Глава 8. Почему в явный миф так легко поверили?
Глава 8. Почему в явный миф так легко поверили?
Почему в ужасы погромов так легко поверили?
Действительно, что за странная доверчивость? Но у западных людей была причина безоговорочно поверить во всевозможные ужасы. Причина эта состояла в том, что в одной из населенных европейцами стран существовала традиция бессудной свирепой расправы — так называемого линчевания. В 1892 году, например, было убито 226 негров. В основном их сжигали живыми, и, по свидетельству Марка Твена, белые американцы очень беспокоились, а вдруг «негр подохнет слишком быстро»?{236}
В Российской империи вообще-то не было линчеваний; наш дикий отсталый народ еще даже сегодня не сделался таким же цивилизованным, каким был американский народ уже сто пятьдесят лет назад. Но в глазах Европы начала XX века Российская империя и США примерно одинаково находились где-то на периферии цивилизованного мира.
Чтобы отменить рабство негров, США, как и подобает истинному светочу демократии, потребовалась Гражданская война 1861–1865 годов, и во время этой войны страна с населением в 31 миллион человек потеряла только убитыми 623 тысячи. В союзной армии воевало 290 тысяч негров, из них 38 тысяч погибли. После этой войны Конгресс издал ряд законов в защиту прав негров. Закон 1870 года объявил преступлением лишение негров избирательных и других гражданских прав. Закон 1877 года объявил незаконной дискриминацию негров в гостиницах, театрах, на железных дорогах и во всех общественных местах. Надзирать за этим должны были федеральные чиновники, на юге их называли «саквояжники», потому что приезжали они с пустыми саквояжами, а вот уезжали почему-то с набитыми.
В 1877 году южные демократы за спиной северных демократов сговорились с республиканскими вожаками. Они обещали поддержать кандидата в президенты-республиканца, при условии — войска северных штатов будут уведены с юга. Федеральные войска и все чиновники, контролировавшие исполнение законов, были выведены. И началось…
Под лозунгом «равно, но раздельно» началась неприкрытая травля негров. Для них вводились особые средства транспорта, особые школы и особые скамейки в парках. В 1896 году негр-сапожник Плесси в Нью-Орлеане решил выяснить на опыте, означает ли конституция США равенство людей… Купив билет, он сел в вагон, предназначенный для белых. Его арестовали и судили за нарушение закона. Дело дошло до Верховного суда в Вашингтоне. Верховный суд утвердил расовую дискриминацию. Этим актом Верховный суд узаконил расизм официально.
Итак, с 1896 года сегрегация в США существовала официально! В то самое время, когда американцы посылали комиссии проверить — правда ли русское правительство так плохо обращается с евреями?!
В 1901 году несколько негров из Массачусетса написали письмо президенту Мак-Кинли. Они обвинили правительство в потворстве белым расистам. Мол, власти отлично знают, что происходит, и не имеют ничего против. Негры упоминали погром, происходивший в городе Вильтмингтоне, штате Северная Каролина, где негров убивали, как собак (выражение авторов письма), охотились за ними, как за дичью, а правительство не сделало ничего и только закрывало глаза. «Мы напрасно надеялись на защиту закона», — писали негры из Массачусетса.
«В те же годы американское правительство проповедовало России равенство и справедливость и требовало от русского правительства прекратить дискриминацию против этнических меньшинств. Это, между прочим, очень хорошее свойство для политиков. Чудесное свойство! Превосходное! Видеть сучок в чужом глазу, а в собственном бревна не замечать — это хорошая страховка от чувства вины»{237}.
То — про события 1901 года. А в городе Тулсе погром произошел в 1923 году. Американцу многое говорит, что город этот находится в Оклахоме. Только в 1907 году Оклахома стала полноправным штатом. До этого она была «индейской территорией» — этаким пережитком Дикого Запада.
«Это было то, что в Америке, и не только в Америке, известно под выражением дикий запад.
В 1920 году город Тулса насчитывал около 72 тысяч человек, из которых около десяти процентов были афро-американцы. Они жили обособленной жизнью в отдельной части города, как здесь говорят, за железной дорогой. Благодаря нефти работа находилась всем, кто хотел. Черное население жило сравнительно в достатке. Там были свои отели, пресса, больница и, конечно, свои школы.
Белых более-менее благоустроенная жизнь афро-американцев не вдохновляла, они посматривали на них с опаской и неприязнью. Бульварная пресса подстрекала ку-клукс-кланы, что, мол, вся Тулса скоро может превратиться в маленькую Африку или в негритянский городок. Каждый афро-американец был если не настоящим преступником, то, во всяком случае, потенциальным. Нужно их унять, чтобы они слишком не зажирели, не засиживались. В 1921 году 59 афро-американцев было линчевано в окрестностях Тулсы. Обычным поводом для линчевания было состряпанное обвинение, как правило, без расследования, что некий афро-американец хотел изнасиловать белую девушку. После Первой мировой войны, в которой участвовало много афро-американцев, некоторые участники войны вздумали было протестовать. Но это еще больше ожесточило ку-клукс-клан.
По такому же поводу был и погром в Тулсе в 1921 году. Некий афро-американец, молодой человек Ричард Роуланд, должен был спуститься на лифте. Девушка, обслуживающая лифт, увидя черного, нажала на спуск прежде, чем он вошел в лифт. Он заторопился и упал ей под ноги»{238}.
На вопли девицы сбежалась толпа. Тут же сделан был вывод, что негр пытался напасть на девушку. Толпа не разбиралась, что вообще произошло. Зеваки «точно знали», что собирался сделать молодой человек, и собиралась его линчевать. Полиция тоже не вникала в детали, но и полицейским было «вся ясно». Они арестовали Ричарда Роуланда и увели его в тюрьму. «Пресса подняла вой, что, дескать, время унять негров, что они якобы обнаглели, забыли свое место. Журналисты представили девушку 17-летней бедной сиротой, которая зарабатывала трудовые гроши на образование. Описали ее страдания, «разорванное платье», царапины на лице. Позже было установлено, что ничего этого не было, что девушка была совсем не девушка, а женщина сомнительного поведения…
Под вечер у здания суда, которое служило и тюрьмой, собралась толпа человек в 500, требуя выдачи черного юноши на расправу. Афро-американское население всполошилось. 25 черных с оружием прибыли к зданию суда»{239}.
Вот, собственно, и весь пусковой механизм начавшегося погрома. Кто первый начал стрелять и кто первый пустил в дело нож, выясняют до сих пор, и есть очень разные версии. Все эти версии выдвигаются в очень большой зависимости от цвета кожи и убеждений исследователя. Во всяком случае, началась драка с применением дубинок и холодного оружия, раздались револьверные выстрелы. Черных было меньше, порядка 75 человек против 2 тысяч белых, они отступали внутрь черного квартала.
«Когда погром начался, начальник полиции послал телеграмму губернатору штата с просьбой выслать национальную армию резервистов. Поезд с солдатами прибыл только утром, когда все уже было окончено. Солдаты не торопились, Да и вмешиваться уже не имело смысла»{240}.
Говоря коротко — негритянская часть города Тулсы перестала существовать. Число убитых называют разное — от 36, по официальной версии того времени (но власти, скорее всего, старались приуменьшить масштаб события), до 175 по версии бульварных газет (но они могли преувеличить). Наиболее вероятна цифра одного из современных исследователей — «около 100». Известно, что Красный Крест оказал помощь примерно 1000 человек, в том числе и женщинам, и детям. Известно, что грузовики, нанятые властями, вывозили трупы из города и потом эти трупы сваливали в реку или в наспех вырытые братские свальные могилы.
Черная молодежь и вообще все, кто мог, ушли из города. Те, кто уйти не мог или кому было некуда идти, зимовали в палатках и очень нуждались в самом необходимом. Городские же власти изо всех сил замалчивали происшествие, мешали оказывать помощь пострадавшим, а неграм мешали восстанавливать свои жилища.
75 лет спустя, летом 1996 года, городские власти официально извинились за погром и поставили мемориальную стену на одной из улиц бывшего афро-американского города с надписью: «1921, Черная Уолл-Стрит». Несколько уцелевших и доживших до нашего времени пострадавших заговорили о материальной компенсации… но не получили ни гроша.
Погром в Тулсе — вовсе не единичное явление. В Сент-Луисе погром произошел в 1917 году, причем убито было 125 черных, в Чикаго в 1919 году — 36 человек, в городе Элайн (штат Арканзас) в 1919 году убили 38 негров.
Все погромы в России просто в подметки не годятся Тулсскому ни по масштабам, ни по последствиям. Уже поэтому европейцы вполне могли представлять себе погромы в России по образцу американских — такими же страшными и жестокими.
Кроме того, правда задевала: русские оказывались намного приличнее американцев. А ведь американцам хотелось продолжать нас поучать. Всему Западу хотелось иметь моральное преимущество перед Россией и вести победоносную информационную войну.
Для этого и нужна была пропаганда. С ее помощью Запад информационную войну выиграл. Весь мир прекрасно «знает», что такое Кишиневский или Киевский погромы, хватается за голову и ужасается. А в Тулсе… Что, разве что-то было в Тулсе? А что это такое вообще — Тулса? Это где вообще находится?
И вообще, как выла «демократическая» интеллигенция еще в начале 1990-х: «Да здравствует великая Америка!!!»
Но мало погромов, даже расовая сегрегация в США официально существовала до 1960-х годов. Части американской армии, воевавшие во время Первой и Второй мировых войн, были раздельными. Это кажется настолько диким для сколько-нибудь вменяемого европейца, что возникают забавные казусы.
Скажем, в 1960-е годы на экранах всех стран Варшавского договора шел польский фильм «Ставка больше, чем жизнь» — про героического польского офицера, внедренного в вермахт и ставшего чуть ли не личным приятелем Гитлера. Эдакий предшественник Штирлица.
Один из кадров в последней серии «Ставки больше, чем жизнь» — негр, сияющий с танковой брони «генерала Шермана», среди таких же сияющих белых. Кадр, которого не могло быть потому, что не могло быть никогда — части американской армии были раздельные. Негры отдельно — белые отдельно.
Забавные шутки шутит история! Фильм про героического полковника Клосса снимали в 1960-е годы. Мировая пресса завывала про антисемитизм, царящий в Польше, и разделялась только в одном: одни считали антисемитизм родовой метой советского строя, другие — типичной чертой поляков, независимо от политического строя. Вой шел в том числе и в США.
А поляки в это время снимали исторический фильм, даже не подозревая о расовой сегрегации, царившей в американской армии. Наверное, полякам просто не приходило в голову, что рьяные борцы с нацизмом, спасители Европы от ужасов национал-социализма и лучшие друзья всех евреев мира могут быть вульгарными расистами. И притом расистами не «в душе», в частной жизни, а официальными расистами, согласно своим собственным законам.
Развращенные Европой, некоторые американские негры женились на европейских женщинах. Эти негры официально, по закону, не имели права появляться с женами на улицах родных городов. Только в 1948 году президент Трумэн, как главнокомандующий вооруженных сил Америки, специальным указом отменил сегрегацию, создал общие бело-черные части.
А вот в России не было никакой сегрегации. Ни по отношению к евреям, ни по отношению к кавказцам, мусульманам или жителям Средней Азии. Вообще никогда и ни к кому. На фронтах Первой мировой евреи шли в бой вместе с христианами… А американские негры — отдельно, в составе особых частей. Но кто это помнит и знает? Информационную войну выиграли не мы.
Что остается? Пожелать американцам, и в том числе американским евреям, дальнейшей героической борьбы за права человека во всем мире. В Никарагуа, Гренаде, Югославии, Сомали, Афганистане… Где еще?
Фронты информационной войны
Первый фронт информационной войны — это тезис об отсталости России, ее жестокости и грубости. Европа всерьез считала, что в отношении к евреям Российская империя в очередной раз оказывалась чем-то достаточно отсталым, неприятно примитивным. Так было не только в отношениях к евреям… Скажем, в «Записках охотника» П. Мериме увидел многие вопросы, которых «касаются в России всегда с осторожностью»: писатель «избегает говорить о том ужасном и трагическом, что связано с крепостным правом, и все же в его книге немало сцен, от которых сжимается сердце»{241}.
От законодательства времен Николая I, от погромов 1881 года тянет таким диким духом, что Европа невольно оказывается на стороне тех, кого «обижают». К этому можно относиться как угодно, но вот не нравится европейцам, когда в государстве торжествует примитивный, неприкрытый деспотизм.
Российская империя уже благодаря крепостному праву имеет весьма сомнительную репутацию. А уж из-за евреев…
Европейцы привыкли, что у Российской империи есть свои стыдные тайны и что Российская империя их постоянно скрывает. Им очень легко поверить в существование еще одной зловонной тайны или целой их дюжины.
О том, как в работах даже западных интеллектуалов Россия превращается в «империю зла», легко судить хотя бы по работам Пайпса — они не раз издавались крупными тиражами{242}.
Что же касается духовного окормления массового человека, возьмем хотя бы роман Сидни Шелдона «Узы крови». Кстати, роман хороший… В смысле, это хорошее литературное произведение. Герои и героини у Шелдона симпатичные, совершают привлекательные и психологически достоверные поступки, сильно любят друг друга, строят прочные семьи, богатеют исключительно на чем-то полезном для других людей. Да и написано хорошо, многие сцены берут за душу, даже если они чудовищно лживы с точки зрения истории. Хотя бы эта: «Самым первым воспоминанием Сэмюэля Роффа, читала Элизабет, была смерть матери в 1855 году во время погрома, когда Сэмюэлю исполнилось пять лет.
Самого его спрятали в подвале деревянного дома, который Роффы занимали вместе с другими семьями в краковском гетто. Когда, после бесконечно медленно тянувшихся часов, бесчинства вконец окончились и единственным звуком, раздававшимся на улицах, был безутешный плач по погибшим, Сэмюэль вылез из своего укрытия и пошел искать на улицах гетто свою маму. Мальчику казалось, что весь мир объят огнем. Небо покраснело от горящих вокруг деревянных построек. То там, то сям огонь мешался с клубами черного густого дыма. Оставшиеся в живых мужчины и женщины, обезумев от пережитого ужаса, искали среди пожарищ своих родных и близких или пытались спасти остатки своих домов и лавок, вынести из огня хоть малую толику своих жалких пожитков. Краков середины девятнадцатого века мог похвастать своей пожарной командой, но евреям запрещалось пользоваться ее услугами. Здесь, в гетто, на окраине города, им приходилось вручную бороться с огнем, воду ведрами таскали из колодцев и, передавая по цепочке, опрокидывали в пламя. Вокруг себя маленький Сэмюэль видел смерть и разорение, искалеченные мертвые тела брошенных на произвол судьбы мужчин и женщин, словно они были поломанные и никому не нужные куклы, голых и изнасилованных женщин, плачущих и зовущих на помощь детей.
Он нашел свою мать. Она лежала прямо на мостовой, лицо ее было в крови, она едва дышала. Мальчик присел на корточки рядом с ней, с бьющимся от страха сердечком.
— Мама!
Она открыла глаза и попыталась что-то сказать, и Сэмюэль понял, что она умирает. Он страстно хотел спасти ее, но не знал, как это сделать, и, когда стал вытирать кровь с ее лица, она умерла.
Позже Сэмюэль видел, как рабочие погребальной конторы осторожно выкапывали землю из-под тела матери. Земля была сплошь пропитана кровью, а согласно Торе человек должен явиться своему Господу целым.
Эти события и заронили в Сэмюэле желание стать доктором»{243}.
Вообще-то в Кракове в 1855 году не было погрома. Были в 1464 и в 1467 годах… Но это явно не то. В 1819-м были погромы в нескольких городах Польши. А в 1855-м — вообще ни в одном не было.
Погромы 1819 года в Польше почти не сопровождались убийствами, а изнасилований не было вообще. Во время этих погромов грабили жилища и оскверняли синагоги. Но вот чего определенно не было, так это заваленной трупами улицы, горящих домов, ужаса и массовой гибели. НЕ БЫЛО. Сидни Шелдон, попросту говоря, врет. А еще такой большой, книги пишет. Причем текст-то художественно сильный! Ребенку невольно сочувствуешь…
И остальные описания жизни краковского еврейского квартала — в том же фантастическом духе:
«Отец Сэмюэля, выходец из России, спасаясь от погрома, бежал из Киева в Польшу. В Кракове он и встретил свою будущую жену. С вечно согбенной спиной, седыми клочьями волос и изможденным лицом, отец был уличным торговцем, возившим по узким и кривым улочкам гетто на ручной тележке свои незамысловатые товары: нитки, булавки, дешевые брелки и мелкую посуду. Мальчиком Сэмюэль любил бродить по забитым толпами народа шумным булыжным мостовым. Он с удовольствием вдыхал запах свежеиспеченного хлеба, смешанный с ароматами вялившейся на солнце рыбы, сыра, зрелых фруктов, опилок и выделанной кожи. Он любил слушать певучие голоса уличных торговцев, предлагавших свои товары, и резкие гортанные выкрики домохозяек, бранившихся с ними за каждую копейку».
В общем, бежал бедный отец Самюэля из России — вероятно, там погромы были еще страшнее. А что в первой половине XIX века их не было и бежать попросту было не от чего — это уже скучная проза. Слушать такие комментарии, читая Шелдона, — это как читать сказки Шарля Перро в сопровождении серьезных рассказов о том, что колдовства не бывает, фея не могла превратить крыс в лошадей, а расколотую тыкву — в карету. Или получать новогодние подарки под аккомпанемент сообщения о том, что Деда Мороза нет.
А дальше — больше: «оказывается», еврейские торговцы могли выходить из «краковского гетто» только днем. «Когда садилось солнце, огромные двустворчатые деревянные ворота запирались на замок. На восходе ворота отпирались огромным железным ключом, и еврейским лавочникам позволялось идти в Краков торговать с иноверцами, но на закате дня они обязаны были вернуться назад».
«Каждый вечер Сэмюэля, его родственников, друзей и всех других евреев иноверцы загоняли на ночь в гетто, как те загоняют своих коз, коров и цыплят».
В самом же гетто «семья Роффов жила вместе с восемью другими семьями в узком трехэтажном деревянном доме. Сэмюэль обитал вместе с отцом, матерью и тетушкой Рахиль в маленькой комнатушке и за всю свою короткую жизнь ни разу не спал и не ел один. Рядом обязательно раздавались чьи-либо голоса. Но Сэмюэль и не стремился к уединению, так как понятия не имел, что это такое. Вокруг него всегда кипела жизнь, и это было в порядке вещей».
А в самом Кракове, в его христианской части, цветут садики перед домами, и все жители кажутся сказочными богачами в сравнении с евреями…
На фоне такого великолепного художественного вымысла историческая правда кажется тоскливой скучищей: что Казимеж, краковский еврейский квартал, по богатству и уровню благоустройства отродясь ничем не отличался от остального города Кракова. Что он никогда не был отделен стеной от остального города. Даже деревянной и даже по пояс человеку.
Тем более никто никогда не запирал в этом квартале евреев и не выпускал их по утрам. Истории про то, как главный герой не успевает вечером, проводит ночь в Кракове и вынужден убить мерзкого польского стражника — это антинаучная фантастика. Совершенно на уровне приключений Золушки, Мальчика-с-Пальчика и Кота в сапогах. Сказки о них красивы, поучительны и радуют сердце людей не первое столетие. Но трудно представить себе, что кто-то начнет относиться к этим персонажам как к реальным историческим деятелям. А Сидни Шелдон делает именно это.
Вот она и информационная война. Формируется совершенно фантастический, но очень уж непривлекательный образ и России, и Польши.
Кое-что о революциях
Второй фронт информационной войны — война с «отсталостью» и с «реакцией».
Весь XIX век бродил по Европе призрак коммунизма. Неподалеку от него ковылял его чуть более приличный братец — призрак социал-демократии. Интеллигенция же в Европе в основном была «левой», то есть или либеральной, или революционной. В разных странах в разной степени — скажем, Франция очень отличалась своей левизной и от Британии, и от Германии, и от рьяно католической Италии. Но в целом Европа была «левой».
И получилось так, что Россия как государство в глазах Европы стала пережитком, грубым полицейским государством. Тот, кто хотел сокрушить это государство, оказывался для Европы «своим», «правильным» человеком, и ему следовало помогать.
Евреи оказались и в самой Европе на 99 % «левыми», а 1 % «правых» евреев были в основном религиозные фанатики или иные дикие создания. Евреи были «свои в доску» как раз для «левых» — народ, выведенный из гетто Французской революцией, введенный в историческое бытие идеями Свободы, Равенства, Братства. Российская империя как государство не имела право на существование без кардинальной смены политического строя. Русский народ осуждался за то, что терпит царизм и не поднимается на революцию. «Своими» из русских были на Западе только крайние либералы и революционеры.
Эту позицию легко раскритиковать, причем сразу со многих позиций, но я ведь и не утверждаю, что позиция эта продуманная и разумная. Я утверждаю только, что так думало 90 % европейской интеллигенции и что это определило позицию Европы в отношении русских евреев.
Евреи стали для Европы или «жертвами царизма» — даже когда американские газеты писали о странных и забавных чертах евреев, приехавших из России, — их чрезмерной религиозности, нечистоплотности, неведении современного мира, — то и тогда эти черты оправдывались «гонениями», «мучениями», «сознательной политикой царизма держать народ в невежестве».
Или стали «героическими борцами за свободу». Порой даже левая пресса в Российской империи высмеивала преувеличенные, раздутые сведения об участии евреев в «освободительном движении» и понесенных ими потерях. «Варшава. Расстреляно в крепости 11 анархистов. Из них 15 евреев».
Опять же, можно засмеяться — но что поделать?! Вот такие сообщения вместе с историями про зверства погромщиков — все эти вбитые в головы гвозди, изнасилование младенцев в утробе матери, Николай II, лично составляющий инструкции погромщикам, и прочий бред и совершеннейший сюрреализм — они и формировали у Европы представление о происходящем.
То есть были действия эмигрантов-евреев, была поддержка их диаспоры, но не это главное. Главное было в том, что само государство российское и 99 % русского народа были «правые», а евреи на 90 % были «левые». И в результате вот история с Гершуни в качестве яркого примера.
Когда Гершуни наконец арестовали и приговорили к смертной казни, император все-таки его помиловал, причем по собственной инициативе, без его просьбы. Гершуни бежал с каторги, из знаменитого Акатуя, в бочке из-под капусты. Через Владивосток бежал в Америку, а оттуда в Европу (вот тема для детективного романа!).
Беглый каторжник Гершуни жил во Франции и Италии вполне открыто, под своим именем, даже писал в местные газеты. Царское правительство требовало его выдачи — но демократическая общественность стала горой и не позволила отдать на расправу борца с отсталостью и мракобесием. Одним из самых больших сторонников «не отдавать» был общественный и политический деятель Клемансо… будущий президент Франции, «большой друг Советского Союза».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.