ЭММА
ЭММА
Осенью 1954 года, чуть раньше, чем Варбанец, Гумилеву написала Эмма Герштейн. С этого времени он с нетерпением ждал писем из Москвы. Отвечал без промедления: «Эмма, милая, родная», «Вы солнце и прелесть», «Милая, дорогая, неповторимая Эмма», «Умница!», «Наконецто!!!», «Милая, чудная Эмма», «Целую ваши ручки и Вас».
Эмма хорошо знала Льва, перепады его настроения от бурного воодушевления до мрачного отчаяния, любовь к цветистым фразам и непостоянство. Сколько раз он исчезал из ее жизни, даже не попрощавшись. Но обиды забылись, и какое женское сердце не дрогнет от всех этих «солнце» и «прелесть». Между тем переписка Гумилева с Эммой не стала параллельным почтовым романом. Сердце Льва по-прежнему принадлежало Птице. Но и Эмму он не обманывал. Если и лукавил иногда, то совсем чуть чуть: «Ваши сомнения и мысли о Птице просто ни к чему…» (14 июля 1955).
Брачные проблемы он обсуждал только с Птицей. Эмме ничего не обещал, о браке и речи не было. С Птицей Гумилев на «ты», с Эммой всегда на «вы». Но Гумилев был искренне благодарен Эмме за верность в беде и «толковые, вразумительные» письма. В письмах Эммы он находил все то, чего безуспешно добивался от Ахматовой и даже не пытался просить у Птицы: ясную картину происходящего вокруг его дела. Эмма проводила многие часы в очереди, чтобы добиться приема в прокуратуре, собирала письма ученых в защиту Гумилева. В это время Ахматова подолгу жила в Москве, время от времени возвращаясь в Ленинград, чтобы не потерять прописку. Наталья Варбанец постоянно жила в Ленинграде. Но письмо Ахматовой директору Эрмитажа М.И.Артамонову повезла в Ленинград москвичка Эмма. Наверное, Гумилев понимал, сколько времени и сил отдает Эмма его делу, но не мог удержаться от новых поручений.
Из писем Льва Гумилева Эмме Герштейн:
«В Прок<уратуру> сходите, там должно что-нибудь быть, а мне всякая радостная весть нужна для поправки здоровья» (27 октября 1955).
«…Поговорите с Конрадом и напишите мне о результате разговора» (30 июля 1955).
«Прилагаю письмо для моих двух "кирюх"…» (23 января 1956).
«Просьба: позвоните С.С., и пусть он напишет Фед. Фед.» (26 апреля 1956).
И все-таки ему казалось, что время остановилось. Хотелось качнуть маятник, перевести стрелки вперед. Промежутки между письмами Гумилева Эмме иногда составляют три-четыре дня, но и этого ему недостаточно: «Умоляю. Продолжайте писать информоткрытки. С ними легче». А ведь были еще и телеграммы.
«НАПОМНИТЕ МАМЕ ОБО МНЕ ПОХЛОПОТАТЬ ЛЕВА»
(22 декабря 1954).
На следующий день он получает ответную телеграмму:
«ПОМНИМ ПОСТАРАЙТЕСЬ СОХРАНЯТЬ СПОКОЙСТВИЕ ЭТО САМОЕ ГЛАВНОЕ ЭММА».
Эмма всегда точно и быстро выполняла его поручения. Как то ему понадобились контурные карты, и он написал Птице и Эмме. Первой, конечно, прислала карты Эмма. И наконец, главное свидетельство верности и надежности Эммы. Именно ей Гумилев переправил из лагеря свою рукопись «Истории Срединной Азии» – тридцать тетрадей: «То, что я Вам доверил, — лучшая часть меня; это как бы мой ребенок».
Не Ахматовой он прислал самую дорогую посылку, не Птице и даже не Абросову.
Помощь Эммы Гумилеву началась много раньше, чем возобновилась их переписка. Она помогала Ахматовой собирать продуктовые посылки Льву и отправляла их из пригородов – из Москвы было запрещено. Позднее и сама отправляла ему посылки. От Птицы Гумилев посылок не ждал. Напротив, он ей не раз в письмах сочувствовал, сожалел о ее бедности. При этом мог написать Эмме: «…очень желанны кофе и чай, но не какао, я его терпеть не могу». «Лимоны не посылайте – они очень кислые и только портят вкус чая».
А как жила в это время сама Эмма Григорьевна?
Анна Ахматова в записи Лидии Чуковской: «Эмма вот уже столько лет живет хуже худого. Вечное безденежье, а жилье? — вы помните ее конуру? в развалинах при больнице?»
«Конура» Эммы – это та самая комната или, как ее называли, «выгородка» в одноэтажном флигеле при больнице, куда в тридцатые приходил Гумилев. За двадцать лет флигель совсем обветшал. Комнатка Эммы находилась недалеко от полуразвалившегося каменного крыльца.
Научная работа, которой занималась Эмма, дохода пока не приносила. Анна Ахматова: «Книга не пишется, а ведь никто не изучил так глубоко Лермонтова, как она. Сдать работу надо к юбилею. Это для нее единственный шанс. Это ее хлеб, честь, жизнь. Время лермонтовское она знает до тонкости…» Эта запись Чуковской относится к 1963 году, времени вполне благополучному.
В последние сталинские годы было гораздо хуже.
Из мемуаров Эммы Герштейн: «Самые ужасные для меня времена – это было начало пятидесятых – конец сороковых; борьба с космополитизмом. Меня отовсюду выгнали, всё зависло в воздухе. А евреи пали уже настолько, что Зильберштейн (Илья Зильберштейн – один из основателей и редакторов сборника "Литературное наследство". – С.Б.) побоялся дать мне справку». Речь всего лишь о справке, что Эмма Григорьевна работала в «Литературном наследстве».
«"Я не могу вам дать справку. Я боюсь", — сказал Зильбер штейн. Я удивлялась, как я буду жить, даже не имея такой справки, а мне объяснял Фейнберг, мой соученик, блестящий пушкинист, что ничего уже не важно, он знает, что строятся лагеря для евреев».
Иногда Гумилев, отправляя письмо Эмме, вкладывал в тот же конверт письмо для Ахматовой. Экономил конверты, знал по опыту, что так письмо дойдет быстрее. Но была и другая, более важная причина. Гумилев знал о своей вспыльчивости, несдержанности и очень надеялся на благоразумие и такт Эммы Григорьевны.
Из письма Льва Гумилева Эмме Герштейн от 5 февраля 1956 года: «Вчера я отправил маме ругательное письмо. Я не буду в обиде, если Вы его не отдадите и передадите содержание своими словами. Но я был так раздосадован, ну что я мог другое написать?»
Гумилев поручил Эмме ответственную и деликатную роль посредника, миротворца и даже цензора с большими полномочиями. Однажды она воспользовалась данным ей правом и уничтожила грубое письмо Гумилева Виктору Ардову.
Птицу раздражали бесконечные жалобы Гумилева на жизнь и болезни, и она этого не скрывала. У Эммы хватило терпения принимать его жалобы, обиды, раздражительность. Она всегда его поддерживала, старалась отвлечь от мрачных мыслей, внушить надежду. Она нашла для него теплые слова, какие он напрасно ждал от Птицы.
Из письма Эммы Герштейн Льву Гумилеву от 11 февраля 1956 года: «Я, милый, уже растратила все ласковые слова и больше нет, чтобы передать, как разрывается мое сердце. <…> Берегите себя. Что вам прислать? Целую, родной…»
Эмма очень хотела навестить Гумилева в лагере. Ни расстояние, ни бедность не пугали ее. Сначала это настойчивое желание растрогало Гумилева, но потом стало раздражать: «…поймите, Вас просто не пустят ко мне, свидания дают только родным и зарегистрированным женам».
Если бы верность в беде, терпение, жизнестойкость, деятельную любовь Эммы соединить с красотой и волшебными чарами Птицы, с обаянием и непосредственностью юной Наташи Казакевич!.. Сюжет гоголевской «Женитьбы», только не смешной. Эмма не задавала вопроса об их будущих отношениях. Но Гумилев невольно дал ответ в одном из писем: «Все личные отношения… порваны косой Хроноса. <…> Принял следующую установку на будущее: доживать, по силе возможности охраняя свой покой и одиночество».
Сердцу не прикажешь. Любовь – чувство иррациональное. Эмма хорошо это понимала и свои воспоминания о Гумилеве назвала очень точно и для себя безжалостно – «Лишняя любовь». Уже тогда (в середине пятидесятых) они были немолоды. Но пройдет еще более сорока лет, и Эмма Григорьевна в интервью 1999 года вернется к тем событиям.
«…Я его спасла, он бы умер, если бы я его не пестовала. <…> Я это делала не только для Левы, но и для Анны Андреевны. <…> А вот есть такие дураки, которые написали: "Бедная Эмма… всю жизнь страдала от неразделенной любви", — какая это всё пошлость…»
Безответная любовь и бескорыстная помощь – пошлость? Очевидно, Эмма Григорьевна имела в виду что-то другое. Скорее всего, ее больно задевала легковесная трактовка сложных и запутанных отношений, которые много лет связывали ее с Львом Николаевичем Гумилевым.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.