СКАНДАЛ В МУЗЕЕ ЭТНОГРАФИИ

СКАНДАЛ В МУЗЕЕ ЭТНОГРАФИИ

История Тибета давно занимала Гумилева хотя бы из-за военного, политического, а позднее и религиозного влияния этой высокогорной страны на историю Монголии, Китая и китайского Западного края. К тому же у Гумилева был консультант, помощник и даже соавтор по одной из «тибетских» статей – уже известный нам востоковед и преподаватель тибетского языка Бронислав Кузнецов. «Тибетские» главы «Древних тюрков» и несколько специальных статей, посвященных политической истории Тибета, тибетской религии бон, древнетибетской картографии и даже стране Шамбале – из самых интересных и профессиональных у Гумилева.

С Тибетом Гумилева связывала и одна давняя работа. Вспомним, как в 1949 году профессор Н.В.Кюнер поручил своему ученику Гумилеву составить опись коллекции Агинского дацана. Хотя этот буддийский монастырь и располагался в Забайкалье, но лучшая часть коллекции (литые статуи будд и бодхисатв, буддийские иконы) имела тибетское или китайское происхождение. Опись Гумилев составил, деньги за нее получил, но по неопытности наделал много ошибок, о которых, вероятно, и не подозревал.

Когда Гумилев получил от издательства «Искусство» предложение написать книгу о коллекции Агинского дацана, то, конечно же, согласился. Тем более что жанр, на первый взгляд, не требовал много работы. «Старобурятская живопись» состоит из сравнительно небольшого художественного альбома из 54 иллюстраций (статуи и картины на буддийские религиозномифологические сюжеты), составленной Гумилевым синхронистической таблицы (история Европы, Ближнего Востока, Центральной Азии с Тибетом и Китая с Маньчжурией) и вступительной статьи «История, открытая искусством». Впрочем, тут надо сделать поправку: вместо обычной вступительной историкоискусствоведческой статьи Гумилев написал увлекательное эссе об истории Тибета, буддизма, бона и даже манихейства. Бон и манихейство к сокровищам Агинского дацана отношения не имели, но ведь Гумилеву важнее была его мысль, а не картины и скульптуры, которые в лучшем случае годились на роль иллюстраций, да и то не всегда. Гумилев был ученымисториком, а не искусствоведом.

Рассуждения Гумилева о тибетском буддизме и особенно о боне как варианте митраизма были интересны, оригинальны и не вызвали возражений у востоковедов. К тому же Гумилев, работая над статьей, консультировался с Борисом Ивановичем Панкратовым, синологом и специалистом по буддизму. К сожалению, он не догадался показать Панкратову иллюстрации и свои комментарии к ним. В 1975-м книга Гумилева вышла из печати, и только тогда престарелый (Панкратову было восемьдесят четыре года) востоковед обнаружил, что Гумилев совершенно не разбирается в тибетской иконографии.

10 июня 1976 года в конференц-зале Музея антропологии и этнографии Панкратов выступил с разоблачением Гумилева. В 55 иллюстрациях Панкратов нашел 20 ошибок. Например, на одной из картин архат – ученик Будды – сидит на олбоках, специальных подушках, а Гумилев решил, будто архат сидит на книгах. Позолоченное изображение Зеленой Тары (в буддизме – благое существо, помогающее людям, наподобие Богоматери в христианстве) Гумилев назвал Золотой Тарой и так далее.

Скандал состоялся, зал был полон, так что свидетелей оказалось больше, чем достаточно. Сотрудники музея были потрясены.

«Книга Гумилева – пятно для востоковедов! Дефектные описи составлены были 30 лет назад, мы благодарны Борису Ивановичу Панкратову», — воскликнула этнограф Б.Я.Волчок.

«Такие несообразности в иллюстрациях! Нельзя допустить, чтобы эта книга Гумилева попала за рубеж!» – горячился востоковед В.И.Рудой.

Гумилев оправдывался: он ориентировался на справочную литературу, однако негодующий Панкратов тут же ответил: «В иконографии каждое лыко в строку! Описывая иконы, нужно пользоваться консультацией специалистов, а не старыми справочниками!»

Наконец, «некто лысый» (журналистка И.Ломакина, сохранившая для нас запись этого обсуждения, не знала его имени) «с запальчивостью» обратился к автору книги: «Если у вас есть совесть, Лев Николаевич, вы должны добиться, чтобы работа, проделанная Панкратовым, была обнародована. Как? Так же, как добились, чтобы напечатали вашу книгу с такими ошибками! Так же добейтесь и этой публикации!»

Гумилев просто не ожидал, что дело примет такой оборот. Он готовился говорить о махаяне, хинаяне, боне, даже о манихействе, но иконографии он, скорее всего, не придавал значения, так что удар застал мастера научных дискуссий врасплох. Сначала он пытался защищаться, но позиция оказалась слишком слабой даже для такого опытного бойца. Его финальная реплика эмоциональна, но сумбурна, что вообще не характерно для Гумилева, которого всегда отличали логика, ирония и умение защитить практически любое, пусть и самое спорное утверждение:

«Я считаю, что это провокация! Пусть попробует Панкратов это напечатать, ни "Искусство", ни другие издательства этого не сделают, им подавай печатные авторитеты! Борису Ивановичу давно пора не выступать, а писать и печатать… Унд зо вайтер!»

Даже друг Гумилева Юрий Ефремов, рецензировавший «Старобурятскую живопись» для «Природы», признал: «Аннотацион ная часть книги отражает уровень научных требований тридцатилетней давности». Это была еще очень мягкая, беззубая критика. Несколько жестче, но и точнее был специалист по кочевому искусству Джангар Бадмаевич Пюрвеев в журнале «Искусство». Перечислив несколько довольно грубых ошибок Гумилева, рецензент заметил: «…ценность работы не в аннотациях к иконам, заимствованных из общеизвестных справочников А.Грюнведеля и А.Гетти, а в оригинальном исследовании первой части книги, где автор прослеживает судьбу иконописной традиции, прошедшей от Индии до берегов Байкала».

Добавлю от себя: ценность – в оригинальном и блестящем исследовании по истории религий. С идеями, высказанными Гумилевым в 1975 году, мы встретимся еще не раз.