«С ВАМИ ОНИ ПОСТУПЯТ ЕЩЕ ХУЖЕ»

«С ВАМИ ОНИ ПОСТУПЯТ ЕЩЕ ХУЖЕ»

Тринадцатого октября Хрущев прилетел в Москву на заседание президиума. В правительственном аэропорту Внуково-2 первого секретаря ЦК и председателя Совета министров встречал один только председатель КГБ Владимир Ефимович Семичастный.

Дело было не только в том, что Семичастный должен был сменить охрану Хрущева и вообще проследить, чтобы темпераментный Никита Сергеевич не предпринял каких-то неожиданных действий. Не всякий решился бы в тот момент оказаться один на один с Хрущевым. Никита Сергеевич все еще оставался первым человеком в стране, и его боялись.

Семичастный много лет спустя рассказывал, что Брежнев даже предлагал физически устранить Хрущева — не верил, что им удастся заставить его уйти в отставку.

Не хочется подвергать сомнению слова Владимира Ефимовича, но люди, знавшие Брежнева, сильно сомневались, что он мог такое сказать — не в его характере.

По другим рассказам в какой-то момент у Брежнева сдали нервы, он расплакался и с ужасом повторял:

— Никита нас всех убьет.

А вот Семичастный Хрущева не боялся. Чего-чего, а воли, решительности и властности у Владимира Ефимовича было хоть отбавляй.

Генерал-лейтенант Николай Александрович Брусницын, в те годы заместитель начальника управления правительственной связи КГБ, вспоминал, как его вызвал Семичастный.

Хрущев еще отдыхал в Пицунде. Семичастный властно сказал, что ему нужно знать, кто и зачем звонит Хрущеву.

— Владимир Ефимович, — твердо ответил Брусницын, — этого не только я, но и вы не имеете права знать.

Семичастный тут же набрал номер Брежнева:

— Леонид Ильич, начальник правительственной связи говорит, что это невозможно.

Выслушав Брежнева, Семичастный задал новый вопрос заместителю начальника управления правительственной связи:

— А что можно?

— Что конкретно надо? — уточнил Брусницын.

— Надо знать, кто названивает Хрущеву.

— Это можно, — согласился Брусницын, — положено иметь такую информацию на спецкоммутаторе.

— Хорошо. Каждый час докладывайте, кто звонил.

На государственную дачу в Пицунде линия правительственной междугородней ВЧ-связи шла через Тбилиси. Ее отключили, сославшись на повреждение аппаратуры. Хрущева соединяли через спецкоммутатор Москвы, так что председателю КГБ немедленно докладывали о всех телефонных переговорах Никиты Сергеевича…

Семичастный приказал управлению военной контрразведки и в первую очередь особистам московского военного округа немедленно сообщать ему даже о незначительных передвижениях войск. Три дня, пока снимали Хрущева, личный состав некоторых оперативных подразделений КГБ, в первую очередь хорошо подготовленных офицеров 9-го управления, держали на казарменном положении в полной боевой готовности.

Спустившись по трапу, Хрущев спросил Семичастного:

— Где остальные?

— В Кремле.

— Они уже обедали?

— Нет, кажется, вас ждут.

Хрущев из аэропорта сразу приехал в Кремль и прошел в свой кабинет. В три часа дня началось заседание президиума. Вошел Хрущев, поздоровался и спросил:

— Ну, что случилось?

Сам сел на председательское кресло и повторил:

— Кто же будет говорить? В чем суть вопроса?

Из всех, кто присутствовал на заседании президиума ЦК, сторону Хрущева занял только — да и то условно — Анастас Микоян. Остальные яростно атаковали Хрущева. Никогда в жизни он не слышал таких обвинений.

Шелепин среди прочего сказал, что в угоду Хрущеву его сыну Сергею — молодому человеку — было присвоено звание Героя Социалистического Труда и присуждена ленинская премия.

Сергей Хрущев обиделся на Шелепина:

«Александр Николаевич Шелепин постоянно демонстрировал мне если и не дружбу, то явное дружеское расположение. Нередко он первый звонил и поздравлял с праздниками, всегда участливо интересовался моими успехами. Мне, конечно, льстило дружеское отношение секретаря ЦК, хотя где-то в глубине души скрывалось чувство неудобства, ощущение какой-то неискренности со стороны Шелепина…»

Никита Сергеевич не сразу понял, что его намерены отправить в отставку, оправдывался и возражал.

Заседание президиума ЦК закончилось поздно вечером. Решили назавтра продолжить заседание.

Никита Сергеевич отправился к себе на Воробьевы горы. Он еще был первым секретарем и главой правительства. Но фактически его отрезали от внешнего мира. Об этом позаботился Семичастный. Никита Сергеевич не смог позвонить ни своей жене, которая лечилась на чехословацком курорте Карловы Вары, ни дочери Юле в Киев.

Личную охрану первого секретаря Семичастный сменил. Чекисты, которые были обязаны даже ценой собственной жизни защищать Хрущева, собрали свои вещи и исчезли. Начальник 9-го управления полковник Владимир Яковлевич Чекалов без колебаний подчинился Семичастному.

Тринадцатого октября, около полуночи, Месяцева вызвали в приемную Брежнева. Николай Николаевич оделся и из третьего подъезда по улице перешел в первый.

Брежнев сидел в торце длинного стола для заседаний. Косыгин — сбоку. Подгорный — напротив, рядом с ним расположился Демичев. Вслед за Месяцевым вошел Ильичев.

Брежнев спросил:

— Кто поедет на радио представлять Николая Николаевича на коллегии комитета?

Подгорный предложил:

— Ильичев. Это его епархия. Его хорошо знают.

Ильичева интересовал практический вопрос:

— Хрущев может присутствовать в радиотелевизионных программах или убрать его из эфира совсем?

— Убрать совсем, — откликнулся Демичев.

— Да, так будет правильно, — согласился Брежнев.

Леонид Ильич напутствовал Месяцева:

— Коля, желаем тебе успеха. На днях встретимся. В случае чего звони.

В ту ночь, вспоминал Месяцев, они с Ильичевым долго плутали по Замоскворечью. Водитель никак не мог найти здание радиокомитета. Когда все-таки добрались, Ильичев распорядился собрать членов коллегии. К двум часам они были на месте. Предшественник Месяцева — Харламов находился в зарубежной командировке и не подозревал о том, что происходит в Москве.

Ильичев коротко сообщил, что Месяцев назначен председателем госкомитета, а Харламов будет переведен на другую работу. Секретарь ЦК доверительно объяснил руководству комитета, что Хрущев совершил крупные ошибки и его судьбу будет решать пленум ЦК.

Месяцев поинтересовался у членов коллегии: может быть, кто-то по принципиальным соображениям возражает против смещения Хрущева? Среди руководителей радио и телевидения сторонников Никиты Сергеевича не оказалось. Месяцев всех распустил по домам, кроме своих заместителей, которых попросил лично просмотреть все программы будущего дня, чтобы в них не упоминался Хрущев.

Ночь Месяцев провел на новом рабочем месте.

Замы доложили Месяцеву, что вычеркивание Хрущева завершено. Заместитель председателя по внутрисоюзному вещанию Алексей Архипович Рапохин, тоже бывший секретарь ЦК ВЛКСМ, провел нового начальника по коридорам четвертого этажа. Зашли в службу радиоперехвата. Иностранное радио еще не подозревало об отставке Хрущева.

Никита Сергеевич не выдержал давления. Он устал. Промаявшись всю ночь, утром четырнадцатого октября Хрущев появился на заседании президиума уже готовый подать в отставку и уйти. Все участники заседания единогласно высказались за то, что Хрущев должен уйти на пенсию.

В последний раз предоставили слово Хрущеву. Он был подавлен. Говорил:

— Я рад за президиум, что он такой зрелый. Все, что сейчас делается, это победа нашей партии. Я уйду и драться с вами не стану — идеология и основа у нас с вами одна. Я понимаю, что это моя последняя политическая речь — лебединая песня. Но пленуме я выступать не буду, но хотел бы обратиться к пленуму с просьбой.

Ему отказали. На глазах у Хрущева появились слезы:

— Напишите заявление о моем уходе, о моей отставке, я его подпишу. Я полагаюсь на вас в этом вопросе. Скажите, где мне жить. Если нужно, я уеду из Москвы.

Кто-то откликнулся:

— Зачем это делать? Не нужно.

— Если у вас пойдут дела хорошо, — сказал Хрущев, — я буду только радоваться и следить за сообщениями газет. Спасибо за совместную работу, за критику.

От имени Хрущева Гришин и Ильичев составили заявление:

«ЦК КПСС

Товарищи члены ЦК КПСС, кандидаты в члены ЦК КПСС, члены Центральной ревизионной комиссии КПСС!

В связи с преклонным возрастом и учитывая состояние моего здоровья, прошу ЦК КПСС удовлетворить мою просьбу об освобождении меня от обязанностей первого секретаря ЦК КПСС, члена президиума ЦК КПСС и председателя Совета министров СССР.

По изложенным выше причинам я не могу исполнять ныне возложенные на меня обязанности.

Обещаю Центральному комитету КПСС посвятить остаток своей жизни и сил работе на благо партии, советского народа, на благо построения коммунизма».

Никита Сергеевич поставил свою подпись.

В тот же день в шесть вечера в Свердловском зале Кремля созвали пленум ЦК. С докладом выступил секретарь ЦК Михаил Андреевич Суслов, который зачитал заранее подготовленное обвинительное заключение по делу Хрущева.

Решили прений не открывать — чтобы не давать слова Хрущеву. Никто из членов Центрального комитета и не попросил слова. Единодушно освободили Хрущева от его должностей.

На пост первого секретаря предложили Брежнева. Председателем Совета министров рекомендовали Алексея Николаевича Косыгина, который последние четыре года был одним из двух первых заместителей Хрущева в правительстве.

Четырнадцатого октября, в течение всего дня, никто новому руководителю радио и телевидения Месяцеву не позвонил. Он пытался узнать, что происходит на Старой площади, но в руководящих кабинетах никого не обнаружил. Он подумал, что если вся затея не увенчается успехом и Хрущев останется, его, пожалуй, ждет тюрьма.

Вторую ночь он тоже провел на рабочем месте. Только утром позвонили из ЦК и сказали, что посылают указ о назначении Месяцева председателем госкомитета по радиовещанию и телевидению. В семь вечера его принял Брежнев.

В кабинете нового первого секретаря ЦК КПСС было многолюдно. Помимо Месяцева присутствовал Степаков, который руководил «Известиями». Все говорили свободно и раскованно. Брежнев держался дружелюбно, просил не стесняться и в случае необходимости звонить ему…

Месяцева на ближайшем съезде партии избрали кандидатом в члены ЦК, сделали депутатом Верховного Совета.

Александр Шелепин вспоминал позднее, что после пленума, на котором Хрущева отправили на пенсию, все члены президиума ЦК собрались с ним попрощаться. Все стояли. Никита Сергеевич подходил к каждому, пожимал руку. Когда подошел к Шелепину, вдруг сказал:

— Поверьте, что с вами они поступят еще хуже, чем со мной…

Шелепин тогда, наверное, только усмехнулся. Но опытный Хрущев не ошибся. Слова оказались пророческими…

После пленума Шелепин завел в свой кабинет уже снятого с должности хрущевского зятя Аджубея. Они с давних пор были на «ты». Заказал чаю с неизменными сушками, которые выпекали специально по заказу управления делами ЦК. Посоветовал Алексею Ивановичу:

— Не уехать ли тебе года на два из Москвы? Полезут ведь иностранцы с интервью. А потом мы тебя вернем.

Аджубей отказался.

— Ушел бы Хрущев в семьдесят лет на пенсию, — вздохнул Шелепин, — мы бы ему золотой памятник поставили.

Наверное, ему было несколько неудобно перед Аджубеем: Алексей Иванович неизменно нахваливал Шелепина тестю.

Для самого Алексея Аджубея все происшедшее было ударом. Он дружил с Шелепиным и не мог предположить, что тот примет деятельное участие в свержении Хрущева и что его самого выбросят со всех должностей.

Правдисту Илье Шатуновскому, выпив несколько рюмок, Аджубей незадолго до октябрьского пленума, недоуменно бросил:

— Вот некоторые полагают, что как только Хрущев сойдет со сцены, мне будет крышка. А почему? Кто-то захочет отыграться на мне за Хрущева? Но за что?

Никита Сергеевич считал председателя КГБ Владимира Семичастного и его предшественника Александра Шелепина лично преданными ему людьми. Он действительно высоко вознес этих молодых людей, но относительно их настроений и планов он глубоко ошибся…

Может, Шелепин и Семичастный зря приняли участие в свержении Хрущева? Им было бы лучше, если бы он остался. Не жалели ли потом Шелепин и его друзья, что все это сделали?

Владимир Семичастный:

— Нет. Хрущев к нам хорошо относился, он даже не поверил, когда ему сказали, что мы с Шелепиным участвовали. Но дело не в этом. Обстановка в стране была такая, что нельзя было больше этого терпеть. Мы ошиблись с Брежневым, хотя объективно у него все данные были. Косыгин бы подошел, но он всегда был на вторых ролях. А Брежнев подходил по всем данным. Вторая роль в партии, занимался космосом, ракетными делами. Симпатичный, общительный…

Свержение Хрущева не вызвало недовольства в стране. Напротив, люди были довольны. Возникла надежда на обновление и улучшение жизни. Появились молодые и приятные лица. Старое-то партийное руководство за небольшим исключением представляло собой малосимпатичную компанию.

Борис Пастернак писал тогда:

И каждый день приносят тупо,

Так что и вправду невтерпеж,

Фотографические группы

Сплошных свиноподобных рож.

Через месяц, на ноябрьском пленуме ЦК, решилась судьба хрущевского зятя. Председательствовал Брежнев.

— Президиум ЦК, — сказал Леонид Ильич, — рассмотрел вопрос о товарище Аджубее и принял решение внести на обсуждение пленума ЦК вопрос о выводе товарища Аджубея из состава членов Центрального комитета за допущенные им ошибки в работе и поведении. Уже говорили, что в соответствии с уставом этот вопрос должен быть решен путем тайного голосования. Товарищ Аджубей, имеете ли вы желание выступить по этому вопросу?

— Два слова хочу сказать.

— Пожалуйста, товарищ Аджубей, — Леонид Ильич демонстрировал партийный демократизм.

Но ни жестом, ни словом он не показал, что они с Аджубеем были на «ты», и еще недавно Леонид Ильич дорожил хорошими отношениями с хрущевским зятем.

Алексей Иванович пытался найти какие-то аргументы в свою защиту:

— Во-первых, я хотел бы сказать товарищам, что я не присутствовал на первой части пленума потому, что поздно меня предупредили, а не из неуважения к собравшимся…

Хотел бы также сказать о том, товарищи, что я прошел обычный журналистский путь. Десять лет работал в «Комсомольской правде», воспитывался без отца, с матерью, кончал университет заочно, был практикантом, репортером, завотделом, редактором, главным редактором, а в 1959 году, когда был назначен в «Известия», постарался сделать так, как я мог, вместе с товарищами, чтобы была интересная газета. Естественно, что в деятельности газеты, наверное, были недостатки, промахи и даже ошибки. Я только хотел сказать членам Центрального комитета партии, президиума ЦК, это знают товарищи, что никогда в деле не использовал свое положение или родственные отношения. Я никогда не огрызался на критические замечания, мне никогда не приходило этого в голову…

Но его слова не имели никакого значения. Как положено, избрали счетную комиссию, проголосовали, и Аджубей, уже оставшийся без работы, перестал быть членом ЦК. Семнадцатого ноября газеты поместили информационное сообщение о пленуме ЦК, там говорилось и о выводе Аджубея из состава ЦК.

Потом Алексей Иванович сожалел, что неубедительно говорил на пленуме, сосредоточился на семье, а надо было рассказать об успехах газеты, о том, что почти втрое увеличился тираж. Да какие бы слова он ни нашел, судьба его была решена. Алексей Иванович был не только зятем Хрущева. Он стал очень влиятельной фигурой, что вызывало ненависть и раздражение у партийного чиновничества.

Суслов на пленуме говорил и об Аджубее, назвав его «политически незрелым человеком»:

— Президиуму пришлось принимать меры, чтобы обезвредить развязную и безответственную болтовню этого гастролера. Президиум Центрального комитета освободил Аджубея от работы редактора газеты «Известия».

В зале зааплодировали и закричали:

— Правильно!

Больше никого из хрущевского окружения не тронули, все остались при своих партийных регалиях, даже бывший главный редактор «Правды» Павел Алексеевич Сатюков.

Твардовский, который присутствовал на пленуме, записал в дневнике: «Сатюков был как маслом облитый, ликовал: меня, мол, снять-то сняли, но не вывели».

В сорок лет Алексей Иванович Аджубей остался без работы. Его никуда не хотели брать, потом устроили в иллюстрированный журнал «Советский Союз». Печататься он мог только под псевдонимом.

«Какая драматичная судьба! — писал Анатолий Друзенко, один из его воспитанников-известинцев. — Пять лет в „Известиях“ — беспрецедентное могущество, ничего невозможного, заслуженная слава, поклонение, зависть. Последующие двадцать пять (!) — забвение и безмолвие…»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.