УНИВЕРСАЛЬНОЕ ОРУЖИЕ

УНИВЕРСАЛЬНОЕ ОРУЖИЕ

В декабре 1974 года, за полгода до скандала вокруг «Старобурятской живописи», «Вопросы истории» напечатали статью Виктора Ивановича Козлова «О биолого-географической концепции этнической истории». Это была уже третья антигумилевская статья Козлова. Первая, как мы помним, вышла в «Природе» в 1971-м, вторую опубликовала «Советская этнография» в 1973-м. Но третья статья была совершенно особой. Не уверен, что ее можно даже назвать полемической. Это иной жанр. Судите сами.

«Развитие марксистской исторической науки неизменно сопровождается острой идеологической борьбой против идеалистических и вульгарно-материалистических концепций. К числу последних относится географический детерминизм. <…> После открытия К.Марксом и Ф.Энгельсом общих законов исторического развития, реализующихся в деятельности людей, положительное значение географического детерминизма полностью сходит на нет, а сам он используется главным образом для обоснования геополитических и других реакционных концепций и учений».

Обвинение в географическом детерминизме было самой малой виной Гумилева. За ним нашлись преступления и пострашнее. Более всего возмутило Козлова как раз самое замечательное в работах Гумилева – теория межэтнических контактов. В самой идее Гумилева о естественности и непреодолимости межэтнических противоречий Козлов увидел едва ли не оправдание фашизма:

«Своей концепцией этнической истории Л.Н.Гумилев, по существу, оправдывает жестокие завоевания и кровопролитные межэтнические конфликты. В чем же виноваты Чингисхан, Наполеон или Гитлер и, главное, при чем тут феодальный или капиталистический строй, если "пассионарная" активность таких "героев" была вызвана биологическими мутациями, а сами они и поддерживающие их группы, проводя завоевательные войны, следовали лишь биогеографическим законам развития монгольского, французского или германского этносов?».

Гумилев редко пользовался термином «социалистическая нация» – Козлов не преминул это отметить. Гумилев печатался в американском журнале "Soviet Geography" – Козлов многозначительно заметил: «Статьи Л.Н.Гумилева охотно перепечатываются в буржуазной прессе». Даже безвредную, казалось бы, идею об этносе как процессе, возрастах этноса Козлов истолковал так, будто Гумилев писал о неравенстве этносов. Что же тогда говорить об этнических химерах! Здесь Козлов прямо переходит на язык, абсолютно далекий от научного: «Л.Н.Гумилев, по существу, оправдывает национальную сегрегацию и евгенические законы о запрещении национально-смешанных браков, как это делают наиболее реакционные националистические и расистские партии буржуазного общества».

«В целом, — заключает Козлов, — развиваемые Л.Н.Гумилевым идеи не согласуются с историческим материализмом; многие из этих идей ведут к ошибочным выводам, усугубляемым тем, что они затрагивают очень щепетильную область, связанную с этническими отношениями и национальным вопросом, то есть с областью, которая является объектом постоянной и острой идеологической борьбы».

В советских научных спорах марксизм-ленинизм был чем-то вроде безотказного универсального оружия большой убойной силы. Обвинение в немарксизме, в «переходе на позиции буржуазной идеологии» переводили оппонента в статус диссидента. Перед ним закрывались двери издательств и редакций научных журналов. В худшем случае можно было и работы лишиться. Виктор Иванович должен был предвидеть все последствия своей статьи. Между прочим, даже сам Лев Николаевич не чуждался этого «оружия» и применял его, например, против ненавистного Бернштама. Если в сталинские времена «ученые сажали ученых», то теперь ученые просто уничтожали своих оппонентов, не всегда разбирая средства.

Свобода творчества в советской исторической науке – до сих пор вопрос спорный. С одной стороны, после смерти Сталина возродились научные дискуссии, советских ученых начали понемногу выпускать на международные конгрессы и симпозиумы. В университетах до девяностых годов в обязательном порядке изучали статью Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства», но профессиональные историки первобытности уже с конца пятидесятых соглашались, что ни матриархата как особого этапа в развитии человечества, ни группового брака в истории не было. Марксистский контроль над исторической наукой был неравномерен. Византинистам жилось легче, чем специалистам по новейшей истории Запада, а история Киевской Руси была политизирована несравненно меньше истории СССР.

Строже всего официальная наука контролировала вопросы истории XX века, особенно такие болезненные, как революция 1917-го, пакт Молотова – Риббентропа, 1941 год. К ним пускали только избранных – хорошо проверенных партийных историков. Любая ересь незамедлительно каралась. Александр Некрич, секретарь партийной организации Института всеобщей истории, после своей книги «1941. 22 июня» немедленно превратился из преуспевающего ученого в изгоя советского научного мира. Не крича исключили из партии, что для партийного историка бы ло своего рода анафемой. В конце концов он эмигрировал. Его книгу изъяли из всех библиотек.

Но Александру Моисеевичу еще повезло. Травля в СССР обернулась успехом на Западе, многочисленными переводами на европейские языки. Намного печальнее сложилась жизнь Виктора Холодковского, крупнейшего в СССР специалиста по истории Финляндии в XX веке. Однажды этот высокий, нескладный, даже внешне похожий на Дон Кихота сотрудник Института всеобщей истории произвел сенсацию. На какомто международном симпозиуме он заявил, что Зимняя война была вызвана сталинской агрессией против Финляндии. Холодковского уволили из института, он вынужден был зарабатывать на жизнь расклеиванием газет.

Теория и методология истории были политизированы основательно, тут исследователь должен был постоянно держаться верного курса. Многие темы вообще закрыли для исследования, даже самая безобидная работа могла стоить автору карьеры. Верхом теоретической смелости считалась вялотекущая дискуссия между ортодоксальными и неортодоксальными марксистами востоковедами. Первые отстаивали сталинскую (точнее, заимствованную Сталиным у В.В.Струве) концепцию пяти общественно-исторических формаций («пятичленку»), а вторые утверждали, что на Востоке вместо рабовладения и феодализма господствовал азиатский способ производства (АСП): власть и собственность принадлежат государству, а население представляло собой совокупность бесправных податных сословий. В пя тичленку азиатский способ производства не вписывался, но обвинить сторонников этой марксистской ереси в «антимарксизме» было затруднительно, потому что азиатский способ производства придумал именно Маркс.

Лев Гумилев до 1974 года счастливо избегал преследований. Правда, со временем Гумилеву приходилось уже пробивать свои статьи. Но у него были влиятельные друзья и просто доброжелатели. По иронии судьбы, одним из них оказался известный полярник, вице-президент (а с 1977-го – президент) Географического общества Алексей Федорович Трешников, директор того самого Арктического и Антарктического научно-исследовательского института, что некогда выжил Ахматову из Фонтанного дома. Позднее помогал Гумилеву физик Владимир Николаевич Красильников, с 1981 года занимавший в ЛГУ высокую должность проректора по науке.

Кроме того, и сам Лев Николаевич, опытный боец, мастер научных споров, умел пробивать свои труды. Профессор Жолковский вспоминает разговор Гумилева с заместителем главного редактора журнала «Народы Азии и Африки», ведущим научным сотрудником Института востоковедения Григорием Григорьевичем Котовским, сыном легендарного налетчика и красного командира. Жолковский пришел тогда в редакцию узнать о судьбе своей статьи. Дело было в 1969 году. Жолковского пригласили в редакцию «на всякий случай, если возникнут вопросы». Вопросы не возникли, а статья пошла в печать, но, услышав имя «Лев Николаевич» и догадавшись, о ком идет речь, Жолковский решил остаться и услышал интересный разговор.

Гумилев пробивал статью «Место исторической географии в востоковедных исследованиях», посвященную даже не теории, а методологии истории. Статью Лев Николаевич завершал рассказом об «историоскопическом методе». Работа историка проходит на нескольких уровнях (степенях приближения). Первый – история человечества как целого. Она развивается спонтанно, «по спирали, нижний конец которой теряется среди гоминид, освоивших огонь и технику каменных орудий, а верхний – уходит в будущее. На протяжении видимой части спирали просматриваются три явления: демографический взрыв, технический прогресс и смена социальноэкономических формаций». Второй уровень – этносфера. Это, собственно, уровень этнической истории, где заметно развитие этносов и суперэтносов, подъем одних и упадок других. Третий уровень – история одного народа. Четвертый – история отдельной эпохи. Пятый – жизнь отдельного человека.

Что немарксистского в этой схеме? Пожалуй, она вовсе не противоречит историческому материализму, тем более и ссылка на «смену социально-экономических формаций» есть. Но Котовский-младший был все-таки недоволен: у Гумилева не хватало «применения классовых, историко-материалистических критериев». Котовский не отказывал Гумилеву, но мягко, дипломатично требовал – переделать. Однако Гумилев переделывать отказался. Он «заговорил со столь невозмутимым спокойствием, что я ему немедленно позавидовал, — вспоминает Жолковский. — За его преувеличенной восточной любезностью стояла не толь ко бескомпромиссная, ахматовской закалки твердость, но и вызывающая, пусть символическая, апелляция к насилию, в которой сказывался то ли киплинговский налет, унаследованный с отцовскими генами, то ли собственный зэковский опыт.

— Благодарю вас, глубокоуважаемый Григорий Григорьевич, за незаслуженно лестное мнение о моем скромном опусе. И вы абсолютно правы насчет классового подхода, каковой в нем, действительно, не нашел применения. Дело в том, что меня интересуют исторические закономерности более общего порядка. <…> Если, скажем, взять какого-нибудь человека, поднять его на самолете на высоту в несколько тысяч километров над каким-нибудь пустынным местом и сбросить оттуда вниз, то можно с более или менее полной достоверностью предсказать, что, ударившись о песок, он разобьется насмерть. И для того, чтобы прийти к этому научному выводу, вовсе не потребуется учет классовой принадлежности этого человека и социальных взаимоотношений между ним и владельцами самолета».

Даже современному читателю ответ Гумилева представляется логичным, аргументы же – совершенно неотразимыми. Но в ответе был и скрытый смысл, который раскрывает для нас Жолковский. Незадолго до этого разговора в Саудовской Аравии опробовали модернизированный способ казни – сбрасывание с самолета. Мир был потрясен, а советские люди узнали кое-что новое об арабах. Сообщение, попавшее в советскую прессу, было крайне неудобным «с официальной – подчеркнуто проарабской – точки зрения».

Статью Гумилева без изменений напечатали в первом номере «Народов Азии и Африки» за 1970 год. Между 1959 и 1975 годами Гумилеву удалось напечатать практически всё, что он написал. А ведь напечатать книгу в издательстве «Наука» было очень трудно. Даже историки куда более благополучные, чем Лев Николаевич, порой предпочитали не связываться с «Наукой». Книги Арона Гуревича «Наука» печатала, но свои знаменитые «Категории средневековой культуры» Арон Яковлевич предпочел отдать издательству «Искусство». А вот у Гумилева до 1975 года все книги выходили именно в системе главного академического издательства. Тем тяжелее он будет переживать новый период своей жизни: в следующий раз «Наука» напечатает его книгу только в 1990 году.