4.2. «Денежные революции» зрелого западного капитализма

4.2. «Денежные революции» зрелого западного капитализма

На протяжении XVIII—XIX вв. банковский (он же денежный, или ростовщический) капитал сосуществовал «на равных» с торговым капиталом и промышленным (или производительным). По крайней мере так утверждает Маркс. Между тремя видами капитала существовали самые тесные связи. Эти связи Маркс достаточно досконально проанализировал в своем «Капитале» (оборот и кругооборот капитала, трансформации одного вида капитала в другой и т.п.). В первом томе своего «Капитала» классик обычно рассматривал все три вида капитала как равнозначные. Иногда на первое место он ставил промышленный (или производительный) капитал на том основании, что именно в сфере производства, где в массовом масштабе используется наемный труд, создаются стоимость и прибавочная стоимость. Образно выражаясь, первым держателем стоимости и прибавочной стоимости выступает производительный капиталист. А уж затем он вынужден «делиться» находящейся у него прибавочной стоимостью с торговым и денежным капиталистами. Как пишет Маркс, прибавочная стоимость, полученная в сфере производства, «распиливается» согласно законам «капиталистического братства», на три «куска»: промышленную прибыль, торговую прибыль, банковскую прибыль (ссудный процент). А закон «капиталистического братства» по Марксу прост: каждый капиталист получает свой «кусок» пропорционально авансированному капиталу (закон «равной нормы прибыли»). В то время еще расстановка сил трех видов капитала (промышленного, торгового, денежного) окончательно не завершилась, они рассматривались как «равнозначные» и «равноправные». «Плоская картинка» взаимоотношений трех видов капитала еще годилась для описания молодого английского капитализма середины XIX века, который едва прошел через горнило «промышленной революции». Но уже в конце XIX — начале XX вв. реальная жизнь не соответствовала этой картинке. Бурное развитие промышленного капитала, наблюдавшееся в течение, по крайней мере, целого столетия, стало затухать. Те бешеные прибыли, которые удавалось получать в эпоху промышленной революции фабрикантам и заводчикам, стали уходить в прошлое. В Англии — родине «промышленной революции» во второй половине XIX века стали наблюдаться признаки утраты этой страной роли «мировой мастерской», обозначилась тенденция деиндустриализации экономики.

Надо отдать должное Марксу: он это предвидел. В третьем томе «Капитала» им был сформулирован закон тенденции нормы прибыли к понижению. Не будем сейчас углубляться в дебри изучения причин этого явления (исходим из того, что читатель не является профессиональным экономистом). Можно сказать просто: в XIX веке были «сняты сливки», а в XX веке «сливок» осталось очень мало и на всех капиталистов не хватало. Статистика нормы прибыли в обрабатывающей промышленности США за многие десятилетия XX века это хорошо подтверждает.

Также в третьем томе «Капитала» сделана попытка отойти от одномерной картинки трех видов капитала и обозначить их иерархию. Было введено деление капитала на два вида: а) капитал-собственность; б) капитал-функцию. Фактически под капиталом-собственностью понимается ссудный капитал ростовщиков. Под капиталом-функцией понимается капитал производительный (промышленный). Очень осторожно был описан характер взаимоотношений капитала-собственности и капитала-функции. Но даже из этого описания ясно, что первый находится над вторым, использует второй, управляет вторым. Если так можно выразиться, между капиталом-собственностью и капиталом-функцией сложились вассальные отношения. Образовался своеобразный «капиталистический феодализм», или «феодальный капитализм». Предпринимательский капиталист, или капиталистический вассал, имеет в своем распоряжении работников, которые создают для него прибавочный продукт. Часть прибавочного продукта такой вассал оставляет у себя, а остальное передает денежному капиталисту, или принципалу. Создается видимость, что денежный капитал прирастает процентами сам собой. Действительно, он выглядит как «самовозрастающая стоимость» (определение Марксом капитала). «За кадром» остаются вассальные отношения между капиталом-собственностью и капиталом-функцией.

На крутом повороте экономической истории конца XIX — начала XX вв. «конкурентные преимущества» банковского капитала над промышленным капиталом проявились в полной мере. Конкурентоспособность любых двух компаний определяется крайне просто: у кого ниже издержки производства, у того (при прочих равных условиях) выше рентабельность, а у кого выше рентабельность, тот и побеждает. Если сравнивать таким образом банковский и промышленный виды бизнеса, то очевидно: у банкира, который наладился делать новые деньги «из воздуха», рентабельность по определению выше, чем у промышленника, которому надо тратить миллиарды на сырье, машины, рабочую силу и т.п. (торговый капитал занимает промежуточное положение между промышленным и денежным; из нашего сравнения мы его исключаем для простоты рассуждений). Еще раз повторяем: эта конкурентная слабость промышленного капитала проявилась лишь при значительном падении нормы прибыли в сфере производства. Слово «конкуренция» мы здесь используем с оговорками: дело в том, что тот же банкир мог участвовать (и участвовал) в капитале многих промышленных компаний, т.е. конкурировать сам с собой он не мог. Речь идет лишь о том, что привлекательность промышленного бизнеса стала снижаться относительно привлекательности банковского бизнеса.

И на протяжении значительной части XX века эта очевидная истина не была еще очевидна всем. Были различные «всплески», которые «оживляли» промышленную активность на Западе (например, в условиях подготовки стран к войнам, когда резко увеличивались ассигнования государства на военные закупки). Также следует отметить, что относительное уменьшение привлекательности промышленности в странах Запада еще не означает, что промышленность была обречена на полную и окончательную «смерть». В определенной мере буржуазное государство поддерживало (и продолжает поддерживать) «на плаву» промышленность (шире — «реальный сектор экономики»). И не только по соображениям национальной безопасности, сохранения рабочих мест или еще каким-то «высшим» мотивам. Как в мире природы паразит не может существовать без организма-донора, так и банкам нужны хоть какие-то компании и бизнесы как «клиенты». При внимательном рассмотрении обнаруживается, что эти «клиенты» (нередко «полуживые» компании, находящиеся на грани банкротства) действительно похожи на организмы-доноры, питающие банки-паразиты.

В начале XX века над вопросом: «Какой капитал (промышленный или банковский) главнее и важнее?» задумался австрийский экономист Рудольф Гильфердинг. Свои мысли на этот счет он изложил в своей известной книге «Финансовый капитал». В отличие от Маркса Гильфердинг не «замазывал» различия между промышленным и банковским капиталом, более того, он считал неизбежной непримиримую борьбу между этими двумя видами капиталов. Он вводит понятие «финансовый капитал», которое помимо чисто «банковского капитала» включает в себя любые формы капитала, подконтрольные ростовщикам. Финансовый капитал, по Гильфердингу, — сплав банковского, торгового и промышленного капиталов, причем последние два вида подчинены банкам. Фактически ростовщики перестают довольствоваться лишь частью прибавочной стоимости в виде ссудного процента, они попирают законы «капиталистического братства» и посягают на всю прибавочную стоимость. Борьбу нефинансового и финансового (банковского) капиталов Гильфердинг представлял как противостояние «анархичных» промышленных предпринимателей (как правило, местных, имеющих национальную привязку) и организованного финансового капитала, слабо связанного с национальными государствами, часто действующего одновременно в нескольких или многих странах. Как прямолинейно выражался венский соратник Гильфердинга Отто Бауэр, при построении социально-экономических прогнозов исходить надо из «противоположности интересов между еврейским торгово-ростовщическим и христианским промышленным капиталами»[252].

Важным фактором победы финансового капитала над нефинансовым (промышленным) стало быстрое развитие во второй половине XIX века акционерной формы предприятий, фондового рынка, биржи, учредительской деятельности (грюндерства), фиктивного капитала и т.п. Все эти новации можно назвать «денежной революцией» эпохи зрелого капитализма. Суть «денежной революции» этого периода истории западного капитализма в том, что ростовщикам удалось в достаточно короткие сроки «подмять» под себя предприятия реального сектора экономики (промышленный капитал), превратить их в объекты рыночных (биржевых) спекуляций, получать не только ссудный процент, но также большую часть всей прибавочной стоимости, создаваемой в сфере производства.

Гильфердинг очень подробно анализирует процесс создания акционерных обществ, ведущая роль в которых принадлежит финансистам. Уже простой переход к акционерной форме подрывает позиции промышленного предпринимателя, поскольку тот теряет функцию непосредственного организатора производства, а его капитал в форме акций, которые теперь свободно продаются на особом рынке — фондовой бирже, — приобретает характер капитала чисто денежного. Доход от ценных бумаг постепенно сводится к общему уровню процента, а предпринимательский доход ушедшего на покой промышленника превращается в учредительскую прибыль, которая теперь присваивается банкирами, поскольку учредительство акционерных обществ становится делом крупных банковских консорциумов. Место предпринимателей эпохи делового риска, технологической инициативы и свободной конкуренции занимает иерархия наемных управляющих, точно таких же, как служащие государственных отраслей. Результат: неуклонное уменьшение объема продукции относительно мелких самостоятельных предприятий, хотя именно в их рамках изобретаются и получают путевку в жизнь принципиально новые оригинальные технологии.

Прогноз Гильфердинга для всех индустриальных стран — неизбежность победы космополитического финансового капитала над «местноограниченным» промышленным. Именно этой победе, по мнению Гильфердинга, призваны способствовать социалисты и левые радикалы, провоцирующие «когда надо» кризисы, стачки и социальные потрясения, которые разоряют промышленников и резко повышают спрос на банковский кредит, усиливая финансистов. Например, в России в период революционного хаоса 1905—1906 годов прибыль коммерческих банков увеличилась больше чем вдвое. Похожая ситуация складывалась и на Западе в период великой депрессии 1929 года. К чему это ведет? Гильфердинг пишет: «Финансовый капитал в его завершении — это высшая ступень полноты экономической и политической власти, сосредоточенной в руках капиталистической олигархии»[253].

Для Гильфердинга укрепление позиций ростовщического, или финансового капитала — абсолютное благо, движение в сторону так называемого «организованного капитализма», в котором главными (а скорее всего, и единственными «организаторами») станут банкиры (финансисты). Более того, свою задачу он видел в разработке рецептов скорейшего наступления эры «организованного капитализма». Р. Гильфердинг «подробно исследует способы роста фиктивного капитала и технику манипулирования чужими средствами (в его классическом примере капитал в 5 млн. фактически распоряжается 39 млн.; современная практика шагнула дальше). Финансовая техника, которую рекомендует Гильфердинг, включает подробное описание операций, стоящих на грани жульнических махинаций: «разводнение» капитала, деление акций на обыкновенные и привилегированные, система «участия» — создание цепи зависящих друг от друга обществ и, наконец, просто разного рода «Панамы»…»[254]

Гильфердинг поясняет отличие финансового капитала от ранее существовавших форм капитала: «Финансовый капитал хочет не свободы, а господства. Он не видит смысла в самостоятельности индивидуального капиталиста (промышленного. — В.К.) и требует ограничения последнего. Он с отвращением относится к анархии конкуренции и стремится к организации»[255].

По сути, Гильфердинг призывал к такому капитализму, в котором производство будет управляться финансовой олигархией из одного центра — наподобие советского Госплана. Не будет и свободных рыночных цен на продукцию промышленности: «цена перестанет быть объективно определенной величиной. Она становится счетной величиной, устанавливаемой волей и сознанием человека[256]. Судя по всему, в эпоху финансового капитализма не останется также никаких личных свобод. Оказывается, первым термин «тоталитарное общество» ввели не нацисты или еще какие-то «недемократичные» люди, а именно Гильфердинг. Для него «организованный капитализм», «финансовый капитализм» и «тоталитарное общество» — это слова-синонимы, отражающие высшую ступень человеческого «прогресса».

Со времени выхода в свет книги Гильфердинга прошло столетие. С тех пор в мире окончательно победил финансовый капитал, олицетворяющий власть ростовщиков. Таким образом, по Гильфердингу, современное человечество живет в «тоталитарном обществе». Его еще можно назвать финансовым капитализмом, или строем финансового тоталитаризма.