Историческая ночь
Историческая ночь
«Заседание, – вспоминает Е. К. Лигачев, – закончилось примерно часов в 11 вечера, и все разъехались. Из высшего эшелона руководства в Кремле остались только Горбачев, я и тогдашний председатель КГБ Чебриков»[2800].
Затем, как пишет М. С. Горбачев, «стали съезжаться вызванные работники аппарата ЦК. Создали группы для подготовки документов»[2801].
Одним из экстренно вызванных в тот вечер в Кремль был Вадим Алексеевич Печенев. «Вскоре после десяти вечера, – вспоминал он, – когда я уже спал, меня разбудила встревоженная жена… звонил Е. Калгин… Меня немедленно вызывали в Кремль»[2802].
Если верить В. А. Печеневу, около 23.00 он был в Кремле в «предбаннике» зала заседаний Политбюро. Здесь ему и заместителю Е. К. Лигачева Е. З. Разумову дали задание – подготовить к 9.00 утра некролог. В эту же группу был включен А. И. Вольский[2803].
По воспоминаниям В. В. Прибыткова, «дежурный из приемной Генерального секретаря ЦК КПСС» Е. И. Калгин позвонил ему «около одиннадцати часов вечера»[2804]. Около полуночи В. В. Прибытков был в «зале приемной». «Несмотря на поздний час, – читаем мы в его мемуарах, – много народу. Одного взгляда достаточно: собрались те самые люди, которые в последние два-три года, по горькой иронии судьбы, набили руки на посмертно-торжественом ритуале. Все хорошо мне знакомы. Других здесь и не может быть. Дежурный провожает меня в зал, это зал заседаний для Политбюро ЦК… За столом сидя двое… Горбачев… Лигачев»[2805].
Здесь В. В. Прибытков получает задание – «вместе с группой товарищей составить текст завтрашнего обращения к советскому народу»[2806]. Пользуясь случаем, он попытался заглянуть в кабинет К. У. Черненко. Но туда его уже не пустили[2807].
В тот вечер была создана еще одна рабочая группа, которая должна была подготовить «доклад нового Генсека на Пленуме ЦК КПСС»[2808].
«Доклад, – пишет В. А. Печенев, – писали, если я не ошибаюсь, четыре человека: А. И. Лукьянов (он подарил, кстати, мне текст этого доклада через несколько дней с автографом), В. Медведев, В. Загладин и А. Александров-Агентов»[2809].
«Загладин, Александров, Лукьянов. Медведев, – пишет A. C. Черняев, – были подняты ночью с постели, вызваны в Кремль, где им Горбачев поручил подготовить к утру речь «для того, кто будет избран Генеральным секретарем»[2810].
Касаясь этого эпизода, К. Н. Брутенц отмечает: «Вряд ли М. С. мог озаботиться этим для кого-то другого»[2811]. Вспоминая о подготовке этого документа, В. А. Печенев уточнял: «Все мы уже знали, кто будет выступать в этим докладом: М. Горбачев»[2812].
«Когда мы с А. Вольским получили свое задание, – пишет В. А. Печенев, – Аркадий Иванович заглядывая в светлые, печальные глаза Горбачева, доверительно спросил его: «Михаил Сергеевич, а доклад на Пленуме Вы будете делать?». «Аркадий, не вые…ся… – «дипломатично ответил Горбачев»[2813].
О том, что Михаил Сергеевич готовил доклад для себя, он свидетельствует сам. Отметив, что после заседания Политбюро встретился с В. И. Болдиным, В. А. Медведевым и А. Н. Яковлевым, он пишет: «С Медведевым, Яковлевым и Болдиным договорились о концепции моего выступления на Пленуме. Подход был такой: сразу заявить обществу и всему миру наши позиции»[2814].
Следовательно, несмотря на неудавшуюся вечером 10 марта попытку решить вопрос о наследстве К. У. Черненко, Михаил Сергеевич не сомневался, что он будет избран генеральным секретарем.
«Примерно до трех, а то и до четырех часов утра, – пишет Е. К. Лигачев, – мы очень интенсивно работали – прямо в зале заседаний Политбюро»[2815].
В чем именно заключалась эта «работа», историкам еще предстоит выяснить. Но уже сейчас можно утверждать, что прежде всего она была связана с оповещением тех четырех членов Политбюро, которых вечером 10 марта не было в Москве.
Теперь многое зависело от того, приедут ли к следующему заседанию Политбюро В. И. Воротников, Д. А. Кунаев, Г. В. Романов и В. В. Щербицкий и какую они займут позицию?
Как видно из дневника В. И. Воротникова, первым в известность о произошедшем поставили его. Ему сообщили о необходимости «немедленно вернуться в Москву» в столице Черногории Титограде «примерно в 19.40 по местному времени», т. е. около 20.40 по московскому[2816].
Когда был поставлен в известность о необходимости срочного возвращения в Москву В. В. Щербицкий, мы не знаем. Единственно, что явствует из воспоминаний его помощника В. К. Врублевского, это произошло утром 10 марта[2817]. Утром – значит, не позднее 12 часов.
Как же В. В. Щербицкий мог получить вызов в Москву утром, если К. У. Черненко умер вечером? Причина этого заключается в разнице времени у нас и за океаном.
Чтобы на этот счет иметь более точное представление, необходимо учесть, что делегация Верховного Совета СССР[2818] вылетела в США 3 марта[2819]. В тот же день она прибыла в Вашингтон[2820] и находилась здесь до 9 марта, после чего «отправилась в поездку по стране», сначала в Техас [2821], затем в в Калифорнию (Сан-Франциско). С 4 по 10 марта «Известия» ежедневно информировали читателей об этом визите. 11 – го и 12-го информация о нем исчезала со страниц газеты[2822].
В Сан-Франциско делегация прибыла 10 марта, по одним данным, утром, по другим данным – вечером. «Весть о смерти К. У. Черненко, – вспоминал Г. А. Арбатов, – застала меня в США, в Сан-Франциско, куда мы только утром прибыли с парламентской делегацией во главе с В. В. Щербицким»[2823]. А вот воспоминания Б. И. Стукалина: «Мы вылетели на военных самолетах в Сан-Франциско» и «прибыли туда вечером 10 марта»[2824].
Очевидно, что Г. А. Арбатов указывал местное, а Б. И. Стукалин московское время. Разница во времени между Москвой и Вашингтоном 8 часов, между Вашингтоном и Сан-Франциско – 3 часа. Когда врачи констатировали смерть К. У. Черненко, в Москве было 19.20, в Вашингтоне – 11.20, в Сан-Франциско 8.20.
Следовательно, если В. В. Щербицкий получил в Сан-Франциско предложение срочно вернуться домой утром 10 марта, т. е. до 12.00 по местному времени, то это было не позднее 23.00 по московскому времени.
Из четверых отсутствовавших в тот вечер в Москве членов Политбюро, единственным, кто мог успеть в Кремль к 22.00, был Г. В. Романов. От Паланги в Литве, где он отдыхал, не более получаса до Клайпеды, от Клайпеды на самолете около часа до Внуково, от Внуково до Кремля около получаса. Итого, два часа.
Однако на вечернем заседании Политбюро 10 марта Григория Васильевича не было. «Я, – вспоминал он, – узнал о смерти генсека только в 23 часа, когда мне позвонил заведующий Общим отделом ЦК K. M. Боголюбов. На мой вопрос, почему не позвонили раньше, он отвечал: мне не сказали»[2825].
Получив информацию о смерти К. У. Черненко, Г. В. Романов хотел сразу же лететь в Москву. Однако здесь произошел еще один «сбой».
Выступая 13 марта 2005 г. в программе В. В. Познера «Времена», Геннадий Хазанов обнародовал следующий факт. Летом 1985 г. в беседе с ним первый секретарь Клайпедского горкома КПСС Шлижус сообщил, что вечером 10 марта 1985 г. им была получена шифрограмма. В ней предлагалось не расчищать летное поле на клайпедском аэродроме для экстренного отлета Г. В. Романова в Москву и предложить ему лететь в Москву из Вильнюса. Между тем от Клайпеды до Вильнюса не менее трех часов езды, особенно если учесть ночное время. Присутствовавший на передаче В. В. Познера М. С. Горбачев отнес эту историю к разряду небылиц[2826]. Однако ни у Г. Хазанова, ни у Шлижуса не было оснований сочинять ее.
Упоминая о вечернем заседании Политбюро 10 марта, Д. Кунаев писал: «На это заседание не были приглашены ни Щербицкий, ни Романов, и с запозданием был приглашен я, находившийся в 4 часах лета от Москвы»[2827].
В отличие от Г. В. Романова Д. А. Кунаев не мог добраться до Москвы к 22.00 даже в том случае, если бы его своевременно вызвали в столицу. Но главное в другом. Чем позже Г. В. Романов, Д. А. Кунаев и В. В. Щербицкий могли добраться до Москвы, тем меньше возможности было у них встретиться или переговорить друг с другом по правительственной связи, обменяться мнениями с В. В. Гришиным, Н. А. Тихоновым, другими членами Политбюро и тем самым вмешаться в ход событий.
Одновременно с этим оставшаяся в Кремле троица (М. С. Горбачев, Е. К. Лигачев и В. М. Чебриков) мобилизовала собственную армию.
Поскольку «на заседании 10 марта Политбюро не решило вопроса о преемнике Черненко», вспоминал В. И. Болдин, пришлось «ночь и до обеда следующего дня вести активную работу по вербовке сторонников Горбачева»[2828].
«С того памятного вечера, – читаем мы в воспоминаниях B. И. Болдина далее, – когда пришло известие о смерти Черненко, в руководстве партии наступила пора больших политических игр, маневров и компромиссов. Вряд ли какое-нибудь другое назначение на пост генсека так прорабатывалось, обсуждалось и организационно обеспечивалось»[2829].
Чем именно он занимался в ту ночь, Егор Кузьмич в своих мемуарах умалчивает. Однако в нашем распоряжении есть свидетельство В. И. Болдина, которое частично приоткрывает завесу тайны. Оказывается, «он (Лигачев. – А. О.) обзванивал ночью перед пленумом секретарей обкомов»[2830] и, судя по всему, обрабатывал их в пользу М. С. Горбачева.
А о том, что такая работа была нужна, свидетельствуют воспоминания В. И. Болдина. «У меня, – отмечал он в одном из интервью, – были доверительные отношения с секретарями обкомов, и они говорили откровенно, что знают о Горбачеве мало, а то, что знают, – так не приведи Господи. Но все-таки было понимание и того, что нельзя избирать генсеком четвертого старика подряд»[2831].
«За Горбачева был аппарат ЦК, – подчеркивал В. И. Болдин. – И значит, на места первой поступила информация в нужном Горбачеву ключе. Тут ведь действует какое правило? Кто первый вложил в нужное ухо информацию, тот и прав»[2832].
В. И. Болдин обращал внимание еще на один важный вопрос: «Шифровальный аппарат был только у ЦК»[2833]. Это было не совсем так. Шифровальный аппарат имели и КГБ СССР, и Министерство обороны, но его не было у Московского горкома партии, т. е. у B. В. Гришина.
«10 марта 1985 г. – вспоминал маршал С. А. Ахромеев, – прибыл с работы около 23 часов… Примерно в полночь по закрытой связи мне позвонил председатель КГБ В. М. Чебриков. Оговорившись, что не сумел связаться с министром обороны С. Л. Соколовым, он сказал: «Скончался Константин Устинович… Только что закончилось заседание Политбюро ЦК КПСС. Необходимые решения о Генеральном секретаре нами приняты. На 11 марта назначен Пленум ЦК КПСС. Доложи министру обороны… положение в стране не такое, чтобы стать Генсеком представителю старшего поколения». И хотя В. М. Чебриков не сказал это, С. Ф. Ахромеев понял, что «им станет М. С. Горбачев»[2834].
Очень странно, что председатель КГБ СССР позвонил не министру обороны, а начальнику Генерального штаба. Тем более что C.Ф. Ахромеев сразу же «нашел» С. Л. Соколова «по телефону». Это наводит на мысль, что министр обороны не принадлежал к сторонникам М. С. Горбачева. Удивляет и заявление В. М. Чебрикова о принятых решениях по поводу нового генсека, хотя на самом деле этот вопрос, как мы видели, решить с ходу не удалось.
Из этого явствует, что в ночь с 10 на 11 марта руководитель КГБ предпринимал последние усилия, направленные на то, чтобы обеспечить переход власти к М. С. Горбачеву.
Поскольку Е. К. Лигачев называет среди лиц, участвовавших в подготовке к избранию М. С. Горбачева, В. И. Долгих, во время встречи с Владимиром Ивановичем 24 июня 2009 г. я специально обратился к нему с просьбой поделиться воспоминаниями о событиях 10–11 марта 1985 г.
В. И. Долгих сказал, что о смерти К. У. Черненко ему на дачу сообщил K. M. Боголюбов, что после этого он сразу же направился в Кремль, а после заседания Политбюро вернулся домой. И ни вечером 10-го, ни в ночь с 10-е на 11–е, ни утром 11-го ни с кем никаких разговоров о кандидатуре будущего генсека не вел[2835].
Однако это свидетельство вызывает сомнения.
Бывший помощник К. У. Черненко В. Печенов пишет, что «через пару часов после смерти Черненко» «круг престарелых членов нашего правящего ареопага» готов был «разыграть «гришинскую карту»[2836]. «Кстати говоря, – вспоминает Егор Кузьмич, – в то время нередко проскальзывал разговор о каком-то «завещании» Черненко – якобы в пользу Гришина… Как выяснилось позднее, никакого «завещания» не было»[2837]. Если верить А. Н. Яковлеву, несмотря на это, «ближайшее окружение усопшего Черненко уже готовило речи и политическую программу для другого человека – Виктора Гришина»[2838].
Из выступления М. С. Горбачева на XIX конференции явствует, что после смерти К. У. Черненко на случай провала кандидатуры Михаила Сергеевича им и его окружением была подготовлена альтернативная кандидатура, о которой не знал даже Н. И. Рыжков[2839].
По свидетельству В. А. Крючкова, незадолго до своей смерти A. A. Громыко сделал ему следующее признание: «В 1985 г. после смерти Черненко товарищи предлагали мне сосредоточиться на работе в партии и дать согласие занять пост Генерального секретаря ЦК КПСС. Я отказался, полагая, что чисто партийная должность не для меня»[2840].
Это значит, что противники М. С. Горбачева в ту ночь тоже не спали.
Кто именно предлагал A. A. Громыко возглавить руководство партии, он не указал. Однако нетрудно догадаться, что из пяти, находившихся, кроме него, в это время в Москве членов Политбюро, это могли быть H. A. Тихонов или В. В. Гришин. Если бы возникла альтернатива (A. A. Громыко или М. С. Горбачев), Д. А. Кунаев и Г. В. Романов несомненно поддержали бы А. А. Громыко.
Однако Андрей Андреевич не принял сделанное ему предложение. «Я отказался, полагая, что чисто партийная деятельность не для меня. Может быть, это было моей ошибкой»[2841]. Что повлияло на такой шаг старейшего и влиятельнейшего члена Политбюpo, мы не знаем. Вероятно, от такого шага его удержал В. М. Чебриков.
«Когда мы с Михаилом Сергеевичем и Виктором Михайловичем Чебриковым, – пишет Е. К. Лигачев, – наконец, спустились вниз, чтобы ехать домой, и вышли на высокое крыльцо здания правительства, над кремлевскими башнями уже слегка брезжил рассвет»[2842].
Как пишет Егор Кузьмич, хотя под утро 11 марта он, М. С. Горбачев и В. М. Чебриков «распрощались, разъехались по домам, договорились, что в 8 часов утра уже будем на рабочих местах»[2843].
«На следующий день после смерти К. Черненко, – вспоминает Е. И. Чазов, – не успел я собраться на работу, как раздался телефонный звонок. К моему удивлению, в этот ранний час из машины звонил Михаил Сергеевич Горбачев. Он начал с того, что поблагодарил меня за все, что я искренне и бескорыстно делал для него за годы дружбы и особенно в последнее время. Помолчав, добавил, что уверен, как бы ни менялось наше положение, мы и в будущем останемся верными друзьями»[2844].
Чтобы оценить значение этого звонка, необходимо учесть, что М. С. Горбачев был довольно безразличен к тем, кто его окружал и проявлял любезность только к тем, от кого зависел. По утверждению Е. И. Чазова, A. A. Громыко называл его «человеком с ледяным сердцем»[2845].
В. М. Суходрев вспоминал, например, что переводчики, которые работали с М. С. Горбачевым, были для него «своеобразной частью обстановки, как столы, стулья, карандаши». «За период деятельности Горбачева на высшем уровне, отмечал он, – вряд ли кто из его окружения слышал от него слово «спасибо»[2846].
Эту особенность М. С. Горбачева отмечал и кремлевский фотограф Владимир Георгиевич Мусаэльян: «От Михаила Горбачева вообще никогда «спасибо» не слышал»[2847].
А вот утверждение Н. Бикенина: «Что меня поражало в Михаиле Сергеевиче, так это его безразличие к людям, которые были к нему дружественны, лояльны, если хотите, преданны, и потому, как, видимо, он считал, во внимании не нуждались»[2848].
Следовательно, если рано утром 11 марта 1985 г. Михаил Сергеевич счел необходимым позвонить Е. И. Чазову, значит не столько потому, что испытывал к нему чувство благодарности, сколько потому, что зависел от него. Но как он, без пяти минут генсек, мог зависеть от главного кремлевского врача? И что такого он сделал для него, «особенно в последнее время»? Ответ напрашивается сам собой. Михаил Сергеевич знал, что к Е. И. Чазову могут обращаться с вопросами о том, как умер К. У. Черненко. И своим звонком он хотел предупредить его, чтобы он не говорил лишнего. Значит, у него были основания чего-то опасаться.
Не случайно, видимо, когда через пять лет в марте 1990 г., покидая пост министра здравоохранения СССР, Е. И. Чазов пришел к М. С. Горбачеву попрощаться, тот, упомянув о своих противниках, сказал: «Они распространяют слухи, что смерть Черненко была устроена для того, чтобы я занял пост генерального секретаря»[2849].
В то ранее утро 11 марта 1985 г. М. С. Горбачев не ограничился словами благодарности. «Я долго думал, – продолжал он, – что делать в связи с обращением многих товарищей по партии, которые считают, что я должен ее возглавить. Вопрос не простой, но после долгих раздумий я решил, что надо соглашаться. Надо выводить страну из кризиса. Сейчас еду, чтобы сообщить об этом решении»[2850]
На чем была основана эта уверенность М. С. Горбачева, мы не знаем, так как борьба за голоса еще продолжалась. Об этом, в частности, свидетельствует дневник В. И. Воротникова.
Когда ему передали сообщение о необходимости немедленно вернуться в Москву, он находился в Черногории. «Мы, – отметил В. И. Воротников в дневнике, – быстро завершили переговоры, подписали договор о сотрудничестве». «Прямой закрытой связи из Титограда ни с Москвой, ни с посольством в Белграде не было. Причину вызова мне не сообщили». Между тем погода была нелетная. Шел снег. Несмотря на это, В. И. Воротников решил все-таки лететь[2851].
Первоначально он направился в Белград, надеясь там получить необходимую информацию или же связаться с Москвой по закрытой связи. Однако, хотя вылететь из Титограда удалось, «Белград по метеоусловиям не принял». Было принято решение лететь в Москву. В Киеве пришлось сделать посадку «для дозаправки». «Было около 3 час. ночи». Только там В. И. Воротников узнал о смерти К. У. Черненко[2852].
В Москву он вернулся в 5.40, в 8.00 позвонил K. M. Боголепову, и тот сообщил ему не только о смерти К. У. Черненко, но и о том, что председателем похоронной комиссии назначен М. С. Горбачев[2853].
Последний факт уже сам по себе говорил о многом. Однако на протяжении полутора часов Виталий Иванович не спешил докладывать М. С. Горбачеву о своем возвращении. По всей видимости, он собирал дополнительную информацию и просчитывая сложившуюся ситуацию.
Когда в 9.40 В. И. Воротников позвонил Михаилу Сергеевичу, тот сразу же заявил: «Официального обсуждения не было, но некоторые члены Политбюро (кто не сказал) звонили и говорили о намерении возложить этот груз на меня. Как ты?». В. И. Воротников поддержал эту идею[2854].
«Примерно между девятью и десятью часами» Е. К. Лигачеву в ЦК позвонил A. A. Громыко и между ними произошел следующий диалог: «Егор Кузьмич, кого будем выбирать Генеральным секретарем?». «Думаю, надо избирать Горбачева». «Я тоже думаю о Горбачеве… А как вы считаете, кто бы мог внести предложение, выдвинуть его кандидатуру?». «Было бы очень хорошо, Андрей Андреевич, если бы сделали вы». Так и порешили»[2855].
Имеются сведения, что позднее, объясняя свою позицию, A. A. Громыко сказал одному из своих заместителей М. С. Капице, «что у него не было выбора: «Либо Горбачев, либо Гришин»[2856].
Следует обратить внимание, что, оказавшись перед таким выбором и заключив соглашение с М. С. Горбачевым, A. A. Громыко до утра 11 марта выжидал. Видимо, он продолжал размышлять. Ведь к началу нового заседания Политбюро в Москву могли прибыть четверо отсутствовавших накануне его членов, из которых по крайней мере двое (Д. А. Кунаев, Г. В. Романов) явно были на стороне В. В. Гришина. Исход голосования во многом зависел от позиции В. В. Щербицкого, который не относился к поклонникам М. С. Горбачева.
В таком случае даже голосование A. A. Громыко в пользу М. С. Горбачева не давало ему преобладания. Если его могли поддержать Г. А. Алиев, В. И. Воротников, A. A. Громыко, М. С. Соломенцев, то В. В. Гришина – Д. А. Кунаев, Г. В. Романов, H. A. Тихонов, В. В. Щербицкий.
Чтобы не допустить этого, необходимо было хотя одного из троих отсутствующих задержать в пути. А поскольку это невозможно было сделать с Д. А. Кунаевым и Г. В. Романовым, многое зависело от того, успеет ли вернуться к началу заседания Политбюро В. В. Щербицкий.
Сопровождавший советскую делегацию политический обозреватель «Известий» Станислав Николаевич Кондрашов вспоминает, что, узнав о смерти К. У. Черненко, В. В. Щербицкий сразу же «поспешил в Москву», чтобы принять участие в избрании нового генсека[2857].
Если бы В. В. Щербицкому, как и В. И. Воротникову в течение полутора часов после смерти К. У. Черненко, т. е. около 21.00 по московскому или же около 10.00 по калифорнийскому времени сообщили о необходимости немедленного возвращения домой, он мог тем же самолетом из Сан-Франциско вернуться в Нью-Йорк. По свидетельству Г. А. Арбатова, от Сан-Франциско до Нью-Йорка пять с половиной часов лета[2858]. Следовательно, уже 10 марта в 15.30 по калифорнийскому, в 18.30 по вашингтонскому и 11 марта в 2.30 по московскому времени советская делегация могла быть в Нью-Йорке. Отсюда до Москвы 10 часов полета. Это значит, в 12.30 по московскому времени она могла быть во Внуково, а в 13.00 – в Кремле.
Когда около 9.30 A. A. Громыко позвонил Е. К. Лигачеву, до первоначально назначенного времени заседания Политбюро оставалось 4.30, а делегации Верховного Совета в Нью-Йорке еще не было[2859]. Видимо, только получив информацию об этом, Андрей Андреевич и встал на сторону М. С. Горбачева.
После его звонка Е. К. Лигачев сразу же сообщил о нем Михаилу Сергеевичу, и тот дал команду действовать. «Я, – пишет Егор Кузьмич, – пригласил своего заместителя Е. Разумова, помощника В. Н. Шаркова, и мы сообща, быстро подготовили необходимые данные о Горбачеве. Запечатав конверт, фельдсвязью сразу же отправил его на Смоленскую площадь в МИД. Было, наверное, около 12-ти»[2860].
Затем вплоть до открытия Пленума ЦК КПСС Е. К. Лигачев принимал первых секретарей и агитировал их за М. С. Горбачева[2861]. Имеются сведения, что этим же занимался и В. И. Воротников[2862].
По свидетельству В. И. Болдина, «о предстоящих выборах Горбачева генсеком» говорили «открытым текстом»[2863].
Это означает, что даже после заседания Политбюро Михаил Сергеевич не был до конца уверен в исходе голосования на пленуме
И хотя сведения о смерти К. У. Черненко первоначально сохраняли в тайне, постепенно они распространялись по аппарату ЦК КПСС. Поэтому когда в 9.45 Б. Н. Пономарев собрал своих заместителей по Международному отделу, то «очень удивился, что все давно уже все знают»[2864]
«На следующее утро, – вспоминает понедельник 11 марта С. Н. Земляной, который, как мы помним, занимался составлением первой биографии К. У. Черненко, – я отбыл с госдачи в Москву, на Старую площадь, чтобы передать помощникам генсека беловик машинописи заказанной ими биографии Работодателя».
И хотя на Старой площади все было, как всегда, что-то уже начало изменяться. «Уже при входе в 1-й подъезд я почувствовал, какую-то беспричинную собачью тревогу»[2865].
«Поднявшись на лифте на 6-й этаж, где располагались кабинеты помощников генерального, я направился к первому из них. Открыв дверь, я увидел апокалиптическую картину. Нетрезвый и небритый помощник со следами бессонной ночи на лице. Гудящая бумагорезка. Распахнутые опустошенные сейфы. Я сразу все понял. «Когда?» – «Вчера»[2866].
Данный текст является ознакомительным фрагментом.