7. ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О НАУКЕ В МАССОВОМ СОЗНАНИИ. ПАРАДОКСОГРАФИЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

7. ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О НАУКЕ В МАССОВОМ СОЗНАНИИ. ПАРАДОКСОГРАФИЯ

Культурные ценности римлян, восходившие к основаниям римской гражданской общины, оставались жизнеспособными до тех нор и в той мере, пока их носители не утратили связи с породившей их формой социального устройства. С установлением и развитием новой формы государственности неразрывная связь гражданина и общества, лежавшая в основании римской гражданственности и свободы, приходила в противоречие с новыми формами зависимости. С наступлением Империи иначе стали понимать основные вопросы философии и цели познания природы. Космологические проблемы и вопросы бытия, ведущие к преодолению ограниченности человека, как и проблемы нравственные, направленные на совершенство человеческого духа, оказались теперь за пределами шкалы ценностей массового сознания. Речь уже не шла о едином мировоззрении для граждан общины. Учение о едином, вечном, живом и прекрасном космосе оставляло равнодушным большую часть населения Римской империи. Умозрительные представления, далекие от практических забот и не связанные с повседневностью, составили область научных теорий. Излюбленной формой научно-популярного чтения становятся «ученые» сборники и сенсационные сведения, набранные из богатейшей традиции научного знания Греции и эллинизма. Не только произведения «низших» жанров, но и философские и научные трактаты включали разнообразные сведения из области естественнонаучных парадоксов, из сферы удивительного. В большом количестве распространяются и отдельные сочинения, где речь шла о невероятных или труднообъяснимых с точки зрения естественных законов явлениях. Причем эта тематика находила отклик не только среди малообразованной публики, но и у людей образованных. Очень популярны были произведения вроде сборника «Физиолог», содержащего описание из мира естественной природы с рассказом о чудесной силе каждого предмета, или сочинения по физиогномике[167]. Перипатетик Полемон, достигший огромного влияния при Адриане, составил для риторов руководство по физиогномике, которое использовал и Гален в качестве пособия в медицинской практике[168]. Охотно читали сочинения по онирокритике — всевозможные снотолковники, от популярных до имевших тенденцию придать толкованию снов научный характер, вроде сонника Артемидора Эфесского, писавшего также о гадании по полету птиц и о хиромантии. Возрастает вера в сны и знамения среди разных слоев общества.

В литературе времен Империи очень популярны были сюжеты о непосредственном общении человека с богом-целителем Асклепием, о связях божества со святым или мудрецом в произведениях пифагорейского толка, были и практические руководства в магическом искусстве. Занимательность и пестрота литературы этого периода в большой мере были результатом использования парадоксографической традиции. Парадоксографы собирали необычный материал из разных областей научного знания: из мира природы, из истории, медицины, зоологии, антропологии. Для парадоксографа материал этот представлял интерес прежде всего из-за его необычности, поэтому «удивительное» и «чудесное» занимали у него исключительное место. Это не «удивленно» Платона и Аристотеля перед неизведанным явлением, служившее толчком к научному познанию природных явлений, не часть целого. «Удивительное» парадоксографов, существующее в массовом сознании как частность вне целого, гипертрофировалось и приняло новые формы. Плиний Старший упоминает авторов, специально собирающих описания необычных явлений: «В медицинских трактатах и в книгах людей, интересующихся подобными сведениями, можно обнаружить сообщения о рождении 12 близнецов одновременно» (VII, 11). Основные понятия парадоксографии — «удивительное» и «необычное». Авторов привлекает все замечательное из области естественной истории (удивительные растения, животные, источники) или человеческих отношений (необычные законы, странные обычаи, отклонения от нормы и аномалии человеческой природы), вообще всякие нарушения природной закономерности вроде рождения уродцев, двухголовых, четырехглазых, шестипалых и пр. Темы парадоксографических сочинений не слишком разнообразны: фольклорные мотивы о душах покойников и оборотнях и странные случаи из мира природы (долгожители, гермафродитизм, гигантизм и пр. среди людей, а также необычные и редкие животные). Материал, используемый парадоксографами, восходит генетически к ранней греческой литературе — эпической поэзии и ионийской натурфилософии. Живые существа обитают во всех известных элементах — стихиях: в земле — гномы, в воде — нимфы, в воздухе — сильфиды, в огне — саламандры. Описания крокодила, золотоносных муравьев, единорогов и прочих редких животных соседствуют у парадоксографов с мифическими существами вроде птицы-феникс, мантихоры-людоеда, гиппокентавра и др.

Интерес к парадоксам природы проявляли многие авторы римской научной традиции, при этом изучение тайн природы у них нередко оборачивается интересом к таинственным явлениям из мира природы. Плиний совершенно естественно включает в свое произведение описание птицы-феникс, мантихоры и гиппокентавра, что соответствует его целям в духе традиции книжного энциклопедического знания. Для Плиния а Аристотель, и Ктесий такие же научные авторитеты, как и анонимный медицинский трактат и парадоксографический сборник. «Чудесное» y него не противопоставлено законам природы, между ними нет противоречия. И для Сенеки природа потенциально чревата и отклонениями от нормы (NQ, VII, 27, 5), но это будто бы лишь подчеркивает ее величие и божественность. У римских научных авторов «чудо» не соотносится с познавательными возможностями человека, т. е. принципиально непознаваемо, по его можно объяснить через описание. В римской традиции книжного знания парадоксографии — не поэтический вымысел и не мнение невежд, но одна из греческих научных теорий, воспринятых от эллинизма, главный аргумент которой — мнения предшественников, а главный принцип изложения — описание в духе «истории». Рассмотрение явлений природы пронизано научно-описательным характером в духе истории, а книги о природе — они же и примеры для жизни.

Греческая научно-философская умозрительная концепция природы сознательно исключала вымысел и чудеса. Плиний и Сенека иначе описывают гиппокентавра, чем, скажем, Гален или Секст Эмпирик. «Муза» ПОЭЗИИ в числе прочих свойственных ей украшений требует также чудесного и не столько стремится просвещать, сколько поражать воображевне и очаровывать слушателей. Мы же, для кого важнее истина, чем вымысел, хорошо знаем, что вещество семени человека и лошади ни в коем случае не может смешаться» (Gal. De usu part., III, 1). Хотя Плиний — вполне серьезный научный автор и вряд ли стремился поражать воображение слушателей, он все же ссылается на записки императора Клавдия, который пишет, что в Фессалии родилась полулошадь-получеловек и, не прожив одного дня, скончалась. От себя же он добавляет, что сам видел похожее чудовище, забальзамированное в меду (HN, VII).

Разнообразные свидетельства, приводимые Плинием, подтверждают лишь то, что «удивительное» для него имело смысл только в совокупности с целым, иллюстрируя величие природы и ее законов, подчиненных «всеобщности». Парадоксографа поэтому в книжной традиции энциклопедического знания римлян — научный источник, выступающий наряду с другими научными авторитетами. Лишь оторванные от общефилософской концепции космического (природного) бытия, необычные явления, существующие у Плиния, Сенеки и других «серьезных» ученых в связи с целым, группируются парадоксографическимн авторами и становятся сюжетами, не имеющими ничего общего с научным рассуждением; подчиняясь тенденции представить «удивительное» зримо и осязаемо, эти сюжеты переходят в область развлекательного чтения с curiosa, mirabilia[169].

На примере сборника «Об удивительном» историка Флегонта Тралльского, отпущенника Адриана, видно, каким образом группировались необычные сведения. В первых трех главах сборника рассказывается о привидениях; наиболее известен рассказ о Филиннион — духе молодой девушки, являвшейся по ночам в дом родителей, — сюжет, использованный Гёте в «Коринфской невесте». Сюжет второй истории, повествующей о выходце из загробного мира Поликрите, Флегонт заимствовал у Гиерона Александрийского. Третью историю — о предводителе конницы царя Антиоха Буплаге, восставшем из мертвых и пророчившем в стихах, — Флегонт передает, ссылаясь на Антисфера-перипатетика. Следующие главы (4—И) — о гермафродитах; здесь источниками Флегонту служат Гесиод, Дикеарх, Клеарх, Каллимах. Другому занимательному сюжету — о находках останков гигантов — посвящены главы 11–19. Небезынтересны читателю и случаи удивительных рождений, среди которых младенцы, появившиеся на свет с различными аномалиями (гл. 20–27): «А еще при Нероне родился на свет четырехголовый, также и других членов по четыре…». Тема удивительных рождений продолжается в рассказ о редких случаях рождения четырех, пяти и шести близнецов, среди которых и пятьдесят дочерей Даная (гл. 28–31). Описывает Флегонт несколько случаев преждевременной возмужалости, когда родителям не более 6–8 лет (гл. 32–33). Две последние главы повествуют о гиппокентавре, найденном в аравийском городе Сауне (гл. 34–35): гиппокентавр этот жил на высокой горе, очень ядовитой, питался мясом; его не смогли доставить цезарю живым, так как он скончался, не вынеся перемены климата, поэтому его забальзамировали и послали в Рим, где и показывали на Палатине. Флегонт пишет как очевидец: лицо у этого кентавра человеческое, только очень страшное, руки и пальцы волосатые, ребра срослись с животом. У него конские копыта и ярко-рыжая грива, впрочем, от бальзамирования она почернела, как и кожа. Роста он не такого большого, как его изображают, но и не малого. Продолжая тему кентавра, Флегонт пишет: «Говорят, что в этом городе встречались и другие гиппокентавры. А если кто не верит, то он может увидеть воочию того, который был прислан в Рим; он находится в императорских хранилищах, набальзамированный, как я уже сказал».

Среди источников Флегонта А. Джаннини называет Гесиода, Каллимаха, Дикеарха, Клеарха, историка Гиппострата[170]; Гиерона и Антисфена упоминает сам Флегонт, затем следуют Антигон, Кратер, Мегасфен, Аполлоний-грамматик (гл. 11–17); кроме того, часть случаев Флегонт описывает как очевидец (гл. 9, 15, 34).

Если нельзя с уверенностью утверждать факта сознательного вымысла хотя бы одного сюжета Флегонта, то, во всяком случае, вполне естественно предположить, что автор использовал широко распространенные сюжеты (ср. VII кн. «Естественной истории» Плиния о человеке и различных аномалиях человеческой природы), а также рассказы, имевшие хождение среди самых разных слоев населения о душах, являющихся после смерти, о демонах-вампирах, к которым охотно прибегали и авторы романов о чудесах вроде Антония Диогена. Фотий пересказывает одно из произведений Николая Дамасского, которое содержало 352 главы удивительных историй, среди них 52 главы о демонах, 63 — о привидениях и 105 — о чудесных деяниях (Phot. Bibl., cod. 130)[171].

Помимо сочинений Флегонта Тралльского, при Адриане появились «Удивительные истории» Филона Библского, «Необычные истории» Птолемея Хемносского, возможно, именно в этот период Юлий Обсеквенс составил из рассказов Тита Ливия «Книгу продигий» (некоторые исследователи относят составление этого сборника ко времени правления Го-нория). В 131 г. Арриан написал «Перипл Понта Евксинского» и посвятил это сочинение Адриану, включив сюда немного больше сведений, чем это требовалось для написания перипла научного типа. Например, в гл. 16 он указал на Кавказе место, где был прикован Прометей; описывая посещение острова Левки в гл. 32–34, он сообщает о том, что Ахилл является во сне всем посетившим храм его на острове. Светоний также ие избежал всеобщего увлечения современников продигиями и рассказами о чудесах: в своих книгах он приводит разного рода знамения, предсказания, случаи чудесных рождений. Парадоксографы и авторы, писавшие в их манере, прежде всего стремились удовлетворить любознательность широкой публики. Когда такие серьезные ученые, как Гален, рассматривают гиппокентавра как пример несуществующего в природе, это лишний раз доказывает, что они придерживаются взгляда о господстве всеобщей естественной необходимости. С другой стороны, повышенный интерес массового сознания к чудесам и всякого рода аномалиям объяснялся, видимо, потребностью знать, что не все явления природы подчиняются естественной необходимости и что есть ряд явлений, над которыми эта необходимость не властна.

В заключение отметим, что на состоянии римской науки в рассматриваемый период сказалось взаимопроникновение традиционно римского и эллинистического наследия. До начала эллинистического влияния на Рим ученые пособия латинских авторов носили в основном чисто прикладной характер. Катон оставил сыну свод наставлений о том, как следует вести хозяйство, и его интерес обращен на прикладную сферу знания. Если Катон не упоминает ни одного греческого автора, то Варрон, составивший 9 книг о науках (добавив к семи известным наукам две практические — медицину и архитектуру), охотно ссылается на греческие авторитеты. Римские авторы ученых энциклопедий — Цельс, Плиний Старший, Сенека и др. — не ограничивались изложением чужих теорий, но и учитывали практический интерес. Однако характерная особенность римской науки состояла в том, что она носила мировоззренческий характер, обусловленный системой античного мышления, которое отводило науке подчиненную роль по отношению к философии, в частности к этике, и тем самым препятствовало попыткам «ученых» делать выводы на основании данных практики. Все, что не служило цели научить человека счастливой жизни и ее пониманию, не имело особого значения. Критику целей и методов науки, основывающейся на умозрительных предпосылках, дал Секст Эмпирик; такие ученые, как Колумелла, Гален, Птолемей, использовали в основном точные методы с привлечением опытных данных, совмещая, однако, свои разыскания с общефилософскими догмами. Ведущая роль мировоззрения в процессе познания способствовала дальнейшему развитию науки в направлении к теологии и препятствовала ее развитию в сфере практики.