3 Фавориты и апеллянты (1381–1388)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

3

Фавориты и апеллянты

(1381–1388)

Гонт:

Гнездится тысяча льстецов в короне,

Чей круг не больше головы твоей…

О, если бы твой дед предвидеть мог,

Как сын его же сына — сыновей

Его погубит, — он не допустил бы,

Чтоб ты сейчас позорил так себя:

Заранее тебя б он низложил,

Раз ты себя позором низлагаешь…

«Ричард II»

События лета 1381 года ускорили процесс возмужания Ричарда, и завершился он бракосочетанием с имперской принцессой Анной Богемской, состоявшимся через неделю после его пятнадцатилетия, 14 января 1382 года. Династические браки уже давно служили одним из важнейших инструментов дипломатии, а этому супружескому союзу особое значение придавал папа Урбан, видя в нем эффективное средство борьбы против своего соперника Климента. В самой же Англии женитьба Ричарда не вызвала большого восторга. Анна, дочь короля Богемии, императора Священной Римской империи[61] от четвертой жены Елизаветы Померанской, и правнучка слепого Иоанна Люксембургского, столь славно, если не сказать безрассудно сражавшегося при Креси[62], не тронула сердца англичан. Если судить по ее изображению на общей с мужем гробнице в Вестминстерском аббатстве, а подобные произведения погребального искусства обыкновенно приукрашивают усопшего, то она явно красотой не блистала, и ее лицо было пухлое и непривлекательное. Кроме того, ее семья, несмотря на аристократизм, была вовсе не богата, и Анна досталась Ричарду бесприданницей. Перед бракосочетанием ему пришлось даже выдать ее брату заем в размере пятнадцати тысяч фунтов. Ни по каким параметрам она не могла сравниться со своей главной конкуренткой, очаровательной и страстной Катериной, дочерью Бернабо Висконти, правителя Милана, у которого помимо тридцати восьми детей имелись и реальные богатства: итальянец предлагал за титулование своей красавицы королевой Англии «столько золота, что не счесть». С другой стороны, богемский брак напрочь отрывал Люксембургский дом от французского семейства Валуа и поднимал международный престиж Ричарда как зятя императора, хотя, конечно, такие проблемы были совершенно безразличны будущим подданным Анны.

К счастью, Ричард полюбил ее не с первого взгляда: оба они еще были, по сути, детьми, а сам король испытывал на себе сильное влияние матери. Перемены начались после смерти Иоанны в 1385 году. К тому времени и Анна освоилась в Англии и приобрела популярность. Ее многочисленная и космополитичная свита революционизировала быт при дворе. Жизненному укладу во дворцах и Эдуарда III, и Черного Принца был присущ военный аскетизм: минимум формальностей и этикета, и женщинам полагалось знать свое место. При Ричарде все изменилось. От солдафонства не осталось и следа, во всем образе жизни появились изысканность и утонченность, новые условности, никогда прежде в Англии не существовавшие и наверняка абсолютно неприемлемые и для отца, и для деда короля. Зримо выросло присутствие женщин — обольстительных дам из Австрии, Богемии, Франции, Германии, Венгрии и даже Польши, и они не коротали время, как раньше, за вышивкой, а предпочитали музицировать, петь или танцевать, демонстрируя самые модные шаги и движения тела, привезенные с континента.

Зародился необычайный интерес к еще двум компонентам неведомой прежде «douce?urde vivre» («сладкой жизни») — кулинарии и одеяниям. Роскошные обеды «самого блистательного и царственного хлебосола среди христианских королей» прославились на всю Европу. К счастью, до нас дошла его поваренная книга «The Forme of Сигу», содержащая 196 рецептов[63]. Но бесполезно искать в ней даже упоминаний жареной говядины, дичи или баранины, которые, по представлениям обывателей, якобы не сходили с королевских столов. Чаще встречается фарш или паштет, а натуральный вкус мяса растворяется в несусветных количествах сахара и экзотических специй. Впервые также массовый характер приобретает пошив элегантной мужской одежды. Прежде и короли (за исключением церемониальных поводов), и их подданные одевались просто и практично. Именно при Ричарде возникла мода, а портняжничество превратилось в настоящее искусство. Вошли в обиход наплечники, узкие талии, тугие чулки, туфли с длинными заостренными носами, головные уборы, напоминающие тюрбаны: все эти элементы повседневного наряда стали de rigueur — обязательными для молодых людей при дворе, а в холодную погоду к ним добавлялся houpelande — широкий, с огромными рукавами длинный плащ, ниспадающий почти до земли. Любой наряд непременно дополнялся украшениями: брошами на туниках, эмблемами на поясах, воротниках и рукавах, цепочками на шеях. Причем женщины рядом с мужчинами выглядели чуть ли не бесцветными и скучными. Королю не было никакой надобности следовать моде, он ее задавал. Ему же принадлежит изобретение, пережившее века и сохранившееся до наших дней — носовой платок — согласно отчету королевского гардероба, «необходимый для вытирания и высмаркивания носа». Ричарду приписывают и такое нововведение в мужской костюм, как codpiece — гульфик, однако в том виде, в каком он защищал или подчеркивал мужские достоинства в Средние века, современные джентльмены надевают его только по особым случаям.

Гурман и модник, Ричард был еще и выдающимся интеллектуалом, увлекался литературой. Уже в тринадцать лет он начал скупать книги, и перед смертью, как сообщают хронисты, у него имелось несколько десятков томов — редкостная по тем временам библиотека: книгопечатание появилось лишь через столетие. Ричард охотно покровительствовал искусствам. На королевских банкетах не менестрели, а целая команда придворных поэтов, среди которых, естественно, выделялся Джеффри Чосер, декламировала свои вирши и поэмы на двух языках: Ричарда с полным основанием можно считать первым со времен нормандского завоевания королем Англии, свободно заговорившим по-английски.

И все-таки от отца и деда Ричарда кардинально отличала другая его особенность — он совершенно иначе понимал предназначение королевской власти. В представлении и Эдуарда III, и Черного Принца король был прежде всего воителем, полководцем, ведущим армии в битвы, а в перерывах между сражениями исполнявшим роль государственного деятеля и законодателя. Корона и помазание, возможно, и наделяли его особой Божьей милостью и правом властвовать над подданными, но монарх оставался таким же человеком, как и все другие люди, ступал по той же земле и испытывал такие же физические и духовные потребности, открытый, простой и доступный для всех. Ричард же с малых лет усвоил, что короли — это некие отдельные существа. Коронация окончательно убедила его в своей исключительности. Скорее всего он ничего не знал о теориях Византийской империи, выдававших императора за наместника Бога на земле, равного апостолам и витающего где-то между небом и простыми смертными, но, без сомнения, согласился бы с ними. По его понятиям, король исполнял не военную, а религиозную миссию. Трижды ему пришлось в силу необходимости вести войска в битву, но Ричард был уверен, что король не должен это делать. Его настоящее место — трон. Ричард много раз руководил рыцарскими турнирами из королевской галереи, а сам решительно отказывался участвовать в них в отличие от отца и деда, очень любивших мужские схватки. Сюзерен Англии не мог допустить того, чтобы его принародно вышибли из седла.

Возможно, именно благодаря тщеславию мы теперь имеем возможность лицезреть его реальный облик на двух портретах, которые Ричард первым из английских королей догадался оставить потомкам. (К ним надо еще присовокупить и надгробное изображение.) Один из них находится в Вестминстерском аббатстве. Судя по всему, он запечатлен в ранней юности, в полном монаршем облачении, с высокой золотой короной на голове, хотя портрет наверняка написан в более поздние годы. Король-отрок смотрит прямо на нас, сидя на троне; выражение лица, обрамленного густыми темно-рыжими волосами, суровое; тонкими длинными пальцами он скорее не держит, а придерживает скипетр и державу. Глаза под изогнутыми крутой дугой бровями широко раскрыты, словно раздвигая набухшие, тяжелые веки; взгляд холодный и безжалостный.

Второй портрет — так называемый «Диптих Уилтона» — выставлен в Национальной галерее в Лондоне; его можно вполне отнести к шедеврам живописи. На левой панели Ричард изображен благоговейно преклонившимся перед Мадонной; справа Богородица с Младенцем на руках окружена ангелами в голубых одеяниях. Пурпурная мантия испещрена фигурками белых оленей — эту эмблему можно рассмотреть на нагрудном знаке и на ангелах. За королем стоят монаршие святые Эдуард Исповедник и Эдмунд Мученик, а также Иоанн Креститель. По контрасту с портретом в Вестминстерском аббатстве здесь лицо Ричарда излучает воодушевление и восторг, его руки с длинными изящными пальцами вновь обращают на себя наше внимание. Символика картины предельно ясна: король Ричард на равных со своими великими предшественниками удостаивается наивысшей Божьей благодати. Даже ангелы нацепили на себя его эмблемы.

На обоих полотнах заметно отсутствие одной важной детали — смирения. Нет ничего удивительного в том, что мы не находим ее в официальном государственном портрете, представленном в Вестминстерском аббатстве, — действительно самом раннем произведении такого жанра в истории английской живописи. В подобных портретах вряд ли уместны такие психологические подробности. В «Диптихе Уилтона» можно обнаружить намек на некоторое самоуничижение или по крайней мере повиновение: Ричард стоит на коленях. Но это всего лишь politesse — проявление учтивости. Три фигуры, стоящие за ним, серьезны и торжественны, а помимо благоговейного взгляда мы еще видим, что он смотрит Мадонне прямо в глаза и на его губах застыла улыбка. Во всем мире это означает только одно — приглашение к разговору.

До бракосочетания в январе 1382 года всем казалось, что из Ричарда получится неплохой король, но после венчания его словно подменили. Он стал чрезвычайно самоуверен, эгоистичен и капризен. Малейшее возражение приводило его в ярость, в бешенстве Ричард извергал потоки оскорблений и брани, теряя и королевское и обыкновенное человеческое достоинство. Когда в декабре 1381 умер Эдмунд Мортимер, граф Марч, оставивший наследником семилетнего сына, король раздал его владения своим приближенным, и это был не единственный случай. На потакание прихотям и фаворитам Ричард тратил колоссальные средства, и ему приходилось занимать деньги у всех, кто мог их ссудить. Под залог королевских драгоценностей он заимствовал 2779 фунтов стерлингов у сэра Роберта Ноллиса (Ноуллза), а вскоре заложил и корону муниципалитету Лондона, получив еще 2000 фунтов. Когда лорд-канцлер Ричард Скруп попытался урезонить юного монарха, тот лишил его должности, поступив своевольно и противозаконно: назначение и смещение с этого поста являлось прерогативой парламента. А когда Уильям Кортни, возведенный в сан архиепископа Кентерберийского в 1381 году, выразил сомнения в отношении подбора советников, король выхватил меч и пригрозил казнить его не сходя с места.

Оба инцидента указывают на самый большой порок короля Ричарда — слепую привязанность к фаворитам. Хронист Томас Уолсингем считал, что они были «рыцарями скорее Венеры, а не Беллоны», привив Ричарду женские повадки и отвратив его от мужских занятий вроде охоты, в том числе и соколиной. Нам трудно оспаривать мнение летописца, но совершенно ясно, что это были люди легкомысленные, алчные, пустоголовые, озабоченные только удовольствиями и исполнением своекорыстных помыслов. Поначалу в любимцах короля числился Томас Моубри, унаследовавший в 1383 году графство Ноттингем. Он был на год старше Ричарда и вроде бы считался достаточно смазливым молодым человеком, хотя, по всей вероятности, не обладал какими-либо определенными способностями. Королю он вскоре наскучил, и отношения между ними окончательно прекратились в 1385 году, когда Моубри женился на дочери королевского опекуна, ненавистного графа Ричарда Арундела. Моубри сменил более смазливый Роберт де Вер, 9-й граф Оксфорд. Де Вер приходился королю дальним родственником, на несколько лет опережал его в возрасте и был женат на его двоюродной сестре Филиппе де Куси, внучке Эдуарда III; правда, это обстоятельство не мешало ему у всех на виду поддерживать скандальную любовную связь с одной из придворных дам королевы, привезенных из Богемии, Агнессой Ландскрон. Одного этого факта достаточно для того, чтобы усомниться в достоверности свидетельств о гомосексуальности и графа и короля, приводимых некоторыми хронистами. Люди, лично знавшие Ричарда и Роберта, сказали бы, что их вкусы и предпочтения не имели такой направленности. С другой стороны, неумеренная и экспансивная демонстрация Ричардом своей любви к графу Оксфорду и готовность, с которой тот принимал от короля подарки в виде денег, земель и титулов, конечно, могли пробудить воспоминания о Гавестоне.

Надо заметить, что ни Моубри, ни де Вер, несмотря на пост гофмейстера (chamberlain), ни кто-либо другой из фаворитов короля не обладали реальной властью. В те времена она принадлежала лорд-канцлеру, а им тогда был Майкл де ла Поль, граф Суффолк, и еще одной важной персоне — вице-гофмейстеру, давнему наставнику и опекуну Ричарда, сэру Саймону Берли, ставшему теперь одним из богатейших магнатов в королевстве. Он оказывал влияние на короля и непосредственно, и через Иоанну Кентскую, а после ее смерти через юную королеву, которую самолично привез из Богемии. Обе женщины всецело доверяли ему, и Ричард относился к наставнику с таким почтением, какого не удостаивался ни один другой член правительства.

Закономерный вопрос: а что делал в это время его дядя, Джон Гонт? Герцог Ланкастерский по-прежнему оставался важной фигурой и занимался делами, в которых и был больше всего силен. Он находился с дипломатической миссией в Шотландии, избавившей его от треволнений крестьянского восстания: ее некоторый успех[64] помог снизить непопулярность среди подданных, а надругательство над его собственностью даже вызвало в них определенную дозу симпатии. Герцог вновь обратил внимание на Испанию, где недавняя смерть дона Энрике Трастамарского, в 1368 году наследовавшего кастильский трон тестя Джона — Педро Жестокого[65], возродила его прежние надежды на трон. Когда весной 1382 года парламент возобновил свои заседания, Джон Гонт призвал палату общин утвердить заем в размере 60 000 фунтов на формирование армии. Его воззвание было отвергнуто, и герцог выдвинул новое предложение: сам король должен повести экспедиционные силы во Францию и проучить такого же юного Карла VI. Как только войска окажутся в Гаскони, он это уже знал, их можно будет без труда перебросить в Кастилию. Но парламент опять не проявил энтузиазма. Наконец туманная возможность осуществить замысел появилась в октябре. Епископ Херефорда предложил два варианта борьбы с врагами Англии за рубежом: экспедиция в Испанию, которая получит ранг Крестового похода, поскольку новый кастильский король Хуан I выступил в поддержку Климента VII на папском престоле, либо Крестовый поход против сторонников Климента во Франции и Фландрии, который возглавит Генрих Деспенсер, епископ Нориджский.

Поначалу казалось, что планы Джона Гонта осуществятся, но французы его опередили: вторглись во Фландрию, заняли Ипр и Брюгге, реквизировав товары местных английских купцов и фактически заблокировав торговлю шерстью, служившую одним из главных источников поступлений в казну. Снова возникла угроза французской интервенции в Англию. Сразу же позабылись и замыслы Джона Гонта, и кастильские раскольники — все взоры устремились на епископа Нориджского. Деспенсер искренне рассчитывал на то, что возглавит настоящий Крестовый поход, поддержанный Церковью и финансируемый истинными верующими. Экспедиция затевалась в атмосфере истеричного энтузиазма: папа Урбан объявил о полном отпущении грехов для всех, кто внесет вклад в эту миссию; создавалось впечатление, будто все английские леди дружно снимали с себя и несли епископу свои золотые и серебряные украшения.

Генрих Деспенсер был человеком храбрым, служил в Италии под знаменами папы, приобрел некоторый военный опыт, однако ему никогда не доводилось командовать армией в реальном сражении и он совершенно не подходил для исполнения возложенной на него миссии. Проигнорировав последнюю попытку короля отозвать его из похода, он вышел 16 мая 1383 года из Сандвича, высадился в Кале, направился во Фландрию и соединился там в июне с фламандским войском. Самым разумным для него было бы пойти к Брюгге — овладеть им, возможно, было бы легче. Епископ же решил осадить Ипр и заранее обрек себя на неудачу: в его армии не имелось осадного снаряжения. Рекрутам, недавно набранным, необученным и интересующимся главным образом грабежами, осада быстро надоела, и многие из них дезертировали. В начале августа ему донесли о подходе внушительной армии герцога Филиппа Бургундского, и епископ дал приказ ретироваться. Крестовый поход Деспенсера ничего не достиг, а только дискредитировал Церковь, благословившую его: банды мародеров, действовавшие от ее имени, разоряли и грабили дружественную страну. Поэтому никто не удивился, когда осенью лорд-канцлер де ла Поль объявил импичмент епископу и его военачальникам. Деспенсера лишили мирских владений, вернув их ему, правда, через два года; капитанов — некоторые из них принимали от французов взятки, хотя потом и мужественно сражались в арьергарде отходившей армии епископа, — подвергли тюремному заключению, правда, на странно короткие сроки. Все они отделались, можно сказать, легким испугом.

У Джона Гонта провал экспедиции епископа Нориджского и последующее уничижение всех, кто был к ней причастен, вызвали сочувственное Schadenfreude[66]. Он все еще не отказался от замысла завладеть Кастилией, а его шансы возросли после смерти португальского короля Фердинанда в октябре 1383 года: Португалия прекратила поддерживать Климента, и ненавистный Хуан остался в одиночестве. Однако после недавнего фиаско можно было позабыть о финансовых дотациях парламента; Гонту пришлось вновь заняться дипломатией, в чем он действительно был искушен: во Фландрии заключил перемирие с Карлом VI, а чуть позже возобновил перемирие и в Шотландии.

Гонту было полезно отсутствовать в Лондоне: его отношения с племянником испортились. Посеял раздор фаворит короля Роберт де Вер, постоянно напоминавший Ричарду о том, что ему исполнилось семнадцать лет: в этом возрасте сюзерены избавляются от наставников и начинают править самостоятельно. Подлил масла в огонь монах-кармелит Джон Латимер. Когда парламент в апреле 1384 года заседал в Солсбери, этот святой отец, отслужив обедню, сообщил королю о заговоре Гонта, намеревающегося его убить. Ричард поверил монаху, предъявил обвинения дяде, но, выслушав его достойное и убедительное опровержение, распорядился арестовать Латимера и провести тщательное расследование. Об инциденте скоро позабыли бы, если бы ватага рыцарей — среди них был и единоутробный брат короля Джон Холланд — не учинила самосуд. Они напали на Латимера и его эскорт, доставлявший монаха в тюрьму, захватили кармелита и во время допросов замучили пытками до смерти.

Такова по крайней мере общепринятая версия истории. Тем не менее вполне возможно, что Латимера убили не из-за желания узнать правду, а, напротив, ради ее сокрытия. Могло оказаться, что явно необоснованные обвинения Гонта были сфабрикованы де Вером для того, чтобы от него избавиться. Если бы несчастный монах раскрыл источник своей информации, то ее авторов ждали бы большие неприятности. Как бы то ни было, инцидент все равно имел свои последствия. Ричард долго не мог простить своего другого дядю, с которым у него до этого были нормальные отношения, вспыльчивого Томаса Вудстока, младшего брата Джона Гонта, за то, что он, узнав о навете, ворвался к нему в покои и свирепо пригрозил убить любого — в том числе и короля, — кто посмеет обвинить в измене герцога Ланкастера.

К тому времени, когда парламент снова собрался на заседание осенью 1384 года, поведение короля внушало еще больше опасений. С каждым днем Ричард становился все своевольнее и не внимал ничьим советам, подпав под полное влияние своих близких друзей и приспешников. После крестьянского восстания и катастрофического исхода нориджской экспедиции престиж Англии за рубежом был низок, как никогда прежде, но это Ричарда мало волновало, хотя он уже и вышел из детского возраста. Без зазрения совести пользуясь всеми благами и привилегиями, которые давало ему монаршее положение, он не выказывал ни малейших признаков ответственности и самодисциплины, сорил деньгами и взрывался приступами гнева на любое критическое замечание. Надо было чем-то отвлечь короля от лизоблюдов. Не согласиться ли с Гонтом и не отправить ли короля во главе армии во Францию? После небольшой дискуссии парламент утвердил субсидию на армию, и, несмотря на очевидное нежелание Ричарда, начались приготовления к походу. Однако планы герцога снова сорвались. Угрожающая ситуация создалась в Шотландии.

В последнее время отношения со строптивым и беспокойным соседом улучшились благодаря усилиям Джона Гонта. Добивался он согласия с шотландцами не из альтруизма; мирная обстановка на границе позволила бы осуществить долгожданную испанскую экспедицию. Для этого ему пришлось употребить все свое дипломатическое искусство и выдержать несколько словесных баталий с Перси, Невиллами и другими влиятельными магнатами. Когда в феврале 1383 года истек срок последнего перемирия, герцог снова побывал на севере и подписал договор с Генри Перси, графом Нортумберлендом, о том, что он будет обеспечивать безопасность северных районов в обмен на щедрые субсидии короля. Дипломатия Гонта была в целом успешной, но она не учла французов, для которых дружба с Шотландией — «стародавний альянс» — служила важным подспорьем в борьбе с Англией.

В начале 1384 года Карл VI послал шотландцам небольшое войско, демонстрируя им свою поддержку, а на следующий год уже отправил солидный контингент под командованием главного французского адмирала Жана де Вьенна. В Лондон поступали и сообщения о концентрации мощной ударной силы в Слейсе. Все указывало на то, что Карл VI собирается напасть с двух сторон — вторгнуться в Англию одновременно и с севера, и с юга. Угроза возникла нешуточная.

Таким образом, летом 1385 года великая экспедиция, готовившаяся к отплытию во Францию, была переориентирована на Шотландию. Лучше бы король оставался дома. Неудача, постигшая его, сравнима с фиаско епископа Нориджского, хотя виноват в ней не он один. К примеру вряд ли можно возлагать на Ричарда ответственность за пьяную драку под Йорком, в которой его единоутробный брат Джон Холланд, участвовавший год назад в похищении Латимера, убил наследника графа Стаффорда. Король даже поклялся поступить с Холландом как с обычным убийцей, а их мать Иоанна Кентская от расстройства вскоре умерла. В равной мере нельзя его корить за то, что он, дойдя до Эдинбурга, так и не завязал сражение с французской армией. Жан де Вьенн, узнав о его подходе, увел свое войско в окрестности Карлайла, откуда французы, пограбив неделю или две малочисленные и примитивные деревни Камберленда, вернулись на родину. К тому времени и королю наскучило в Шотландии. Не желая иметь дела с шотландской зимой, он тоже предпочел возвратиться домой. Он задержался ненадолго лишь для того, чтобы удостоить двух младших дядей Эдмунда Лэнгли и Томаса Вудстока герцогствами[67], соответственно Йорком и Глостером, а верного лорд-канцлера Майкла де ла Поля — графством Суффолк. После этого, не выпустив и не потеряв ни одной стрелы, король отправился обратно в Лондон, где и распустил армию.

Джона Гонта, чье ланкастерское войско составляло две трети королевской армии, нежелание короля прислушиваться к его мнению и бестолковая экспедиция в Шотландию еще раз убедили в том, что ему нет места в Англии. Если у него и есть какое-то будущее, то оно находится на Иберийском полуострове, где, как он полагал, ситуация все больше складывалась в его пользу. При помощи небольшого отряда английских добровольцев — в основном лучников — португальцы смогли раз и навсегда избавиться от кастильского ига. Им надо было теперь свергнуть короля Хуана, сторонника Климента, и они заверили Гонта в том, что добьются этого и станут его отважными и верными союзниками, когда он предъявит свои законные права на корону. Герцог снова обратился к парламенту, ему ассистировали посланники из Португалии, и на этот раз ассамблея была настроена благожелательно. Угроза французского нападения сохранялась, в порты Ла-Манша прибывали войска, интервенция могла начаться в любой момент. Молниеносная кампания за Пиренеями должна радикально изменить баланс сил в Западной Европе. Карлу VI тогда придется отказаться от вторжения в Англию и заняться другими делами. 8 марта 1386 года Ричард на королевском совете признал дядю королем Кастилии, а 9 июля Джон Гонт отплыл с армией из Плимута. Дома остались любовница Екатерина Суинфорд, их четверо внебрачных детей и его законный старший сын Генрих Болингброк, граф Дерби, которому герцог поручил блюсти интересы семьи. С собой он взял испанскую жену Констанцию и их трех дочерей: Филиппу, Елизавету и Екатерину. Елизавета недавно была выдана замуж за сэра Джона Холланда, констебля армии и единоутробного брата короля: Ричард все-таки простил его за потасовку под Йорком. О том, насколько разумно было брать в дальнюю дорогу юных девиц Филиппу и Екатерину, мы узнаем позднее.

В ретроспективе кажется странным то, что герцогу Ланкастеру и его армии позволили покинуть страну именно тогда, когда французы подтягивали в Слейс войска для вторжения через пролив. Все лето прибрежные города на юго-востоке Англии жили в постоянной тревоге, ожидая нападения. Но пришел и быстро промелькнул сентябрь, а французские корабли так и не появились. 1 октября в Вестминстере начинал заседать парламент, и к тому времени стало ясно, что в этом году никакого нашествия не будет и можно, по выражению одного нынешнего историка, «без опаски насладиться раздуванием внутреннего кризиса»[68]. Буря назревала давно, и первый гром грянул после того, как лорд-канцлер Майкл де ла Поль, теперь граф Суффолк, запросил очередную внушительную субсидию на обеспечение обороноспособности королевства. Повышение налогов всегда чревато конфликтами, надо было найти козла отпущения, и им сделали графа Суффолка, обвинив его во всех бедах, свалившихся на Англию. Обе палаты — лордов и общин — сформировали делегацию и отправили ее к королю во дворец Элтем[69] с требованием уволить канцлера, а заодно и казначея Джона Фордема, епископа Даремского. Требование явно чересчур категоричное и дерзкое, но ответ короля делегатов тем не менее озадачил. По запросу парламента, сказал им Ричард, он не выгонит даже поваренка из кухни.

Король отреагировал спонтанно и неумно, лишь озлобив, а не урезонив сословия. Они вряд ли могли рассчитывать и на то, что Ричард повинуется им и предстанет перед парламентом. В конце концов стороны пришли к компромиссу: король согласился принять в Элтеме депутацию из сорока рыцарей, которые изложат ему все претензии. Конечно, Ричарду было бы гораздо проще иметь дело с этой толпой рыцарей, а не с двумя представителями, появившимися вместо них во дворце: собственным дядей герцогом Глостером и его ближайшим другом и сподвижником Томасом Арунделом, епископом Илийским, братом ненавистного графа Ричарда. Не так-то легко сбить с толку и запугать этих двух господ, особенно Глостера: ему исполнился тридцать один год, он был на двенадцать лет старше короля и вовсе не собирался уступать надменным и женоподобным юнцам, которыми окружил себя племянник. За день или два до встречи король еще больше прогневил дядю, даровав Роберту де Веру титул герцога Ирландии и принизив тем самым статус самого Глостера, лишь недавно удостоенного такого же сана: по его мнению, Ричард должен был знать, что этот титул предназначен только для принцев крови. Дав понять, что он говорит от имени палат и лордов и общин, Глостер напомнил королю: закон обязывает монарха раз в год созывать парламент и лично присутствовать на слушаниях; в противном случае ассамблея будет считаться недееспособной и через сорок дней подлежит роспуску. Ричард сначала попытался изобразить недоумение и негодование, обвинив дядю в подстрекательстве к мятежу и пригрозив призвать на помощь родственника, короля Франции, на что Глостер резонно ответил: Карл тогда предпочтет расправиться не с его врагами, а с ним самим. Если Ричарду дорога корона, то он должен изменить поведение. Королю следует не только убрать Суффолка и Фордема и снизить налоги, но и избавить двор от никчемных, бездарных и спесивых прихвостней и править страной так, как и подобает ответственному государю. Если он этого не сделает, тогда парламент исправит сложившуюся ситуацию, руководствуясь «известным статутом и недавним прецедентом».

Глостер блефовал: не существовало никакого статута, позволявшего свергнуть короля, а низложение Эдуарда II было неконституционно. Но прецедент, законный или противозаконный, все же имел место, и упоминание о нем произвело эффект. Прошло всего лишь шестьдесят лет с того времени, когда прадеда короля Эдуарда II, выражаясь современным языком, признали профессионально непригодным и лишили трона. Его тоже довели до такого состояния фавориты, и Ричарду вовсе не хотелось повторить его участь. Мрачный и подавленный, Ричард вернулся в Вестминстер, посидел на сессии парламента 23 октября, уволил Суффолка и Фордема, заменив их соответственно епископами Илийским и Херефордским. Суффолка судили, но семь обвинений, выдвинутых против него, оказались настолько тривиальными, что четыре из них были с него сняты, а остальные три сохранились для проформы. Отбывал он условное тюремное заключение в Виндзорском замке, откуда его вскоре выпустили.

Пока все обошлось, но худшее было еще впереди. 20 ноября 1386 года парламент учредил «Большой постоянный совет», имеющий целью раз и навсегда покончить с фаворитами, реформировать систему управления и принять необходимые меры для эффективной борьбы с врагами. Никак не скажешь, что в него вошли одни оппозиционеры. Из четырнадцати комиссаров только трое — Глостер и оба Арундела — открыто выступали против короля; архиепископ Йоркский Александр Невилл был правоверным роялистом; остальные относились к числу тех людей, с которыми всегда можно договориться. Гораздо более неприятными для короля были полномочия совета. Он распоряжался и большой и малой государственными печатями и всеми финансовыми делами, а король обязывался исполнять все его ордонансы, даже если они приняты с минимальным большинством голосов, и осуждать любого, кто посмеет воспротивиться его решениям. Ричард мог удовлетвориться только тем, что совет наделялся полнотой власти лишь на двенадцать месяцев. Если бы король милостиво согласился признать его, то он по истечении срока тихо и мирно закончил бы свое существование.

Но Ричард не согласился, а выразил решительный протест, заявив, что ни он сам, ни корона не должны никоим образом подвергаться давлению и парламента и совета. Назначив своего друга сэра Джона Бошама[70] стюардом королевского двора (steward of the household) и нарушив обещание принимать такие решения только с ведома совета, Ричард провел Рождество в Виндзоре в обществе теоретически осужденного и опального графа Суффолка. В феврале 1387 года он отбыл из Вестминстера в продолжительное путешествие по Мидлендсу и северу Англии, с тем чтобы набрать и сторонников, и королевскую армию в Чешире и Северном Уэльсе. Рекрутирование проводилось якобы для нового Ирландского герцогства де Вера, которое Ричард хотел использовать в своих целях. Так или иначе, сформировалось сильнейшее войско чеширских лучников и валлийских копейщиков, ставших в последующем его главной опорой. Во время этой же поездки, в августе 1387 года, сначала в Шрусбери, а через неделю в Ноттингеме король получил то, в чем больше всего нуждался: правовые аргументы против оппозиции.

Подсказки ему дали судьи, самые главные в стране: сэр Роберт Тресилиан, верховный судья королевской скамьи, сэр Роберт Белкнап, верховный судья общих тяжб, и трое его коллег: сэр Уильям Берг, сэр Джон Холт (Хоулт) и сэр Роджер Фултхорп. Через год они скажут, что их принудили, в чем, конечно, можно сомневаться. Заключение судей было вполне здравое. Совет явно оскорблял короля, а импичмент королевских служащих был признан противозаконным еще в 1377 году. Судьи рекомендовали: совершено вторжение в прерогативы монарха, и те, кто «посягнул на королевскую власть», подлежат наказанию как изменники.

Именно такой вывод и был нужен Ричарду. Но он еще не был готов к решительным действиям. И судей и свидетелей заставили поклясться в том, что они будут хранить в тайне этот вердикт до того момента, когда король возвратится в Лондон и сможет объявить о нем с максимальным эффектом. Ричард вернулся в столицу 10 ноября 1387 года и даже сам удивился восторженному приему, который оказали ему жители города, встретившие его как героя и толпами шедшие за ним сначала к собору Святого Павла, а потом к Вестминстеру. Причины ликования не совсем ясны. Английские моряки, одержав под командованием графов Арундела и Ноттингема блистательную победу у Маргита над объединенной франко-испанской флотилией и разрушив затем фортификации Бреста, вернулись домой с неимоверным количеством трофейных вин, распроданных по сказочно низким ценам. Но с того времени минул почти год. Маловероятно, чтобы так долго могли сохраняться восторги, а тем более вина. Народный энтузиазм объяснялся скорее тем, что короля не было в городе почти десять месяцев, а он становился особенно популярным во время отсутствия. Возможно, лондонцы уже не надеялись увидеть его снова.

Восторга жителей не разделяли два главных антагониста короля — герцог Глостер и граф Арундел. Несмотря на секретность, они раньше времени узнали о судебном вердикте и решили первыми нанести удар. Оппозиционеры отказались явиться к королю по его вызову, укрывшись в Харингее, располагавшемся в нескольких милях к северу от Лондона, где к ним присоединился Томас Бошам, граф Уорик. Отсюда они переместились в Уолтем-Кросс в Хартфордшире и начали рассылать прокламации и письма знатным гражданам города и церковным деятелям, стремясь набрать в свой лагерь как можно больше сторонников. Реакция на их призыв была столь бурной, что Ричарду, еще недавно испытавшему радость от встречи с лондонцами, пришлось не на шутку встревожиться. Фавориты, в том числе и архиепископ Йоркский, настаивали на том, чтобы дать бой бунтарям, однако слишком много оказалось людей вроде старого сэра Ральфа Бассета Дрейтона, которые с готовностью отдали бы жизни за короля, но не за герцога Ирландского и его друзей. К счастью, восемь из четырнадцати членов возмутительного совета предпочли не воевать, а урегулировать конфликт. Именно они 14 ноября прискакали в Уолтем и попросили Глостера, Арундела и Уорика прекратить противоборство. В ответ мятежная троица предъявила «апелляцию» (accusatio) в отношении ближайших сподвижников Ричарда — Суффолка, де Вера, Тресилиана, архиепископа Йоркского и сэра Николаса Брембра, бывшего мэра Лондона, у которого король занял 1300 фунтов стерлингов, а делегаты пригласили бунтовщиков отправиться вместе с ними в Вестминстер, где их ждет король.

От приглашений такого сорта отказываться трудно, и через три дня, 17 ноября, трое апеллянтов предстали перед королем в Вестминстер-Холле. Однако войска они не распустили и могли навязывать условия, опираясь на силу. Их требования были предельно ясны: пятерых фаворитов, в отношении которых предъявлена апелляция, надо арестовать, содержать в заточении до сессии следующего парламента и судить как преступников. Наверно, апеллянты немало удивились, когда король сразу же с ними согласился и даже назначил день слушаний — 3 февраля 1388 года. Конечно, Ричард вовсе и не собирался устраивать суд над своими фаворитами. Какими бы другими пороками король ни обладал, он не предавал друзей и сознательно обеспечил себя резервом времени в одиннадцать недель для того, чтобы позаботиться об их безопасности. Он уже знал, как поступить и с апеллянтами, но пока заманил их в свои палаты, дабы отпраздновать примирение.

Вероломство короля вскрылось в считанные дни. Судебные приказы, выпущенные от его имени парламенту, предписывали «всем избранникам забыть о недавних раздорах». Сомнительно даже, что был арестован кто-либо из пятерых фаворитов. Лишь одному Брембру довелось встретиться с судьями. Тресилиан спрятался где-то в Лондоне; архиепископ Йоркский сбежал на север, переодевшись приходским священником; Суффолк под видом мелкого торговца переправился через Ла-Манш в Кале в надежде найти приют у брата в замке. Ему, правда, пришлось немного понервничать, когда губернатор сэр Уильям Бошам, брат Уорика, посадил его на судно, шедшее в Халл, однако он вскоре все-таки оказался на континенте и остался там навсегда. Только де Вер занялся делом: отбыл в Честер, имея при себе письма короля с поручением к констеблю сэру Томасу Молинью мобилизовать всех наличных резервистов. Глостер со своими соратниками, узнав об этих приготовлениях, тоже начал набирать войска во главе с сыном Джона Гонта, двадцатилетним Генрихом Болингброком[71], графом Дерби и зятем Арундела Томасом Моубри, графом Ноттингемом, — этим двум благородным молодым джентльменам предстоит играть все более заметную роль в нашем повествовании.

Назревающее противоборство закончилось довольно быстро. Когда де Вер, намереваясь вернуться в Лондон, понял, что апеллянты блокировали главную дорогу из Нортгемптона, он решил перейти из долины Северна в верховья Темзы, следуя по Фосс-Уэю к городу Стоу-он-де-Уолд. Оттуда он мог двигаться либо по дороге на Сиренстер, менее опасной, но отдаляющей его от Лондона, либо напрямик через Берфорд к Рэдкот-Бриджу. Де Вер избрал последний вариант и попал в западню. Болингброк уже ждал его на реке, а когда фаворит оправился от шока, с тыла появился Глостер. Оставив своих людей на произвол судьбы, де Вер бросился наутек вниз по течению и вскоре исчез в надвигающейся декабрьской тьме. Через день или два он тоже оказался на другой стороне пролива. Ему суждено было прожить еще пять лет, но в Англию он больше не вернулся.

После столкновения у Рэдкот-Бриджа уже не могло быть и речи о примирении; в ноябре истек двенадцатимесячный срок полномочий совета, и уже не имелось никаких юридический оправданий для действий Глостера и его друзей. В конце декабря 1387 года, когда минуло Рождество, армия дошла через Оксфорд до Лондона и встала лагерем в Клеркен-Филдз, уже открыто выступив против короля. Перепуганный Ричард укрылся в Тауэре; 28 или 29 декабря была предпринята попытка провести переговоры при посредничестве архиепископа Кентерберийского, поскольку стороны уже совершенно не доверяли друг другу, лорды-апеллянты выдвинули ультиматум, а у ворот ждали команд около пятисот их вооруженных сторонников. Они и прежде намекали на возможность низложения короля; теперь предположение превратилось в реальную угрозу[72].

Ричард полностью лишился боевого духа. Желая любой ценой удержать корону, он выпустил новые судебные приказы для предстоящего парламента — уже без каких-либо кичливых оговорок. Король предписывал шерифам изловить пятерых беглецов, представить их перед судом и не противился, когда уполномоченные совета, уже юридически не имевшие на это права, перевернули вверх дном его двор и только в одной кладовой нашли около сотни излишних слуг. И аресту теперь подлежали не пятеро сановников. Ордера были выданы еще на задержание сэра Саймона Берли, потерявшего два поста — вице-гофмейстера и губернатора Пяти портов (а также Дуврский замок вместе с должностью), сэра Джона Бошама, королевского стюарда, и шестерых судей, подписавших декларацию в Ноттингеме: они утрачивали и свои судейские мантии. Осталось не у дел множество придворных обоего пола самых разных рангов и дарований.

Не много можно припомнить столь бурных парламентских сессий, подобных той, которая проходила в Уайтхолле Вестминстерского дворца 3 февраля 1388 года[73]. Король восседал на троне в дальнем конце, справа от него расположились прелаты, слева — светские лорды, а на мешке с шерстью — епископ Илийский[74]. По сигналу, поданному Ричардом, распахнулись величественные двери и в зал вошли пятеро апеллянтов — Глостер, Арундел, Уорик, Дерби и Ноттингем, все в золотых сюркотах. В первых же словах Глостера прозвучало грозное предупреждение. Выступив вперед, герцог заявил: он лично вовсе не стремится к тому, чтобы низложить короля и узурпировать корону; в таких делах для него предпочтительнее руководствоваться суждениями уважаемых пэров. Значит, возможность низложения Ричарда все-таки не исключалась. Затем последовало длительное зачитывание преамбулы к апелляции на французском языке и тридцати девяти обвинений, на что ушло по меньшей мере два часа. Когда из пяти ответчиков появился только один, апеллянты потребовали судить остальных в их отсутствие. Тогда взял слово представитель короля, сказав язвительно: прежде чем разбираться в виновности или невиновности этих людей, полезно было бы установить законность самой апелляции. Оппозиционеры назвали их изменниками, однако на этот счет имелся статут 1352 года и предъявленные ими обвинения не укладывались ни в одно из его положений. Мало того, хотя апелляция и соответствовала признанным нормам общего права, еще не было прецедента, чтобы подобные иски рассматривались в парламенте. Советники короля, естественно, сочли необходимым проконсультироваться с судьями, адвокатами и другими экспертами в вопросах гражданского и общего права, в том числе и с юристами, назначенными апеллянтами. Все специалисты единодушно признали апелляцию юридически несостоятельной.

Можно представить, какое удовлетворение испытал Ричард, услышав это заключение. Но его противники тоже были не лыком шиты. В данной ситуации неприменимы положения ни гражданского, ни общего права, возразили они, поскольку законы принимаются парламентом, и только он является наивысшей инстанцией. Преступления совершены персонально против суверена лицами, многие из которых сами являются пэрами, и судить их вправе только парламент с санкции короля. Некоторые историки утверждают, что это был первый случай провозглашения верховенства парламента над законом. Трудно сказать, насколько повлияло это обстоятельство на польщенных парламентских лордов. Так или иначе, апелляцию они поддержали.

Теперь можно было приступать и к рассмотрению обвинений. Ответчики, утверждали апеллянты, воспользовавшись неискушенностью юного короля, узурпировали власть. Они не позволяли ему участвовать в сессиях парламента, обогащались сами и обогащали друзей. Они подкупали судей и нарушали законы. Они вступили в преступный сговор против герцога Ланкастера и других видных дворян, включая апеллянтов. Они склонили короля на переговоры с французами. Они тлетворно влияли на граждан Лондона и заставили короля наводнить палату общин своими сторонниками. Они пренебрегали и побуждали короля пренебрегать интересами обороны государства. Они несут ответственность за появление малопонятного статуса герцога Ирландии, дарованного, на удивление и англичан и ирландцев, Роберту де Веру, а сам де Вер повинен в попрании правосудия в Честере и разжигании гражданской войны.

Сначала осудили четверых беглецов. Жизнь архиепископу Йоркскому сохранил его духовный сан. Священника объявили вне закона, все его имущество и владения подлежали конфискации. Но когда по настоянию апеллянтов дело архиепископа передали папе Урбану, тот повелел отослать его in partes infidelium[75], а потом вдруг назначил на престол Святого Андрея[76]. Других трех ответчиков приговорили к смертной казни in absentia[77]. Затем наступил черед Брембра. Он отверг все обвинения и предложил доказать свою невиновность в поединке. В ответ около трехсот человек, в том числе и пятеро апеллянтов, бросили ему перчатки столь дружно, что казалось, будто в зале, по описанию одного очевидица, «повалил снег». Однако эта процедура не была санкционирована. Для дополнительного расследования парламент назначил комитет из двенадцати пэров, которые потом доложили, к ярости апеллянтов, будто бывший мэр не совершил ничего такого, что заслуживало бы смертной казни. Страсти немного поутихли, когда поступили сообщения о поимке сэра Роберта Тресилиана. Сначала он спрятался в Вестминстерском аббатстве, но Глостер самолично приказал игнорировать традиционное право на неприкосновенность убежища в святилище. Тресилиана привели в Уайтхолл выслушать приговор, который, несмотря на заявления о невиновности, был незамедлительно приведен в исполнение.

Бывшего главного судью Англии привязали к телеге, увезли в Тайберн и там повесили. Потом внимание снова переключилось на несчастного Брембра. Апеллянты вызвали мэра, рекордера, членов гильдии и олдерменов Лондона для засвидетельствования его преступлений[78]. Их ответы не были вполне удовлетворительными, никто не хотел подтверждать, что сэр Николас заслуживает смерти. Однако к тому времени все уже устали от пререканий и его все-таки осудили на повешение. 20 февраля его тоже отправили на эшафот вслед за сэром Робертом.