисленных польских поселенцев из облюбованных мест выгоняли, а евреев громили, но, поскольку против Варшавы не выступали, с татарами в меру сил дрались, польские поселенцы сами могли за себя постоять, а евреи были не в счет, король Ян на мелочи внимания не обращал. В общем, понемногу жили.

Однако все проходит. Король-воин умер. Война с турками успешно завершилась. Татары притихли. А для «домашней войны» (в Польше «патриоты» Станислава Лещинского, ставленника Франции, схватились с «саксонцами», опекаемыми Россией) казаки не годились. Да и вообще, само слово «казак» вызывало у поляков вполне понятную идиосинкразию. Посему в 1699 году Сейм принял закон об упразднении казачества как класса. Вообще.

Результатом, естественно, стал мятеж. Серьезный. Но неудачный. Казаков было мало, многотысячных толп поднять они не смогли за неимением в крае таковых. Так что небольшое, но профессиональное войско, возглавленное лично коронным гетманом Адамом Синявским, довольно быстро разгромило бунтарей, пересажав на колья лидеров, которым не повезло попасть в плен, а последние искры беспорядков погасила Россия, дорожившая союзом с Польшей против шведов больше, чем Правобережьем со всеми его проблемами. Хотя, возможно, и не без огорчения, в порядке nothing personal, just a business. Самому Семену Палию посчастливлось: он был арестован Мазепой, судим мягким российским судом и поехал осваивать Сибирь.

Но и после этого потрепанное правобережное казачество сохраняло лояльность «восточному царю», надеясь, что он рано или поздно, не мытьем так катаньем, но оттягает правую сторону. И вовсе не исключено, что именно это входило в планы Петра. В конце концов, Август Сильный, сидевший исключительно на русских штыках, дорожил польской короной — в основном как головным убором, без которого прозябал бы в простых курфюрстах. Убедить буратинку в том, что Польша без Правобережья смотрится на карте даже лучше, особого труда не составило бы.

Увы. Прутская конфузия 1711 года смешала карты. Победоносная Турция категорически протестовала против российского проникновения на юг, Швеция все еще брыкалась, а поляки, и так обиженные потерей половины Periferia, могли бы поголовно уйти к Лещинскому Так что Гродненская конвенция была исполнена до буквы. К 1714-му российских частей на правом берегу не осталось, что ввело всех, считавших себя казаками, в замешательство. Хулиганить они были горазды, но вот противостоять силам правопорядка, как показала Палиивщина, — отнюдь. К тому же ни Палия, ни, на худой конец, Самуся уже не было в живых, а наличная мелочь никого ни на какие подвиги увлечь не могла. При этом натворить «новые реестровые» успели столько, что кол в задницу можно было считать вполне заслуженной и не худшей перспективой. И начался исход. Не только добровольный, но и очень-очень шустрый. Благо на левом берегу мигрантов не только привечали, но и трудоустраивали (зять Палия, «полковник» Танский стал даже настоящим полковником). В итоге правый берег достался полякам в виде полупустыни. Чему паны, учитывая, кого потеряли, были, скорее всего, даже рады.

Однако «руину» нужно было заселять. Как это делалось, в полном согласии описывают и М. Грушевский, который, если дело не касается политики, врет, как ни странно, довольно редко, и его оппонент А. Дикий. Земли стали раздавать. Преимущественное право имели, понятно, потомки законных владельцев, уже более полусотни лет кусошничавшие где попало на положении бедных родственников, а если таковых не имелось, находилась масса охотников, за гроши выкупавших права владения или вообще бесплатно получавших их под условие обустроить и населить. Новые владельцы нанимали специалистов, те начинали агитацию, суля всем «уважаемым панам земледельцам» сколько угодно чернозема, работу по договору и полную свободу от всех налогов на 15, а то и 20 лет — и народ ехал. Конечно, не поляки (крепостных никто не отпускал), а с бору по сосенке: из вечно голодной Галиции, из Молдовы (там как раз в это время, в связи с началом «фанариотской» эпохи, резко взлетели налоги), из болотистой Белоруссии. И, натурально, в наибольшем количестве, с левого берега, от беспредела «новых панов». Всего за десять — пятнадцать лет, констатирует Грушевский, «пустыни снова густо покрылись селами и хуторами, среди которых воздвигались панские дворцы, замки и католические монастыри (…) а когда начал подходить конец обещанным свободам, стали поселенцев принуждать к несению барщины, разных работ и повинностей». Выделено, между прочим, мной. И не зря. Ведь как долги возвращать жалко, поскольку берешь чужие и ненадолго, а отдавать надо свои и навсегда, так и льготные годы знаешь что кончатся, но надеешься, что уж ты-то станешь исключением, и когда они все же завершаются, давит жаба. Вполне до тех пор спокойный правый берег заволновался. Тем более что жаба была не одинока.

Очень важный момент. Одним из результатов лихолетья 2-й половины XVII века для Речи Посполитой стало то, что федерация перестала существовать. То есть формально все осталось по-прежнему и даже память о своих корнях у литвинов никуда не делась, но фактически Речь Посполитая, пережив эпоху огня и меча, потопа и пана володыевского, самоопределилась как Польша, Польша и еще раз Польша. Которую обидели, ограбили и, можно сказать, почти окончательно погубили предатели-схизматики изнутри и враги-схизматики извне. И чтобы такое не повторилось, схизму на польских землях следовало искоренить раз и навсегда. Причем желательно не оружием (оружие штука обоюдоострая, да и соседи-схизматики могут вмешаться), а правовым путем. С этим были согласны все слои польского общества, от мнения которых хоть что-то зависело.

Четко проработанной программы действий поначалу не было, двигались методом проб и ошибок, однако уже в 1676 году решением Сейма были уничтожены права православных «братств», своего рода культурно-просветительских и религиозных клубов. Затем началась активная работа по охмурению идеей унии элиты православного клира. Причем по-умному Никого не жгли и вообще не давили. Уговаривали и покупали. А поскольку за ценой не стояли, кое-что получалось. Скажем, епископ Иосиф Шумлянский, стойкий борец за православие из Львова, сдался лишь после гарантий получения всего имущества Киевской митрополии. Более принципиальных иерархов обламывали на диспутах. Если ранее ксендзы с батюшками спорили на равных, расходясь по нулям, то теперь на пропаганду унии был брошен цвет католической интеллигенции (по данным Ватикана, в начале XVIII века Польша, наряду с Парагваем, стала основным фронтом работы иезуитов).

И кое-что опять-таки получалось. На сторону унии, тщательно все обдумав, перешел Иннокентий Винницкий, епископ Перемышля, бессребреник и златоуст, весьма популярный среди паствы, а еще один авторитетный епископ, Кирилл Луцкий, «убояся соблазна и наущения латынского», бежал из епархии на Левобережье.

Никто не спешил. Лишь в 1720-м, после того как униатский митрополит Лев Кишка на Соборе в Замостье объявил Грекокатолическую церковь единственной законной — кроме Римско-католической — на территории Речи Посполитой, начались активные действия. При полном попустительстве властей и поддержке местных помещиков — на 100 % католиков — униаты захватывали православные монастыри, изгоняли из приходов священников. В отношении «схизматиков» было позволено все. Но и перейдя в униатство, хлебороб мог рассчитывать разве что на то, что бить не будут, да попадание в «правильный» рай. Некоторые льготы полагались лишь тем, кто стал «полноценными» католиками, однако такое случалось редко, поскольку Костел дал «младшим братьям» негласное обязательство не отбивать паству. А в судах жалобы «схизматиков» по определению считались клеветой.

Когда же Россия, имевшая по условиям Вечного мира право заступаться за православных, выражала протест, на ее демарши либо не обращали внимания, либо выражали недоумение по поводу «вмешательства во внутренние дела соседнего государства». И поделать Петербург не мог ничего: пока «саксонская» Польша плясала под российскую дудку, расшатывать и без того непрочный трон ручного королька Августа II было не в масть.

В сущности, на Правобережье хозяйничало нечто типа ку-клукс-клана. Только не первого, благородного, времен Натана Бедфорда Форреста, посильно защищавшего население от слишком радикальных афроамериканцев и «саквояжников» с Севера, и не нынешнего, карикатурного, а того самого, в начале XX века сотнями убивавшего людей только исключительно за неправильный цвет кожи. А действие рождает противодействие, и в недавно еще относительно спокойном краю появились, а затем и стали бытовым явлением ватаги «дейнек», иногда, но в ту пору еще нечасто называемых «гайдамаками». В общем, конечно, криминалы, чьи методы (грабеж, в том числе и на дорогах, поджоги и так далее), как признает даже помянутый выше пан Худобец, «были небесспорны». Но с социальным подтекстом, поскольку грабили не православный люд, с которого взять было нечего, а «пана да жида». Естественно, набирая популярность в массах.

К слову. Хотя «еврейский вопрос» более чем деликатен, из тех, где шаг влево, шаг вправо чреват расстрелом, обойти его в данном случае невозможно, и, думаю, мне, агностику, по рождения имеющему право носить и крест, и маген-давид, рассуждение на эту тему простительно. Так вот, евреям на Малой Руси жилось хлебно, но куда как непросто. Их, мягко сказать, не любили, а при случае и резали. Но не из пресловутого антисемитизма. Претензии к «жидам», как отмечено многими, были очень конкретны. Поскольку шляхта, в экономике бестолковая, со времен расцвета РП использовала опыт и связи евреев для управления своими поместьями, еврей в понимании «быдла» становился естественным продолжением и конкретным воплощением пана. К тому же аренда — в отличие от России, где на местах управляли бурмистры из своих, — означала повышение поборов, а это тоже мало кому нравится. Да, если говорить о Правобережье XVIII века, кампанию по заселению края проводили опять-таки евреи, и следовательно, именно они в глазах новоселов были виновны в том, что льготные годы закончились. Добавим сюда иную, запредельно «не нашу», веру, вообще отрицавшую роль Христа в истории, и совершенно «не наши» обычаи, — и пасьянс готов. Для традиционного сельского общества, любого «не такого» принимающего в штыки, еврей становился почти (и даже не почти) земным воплощением дьявола. И вместе с тем ненависти по национальному признаку не было. Да и быть не могло. Внуки чешского горняка Оты Гидлера в ту пору еще только обживались в окрестностях австрийского Линца, даже не предполагая, что сынишка их отдаленного потомка Алоиза дойдет до идеи о «вредных» расах. Избранников Б-га Единого грабили потому, что у них было что взять, а резали в рабочем порядке и не всегда. Когда Зализняк в самый канун Колиивщины запросил инструкций, как и кого насекомить, ответ гласил: «Паписта да унию под корень, а жида как Бог пошлет», да и наиболее известные полевые командиры в «обычные» времена бывали терпимы (карпатский Довбуш в жидоедстве замечен не был, а знаменитого Кармалюка можно подозревать даже в некоторой юдофилии: он был весьма популярен в штетлах и охотно принимал «нехристей» в ватагу). Но когда поднималась волна и «народные массы» давали волю инстинктам, начинались мясные ряды…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.