Глава одиннадцатая ЗИМА 1952/53 ГОДА… ЧЕГО БОЯЛИСЬ «ВЕРХИ» СОВЕТСКОГО ЕВРЕЙСТВА…

Глава одиннадцатая

ЗИМА 1952/53 ГОДА… ЧЕГО БОЯЛИСЬ «ВЕРХИ» СОВЕТСКОГО ЕВРЕЙСТВА…

И вошел Иисус в храм Божий и выгнал всех продающих и покупающих в храме, и опрокинул столы меновщиков…

Евангелие от Матфея, гл.21, стих 12

На это Иудеи сказали Ему в ответ: каким знамением докажешь Ты нам, что имеешь власть так поступать?

…

И не имел нужды, чтобы кто засвидетельствовал о человеке, ибо Сам знал, что в человеке.

Евангелие от Иоанна, гл. 3, стихи 18 и 25

У меня нет, к сожалению, возможности привести полный текст специального сообщения министра государственной безопасности С. Д. Игнатьева, которое помещено в сборнике документов «Лубянка. Сталин и МГБ СССР. Март 1946 — март 1953», изданном тиражом в 2000 экземпляров в 2007 году. Это спецсообщение № 1880/и от 5 января 1952 года о завершении следствия по делу антисоветской террористической организации, состоящей из еврейской молодежи, занимает в сборнике 14 страниц плотного текста. Впрочем, одну выдержку из этого доклада Игнатьева я приведу в главе «13-й отдел ГРУ». Сейчас же просто скажу, что у того, что было названо «борьбой с космополитизмом» имелись глубокие объективные основания. Не чуждая, увы, перегибов, фактически эта борьба стала борьбой с внутренним еврейским национализмом, после образования Израиля все более сближающимся с американским и израильским сионизмом.

Предлагаю всем, желающим размышлять честно, задуматься над хотя бы такими тремя судьбами.

Член Еврейского Антифашистского комитета Вольф Виленский родился в 1919 году в Ковно (Каунасе). Был в Литве членом левосионистской молодежной организации «Га-Шомер Га-Цаир». С 1940 года служил в РККА, воевал в составе Литовской стрелковой дивизии, был командиром батальона. 24 мая 1945 года Указом Президиума Верховного Совета СССР ему было присвоено звание Героя Советского Союза. После войны окончил с отличием академию им. Фрунзе.

А далее? А далее автор книги «Сталин и евреи» Арно Люстигер сообщает, что когда в сентябре 1983 года самолет компании «Эль-Аль» с Виленским на борту приземлился в Тель-Авиве, многие его товарищи по оружию (!), надев на штатские пиджаки ордена, приветствовали своего бывшего командира. И несколько лет спустя Виленский умер, будучи генералом запаса израильской армии.

Полина Гельман родилась в 1919 году в Бердичеве. Училась в Гомеле, закончила аэроклуб, училась в МГУ. Воевала в знаменитом 46-м гвардейском Таманском женском полку ночных бомбардировщиков, с 15 мая 1946 года — Герой Советского Союза.

В 1976 году бывший профессор Академии общественных наук при ЦК КПСС Гельман впервые приехала в Израиль, где встречалась с боевыми (!) товарищами. Когда в марте 1998 года она посетила Израиль в качестве почетного гостя, командующий израильскими ВВС генерал Эйтан Бен-Элияху показал ей новейшие самолеты.

Евсей Вайнруб родился в 1909 году в Белоруссии, в Новом Борисове. Служил кадровым командиром в РККА, воевал, стал генералом танковых войск, Героем Советского Союза. В 1995 году уехал в Израиль, где встретил многих своих бывших однополчан (!). Есть фото, где он снят вместе с министром абсорбции Израиля Яиром Цабаном.

И это ведь — лишь наиболее поразительные и поражающие примеры, уважаемый мой читатель. Люди родились на земле, на которой родились их отцы, деды, прадеды и пращуры. Они на этой земле росли, выросли, выучились… Эта земля подняла их до немалых высот. Да, они имели перед ней заслуги. Но всем ли верным своим сынам Родина воздает по ним? И вот с какого-то момента эти люди покидают — физически, юридически и духовно свою Родину и припадают к стопам некоей другой «родины» — «духовной».

Что ж, допустим, это их право — пусть для многих и сомнительное. Но может ли их настоящая — как бы они ни отряхивали ее прах со своих подошв — Родина считать их благонадежными своими гражданами, доверять им? Доверять не то чтобы нечто серьезное, но вообще что-либо?

Причем такие ренегаты предают ведь не только свою Родину! Они фактически предают и своих единоплеменников, которые остаются своей подлинной Родине верны! Генерал-полковник танковых войск, дважды Герой Советского Союза Давид Драгунский родился в 1910 году в Брянске. В двадцать лет он стал большевиком, в 23 года — командиром РККА, в 1938 году воевал на Хасане, а потом доблестно отвоевал войну, 15 лет командовал Высшими командными курсами «Выстрел». Он был верным сыном Родины, но чужая измена косвенно — без его вины — марала ведь и его. Он имел две Золотые Звезды Героя, но у Виленского, Гельман и Евсея Вайнруба вместе взятых их было три.

Да, эмигрируют на чужбину отщепенцы и других национальностей, но они при этом, как правило, не считают новое место жительства Родиной.

Я НЕ НАМЕРЕН развивать свою мысль дальше и ограничусь простой констатацией: у Сталина на рубеже 1952/1953 годов накопилось достаточно конкретной информации для того, чтобы предпринять против именно еврейского национализма — как наиболее опасного во всех отношениях — жесткие превентивные меры.

При этом не могло быть и речи о каких-то массовых депортациях, о создании особых концентрационных лагерей для советских евреев, слухами о которых полны «труды» «демократических» «исследователей», никогда не оперирующих ничем, кроме этих слухов, и никогда не предъявляющих на сей счет никаких, даже самых сомнительных документов. Даже такой энергичный в обличении «сталинского антисемитизма» автор, как Арно Люстигер, не смог привести в подтверждение этих слухов ничего, кроме «исповеди работника ЦК Н. Полякова» из книги Зиновия Шейниса, изданной в Москве в 1992 году.

Не могло быть речи и о неких массовых «кадровых репрессиях». Если еврей был просто инженером, то он и оставался бы просто инженером. Главный же инженер завода еврей при внимательном подходе к кадровой политике оставался бы на своем посту тогда, когда являлся действительно лучшим организатором инженерной работы на своем предприятии. Ведь ситуация складывалась так, что «процентные нормы» действительно было необходимо менять. Скажем, осенью 1948 года положение с преподавательским составом на кафедрах общественных наук в вузах СССР было примерно следующим.

А, например, в Институте экономики АН СССР из 83 старших научных сотрудников было: 44 русских, 34 еврея, 5 — других национальностей.

Но любые «процентные» меры затронули бы не более чем один-два процента этой национальной группы, не составляющей и одного процента от общей численности населения страны.

К слову, Москва на рубеже 40-х и 50-х годов и в начале 50-х годов жестко пресекала все виды деятельного национализма, прежде всего — украинского и литовского, заливавших родные земли кровью. Однако деятельный еврейский национализм был особо опасен.

Во-первых, социальный состав этого рода националистов и их общественный статус был, как правило, неизмеримо выше статуса украинских «Грицьков» и литовских «Гедиминасов». При этом надо было учитывать не только непосредственно руководящие кадры, но и кадры советников, референтов, помощников, констультантов и т. д.

Во-вторых, эти националисты рассматривали как свою родную не ту землю, на которой действовали, а землю далекой жаркой страны, полностью привязанной всеми своими интересами к наиболее мощному врагу России — американскому капиталу.

Объективная информация советских спецслужб однозначно свидетельствовала о тотальном нарастании всех видов подрывной и разведывательной работы Запада и прежде всего США против СССР. А наиболее перспективными и влиятельными каналами для проведения такой работы были еврейские.

Речь, конечно, не обо всех советских евреях. Хотя к Израилю в той или иной мере душой тянулись многие евреи — граждане Советского Союза, деятельным национализмом произраильского (то есть так или иначе — и проамериканского) толка было поражено все же меньшинство их. Поэтому действия Сталина в начале 50-х годов могли страшить и страшили прежде всего «верхи» советского еврейства.

Причем здесь задевались интересы сразу двух, если не трех или четырех, могучих сил.

Во-первых, больно задевались интересы самих упомянутых выше «верхов» и их не менее влиятельного окружения. Несмотря на чистки 30-х годов, даже в начале 50-х годов достаточно было посмотреть на пофамильные списки советских «верхов» и их окружения в науке, в управлении — государственном и хозяйственном — и особенно в сфере формирования общественной атмосферы, то есть в литературном «цехе», в печати, кинематографе, на эстраде, чтобы понять, насколько было велико влияние евреев в советском обществе. В том не было бы, может быть, ничего дурного, если бы не несомненные, пусть внешне и не проявляющиеся, симпатии к Западу, к Израилю, к США. Например, демобилизовавшийся поэт-переводчик М. Д. Зисман из Киева в узком кругу говорил:

«Советский Союз — это изолгавшаяся страна, страна мрака и ужаса. В СССР все находятся в рабстве. Господствует крепостное право. Людям нашим живется хуже, чем крепостным. Коммунистическая партия — это партия шкурников… хотел, чтобы прилетели американские «летающие крепости» и английские «ланкастеры» и смели с лица земли украинско-антисемитское гнездо — Киев».

Подобные слова, произнесенные тогда в большинстве застольных компаний в СССР, стоили бы Зисману даже не вызова в местное управление МГБ, а в кровь разбитой физиономии. Однако во вполне определенной среде они встречали сочувствие. При этом у многих влиятельных советских евреев были за границей влиятельные же родственники. Да, родственников за границей имели не только евреи, но и латыши, литовцы, армяне… Однако представители этих и других народов СССР и близко не имели того влияния на жизнь огромной страны, которым обладала советская еврейская элита. Так что не «кровавые чистки», но некие кадровые чистки в виде направления в запас, в отставку, на пенсию, вывода из режимных организаций, перевода на «низовую» работу были, увы, необходимы.

Однако все эти меры задевали также интересы могучих внешних сил, начиная с Золотой Элиты мира и заканчивая спецслужбами Запада. Они лишались в СССР каналов информации и каналов влияния. При этом советские еврейские «верхи» по сути предавали, как это уже было сказано, «низы» советских евреев. Действия и симпатии «верхов» набрасывали тень на «низы».

Узел к началу 1953 года завязался туго и его надо было развязывать. Так что отнюдь не случайно в конце января 1953 года жена Молотова Полина Жемчужина, чья фамилия была русифицированной версией ее еврейской фамилии Перл, была вновь арестована в ссылке и этапирована в Москву.

С одной стороны, Жемчужина-Перл обладала несомненными запасами советского патриотизма и антисталинисткой не была — напротив, ее поведение уже после 1953 года (умерла она в 1970 году) доказывает обратное.

С другой стороны, она знала многое — достаточно сказать, что во время пребывания Голды Меир в Москве обе женщины нередко встречались и вели долгие беседы на идиш. А арестованные по «делу врачей» евреи-врачи показывали на Жемужину как на еврейскую националистку.

Тем не менее было весьма вероятным, что в ситуации, когда надо будет выбирать между верностью «крови» и верностью Советскому Союзу и партии, Жемчужина выбрала бы второе. А тогда многие, еще неясные, «цепочки» могли быть продолжены далее и далее. И кусочки «мозаики» могли бы начать складываться для МГБ и Сталина в некую цельную картину.

Эта возможная перспектива ситуацию также обостряла и динамизировала.

«ДЕЛО врачей» выводило на Жемчужину, однако вполне не исключенные искренние признания Жемчужиной могли повести дальше не только «дело врачей», хотя оно и само по себе говорило о многом.

Предельно коротко это «дело» — в его «демократической» версии — можно изложить так. В недрах МГБ СССР возникла мысль сфальсифицировать некий заговор группы ведущих советских медиков, отвечающих за состояние здоровья руководителей государства, и сделать их ответственными за смерть А. С. Щербакова и А. А. Жданова, якобы умышленно умерщвленных путем заведомо неправильного лечения. «Маниакальный параноик» (или «параноидальный маньяк»?) Сталин ухватился за эту выдумку. И — в результате, не только доброе имя, но и жизнь ни в чем-де не повинных людей оказалась висящей на волоске. Сталин-де всеми силами ускорял «следствие» по этому полностью вымышленному «делу» и установил жесткие сроки: суд над врачами 5–7 марта, казнь (по версии ранее упоминавшегося «работника ЦК Н. Полякова» — на Лобном месте) 11–12 марта.

Арно же Люстигер, например, описывая якобы истоки «дела врачей», сообщает, что в начале 1952 года врач Сталина В. Н. Виноградов «впал в немилость, так как рекомендовал диктатору полностью устраниться от политической деятельности, чтобы поберечь сильно подорванное здоровье». И «параноик Сталин истолковал это как попытку лишить его власти и пригрозил министру госбезопасности С. Д. Игнатьеву, что и его постигнет судьба B. C. Абакумова, если он не разоблачит закулисных руководителей заговора врачей». С того, мол, и началось… Да еще и донос М. Д. Рюмина на Абакумова, где шла речь о признаниях умершего в ходе следствия врача Этингера, тоже-де пригодился…

К сожалению, о «деле врачей» не написано ни одной честной книги, хотя только за период с недоброй памяти 1991 года было опубликовано, причем «демократическими» историками, много документов, заставляющих как минимум усомниться в истинности изложенных выше версий.

Не имея намерений подобную книгу писать, я ниже приведу лишь некоторые факты, относящиеся к этому «делу», источниками которых будут труды или сборники документов, авторы или составители которых исключительно лояльны по отношению к «жертвам Сталина» и полностью нелояльны по отношению к самому Сталину.

В качестве же своего рода эпиграфа к этому «делу» я приведу резолюцию Сталина на записке заместителя председателя СНК СССР А. Я. Вышинского о смерти народного артиста СССР Бориса Щукина, скончавшегося в ночь с 6 на 7 октября 1939 года и об организации государственных его похорон.

Щукин был выдающимся актером, блестяще сыграл роль Ленина, и Сталин на записке Вышинского написал:

«Голосую за, но я хотел бы знать, кто лечил Щукина, почему не сообщили нам о его болезни, о характере болезни и т. п.? Предлагаю расследовать это дело без шума, поручив расследование лично Вышинскому и Берия. И. Сталин».

Провели тогда такое расследование или нет, я не знаю. Но сам факт того, что Сталин в чисто деловом, не предназначенном для чужих глаз, документе высказал подобное сомнение, кое о чем говорит. Не так ли? Причем в ходе работы над этой книгой я отыскал в воспоминаниях Михаила Ромма, снявшего два наиболее значительных фильма о Ленине — «Ленин в Октябре» и «Ленин в 1918 году» (оба названия принадлежат, к слову, Сталину), любопытную дополнительную информацию. Ромм пишет:

«Уже на картине «Ленин в Октябре» Щукин часто жаловался на здоровье. На «Ленине в 1918 году» ему стало еще хуже. У Щукина постоянно болела печень… Он все время жаловался на сердце, а его считали мнительным; врачи полагали, что сердце тут ни при чем, а лечили печень. Впоследствии оказалось, что Щукин был прав — у него действительно был какой-то дефект сердечной деятельности, результатом чего явился отек печени. Лечить-то надо было сердце, а не печень…»

Надеюсь, все значение этого свидетельства читатель оценит чуть позже — когда познакомится с тем, как кое-кто «лечил» кое-кого в Москве уже позднее. Преждевременную смерть Щукина можно было бы отнести к разряду нелепых случайностей… Но вспомним, что в ответ на сетования Буденного по поводу «нелепой» гибели Артема (Сергеева) Сталин заметил: «Если случайность имеет политические последствия, то к такой случайности нужно присмотреться».

А ведь «неожиданная» смерть Щукина имела тоже немалые политические последствия, ибо Щукин был тогда больше, чем просто великий актер, что видно из следующего места воспоминаний М. И. Ромма:

«Через два месяца после нашего разговора Б. В. Щукин, мой любимый актер …чудесный, глубокий человек, настоящий великий русский талант …внезапно умер.

…Смерть Щукина положила конец моим работам над ленинской серией… были задуманы еще ленинские картины… До смерти Щукина я мечтал сделать биографию Ленина в 5–6 картинах. Но никакого другого актера в роли Ленина я не мог себе представить…»

Щукин действительно вник в образ Ленина так, что, например, хорошо знавший и отлично копировавший Ленина — к удовольствию самого Ленина — Мануильский, впервые услышав «ленинский» смех Щукина, изменился в лице. Видавшая всякие виды и привычная ко всему «мосфильмовская» массовка при первом входе Щукина-«Ленина» в «зал заседаний II Съезда Советов» устроила ему оглушительную овацию, прекрасно зная, что камера не включена. Ромм волосы на себе потом рвал — снятый дубль был лишь слабой копией первого порыва. Так что смерть Щукина имела серьезное политическое значение — «ленинские» фильмы не просто имели огромный зрительский успех, они были мощным средством политического воспитания.

Теперь же — о самом «деле врачей»…

О нем написано много и многими. Скажем, в монографии Геннадия Костырченко «Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм» этому делу посвящена отдельная глава. При этом, как уже было сказано, «дело врачей» выставляют сегодня исключительно «фальсификацией Сталина и его подручных»… Но не все так просто! Скажем, в капитальной монографии Г. Костырченко не нашлось места для имени Иммануэля Давиташвили, раввина Тифлиса, уроженца Ахалциха, которому в 1953 году исполнилось 45 лет. А ведь этот раввин был арестован тогда в связи с «делом врачей» (в 1973 году он выехал в Израиль, где благополучно и скончался в 1985 году).

Не так просто добраться и до того факта, что один из главных «фигурантов» «дела врачей» Мирон Вовси, занимавший в кругу кремлевских врачей ведущее положение, был двоюродным братом Соломона Михоэлса (настоящая фамилия Михоэлса и была Вовси, а «Михоэлс», что означало «сын Михаила», был его сценическим псевдонимом, взятым еще в молодости). Так что, кроме многих других — холодных и циничных соображений, Мироном Вовси могло дополнительно двигать желание отомстить за Соломона Вовси.

И так же мог быть значимым фактор мести за, например, расстрелянных в 1938 году за антисоветскую религиозную деятельность отца и сына Медалье из рода любавичских хасидов. Отец, Шмарьягу-Йегуда-Лейб Медалье, родился в 1876 году, в 1933–1938 годах был раввином Москвы — я о нем уже однажды упоминал. Его сын Мойше был раввином в Туле и Ростове-на-Дону. А второй сын — Гилель, родившийся в 1916 году в Витебске, стал, к слову, одним из руководителей сионистского движения «Мизрахи» и доктором философии в Великобритании.

Однако главными мотивами, которые могли побуждать (и, судя по всему, — побудили) ряд ведущих советских врачей к действиям по скрытому умерщвлению неудобных для верхов советского еврейства лидеров, были мотивы вполне рациональные, к эмоциям отношения не имеющие.

ВОТ, скажем, Александр Сергеевич Щербаков… Очень трудолюбивый, скромный, 1901 года рождения. Родился в семье рабочего в подмосковной Рузе, работать начал рано — в Рыбинске учеником в типографии. В 1917 году вступил в Красную Гвардию, участвовал в подавлении кулацких мятежей на Ярославщине, с 1918 года — член РКП(б). В том же 1918 году начинает работать в комсомольских и партийных органах и становится кадровым «аппаратчиком». Москва, Туркестан, Горький, Балахна, Муром, Ленинград, Иркутск, Сталино (Донецк) … Такая «география» его биографии доказывает, что он был постоянно востребован, а пиком стало назначение Щербакова в 1938 году первым секретарем Московских городского и областного комитетов ВКП(б). С 1941 года он становится параллельно секретарем ЦК по идеологии и кандидатом в члены Политбюро. С 1942 года — начальник Главного политического управления РККА, с сентября 1943 года — генерал-полковник.

Щербаков умер 10 мая 1945 года, причем Хрущев в своих «воспоминаниях» сообщает, что Щербаков-де и сам «глушил крепкие напитки и других втягивал в пьянство в угоду Сталину»… Хрущеву же принадлежит заявление о том, что «Берия… правильно говорил, что Щербаков умер потому, что страшно много пил. Опился и помер. Сталин, правда, говорил другое: что дураком был — стал уже выздоравливать, а потом не послушал предостережения врачей и умер ночью, когда позволил себе излишества с женой…»

Здесь опорочены сразу четыре человека: Сталин, Берия, Щербаков и жена Щербакова, которая якобы похотливо не могла удержаться от того, чтобы не принять только-только встающего на ноги мужа. Но чего еще можно ожидать от Хрущева! К тому же именно Щербаков сменил Хрущева на посту первого секретаря в Москве, а Хрущев был мстителен, и тех, кто переходил ему — по его мнению — дорогу, не забывал никогда.

Однако Щербаков никак не был пьяницей. Во-первых, это просто факт. Во-вторых, алкоголизм был абсолютно несовместим с объемом обязанностей и повседневной деловой загрузкой Щербакова. В-третьих же, он не мог быть пьяницей уже потому, что в таком случае никогда не рос бы в должностях так быстро и успешно, как он рос. Тем более что Сталин пьяниц не терпел и в своем ближайшем окружении их не имел — даже любивший выпить Хрущев пороком алкоголизма не страдал.

Зато у Щербакова были другие «пороки», о которых Арно Люстигер сообщает так: «Любимец Сталина и чистейшей воды антисемит, не зная заграницы и занимая позиции великорусского шовинизма…», и т. д. Ну, еще бы! Еще 5 января 1926 года в редактируемой им газете «Нижегородская коммуна» Щербаков опубликовал статью на смерть Есенина, проникнутую симпатией к поэту. Ничего не скажешь — прегрешение перед поклонниками поэта Бялика было действительно немалым.

Щербаков был, конечно же, не антисемитом, не юдофобом — развитой человек им быть не может по определению, как не может он быть англофобом, японофобом или любым другим «…фобом». Однако гипертрофированно непропорциональный процент евреев во всех важнейших сферах деятельности советского общества и прежде всего в сфере культуры, образования и науки Щербакова не мог не тревожить — положение ведь было действительно ненормальным, если не объяснять его человеконенавистнической расистской теорией о евреях как о представителях высшей расы «черноволосых бестий», сверхчеловеков!

К тому же Щербаков имел вполне прочные жизненные устои, а при этом имел в победном для России 1945 году всего лишь 44 года от роду и хорошие перспективы дальнейшего роста. По официальной версии он умер вследствие того, что 8 и 9 мая дважды совершил длительные и утомительные поездки из подмосковного правительственного санатория «Барвиха» в Москву, где любовался иллюминацией и праздновал День Победы.

Но совершал-то он их с согласия заместителя директора санатория по медицинской части Р. И. Рыжикова и врача Г. А. Каджардузова, уверенный ими в том, что такая поездка выздоровлению не повредит! Арестованный же в феврале 1952 года Рыжиков сознался на Лубянке в умышленном сокращении жизни Щербакова. Сегодня пишут, что Рыжикова-де припугнули арестом жены и детей, но лишь кретин будет сознаваться в несовершенном им тягчайшем преступлении, заботясь о благополучии родных, автоматически попадающих в результате самооговора мужа и отца в категорию «члены семей изменников Родины». Причем не после их ареста, что его как-то извиняло бы, а всего лишь под якобы угрозой применения такой меры.

Нет, Александр Сергеевич Щербаков умер не опившись, и не от сексуальных излишеств, а потому, что мешал сразу многим в столичных «верхах» и стоял на пути реализации вожделений «партоплазмы» и прочей «элиты» по обеспечению личного безбедного существования.

Причем Щербакова сменил тот самый Попов, историю которого читатель уже знает.

НАЧАЛОСЬ, впрочем, это «дело» с расследования обстоятельств смерти не Щербакова, а Жданова. И всерьез к нему приступили в 1952 году, когда подняли письмо Лидии Федосеевны Тимашук (1898–1983) в ЦК, написанное и переданное ей в МГБ еще в 1948 году.

«Демократы» часто представляют Тимашук как «медсестру», однако она с 1926 года, после окончания медицинского института, работала в ЛСУК — лечебно-санитарном управлении Кремля, а с 1948 года заведовала кабинетом электрокардиографии Кремлевской больницы.

28 августа 1948 года, снимая кардиограмму Андрею Андреевичу Жданову, она, опытный практический специалист, поставила ему диагноз «инфаркт миокарда в области левого желудочка и межжелудочковой перегородки». Но профессора В. Н. Виноградов, В. Х. Василенко П. И. Егоров и лечащий врач Г. И. Майоров заявили, что ничего серьезного не произошло.

Тимашук оказалась на Валдае, где в санатории «Долгие броды» лечился Жданов, почти случайно. Ее прихватили с собой вместо врача-диагноста С. Е. Карпай, которая тогда находилась в отпуске, летевшие к Жданову Егоров, Виноградов и Василенко. Карпай же была до 1950 года заведующей кабинетом функциональной диагностики Кремлевской больницы и в 1944–1945 годах регулярно снимала кардиограммы и у Жданова, и у… Щербакова.

С Карпай проблем никогда не было, а вот Тимашук сразу же диагностировала у Жданова инфаркт. Тем не менее три «кремлевских» медицинских светила заставили ее переписать заключение в соответствии с их диагнозом: «функциональное расстройство на почве склероза и гипертонической болезни». И начальник ЛСУК профессор П. И. Егоров 28 августа 1948 года записал в истории болезни Жданова: «Рекомендовано… увеличить движение, с 1 сентября разрешить поездки на машине, 9 сентября решить вопрос о поездке в Москву».

Но Жданова увезли в Москву раньше — 31 августа 1948 года он скончался. Говорят, преступники не меняют свой преступный почерк. Что ж, смерть Жданова была «предписана» ему тем же почерком, что и смерть Щербакова.

Спору нет, ошибиться может любой врач… Однако на инфаркт кардиограмма всегда указывает уверенно! И допустимо ли было пренебречь заключением опытного профессионала Тимашук, которая не занимала, как Виноградов и иже с ним вереницы прибыльных должностей, зато всю жизнь занималась своим прямым делом — лечила людей?!

События того лета развивались так…

Жданов был серьезно болен — у него был атеросклероз. Болезнь обострилась летом 1948 года, и кончилось тем, что Жданов в середине июля оказался на Валдае. Самочувствие его улучшалось, но 23 июля ему вдруг позвонил из Москвы Шепилов и после продолжительного разговора с ним у Жданова ночью случился сердечный приступ. 25 июля из Москвы прилетели все те же Виноградов, Василенко и Егоров — в тот раз с Карпай, и после обследования заявили, что у больного имел место острый приступ сердечной астмы.

После этого местные врачи Ждановым какое-то время занимались, но уже через неделю его стали «лечить» так, что «лечение» само по себе было преступлением. С 7 августа, хотя состояние Жданова требовало постоянного контроля, у Жданова не снимались кардиограммы. Лечащий врач Майоров (выходец из помещичьей среды, к слову) вместо организации правильного ухода и лечения Жданова передоверил все медсестре, а сам уходил на долгие часы ловить рыбу.

27 августа Жданову вновь стало плохо, и на следующий день на Валдай опять вылетела профессорская далеко не святая «троица», взяв с собой — на свою голову — Тимашук.

Как читателю уже известно, профессор Егоров рекомендовал Жданову «увеличить движение», что Жданов и сделал: гулял по парку, смотрел кино — дополнительно эмоционально нагружаясь. Хотя на самом деле ему в эти дни был необходим строжайший постельный режим. Результат «рекомендаций» не замедлил сказаться — 29 августа у Жданова вновь случился сердечный приступ и через два дня он умер.

Далее события разворачивались тоже интересно…

Вместо того, чтобы распорядиться срочно доставить тело покойного члена Политбюро, тело Жданова (!) на вскрытие в Москву, к телу вылетели начальник ЛСУК профессор Егоров, патологоанатом Кремлевской больницы А. Н. Федоров, а также… секретарь ЦК Кузнецов-«ленинградский», член Политбюро Н. А. Вознесенский и первый «ленинградский» партийный секретарь П. С. Попков.

Историк Г. Костырченко, приводя эти сведения, почему-то считает, что последняя «троица» — тоже не святая, но уже не медицинско-номенклатурная, а партийно-номенклатурная — собралась на Валдае, «инстинктивно почувствовав, что, потеряв влиятельного покровителя, необходимо сплотиться». Г. Костырченко при этом не понимает, во-первых, что вряд ли «ленинградской» «троице» надо было «сплачиваться» настолько мгновенно и демонстративно, а во-вторых, — что описанная выше ее реакция на смерть Жданова скорее напоминает действия тех, у кого, говоря попросту, «рыло в пуху»…

Причем «сплочение» выглядело тем более подозрительным, что наиболее разумным со стороны Кузнецова и Вознесенского было бы потребовать обложить тело льдом да и отправить в Москву самолетом. Но они почему-то настойчивости не проявили. А ведь обязаны были это сделать, коль уж были на месте события — даже Попков, которому на Валдае ни по чину, ни по обязанностям находиться не требовалось. Обязаны были потому, что смерть такой крупнейшей политической фигуры, как Жданов, могла ведь оказаться и не естественной! Жданова вполне могли ведь и отравить. С учетом всех возможных причин патологоанатомическое исследование должно было быть вообще-то комплексным и очень тщательным!

Так что, говоря откровенно, срочный и не вызванный обстоятельствами прилет к телу Жданова Кузнецова и Вознесенского и их присутствие на Валдае представляется мне сознательными прикрытием того преступного действа под названием «вскрытие тела», которое тут предстояло разыграть «врачам». Присутствие же Попкова в этом случае было прикрытием уже для Кузнецова и Вознесенского — мол, все три наиболее близких ученика прибыли к еще не остывшему телу учителя, чтобы немедленно-де почтить его память.

И, при странном попустительстве «соратников» покойного, действо состоялось: якобы под нажимом профессора Егорова профессор Федоров произвел вскрытие в неприспособленном для этого помещении полутемной ванной комнаты одной из санаторных дач. Егоров заставил, а Федоров почему-то согласился.

Федоров обнаружил на сердце Жданова свежие и застарелые (!) рубцы, доказывающие, что Жданов перенес уже несколько инфарктов, благополучно «не обнаруженных» Карпай и прочими «диагностами». Однако Егоров потребовал, чтобы результаты вскрытия соответствовали ранее поставленному им лживому клиническому диагнозу. А Федоров почему-то и на это согласился, и в его описании инфаркты были заменены «некротическими очажками», «очагами миомаляции» и «фокусами некроза»… Причем эти «фокусы» продолжились и в Москве, где «консилиум» в составе профессоров В. Н. Виноградова, В. Ф. Зеленина, A. M. Маркова, В. Е. Незлина, Я. Г. Этингера, П. И. Егорова, ознакомившись с анатомическим препаратом сердца покойного, доставленным — вместо самого тела покойного — с Валдая на самолете, тоже ничего «не заметили».

Когда Жданов умер, Тимашук написала письмо начальнику Главного управления охраны МГБ Власику. Началось расследование, и 6 сентября 1948 года профессор Егоров собрал в своем кабинете совещание, где заклеймил Лидию Федосеевну как невежественного врача и «чуждого, опасного» человека.

Тимашук действительно была опасна своим профессионализмом и честностью. Поэтому Егорова поддержали Виноградов, Майоров, патологоанатом Кремлевской больницы Федоров и профессор Василенко.

Виноградов тогда еще пользовался полным доверием Сталина (он «лечил» и его, и других членов Политбюро, сопровождал Сталина в 1943 году в Тегеран), и письмо Тимашук тогда удалось замять. Виноградов заявил министру здравоохранения СССР Е. И. Смирнову: «Или я буду работать в кремлевской больнице, или она». Оставили профессора Виноградова, а врача Тимашук перевели в один из филиалов «Кремлевки».

Что же до Виноградова, то мог ли этот Главный терапевт Лечебно-санитарного управления Кремля качественно заботиться о здоровье руководства страны, если он параллельно заведовал кафедрой в 1-м Московском медицинском институте, был главным редактором журнала «Терапевтический архив», заведующим электрографическим отделением Института терапии АМН СССР и занимал ряд других должностей, не связанных с практической медициной? При этом даже автор монографии «Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм» Г. Костырченко признает: «В знаменитой «Кремлевке»… витал мертвый дух чиновной иерархичности, корпоративности, круговой поруки».

С чьей же, спрашивается, «подачи»? И только ли в корпоративности было дело?

Наконец, последнее, что я должен сказать здесь о Жданове… После ареста профессор Василенко 15 ноября 1952 года показал:

«Судебный процесс по делу Плетнева (профессор, обвиненный в умерщвлении Куйбышева и Горького, получивший 25 лет тюрьмы и расстрелянный 11.09.41 года в Орловской тюрьме перед вступлением в город немцев. — С.К.), открыл передо мной технику умерщвления путем заведомо неправильного лечения больного. Из материалов дела я понял, что врач может не только навредить больному, но и коварным способом довести его до смерти. К этой мысли я в последующие годы возвращался не раз, вспоминая Плетнева, которого я знал лично. Когда в июле 1948 года я оказался у кровати больного Жданова, я невольно опять вспомнил о Плетневе… И я решился пойти на умерщвление Жданова…»

Эти показания сегодня считают «выбитыми» из Василенко, но они намного более походят на искреннее признание — в пользу последнего варианта говорит весь психологический строй выше приведенного отрывка.

Василенко, Егоров, Виноградов, Вовси и многие другие крупные медики, имевшие отношение к обеспечению здоровья лидеров СССР, были людьми вполне определенных взглядов на жизнь. Когда 4 ноября 1952 года оперативники МГБ пришли за Виноградовым, их поразило богатое убранство его квартиры, которую можно было спутать со средней руки музеем. Виноградов происходил из семьи мелкого харьковского служащего, но еще до революции успел стать состоятельным человеком, держал собственных призовых лошадей на ипподроме, коллекционировал живопись, антиквариат.

Чекисты описывали картины Репина, Шишкина, Брюллова и других первоклассных русских мастеров. При обыске были обнаружены золотые монеты, бриллианты, другие драгоценности и солидная сумма в американской валюте.

Забегая вперед, сообщу, что когда «врачей» после смерти Сталина «реабилитировали», то никто почему-то не вспомнил, что Виноградов-то был однозначно виновен в ряде вульгарных уголовно наказуемых деяний, тайно храня золото, драгоценности, валюту. Никто не задался и другим резонным вопросом: зачем профессор Виноградов тайно хранил «камешки» и доллары? Не прятал ли он их до лучших времен, надеясь на такие перемены в СССР, которые стали возможными лишь после 1991 года?

На последний вопрос можно, пожалуй, дать вполне утвердительный ответ. Но коль так, то не пытались ли Виноградов и его коллеги сделать такие перемены реальными намного раньше?

КАК «лечили» Жданова, читатель знает.

А вот как «лечили» Калинина… О его «лечении» рассказала на следствии по «делу врачей» лечащий врач Калинина с января 1940 по июнь 1942 года… С. Е. Карпай. Рассказала Карпай о пикантных деталях «лечения» с перепугу, но испугалась она и развязала язык не потому, что ей в МГБ выбивали зубы (хотя «россиянские» «историки» утверждают обратное), а потому, что обвинение в умерщвлении Калинина предъявили вначале ей.

И тогда Карпай, «отмываясь», сообщила занятные факты.

В июне 1942 года она предложила провести тщательное обследование Калинина, жаловавшегося на боли в кишечнике. А главный терапевт Лечсанупра профессор Виноградов ограничился назначением клизмы, диеты в сочетании с медикаментозным лечением и заменил Калинину лечащего врача.

Лишь 10 июня 1944 года профессор А. Д. Очкин сделал Калинину операцию, выявившую рак желудка в очень запущенном состоянии. Очкин старался как мог, но лишь отсрочил неизбежное — в июне 1946 года Калинин умер.

Можно вспомнить и то, что залечивший Щербакова доктор Рыжиков, признавшись в этом после ареста, заодно покаялся и в намеренно запоздалом диагностировании рака желудка у старого большевика Емельяна Ярославского (Губельмана), умершего в декабре 1943 года. Почерк, как видим, и тут был схож.

Что же до достоверности признания Рыжикова относительно Ярославского, то с чего бы нам брать эту достоверность под сомнение, если Рыжиков, явно так же с перепугу, как и Карпай, признавался в давнем и не расследовавшемся случае. И признавался по своей инициативе — расспрашивали-то его о Щербакове.

Стоит ли после этого удивляться, что еще в закрытом письме ЦК от 13 июля 1951 года «О неблагополучном положении в МГБ СССР», где сообщалось о результатах работы комиссии Политбюро в составе Маленкова, Берии, Шкирятова и Игнатьева, говорилось и вот что:

«Среди врачей несомненно существует законспирированная группа лиц, стремящихся при лечении сократить жизнь руководителям партии и правительства».

Может представлять интерес для нас и следующее письмо члена Политбюро ЦК ВКП(б), председателя КПК А. А. Андреева Маленкову, относящееся к началу 1949 года:

«Т. Маленков.

Вот уже месяц, как мне пришлось вновь оставить работу и заняться лечением, а дела у меня пока идут неважно. Несмотря на точное выполнение предписаний профессоров, головокружения повторяются почти через день… У меня складывается впечатление, что с лечением происходит что-то неладное, или тут неправильно определен диагноз заболевания, или неправильно ведется лечение.

Ведь в конце концов пошел второй год и пора бы иметь какие-то результаты, а я имею со стороны лечащих лишь все новые заверения, что мое заболевание не опасно и что оно преходяще и головокружения должны оборваться…»

Квалифицированнейшие, по своему официальному положению — лучшие в стране и обладавшие огромными возможностями медики «лечили» при этом страдавшего сильными головными болями и бессонницей Андреева… большими дозами снотворного в сочетании с кокаином.

Андреев после написания этого письма прожил еще восемнадцать лет, скончавшись в 1971 году на 76-м году жизни. Но не обязан ли он своим долгожительством последним строкам своего письма, в которых просил Маленкова «если можно, вмешаться в это дело»?

Щербаков, Жданов, Калинин доверяли своим врачам. И умерли от их заведомо не допустимых для профессионалов действий.

Андреев в своих врачах усомнился. Может быть, в этом и было его спасение? Ведь если суммировать все вышесказанное, то очень вероятной представляется картина такого сознательного заговора врачей, когда высокопоставленных больных медленно умерщвляют не ядами, а сознательно убийственной для них методикой лечения. Тут можно вспомнить, как уже в 80-е годы кремлевский медицинский академик Чазов «лечил» Генерального секретаря ЦК КПСС Константина Черненко пребыванием в горах… После этого «лечения» астматик Черненко из достаточно крепкого старика на глазах превратился в развалину.

А могильщик СССР Михаил Горбачев уже был готов Черненко сменить.

И сменил.

ВПРОЧЕМ, в 1953 году до этого было еще далеко. Тимашук 21 января 1953 года была награждена орденом Ленина. Профессора Виноградов, Егоров, Василенко, Вовси, Коган, Гринштейн, Фельдман, Темкин к тому времени сидели на Лубянке…

И сидели не только они. Уже давно велись допросы, например, бывших ответственных работников МГБ СССР Якова Михайловича Бровермана, Леонида Федоровича (Элиазара Файтелеевича) Райхмана, Льва Леонидовича Шварцмана, Михаила Ильича (Моисея Эльевича) Белкина, Арона Моисеевича Палкина.

По показаниям Бровермана от 6 декабря 1952 года проходили тогда еще не арестованные Иосиф Яковлевич Лоркиш, бывший заместитель начальника Управления контрразведки Ленинградского, а затем Прикарпатского военного округа, бывший помощник начальника 3-го Главного управления МГБ СССР Григорий Самойлович Болотин-Балясный; бывший заместитель начальника Управления контрразведки МГБ войск Дальнего Востока Авраам Моисеевич Вул, бывший заместитель начальника 5-го Управления МГБ СССР Илья Израилевич Илюшин-Эдельман…

Это — но показаниям одного лишь Бровермана.

14 января 1953 года заместитель министра ГБ СССР Гоглидзе спецсообщением № 143/г докладывал Сталину об аресте проходивших по показаниям уже не Бровермана, а Белкина как еврейские националисты бывшего заместителя начальника Управления контрразведки МГБ Центральной группы войск В. Я. Дубровинского, в последнее время являвшегося консультантом Краснопресненского райкома партии; начальника финансового отдела Министерства рыбной промышленности Латвийской ССР И. И. Факторовича; заместителя начальника отдела контрразведки МГБ 128-го стрелкового корпуса Белорусского военного округа пенсионера А. А. Бренденбургского, а также генерал-майора запаса МГБ И. Я. Лоркиша.

У того же Бровермана, у Белкина были десятки сослуживцев и знакомых, многие из которых были евреями, а многие ими и не были. Но в показаниях фигурировали вполне конкретные их «связи». Почему-то — именно эти, а не иные. А ведь предстояли очные ставки, где оговоры — если бы место имели они — могли и вскрыться. Так что вряд ли Броверман и Белкин кого-то оговаривали.

И это были показания всего лишь Белкина и Бровермана. В принципе же объем разоблачений — не дутых, а реальных мог быстро вырасти как снежный ком.

К тому же все это происходило на фоне процесса Сланского в Чехословакии, где тоже присутствовали такие детали, как злонамеренные врачи и сионистский «след»… Но об этом процессе, закончившемся в начале декабря 1952 года, позднее.

НАСТУПИЛ новый, 1953 год. В ушедшем году последнее заседание бюро Президиума ЦК КПСС прошло в полном составе — при Сталине, 29 декабря. Тогда рассматривались государственный план развития народного хозяйства СССР на 1953 год по военным и специальным отраслям промышленности, государственный бюджет, планы экспорта, импорта и накоплений материальных резервов, вопросы товарообмена с Норвегией и Францией, отмены государственного страхования животных в колхозах и у населения, «как не способствующего делу развития животноводства», и кое-что еще — «по мелочам».

Кроме членов Бюро Президиума ЦК КПСС, присутствовали секретари ЦК Аристов, Брежнев, Игнатов, Михайлов, Пегов, Пономаренко, Суслов и председатель Комитета партийного контроля Шкирятов.

Следующее, первое в 1953 году, заседание бюро Президиума ЦК было назначено на 9 января, и оно собралось в том же составе — не было только Сталина.

Кроме тех, кто был на заседании 29 декабря, в зале сидели также главный редактор «Правды» Шепилов и заместители министра госбезопасности Гоглидзе и Огольцов. Однако не было самого министра госбезопасности Игнатьева — что мы пока просто заметим для памяти.

Обсуждался проект адресованного всей стране сообщения ТАСС об аресте группы «врачей-вредителей» и проект передовой статьи в «Правде» — «Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров-врачей», который отредактировал Сталин.

Дата опубликования Сообщения ТАСС была выбрана, как я предполагаю, тоже Сталиным и была, скорее всего, «знаковой» — 13 января 1953 года.

13 января «Правда» — отнюдь не на первой полосе — опубликовала в «Хронике ТАСС» сообщение о раскрытии и проведении следствия по делу «террористической группы врачей, ставивших своей целью, путем вредительского лечения, сократить жизнь активным деятелям Советского Союза». В числе участников группы были названы профессора Вовси, Виноградов, Коган М. Б. и Коган Б. В., Егоров П. И., Фельдман, Этингер, Гринштейн, Темкин и врач Майоров.

Сообщалось об их причастности к смертям Жданова и Щербакова, о связях большинства участников группы с «международной еврейской буржуазно-националистической организацией «Джойнт» и меньшей — с английской разведкой.

Сообщение заканчивалось фразой: «Следствие будет закончено в ближайшие дни».

В передовице говорилось:

«…В СССР безраздельно господствуют социалистические отношения… На всех участках хозяйственного и культурного строительства мы имеем успехи. Из этих фактов люди делают вывод, что теперь уже снята опасность вредительства, диверсий, шпионажа, что заправилы капиталистического мира могут отказаться от своих попыток вести подрывную деятельность против СССР.

Но так думать и рассуждать могут только… люди, стоящие на антимарксистской точке зрения «затухания» классовой борьбы. Они не понимают, что наши успехи ведут не к затуханию, а к обострению борьбы. Чем успешнее будет наше движение вперед, тем острее будет борьба врагов народа… Так учит бессмертный Ленин, так учит товарищ Сталин…

В СССР эксплуататорские классы давно разбиты и ликвидированы, но еще сохранились пережитки буржуазной идеологии, пережитки частнособственнической психологии и морали — сохранились носители буржуазных взглядов и буржуазной морали — живые люди… Именно эти скрытые враги, поддерживаемые империалистическим миром, будут вредить и впредь…»

Сталин знал больше, чем те, кто готовил проект передовицы, и два последних ее абзаца выглядели после правки Сталина так, что выявлялись не только «заокеанские» — как было первоначально в проекте, но и английские связи внутренних врагов СССР. Сталин же дописал и конец передовой. И она в окончательном виде заканчивалась следующими словами:

«Что касается вдохновителей этих наймитов и убийц, то они могут быть уверены, что возмездие не забудет о них, найдет дорогу к ним, чтобы сказать им свое веское слово.

Все это верно, конечно. Но верно и то, что, кроме этих врагов, есть еще у нас один враг — ротозейство наших людей. Можно не сомневаться, что пока есть у нас ротозейство, будет и вредительство. Следовательно, чтобы ликвидировать вредительство, нужно покончить с ротозейством в наших рядах».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.