Ogniem i mieczem

Как известно, в период Хмельниччины униатский вопрос был близок к окончательному решению. Поляк, оказавшись на пути казаков, при определенном везении мог уцелеть, при очень большом везении и удачном стечении обстоятельств мог уцелеть и еврей, но греко-католиков резали без разговоров. Однако после Андрусовского перемирия, вновь заполучив Правобережье, Речь Посполитая, в свою очередь, принялась выкорчевывать православие.

С политической точки зрения поляков трудно не понять, однако никакими полетами мысли и духовными исканиями уже не пахло. Контакты между берегами Днепра были перекрыты намертво. Сперва просто пограничными заставами, а в 1676-м Сейм принял закон, под страхом смертной казни и конфискации имущества запрещавший православным выезд за границу и приезд из-за границы, а также переписку с патриархами — в первую очередь обращения к их третейскому суду. С этого момента высшей после Господа духовной инстанцией для православного населения Речи Посполитой стал митрополит Львовский, решения которого не подлежали обжалованию, а кафедру во Львове в 1672-м, сломив пятилетнее сопротивление паствы, занял совсем молодой по церковным меркам Иосиф Шумлянский, еще в юности тайно принявший католичество и тесно связанный с иезуитами. Спустя три года он же был назначен и куратором киевской епархии, а его ближайший сподвижник Валаам Шептицкий, также тайный католик, стал епископом Луцким. Во всеуслышание агитируя за строжайшее соблюдение «восточного канона литургии», сия сладкая парочка планомерно укладывала православие под Костел. Как в худшие дни после заключения унии, только еще круче, излишне упрямых иереев гнали, запугивали, подкупали, порой убивали, кафедры сверху донизу заполняли покладистыми и послушными.

Уже в 1691-м уния стала единственным официозом в Перемышльской епархии, «отеческая вера» ушла в глубочайшее подполье, которое было быстро выявлено и разгромлено. А когда в 1691-м по ходатайству православных иерархов Сейм принял закон о запрете православным занимать любого рода должности в городском самоуправлении и даже вообще жить в некоторых городах, например в Каменце, даже наиболее крепкие в вере мещане начали понемногу уступать силе. Так что уже в 1700-м на поместном соборе Шумлянский и Шептицкий сотоварищи публично заявили о «вечной и нерушимой верности Святому Престолу» и провели решение о полном уничтожении «восточного суеверия» на Правобережье.

Не ожидавшее столь резкого оборота событий, деморализованное отступничеством собственных иерархов и разложенное работой умело внедренных в свою среду тайных униатов, православное духовенство в такой ситуации не сумело организовать сколько-нибудь решительного протеста. Какое-то время брыкалось только мощное Львовское братство, однако сила солому ломит: митрополит Шумлянский сперва через суд лишил «братчиков» права издавать печатную продукцию, а затем, лично явившись на службу в братскую церковь с отрядом польских жолнеров, велел выбить двери и совершил перед православными богослужение по униатскому обряду. Жалобы к королю, Сенату и Сейму, естественно, остались без результата, их, собственно, никто и не рассматривал. В конце концов в 1708-м братство сдалось и официально признало унию, выговорив лишь право подчиняться непосредственно Ватикану, что не очень устроило Иосифа, но вполне устроило поляков, а в 1711-м пала и Луцкая епархия, после чего формально с православной «схизмой» в польской части Малороссии было покончено.

Митрополиту Шумлянскому осталось только почивать на лаврах, посвящая досуг написанию «Метрики», книги наставлений единомышленникам, разъясняющей, в частности, что самое важное теперь сохранять в чистоте «древлие обряды», поскольку «тупому быдлу» вероисповедные тонкости до фени, но к внешней мишуре оно весьма чувствительно. Что, собственно, было не совсем правдой: хотя 100 % приходов и в самом деле были записаны в ГКЦ, но само слово «униат» на Правобережье стало грязным ругательством, за которое подавали в суд, а то и просто били морду. «Имя унии им ненавистно — хуже змеи, — цитирует сам Грушевский письмо некоего униатского иерарха кардиналу-примасу Краковскому. — Они думают, что за ней скрывается бог знает что. Следуя за своим владыкой, они бессознательно верят в то, во что верят униаты, но самое имя унии отбрасывают с отвращением». Впрочем, Шумлянского это мало волновало, его задача была исполнена, а совесть доброго католика вполне спокойна. И Господь, по версии Ватикана, щедро воздал своему слуге, позволив скончаться, не узнав, что на Киевщине и вообще в большей части Малороссии дело его жизни в конечном итоге кончится пшиком. Что униатов будут резать и вешать чем дальше, тем больше, с великим удовольствием, а сразу после «первого раздела» народ ринется в «отеческую веру» скопом, без всякого давления, — и в полном составе. Даже на Волыни.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.