Глава 11 Николай Константинович Кольцов (1872-1940)

Глава 11

Николай Константинович Кольцов (1872-1940)

В 1910-е гг. Николай Константинович Кольцов — приват-доцент Кольцов — не только один из выдающихся биологов первой половины XX века. Своей нравственной позицией, своим, в точном смысле слова, героическим поведением он служит эталонам, примером мужества и бескомпромиссности в отстаивании истины. Кольцову принадлежит «главная идея XX века в биологии» - идея матричного размножения биологических макромолекул [1]. Мало кто за пределами России знает это. Мне это важно не из чувства «национальной гордости», а как свидетельство уровня науки в нашей стране. Уровня, так и оставшегося нереализованным из-за партийно-государственного давления. Когда я учился на Биологическом факультете Московского Университета в 1946-1951 гг., имя Кольцова публично не произносилось. О том, что в стране был великий биолог Кольцов, мы, студенты, не знали. Объясняется это бесстрашной принципиальной позицией Кольцова в 1930-е годы. Он не сдался. Он погиб непобежденным. Это был опасный пример. И о нем, как и о Н. И. Вавилове, говорить опасались. О нем было велено забыть. - Прошло всего несколько лет после его смерти. Еще не было сессии ВАСХНИЛ с победой на ней Лысенко. Еще ученики Кольцова - С. Н. Скадовский, М. М. Завадовский, Г. И. Роскин, А. С. Серебровский - возглавляли кафедры Гидробиологии, Динамики развития, Шстологии, Генетики. Но имя его не произносили. Сейчас о Кольцове написано много статей и книг. Его имя присвоено созданному им в 1917 г. на средства Леденцовского общества Институту биологии развития Российской Академии наук. Ему посвящаются торжественные заседания. Сработала наша «традиция посмертной славы». В этом очерке я не в состоянии рассказать о Н. К. с необходимой полнотой. Заинтересованный читатель может воспользоваться приведенной в конце очерка библиографией о Н. К. [2-5]. Мои задачи здесь состоят, главным образом, в прослеживании сложного пути, проходимого новым знанием, новыми идеями до их признания научным сообществом и в рассказе о том, как решал Н. К. проблемы нравственного выбора. Н. К. родился в 1872 г., в год, когда в России торжественно отмечали 200- летие рождения Петра 1,11 лет спустя после отмены крепостного права, в период интенсивного развития промышленности, государственного устройства, науки и культуры. В этом году после торжественного открытия Всероссийской промышленной выставки, посвященной 200-летию Петра I, по инициативе профессора Московского Университета А. П. Богданова, заслуженного профессора Московского Университета, президента Императорского Общества Любителей Естествознания, Этнографии и Антропологии Г. Е. Щуровского (см. главу «К. Ф. Кесслер») и директора Императорского Технического Училища В. К. Делла-Воса, при одобрении Александра II, при активной поддержке многих других выдающихся деятелей, на материалах этой выставки был создан Политехнический музей с задачами способствовать народному образованию и пропаганде науки (см. главу 5). Занятия наукой стали привлекательны для школьников тех лет. И многие из них «пошли в науку». Н. К. — «купеческий сын». Он блестяще окончил гимназию и в 1890 г. поступил в Московский Университет. Биологом, как и математиком, нужно родиться. Не можешь пройти мимо весенней лужи с лягушачьей икрой, сидишь часами перед птичьим гнездом или аквариумом, собираешь растения, живут у тебя дома ручные хомяки или белые мыши — ничего нельзя сделать — нужно идти в биологи. Идти, если есть условия... В Московском Университете к этому времени сложились могучие школы зоологов и ботаников. Одним из ведущих зоологов того времени был ученик А. П. Богданова — М. А. Мензбир. Он был автором капитальных трудов по сравнительной анатомии, эволюционной теории (переводил и редактировал переводы трудов Дарвина), орнитологии (книга «Птицы России»). И стал бы Н. К. Кольцов классическим зоологом. Если бы следовал своему учителю. В декабре 1893 г. в Москве открылся 9-й Всероссийский съезд естествоиспытателей и врачей. Как сказано в главе 2, эти съезды, одно из свидетельств подъема страны после 1861 г., были грандиозными мероприятиями. Со всей страны собиралась интеллектуальная элита. На открытии съезда были выдающиеся деятели не только науки. Пришел даже Л. Н. Толстой. (С неприязнью относившийся к «ненужным народу» научным занятиям). Студент 3-го курса Николай Кольцов с большим тщанием внимал речам докладчиков. Профессор Александр Андреевич Колли озаглавил свое сообщение «О химической природе микроорганизмов» (опубликовано после съезда в 1894 г. отдельной брошюрой). Среди многого прочего он попытался вычислить сколько молекул помещается в клетке, например, в сперматозоиде. И пришел к выводу — очень мало! Получается парадокс: признаков, передаваемых по наследству очень много, а молекул (без которых нельзя передать признаки) мало... Это замечательно - Колли явно ошибался в расчетах — не мог он сделать правильные вычисления — не знал он молекулярную массу «средних» молекул, не знал он, какие молекулы существенны в передаче признаков по наследству — вообще, сказал бы сейчас каждый, ничего он не знал, чтобы сделать такой вывод. Была бы возможность - провел бы я исследование об ошибках в расчетах великих людей, несмотря на которые они оказывались правыми... (Например, ошибался в расчетах Лавуазье, но был прав в выводах). Этот парадокс — малое число молекул и множество признаков — впечатался в сознание Кольцова. Он думал о нем многие годы, пытаясь разрешить разными способами. Он опубликовал свое решение в 1927 г. в докладе на 3-м Всесоюзном съезде зоологов, анатомов и гистологов, т. е. через 34 года. Ответ этот звучит торжественно. Сущность его такова: признаки, передаваемые по наследству, определяются линейным расположением мономеров в полимерных молекулах (Кольцов думал, что это последовательность аминокислот в полипептидах). Эти гигантские полимерные молекулы (их в самом деле мало в клетке) размножаются по принципу матриц — свободные мономеры из раствора сначала выстраиваются вдоль «родительской» молекулы — матрицы, выстраиваются в соответствии с последовательностью мономеров в этой матрице. А затем образуются химические связи, сшивающие прилипшие к матрице мономеры с образованием точной «дочерней» копии. Эти полимерные молекулы размножаются как кристаллы. Читателю ясно, что это - формулировка самой главной идеи биологии XX века [1,7]. Идея матричного синтеза была забыта не понявшими ее современниками. Забыта не всеми. В 1925 г. учеников Н.К. и С.С.Четверикова — супругов Тимофеевых-Ресовских - по рекомендации Н.К.Кольцова и Н.А.Семашко Советское правительство командировало для работы в Германии в институте профессора Фогта. Громогласный, энциклопедически образованный Н. В. Тимофеев-Ресовский рассказывал об этой идее на своих, ставших знаменитыми семинарах в Берлин-Бухе, в своих многочисленных докладах на конференциях, семинарах, съездах в разных странах, в том числе на семинарах Нильса Бора в Копенгагене. Идея матричного синтеза особенно легко усваивалась физиками. Это можно понять. «Нет пророка в своем (биологическом) отечестве». Пророк - биолог в отечестве физиков — тут ему внимают с почтением и доверием. Да и по существу — главные доводы в пользу матричной концепции из области физики. Совершенно невероятно выстраивание в правильной последовательности мономеров в полимерной цепи в обычных химических реакциях. Совершенно невероятно определять правильную последовательность посредством специфических катализаторов - ферментов: не может быть необходимой степени избирательности катализа - частота ошибок в полимерных текстах была бы очень большой. Кроме того — чем будет определяться синтез нужных ферментов? Это же порочный круг. Это легко понимали физики. Так в начале 1930-х годов, после семинара, прельщенный красотой идеи Кольцова, к Н. В. Тимофееву-Ресовскому подошел юный аспирант М. Борна физик-теоретик Макс Дельбрюк и они начали совместные работы. Н. В. Тимофеев-Ресовский не только излагал и развивал идеи Кольцова. Он проводил экспериментальные исследования. Так была выполнена знаменитая работа трех авторов: Н.В.Тимофеева-Ресовского, немецкого физика К.Г.Циммера и М.Дельбрюка. В этой работе они определяли частоту мутаций у дрозофил в зависимости от интенсивности радиоактивного облучения. Полагая, что мутации обусловлены попаданием разрушающего кванта в мишень (ген), они оценили размер этой мишени — гена. Ген оказался молекулярных размеров. Эта работа еще больше продвинула идею матричных молекул в среду физиков. Когда великий физик Эрвин Шредингер читал свои лекции (по теоретической биологии!) в Дублинском университете — его предметом и был взгляд на биологию с точки зрения физика. Он основывал свои взгляды на представлениях об одномерном кристалле, термодинамике и матричной концепции, полагая, что она, эта концепция, общепринята у биологов. Когда эти лекции были опубликованы в виде его знаменитой книги «What is Life? - The Physical Aspect of the Living Cell», Дж. Б. Холден откликнулся на нее статьей в Nature: концепция не общепринята в биологии, а принадлежит великому российскому биологу Кольцову [8]! Под влиянием Н. В. Т-Р Макс Дельбрюк стал заниматься генетикой фагов и стал выдающимся авторитетом в теоретической биологии. После победы фашизма в Германии Дельбрюк эмигрировал в США. После войны к нему в аспирантуру поступил юный орнитолог Дж. Уотсон. Одна из самых ярких книг о науке — «Двойная спираль» Дж. Уотсона. Чего не хватало Ф. Крику в его попытках интерпретировать рентгенограммы ДНК, полученные Розалинд Франклин и Морисом Уилсоном? То, что это рентгенограмма спирали Крик понимал. А модель не получалась... Не хватало идеи, матричной концепции для построения двойной спирали. Эту идею и привез в Лондон Уотсон, не захотевший заниматься биохимией в Дании у Г. Калькара. Этим построением не умаляются достоинства и заслуги этих великих исследователей, а лишь подчеркивается определяющее значение идеи, или, обобщенно, мысли, без которой самые совершенные измерения оказываются бесполезными. А траектория мысли здесь от ранних аналогий организмов с кристаллами, работ цитологов по роли хромосом в наследственности, работ Т. Моргана по линейному расположению генов — к обобщающей концепции матричного синтеза Кольцова, переходящей от него посредством Тимофеева-Ресовского к Дельбрюку и Шредингеру, и от них к Уотсону и Крику - авторам одной из самых важных работ XX века. Дж. Уотсон не знал о Кольцове. Сойфер [6] пишет: «они, как рассказывал мне Уотсон в 1988 г., даже не слыхали об идее Кольцова». Это, конечно, не точно выраженная мысль — ученики Дельбрюка и читатели книги Шредингера, без сомнения, знали идеи Кольцова, но, увы, не знали, что это идеи Кольцова. Важно ли, что Кольцов полагал «наследственными молекулами» белки, а нуклеиновые кислоты в хромосомах считал лишь каркасом, на котором укреплены молекулы белков — генов? Не важно для общего принципа матричного воспроизведения наследственных текстов - идея равно значима для матричных молекул любой природы. Важно, как иллюстрация развития нового знания — иллюстрации сложности путей выяснения истины. Эта тема давно уже вошла в общие курсы биохимии. Великий американский химик Левин был чрезвычайным авторитетом в химии нуклеиновых кислот. (Замечательно! Мы знаем что Фебус Левин — великий американский химик, но... не могу удержаться! - он, «на самом деле» выпускник С.-Петербургской Военно-Медицинской Академии — там, среди прочего, он слушал лекции И. П. Павлова. Он эмигрировал в США в начале XX века... Там он вместе с Е. С. Лондоном открыл в составе ДНК дезоксирибозу и пр., и пр.) Однако, пользуясь бывшими в его время громоздкими методами количественного анализа, он ошибся - установил, что в нуклеиновых кислотах всегда содержатся одинаковые количества всех четырех нуклеиновых оснований — аденина, цитозина, гуанина и тимина. А отсюда сделал и вовсе неверный вывод — заявил, что нуклеиновые кислоты — это цепочки таких четверок — «тетрад». А раз так — никакого разнообразия, как в целлюлозе — следовательно, молекулы нуклеиновых кислот, говоря современным языком, не могут быть носителями наследственной информации. Нужен был хроматографический метод Цвета, нужны были выдающиеся по значению работы Чаргаффа, применившего ионнообменые хроматографиче- ские колонки для анализа нуклеотидного состава ДНК, чтобы опровергнуть тетрадную теорию. В «правилах Чаргаффа» содержится важнейший вывод - нуклеиновые кислоты имеют практически безграничную «информационную емкость» — возможно любое чередование нуклеиновых оснований в полимерной цепи. Более того, из этих правил следовала и двойная нить ДНК (поскольку А/Т и Г/Ц = 1), но это все — курс обычной биохимии, а я пишу биографический очерк... Вернемся к Кольцову в XIX век. До разрешения парадокса еще далеко. М. А. Мензбир - строгий и внимательный учитель. Он отнюдь не одобряет увлечения своего лучшего ученика какими-то молекулами. Сравнительная анатомия хордовых прекрасна, как евклидова геометрия. Миллионы лет эволюции наглядно прослеживаются в изменениях формы и функций костного скелета, кровеносных сосудов, нервной системы, кожных покровов. Интеллектуальный восторг - 8-я жаберная дуга акул превратилась в ходе эволюции в косточки внутреннего уха высших позвоночных! Поэму можно написать о том, как эволюционировала анатомия сердца с тем, чтобы в мозг поступала самая свежая кровь, насыщенная в легких кислородом. А для этого нужно четырехкамерное сердце млекопитающих... Н. К. делает глубокие исследования по сравнительной анатомии, но мысли о молекулах, роли отдельных ионов в жизни клетки, и самое главное, возможные механизмы, определяющие форму клетки, занимают его все более. Мензбир рекомендует Кольцова по окончании университета к оставлению «для подготовки к профессорскому званию». Это было в 1895 г. Кольцов, как было тогда принято, после защиты магистерской диссертации едет за границу. Работает в лабораториях Германии и на морских биостанциях в Италии. Его предмет мы бы сейчас назвали биофизикой. Его друзьями становятся знаменитые в дальнейшем биологи Р. Гольдшмидт, М. Гартман, О. Гертвиг, О. Бючли, Г. Дриш. Работы Кольцова по биофизике клетки и, особенно, по факторам, определяющим форму клетки, становятся классическими и входят в учебники. А он все время думает над парадоксом, сформулированным Колли. Отношения с Мензбиром ухудшаются. В России нарастают революционные настроения. Волнуются студенты. Царское правительство направляет на борьбу с ними жандармов и казаков. То, что Кольцов, следующий, как показывает вся его жизнь, высшим нравственным принципам, включился в революционную деятельность, для меня очень важно. Сейчас, когда мы приукрашиваем дореволюционную Россию и осуждаем революционеров - не нужно впадать в крайности. Кольцов вошел в кружок астронома — большевика Павла Карловича Штернберга — активного участника революции 1905 г. В кабинете Кольцова в университете печатали на мимеографе прокламации и листовки. А после подавления революции 1905 г. Кольцов издал книжку «Памяти павших. Жертвы из среды московского студенчества в октябрьские и декабрьские дни». Разделы этой книги имели заглавия: «Октябрьские дни. Подготовление студенческих погромов в печати и церквах... Избиение студентов казаками около манежа 16 октября... Избиение в церкви... Студент, засеченный и расстрелянный у Горбатого моста... Убийство - казнь А. Сапожкова в Голутвине... Не плачьте над трупами павших борцов!» (цит. по [2]). Мензбир был очень недоволен участием Н. К. в этой деятельности и в начавшемся учебном году отнял у него кабинет, а потом и рабочую комнату, и вскоре отстранил его от проведения практических занятий со студентами. Н. К. стал читать лекции на Высших женских курсах. А с открытием университета Шанявского стал и там читать лекции и организовал в нем биологическую лабораторию. В этом университете Н. К. много и плодотворно работал. Там стали его учениками и сотрудниками многие выдающиеся впоследствии исследователи. Меня занимает неисповедимость путей... В 19П г. Московский Университет был разгромлен (см. главу 8). Без разрешения ректора на территорию университета ворвались жандармы и казаки, преследуя студентов. Ректор Мануйлов опротестовал нарушение устава - автономии университета. Министр Кассо (только и знаменитый этим) в грубой форме отклонил протест. Ректор, а за ним проректор Мензбир и с ними 109 лучших профессоров и доцентов университета подали в отставку. И остались без работы... Царь и министры, по-видимому, не придали особого значения этим событиям — трудно читать огненные слова, которые пишет на стене таинственная рука. Правители не улавливают моментов своей гибели — разгром университета в 1911 г. означал на самом деле гибель страны. М. А. Мензбир нашел работу на Высших женских курсах и в университете Шанявского при помощи и поддержке Н. К. Кольцова. Нравится мне это. Как они помирились? Распили вместе бутылку старого вина или, по обычаю истинных зоологов, крепкой водки... кто это теперь расскажет... Вернемся к основному предмету — парадоксу Колли. Н. К. все годы читал лекции. Он был выдающимся лектором. Каждый год содержание его лекций изменялось соответственно развитию науки и его собственным достижениям. Из года в год он излагал на лекциях очередные варианты ответа на вопрос Колли. И так получилось, что его идеи поступали в «научный метаболизм» с каждым новым поколением его студентов. А идеи аналогии кристаллов и живых организмов имеют древнюю историю. Говорили мне (сам я не читал), что еще великий Бюффон в одном из томов своей знаменитой Естественной истории (последняя треть XVIII века) говорил об этой аналогии. И в XIX веке эту аналогию организмов и кристаллов неоднократно находили разные авторы. В 1913 г. на русском языке вышла книга Пржбрама [9], посвященная этому сходству. Подробнее об этом можно прочесть в моей книге [7]. С конца прошлого (XIX) века началось понимание роли хромосом в наследственности. Но решающим были, конечно, работы на дрозофиле Т. Моргана и его сотрудников, установившие линейное расположение генов в хромосоме. Решающие для хода мысли Н. К. Он соединил идею кристаллизации с линейным расположением генов и пришел к своей матричной концепции.

Это было ужасное время Первой Мировой войны, начавшейся разрухи и революций. Нарушились связи ученых разных стран. Перестала поступать научная литература. Отечественная наука была спасена Леденцовым - основанным им «Обществом московского научного института». На средства этого общества в 1917 г. был создан для Н. К. Институт Экспериментальной Биологии. (И еще два института: Физики и Биофизики - П.П.Лазарева; Микробиологии - Л. А.Тарасевича). Сначала в Институте было всего три штатных сотрудника. В 1920 г. Институт был передан в подчинение Народному Комиссариату Здравоохранения — наркомом был замечательный человек, Николай Александрович Семашко. Нарком очень высоко ценил Н. К., был с ним в дружбе и много сделал для сохранения в те трудные времена научных сил страны. Итак, спустя 34 года после 1893 г., Н. К. Кольцов выступает с докладом, содержащим основную концепцию биологии XX века. Его понимали и слышали студенты на лекциях. В 1927 г. его не услышали, не поняли участники 3-го съезда зоологов, анатомов и гистологов. Там были многие в дальнейшем выдающиеся исследователи. Некоторые из них дожили до торжества современной молекулярной биологии и признали значение идей Кольцова. Но там, на его докладе, Н. К. не нашел «резонанса» в аудитории. Говорят в таких случаях, что человек сильно опередил свое время. Наверное, в этом дело. Но кроме того, так устроено сознание современных научных деятелей, что собственно мысль ими не ценится. Им кажется, что «идей» у них самих сколько угодно, вот опытов мало. На самом деле, конечно, все как раз наоборот — опытов множество, но множество данных из этих опытов пропадает из-за отсутствия принципиальных идей. А идеи, более или менее существенные новые мысли, появляются в научном сообществе очень редко. И обычно не воспринимаются в «первом поколении». Примерно 50 лет спустя после доклада Н. К. на этом съезде, мне довелось говорить с участницей этого съезда, тогда совсем юной, чрезвычайной красавицей, о докладе Н. К. Она сказала, что доклад этот был встречен очень холодно. Что Н. К. был в белой рубашке с галстуком и в двубортном пиджаке, но, представьте себе! — в сапогах! (что запоминают красавицы...) Что Н. К. держался чопорно и строго и не пытался привлечь аудиторию на свою сторону. Но, и тут она оживилась, после доклада Н. К. на трибуну быстро поднялся очень живой и яркий человек и произнес пламенную речь - «Товарищи! Перед вами выступал меньшевиствующий идеалист Кольцов с абстрактными идеями. Не дадим ему увести нас в мистику и пр., и пр». И зал проводил его громкими аплодисментами. Этот человек был И. И. Презент. Так в театре жизни, без предварительных репетиций, был сыгран первый акт трагической пьесы — пьесы, в конце которой главный герой погибает... Н. К. Кольцов более чем сочувственно принимавший революцию 1905 г., по-видимому, сочувственно принял и свержение самодержавия в февральской революции 1917 г. Октябрьскую революцию и последовавшие за ней ужасы он принять не мог. Новые власти это знали. В 1920 г. Н. К. был арестован по обвинению в членстве в подпольной организации «Национальный центр». Рассказывали, что он был приговорен к расстрелу и даже написал потом исследование о физиологическом состоянии человека, приговоренного к смерти (по наблюдениям над самим собою), но это - «лыгенда» (как говорил Лесков). В. Н.Сойфер пишет, что Кольцов был осужден на 5 лет и то всего лишь условно, т. е. оставлен на свободе [5]. Спасло его вмешательство А. М. Горького и Н. А. Семашко. Университет Шанявского был закрыт в 1919 г. Но еще в 1917 г. Н. К. вернулся в Московский Университет. Им была организована кафедра Экспериментальной зоологии, где в качестве преподавателей и сотрудников были его выдающиеся ученики из Университета Шанявского и Института биологии развития (Леденцова!). Кафедра не имела аналогов в мире. Однако в 1930 г., когда Кольцов был за границей, его кафедру расформировали, а его уволили (?). (Он был нежелателен для партийного руководства университета.) Сделано это было, по-видимому, под предлогом выделения в 1930 г. Биологического факультета из ранее существовавшего Естественного отделения Физико-математического факультета. Кафедру Кольцова разделили на пять (!) кафедр: 1) генетики, 2) физиологии, 3) динамики развития, 4) гидробиологии и 5) гистологии. Во главе этих кафедр стали, соответственно, А. С. Серебровский, И. Л. Кан, М. М. Завадовский, С. Н. Скадовский, Г. И. Роскин - ученики Н. К. (Нет ли здесь интересной проблемы этики: отношения учеников к учителю? Как, при каких обстоятельствах они согласились на это в отсутствие Н. К.? Но я говорю здесь об этом лишь как об иллюстрации многогранности исходной кафедры Экспериментальной зоологии и ее основателя Н. К.) В 1919 г. Н. К. пригласил преподавать генетику Сергея Сергеевича Четверикова. Н. К. понимал чрезвычайную важность работ Т. Г. Моргана на дрозофиле. В 1922 г. в СССР приехал из США Дж Меллер и привез бесценную коллекцию мутантных линий Drosophila melanogaster. Лекции С. С, «дрозофилиный» практикум, написанные им совместно с Н. К. руководства по генетике, а также знаменитый «дрозсоор» — семинар по вопросам генетики («совместное орание о дрозофиле») — важнейшие события в развитии российской биологии. Ученики С. С. и Н. К. стали выдающимися генетиками (среди них супруги Тимофеевы-Ресовские, В. П. Эфроимсон, Б. Л. Астауров, В. В.Сахаров, Н.П.Дубинин). С. С. Четвериков остался в истории биологии как автор работы «Некоторые моменты эволюционной теории с точки зрения современной генетики» (1926), положившей начало современному синтезу теории эволюции и генетики. Но здесь мне важно, что, сколько я знаю, именно с Четверикова начались гонения на истинную науку. Странное, бессмысленное словосочетание — «меныпевиствующий идеализм» стало формулой обвинения. Оно звучало уже в 1927 г. в упомянутом выступлении Презента против Н. К. В 1929 г. это обвинение послужило одним из оснований для изгнания Четверикова из Московского Университета (см. очерк о Эфроимсоне). В 1930 г. ликвидация - раздел кафедры Н. К. — продолжение начавшегося подавления свободной научной мысли уже не только в философии и других гуманитарных науках, а в науках естественных. Начало политики, приведшей в конце концов к гибели государства «победившего социализма». Это было государственным самоубийством. Подавлять и уничтожать экономистов, инженеров, химиков, математиков, биологов могут не просто тираны и деспоты, а невежественные тираны и тупые деспоты с суженным «классовым», а по существу преступным сознанием. К сказанному нужно обязательно прибавить, что Кольцов (как и П. П. Лазарев, как и Н. И. Вавилов) был носителем традиции поколения своих учителей — традиции интеллигентов России последней трети XIX века — А. П. Богданова, Н. Е. Жуковского, М. А. Мензбира, П. Ф. Лесгафта — они сочетали свою научную работу с интенсивной организаторской - создавали музеи, научные общества, журналы, научные институты. В 1922 г. Н. К. основал журнал «Успехи экспериментальной биологии» - выходивший потом под названием «Биологический журнал» — потом и до наших дней это «Журнал Общей Биологии». В 1912 г. он стал одним из основателей общенаучного журнала «Природа». В 1922-1930 гг. под его редакцией вышли в свет 7 томов «Русского евгенического журнала». Но, возможно, главным делом жизни Н. К. считал создание и работу Института Экспериментальной Биологии — института, созданного по решению и на средства Леденцовского общества. Здесь, на посту директора этого Института, он и сражался за сохранения российский науки — здесь, на этом посту, он и погиб. И слова «на посту» подчеркиваю я как точное отражение воинской доблести. Н. К. Кольцов и Н. И. Вавилов были главными объектами нападения Лысенко и Презента. С ними, без сомнения, был бы и выдающийся генетик Ю. А. Филипченко, но он внезапно умер в 1930 г. Последние 10 лет жизни Кольцова — годы бескомпромиссной борьбы. Ни в одном своем поступке Н. К. не сдался, ни в одном слове не уступил в этой борьбе. Его преследовали власти и травили мракобесы. Он не сдался. Такая позиция является, возможно, рациональной в беспросветной ситуации. Н. И. Вавилов (см. очерк) пытался, ради спасения науки, пойти на компромиссы. И погиб. Он был арестован в августе 1940 г. Н. К. не арестовали. Он умер 2 декабря 1940 г. от инфаркта. Лысенко поддерживал Сталин. Лысенко обещал в несколько лет удвоить урожаи на безграничных колхозных полях. Разорение и уничтожение наиболее работоспособных крестьян в ходе насильственной коллективизации — объединения крестьян в колхозы в 1929-1933 гг. - вызвало в стране голод. Власть большевиков, жизнь вождей ВКП(б) зависела самым прямым образом от преодоления голода. Сермяжный, полуграмотный, фанатичный, в силу невежества, Лысенко казался «вождям» знающим тайну их спасения, а утонченные, высококультурные, выдающиеся ученые Кольцов и Вавилов и их последователи говорили, что на выведение новых высокоурожайных сортов на основании передовой науки генетики необходимы десятки лет. Сталин сделал выбор. Какое ужасное время! Я не случайно поминал Шекспира. Задачу травли и преследования Кольцова и Вавилова поручили людям, многие из которых сами вскоре погибли в массовых репрессиях. Так было с наркомом сельского хозяйства Я. А. Яковлевым (1896-1938), так произошло с президентом ВАСХНИЛ (Всесоюзной Академии сельскохозяйственных наук имени Ленина) А. И. Мураловым. В декабре 1936 г. была созвана специальная сессия ВАСХНИЛ для борьбы с «буржуазной генетикой». В защиту генетики выступили выдающиеся ученые: Н. И. Вавилов, А. С. Серебровский, Дж. Меллер, Н. К. Кольцов, М. М. Завадовский, Г.Д.Карпеченко, Г.А.Левитский, Н.П.Дубинин. Против «буржуазной генетики» — Т.Д.Лысенко, Н.В.Цицин, И.И.Презент...

12 лет спустя, когда в 1948 г. состоялась мрачно знаменитая сессия ВАСХНИЛ (см. очерк), из защитников генетики остались в живых Дж. Меллер (так как - американский гражданин - уехал в США), М. М. Завадовский, Н. П.Дубинин. Мученической смертью погибли Н. Вавилов, Г. Левитский, Г. Карпеченко и многие другие. Тогда, на сессии 1936 г., могло показаться, что истинная наука победила - так слабы и демагогичны были нападки на генетику Лысенко и его своры. Н. И. Вавилов писал: «Думаю, что общее впечатление таково, что здание генетики осталось непоколебленным, ибо за ним стоит громада точнейшей проконтролированной работы». Н. К. Кольцов так не думал. Он обратился с письмом к президенту ВАСХНИЛ А. И. Муралову В этом письме есть замечательные слова: «...великая ответственность ложится на нас... если мы в такой тяжелый поворотный момент не поднимем своего голоса в защиту науки. С нас прежде всего спросит история, почему мы не протестовали против недостойного для Советского Союза нападения на науку. Но что история! Нам и сейчас стыдно за то, что мы ничего не можем сделать против тех антинаучных тенденций, которые считаем вредными для страны. ...потому-то я не хочу и не могу молчать...». Муралов не ответил Кольцову по существу, а в большом письме упрекал Кольцова за его работы по генетике человека - евгенике. 26 марта 1937 г. было собрание актива ВАСХНИЛ, посвященное итогам Пленума ВКП(б) (23.02-5.03 1937). Пленума, на котором Сталин обосновал необходимость массовых репрессий тем, что классовая борьба обостряется по мере строительства социализма. «...Нужны теперь не старые методы, не методы дискуссий, а новые методы выкорчевывания и разгрома». И вот на этом собрании Муралов вновь обрушился на «политически вредные» теории Кольцова и Н. М. Тулайкова (академик Тулайков (1875-1938) был арестован вскоре после этого собрания и затем расстрелян). Понимал ли Кольцов обстановку в стране в этот страшный период ночных арестов и расстрелов, когда по всей стране шли собрания трудящихся, требовавшие смерти «врагам народа»? Конечно, понимал. И тем замечательнее его слова: «Я не отрекаюсь от того, что говорил и писал, и не отрекусь, и никакими угрозами вы меня не запугаете. Вы можете лишить меня звания академика, но я не боюсь, я не из робких...» [5]. Нужно было быть смелым человеком, чтобы еще в начале 1920-х годов начать работу по активной регуляции — управлению размножением человека. Кольцова чрезвычайно увлекала идея сознательного конструирования генома людей. Он изучал родословные выдающихся людей и генетику наследственных болезней человека. Кого этим сейчас удивишь? Сейчас, когда многими десятками исчисляются люди, «зачатые в пробирке». А тогда «евгеника» многим казалась за пределами научной этики. Несколько легче принять «евгенику» под названием «медицинская генетика» — нет большего горя для родителей, чем рождение несчастного неизлечимо больного ребенка. Но здесь есть неразрешимая тайна — вот он больной и несчастный — разве можно пожелать, чтобы его вовсе не было? Тайна нерожденных жизней... Но Кольцова упрекали не по этим сложно-философским основаниям. Евгенику в 1930-е годы демагогически стали отождествлять с фашизмом — с расизмом. Это был удобный предлог для преследований.

Кольцов вместе с Ю. А. Филипченко основал «Русское евгеническое общество» и 20 октября 1921 г. на первом его заседании выступил с докладом «Улучшение человеческой породы». Они издавали «Русский Евгенический журнал» (С 1922 по 1930 гг. вышло 7 томов этого журнала). Это замечательно интересный журнал. Работы по медицинской генетике сначала проводились в Кольцовском институте, а потом были продолжены в Медико-генетическом институте, руководимом С. Г. Левитом. (Левит и ряд сотрудников этого института были арестованы и расстреляны в 1937 г.). Работы по евгенике послужили главным предлогом снять Кольцова с поста директора созданного им Института Экспериментальной Биологии. «4 марта 1939 г. президиум АН СССР рассмотрел вопрос „Об усилении борьбы с имеющимися лженаучными извращениями" и постановил создать комиссию для ознакомления с работой Института Экспериментальной Биологии и его руководителя Н. К. Кольцова». — это и далее — цитаты из статьи [2]. — Все это полная аналогия с судом инквизиции. Кольцов отстаивает высокий смысл медицинской генетики «родители должны подумать о детях, должны дать здоровое потомство...» Ему в ответ - «Если он не выступит открыто и развернуто с критикой своих прежних мракобесных писаний и не вскроет их теоретических основ, то оставлять его на высоком посту члена-корреспондента Академии наук СССР и академика ВАСХНИЛ, а также директором института нельзя, политически недопустимо». Члены комиссии — суда инквизиции - академик А. Н. Бах, академик Т.Д.Лысенко, профессор X. С. Коштоянц, профессор Колбановский и ряд других столь же симпатичных лиц. А руководил этими заседаниями О. Ю. Шмидт — о нем я пишу в очерке о Чижевском. Шмидт требует от Н. К., чтобы он заявил в «общепринятой форме», т. е. «дав соответствующий разбор своих лжеучений в том или ином научном журнале, или еще лучше, во всех тех журналах, где печатались ранее лжеучения, во всех журналах, где они нашли отклики... это долг всякого советского ученого, элементарный долг перед партией». Как-то душно становится даже сейчас, когда я переписываю эти строчки из статьи В. В. Бабкова. Как эта сцена похожа на допрос Джордано Бруно или Галилея! Но Кольцов не сдался, «не разоружился» как тогда говорили. Его сняли с поста директора. Но не арестовали. Возможно именно потому, что он не шел ни на какие компромиссы. Осенью 1940 г. Кольцов поехал в Ленинград, В гостинице «Европейская» у него произошел инфаркт сердца. В этот момент он писал текст речи «Химия и морфология» для юбилейного заседания Московского общества испытателей природы. 2 декабря он умер. Его жена Мария Полиевктовна написала о смерти Н. К. письмо в Москву и ... умерла. Мне рассказывал В. П. Эфроимсон, что они - молодые ученики и сотрудники Н. К. — посмеивались, считая экзальтацией уверения М. П., что она не переживет утрату Н. К. Полные раскаяния и печали стояли они в зале Института Экспериментальной Биологии в Москве перед двумя гробами, усыпанными цветами. Кончилась жизнь великого человека, а им, его ученикам, еще предстояло множество испытаний, в которых он всегда был для них нравственным эталоном. Странный поступок Д.А.Сухарева и Д.А.Сахарова Высокочтимые мною поэт Дмитрий Сухарев и физиолог Дмитрий Сахаров поразили меня недавно художественной публикацией [11] с осуждением моей оценки жизни Н.К.Кольцова (а также Н.В.Тимофеева-Ресовского и профессора М. Г. Удельнова — о них я выскажусь в соответствующих главах этой книги; см.гл. 13 и гл.41). Причина этой публикации — трагическая участь X. С. Коштоянца. Выше, в тексте этой главы, видно, что я лишь упомянул о том, что X. С. Коштоянц был членом комиссии, осудившей Н. К. Кольцова за его работы по евгенике. Все последующие годы жизни X. С. Коштоянца его участие в этой комиссии и авторство в статье в Правде «Лжеученым не место в Академии» отравляли ему жизнь. Я не хотел привлекать повышенное внимание читателя к этой трагедии. Художественный текст Д. Сухарева и Д. Сахарова заставляет меня сделать это. На вызовы надо отвечать. X. С. Коштоянц — заведующий кафедрой Физиологии животных биофака МГУ с 1943 до 1961 гг. Автор ценных научных исследований и книг. Автор книг и трудов по истории физиологии в России [10]. Я, студент, с нетерпением ждал его лекций. Мне говорили, что это замечательный лектор. Но когда пришло время нашему курсу (1947-1948 гг.), он к лекционной деятельности явно охладел. Ему было скучно. Он часто замолкал и недоуменно смотрел на аудиторию. Лекции были мало полезны. А книга его по сравнительной физиологии была живой и интересной. Мы, естественно, не знали причин этой очевидной депрессии. Сколько могу судить, его основной научный вклад состоял в утверждении особой роли состояния сульфгидрильных групп в белках в физиологических процессах и участии белков-ферментов в распространении возбуждения по нерву. Этому посвящены его статьи, в том числе в Nature в 1946 г. Д. Сахаров считает эту идею и мысль о роли белков в качестве рецепторов достойной Нобелевской премии. Я бы не стал так высоко ценить эти премии — суета это. А о центральной роли сульфгидрильных групп в биохимии и в жизни клетки много было сказано и ранее. Так, российский эмигрант Лев Рапкин (Париж) в 1920-е и 1930-е годы публиковал замечательные работы об этом. Допущение Коштоянцем особой роли ферментов в распространении возбуждения, по-видимому, ошибочно. Это не упрек автору допущения, это — жизнь науки. Казалось бы — лучшее учебное заведение СССР — Московский Университет, замечательная кафедра, которой ранее руководили выдающиеся люди, в том числе И. М. Сеченов, налаженный учебный процесс (уникальный «Большой практикум»), любознательные студенты, возможность научных исследований, благожелательность администрации и партийных органов - чего еще желать для полного счастья... Но X. С. был мрачен и удручен.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.